Текст книги "Сказки времен Империи"

Автор книги: Александр Житинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 48 страниц)

Борменталь швырнул трубку, вернулся к своему остывшему чаю, отпил.

– Не тратьте нервы, Дмитрий, – посоветовал Самсонов. – Ваш предшественник дошел до инфаркта, а ремонта нет как нет. Кроме того, нервы вам еще понадобятся.

– Что вы имеете в виду? – насторожился Борменталь.

– Вашу собаку. Поселок гудит от слухов. И я тоже считаю, что это негуманно.

– Очеловечивать – негуманно? – изумился Борменталь.

– Вот именно. В обстановке всеобщего озверения очеловечивать собак – негуманно. Людей сначала очеловечьте, – терапевт вытер губы платком и вышел из ординаторской.

Борменталь с досадой бросил на стол чайную ложку.

– Ну зачем? Зачем нужно было трезвонить на всех углах об операции?! Дарья Степановна! – плачущим голосом обратился он к санитарке.

– Да бог с вами, Дмитрий Генрихович! Ни сном, ни духом! Вы у Катьки спросите или Аленки вашей… Разве ж такую вещь утаишь? Теперь каждая собака знает. А анестезиолог, забыли? А Ванька Воропаев, который вас до дому подвозил с собакой?

Борменталь сник. И вправду, шила в мешке не утаишь.

– Отправьте его куда-нибудь, ей-богу, – посоветовала Дарья.

– Кого? – не понял доктор.

– Пса.

– Он уже не пес, Дарья Степановна, – заметил Борменталь.

– А кто же?

– Посмотрим… – загадочно улыбнулся Борменталь.

– Тот-то, прежний, дружок Швондера… Он ведь хуже пса был, – почему-то шепотом сообщила Дарья.

Еще издали, подходя к дому, Борменталь заметил у забора группку жителей деревни, которые неподвижно, как пеньки, стояли у штакетника, глядя во двор. Борменталь прошел сквозь них и, миновав калитку, увидел следующую картину.

Во дворе у конуры, в теплом больничном халате мышиного цвета, с молотком в руках работал Дружок. Он был уже вполне похож на человека, только двигался неумело и неловко держал инструмент. Однако с упорством, не обращая внимания на зевак, пытался прибить к крыше конуры запасенную где-то фанерку. Приставя к ней гвоздь, он неторопливо тюкал по шляпке молотком, три других гвоздя по-плотничьи держал в сомкнутых губах. Он был весьма сосредоточен.

Зеваки с терпеливым ужасом наблюдали за Дружком, ремонтирующим свою конуру.

Борменталь не выказал смущения или растерянности, подошел к Дружку сзади и несколько секунд с отцовской улыбкой наблюдал за его работой. Потом похлопал по халату.

– Молодец! Правильный мужик, – сказал он, адресуя эти слова более дурынышцам, чем бывшему псу.

Дружок обернулся и что-то приветливо замычал сквозь гвозди во рту.

Из дома, легко одетая, выбежала Марина с неизменной газетой в руках.

– Господи! Я и не углядела!.. Сейчас же на место! – крикнула она Дружку.

Тот насупился, потемнел. Борменталь же, мгновенно вспыхнув, тихо и яростно прошипел:

– Что ты мелешь?! Здесь люди!

И, полуобняв Дружка за плечи, ласково проговорил:

– Пошли домой, дружище… Потом доделаем.

Уже с крыльца он обернулся и крикнул застывшим дурынышцам:

– Расходитесь, граждане! Здесь вам не цирк.

Дружок покорно вошел в дом. Молоток понуро висел в его вытянутой руке. Изо рта торчали шляпки гвоздей. Марина, недовольно шурша газетой, проследовала за ними.

В гостиной Алена наряжала новогоднюю елку. По-прежнему в доме царил развал. Борменталь остановился посреди комнаты, сделал паузу, как бы собираясь с силами, и вдруг, повернувшись к жене, произнес:

– Извинись.

– Перед кем? – оторопела Марина.

– Перед ним, – ткнул он пальцем в грудь Дружка.

– За что?

– Ты обратилась к нему, как к собаке.

Дружок поморщился, давая понять, что он не настаивает на извинении.

– Почему как к собаке? Я и к тебе могу так обратиться. Я взвинчена, волнуюсь, а он пропал… Ты не представляешь, что тут пишут! Ты читал новые указы Президента? Это же ужас какой-то! Я только что подала заявку на митинг в поселковый Совет! А ты про Дружка! – Марина с шумом потрясла газетой.

– Мне наплевать! Ты оскорбила его человеческое достоинство!

Марина шумно вздохнула и улыбнулась, что должно было означать: спорить с безумцем невозможно, я покоряюсь.

– Извини, Дружок, – с милой улыбкой произнесла она.

– На «вы»! – потребовал Борменталь. – Ты с ним не училась.

– Это уж точно! – рассмеялась она. – А сам, Митенька! Ты же зовешь его на «ты».

– Мне можно. Я, так сказать, его отец.

– А я его кормлю, – не сдавалась Марина.

– Кстати, чем? – осведомился Борменталь, сбавляя тон. – Я хочу знать: что он сегодня ел на обед?

– В магазине только овсяные хлопья. Ел овсянку… А талоны на него дадут?

Дружок переводил взгляд с Борменталя на Марину, мимикой помогая обоим. Наконец не выдержала Алена.

– Хватит вам! Все о’кей. Помогите мне лучше…

– Да вынь же ты гвозди изо рта! – внезапно закричал на Дружка Борменталь, давая себе разрядку.

Дружок выплюнул гвозди на ладонь, уставился на хозяина: какие еще будут приказания?

– Видишь! – ехидно сказала Марина. – На себя посмотри. У нас с ним полное взаимопонимание. Правда, Дружок?.. Он уже говорить учится. Дружок, скажи!

Дружок напрягся, зашевелил бровями, потом изрек:

– Демократия. Гласность.

Подумав, он добавил:

– Перестройка – это клево!

– Алена, твоя работа? – грозно спросил Борменталь. – Вы мне человека не увечьте политикой. Бред какой-то! Он должен стать человеком естественным!

– Человек человеку – друг, товарищ и брат, – сказал Дружок.

У Швондера тоже стояла елка, украшенная пятиконечной звездой и увешанная памятными, за отличную службу, юбилейными, членскими и прочими значками, коих за долгую жизнь у Михаила Михайловича накопилось достаточно.

Старенький телевизор в углу передавал что-то предновогоднее, развлекательное, глубоко чуждое. Швондер на него и не смотрел. Он перечитывал старые дела, листая пожелтевшие страницы доносов и протоколов. Наконец он закрыл очередную папку, на обложке которой значилось: «Шариков П. П. Материалы к биографии», и, тяжело кряхтя, поднялся со стула.

Он подошел к стене, на которой висела именная шашка, снял ее, любовно провел ладонью по лезвию.

Швондер накинул шинель и с шашкой в руке направился в кладовку. Он включил там свет, лампочка осветила связанные в стопки дела, полки со старым заржавленным инструментом, листы железа, деревянные чурки. На верстаке стоял точильный круг. Швондер щелкнул выключателем, и круг начал медленно и тряско раскручиваться.

Швондер взялся за шашку обеими руками и прикоснулся лезвием к вертящемуся точильному камню. Из-под лезвия брызнул сноп искр.

Борментали готовились к новогоднему застолью. В наспех прибранной гостиной, между елкой и клавесином, под старым абажуром был накрыт стол с небогатой снедью, стояли бутылки сухого вина и шампанского и бутылка водки. Марина с Аленой хлопотали на кухне, нарезая овощи для салатов, Борменталь с Дружком, одетым в трикотажный спортивный костюм доктора, носили тарелки к столу.

– Дружок, голубчик, захвати мне глубокое блюдо из серванта! – крикнула Марина.

Дружок появился в кухне с блюдом. Вид у него был насупленный.

– Что хмуришься? – спросила Марина.

– Что вы все– Дружок да Дружок… Человеческое имя хочу, – сказал он с обидой.

– Он совершенно прав! – сказал Борменталь, появляясь в кухне. – Я об этом думал. Нужно дать имя и фамилию, и чтобы никаких Дружков!

– Ну и какое же ты хочешь имя? – спросила Марина.

– Человеческое, – потупился Дружок.

– Предлагаю – Борисом. В честь Ельцина, – сказала Марина.

– При чем тут Ельцин? – поморщился Борменталь.

– Дружок, хочешь американское имя? – предложила Алена. – Мне нравится Грегори.

– Не хочу Грегори. Хочу Василием, – сказал Дружок.

– И прекрасно! – воскликнул Борменталь. – Василий – замечательное русское имя.

– А фамилия? – спросила Марина.

В кухне наступила пауза. Дать Дружку фамилию было нелегко.

– Бери нашу… Борменталь, – неуверенно предложил Дмитрий.

Новоявленный Василий отрицательно помотал головой. Борменталь обиженно засопел, смерил Василия взглядом.

– Почему так? – с вызовом спросил он.

– Еврейская… – совсем поникнув, отвечал Василий.

– Стыдно, Вася, – укоризненно сказала Марина.

– Вот уж не думал, что ты – антисемит, – с удивлением проговорил Борменталь. – Во-первых, если хочешь знать, фамилия Борменталь – не еврейская, а немецкая. Иван Арнольдович, дед мой, происходил из обрусевших немцев. А во-вторых, действительно стыдно… Антисемитизм у нас в семье не в почете.

– Не антисемит я… Просто с такой фамилией… трудно. Будто сами не знаете. Будь вы Сидоров, уже главврачом были бы… – сказал Василий.

– Возможно. Но тебе-то что? Ты собираешься делать карьеру? – иронически спросил Борменталь.

– Собираюсь. Не на шее же у вас сидеть. Я взрослый пес… то есть мужчина, – поправился Василий. – Я делом заниматься должен.

– Ну-ну… – удивился Борменталь. – Тогда сам выбирай.

– Дружков! – не вытерпела Алена.

– Во! – расцвел Василий. – Это то, что надо.

– Значит, в паспорте запишем «русский»? – саркастически осведомилась Марина.

Василий подумал, снова отрицательно помотал головой.

– Почему же? – спросила она.

– Сами мне читали, что у вас с национальным вопросом творится. То русских бьют, то русские кого-то бьют. А я собака… Хочу остаться собакой по национальности.

– В пятом пункте нельзя писать «собака», – сказал Борменталь.

– Почему? – искренно удивился Василий. – Чукча можно, еврей можно, а собака – нельзя?

Вопрос застал Борменталей врасплох своею логичностью. Чтобы проехать этот щекотливый момент, Марина погнала всех к столу. Борменталь хлопнул себя по лбу и скрылся. Через минуту он вернулся в гостиную с завязанным свертком в руках.

– Василий! – торжественно начал он. – Разреши преподнести тебе наш новогодний подарок. Здесь твой первый костюм, в котором ты сможешь появляться на публике…

– И-ууу! – счастливо взвыл Василий, пытаясь лизнуть Борменталя в руку.

– Прекрати! – доктор отдернул ладонь. – Иди лучше переоденься.

Когда через пять минут Василий вернулся к новогоднему столу, семья онемела. Перед Борменталями предстал молодой худощавый мужчина в темном костюме и при галстуке, с небольшими рыжими усиками и копной рыжих волос. И галстук был в тон шевелюре, так что Василий вплыл в гостиную, как ясное солнышко, ослепительно улыбаясь.

Опомнившись, Борментали дружно зааплодировали. А Василий, поклонившись вполне элегантно для дворовой собаки, уселся на свое место.

Борменталь разлил в бокалы сухого вина Марине и Алене, затем потянулся с бутылкой водки к рюмке Василия. Но тот прикрыл рюмку ладонью.

– Спасибо. Не пью.

– Вот как? – удивился Борменталь, наливая водки себе. – Почему же?

– Насмотрелся, – сказал Василий. – Если можно, я морсу.

Борменталь пожал плечами и поднял рюмку.

– Выпьем за уходящий год, – начал он, – который, как и все предыдущие, не принес нам обещанного счастья, но мы, слава богу, живы и здоровы, да у нас еще прибавление в семействе. Так что грешно жаловаться. Пускай Новый год попробует стать лучше. С крещением твоим, Василий! – чокнулся он с Дружковым.

Все выпили. Телевизор, дотоле показывавший нечто сумбурно-новогоднее, выдал на экране Кремлевскую башню, вслед за чем появилось лицо Президента.

Борменталь поднялся с места и выключил звук.

– Все, что он скажет, давно известно. Я могу сказать то же и даже лучше.

С этими словами Борменталь потянулся к бутылке шампанского и принялся откручивать проволоку. Президент на экране беззвучно шевелил губами.

– Включите Президента, – вдруг тихо потребовал Василий.

Борменталь с изумлением воззрился на Дружкова. Марина прищурила глаза, поставила бокал на стол.

– Ну да… Вася его еще не видел. Это мы уже насмотрелись и накушались. Включи, Митя.

– Не в этом дело, – сказал Василий так же хмуро.

– А в чем? – спросил Борменталь, чуть прибавляя звук.

– В том, что он – Президент, – ответил Василий.

– Да что ты о нем знаешь?! – воскликнул Борменталь.

– Президент сползает вправо, – добавила Марина. – Он не оправдывает ожиданий демократов.

– Опять! – с тоской протянула Алена.

– Вася, а сколько тебе лет? – вкрадчиво спросил Борменталь.

– Пять, – сказал Василий.

– Так вот, мы пять лет наблюдаем этого человека, – Борменталь кивнул на экран, – и имеем достаточно оснований, чтобы относиться к нему скептически.

– Он не человек, он Президент, – упрямо проговорил Дружков. – Я его знать не знаю, впервые вижу, телевизоров не смотрел. Я бродячим был, в стае, дворовым всего год. У нас вожака все уважали. Нет уважения к вожаку – нет стаи. А любить его или не любить – дело личное. Я, кстати, нашего вожака не любил. Но уважал.

– Дело в том, Василий, что мы не в стае живем, а в обществе. Боремся за права личности. А вы пытаетесь навязать нам тоталитарные или монархические взгляды, – Марина неожиданно перешла на «вы».

– Это я не понимаю. А вожак есть вожак. Если я собачьего вожака уважал, то и людского буду.

– Хм… – издал звук Борменталь.

Но тут раздался звон курантов, полетела в потолок пробка, и Борментали с Василием объединились в общем новогоднем приветствии. Алена зажгла бенгальские огни, и, пока часы били двенадцать ударов, семейство стояло, держа над головою рассыпающиеся искрами свечи.

Грянул гимн. Борментали уселись, Дружков продолжал стоять.

– Прямо сталинист какой-то, – шепнула Марина мужу. – Митя, бывают псы-сталинисты?

– Не знаю. Но сталинисты псами – очень часто, – пошутил Борменталь.

Не успел отзвучать гимн, как в двери дома громко и требовательно постучали.

– А вот и Дед Мороз! – с некоторой тревогой объявил Борменталь и пошел открывать.

Спустя мгновение он вернулся, пятясь задом, поскольку из сеней на него грозно наступал Швондер с шашкой наголо.

– Всем оставаться на местах! Руки за голову! – прорычал Швондер, размахивая шашкой.

Руки за голову спрятал лишь Василий, остальные просто онемели.

– Михал Михалыч… Что за дела… – наконец пришел в себя Борменталь. – Да опустите же инструмент! – повысил он голос.

Швондер опустил шашку.

– Я вас слушаю. Вы по делу или в гости?

– Где Полиграф? – спросил Швондер.

– Какой Полиграф? Я вас не понимаю.

– Запираться бесполезно. Где Полиграф, который прежде служил вам собакой?

– Ах, вы о Василии? Да вот же он! – показал Борменталь на Дружкова.

Старик шагнул к столу, голова его затряслась, из глаз показались слезы.

– Полиграф… – дрогнувшим голосом произнес он. – Иди ко мне, друг мой! Теперь мне ничего не страшно. Старый Швондер дождался тебя! Здравствуй, брат!

И он крепко обнял Дружкова, не выпуская шашку из рук. Василий осторожно обнял Швондера за бока.

Вдруг Швондер замер, прислушиваясь к чему-то внутри себя, слегка отстранил Василия и, глядя тому прямо в глаза, негромко запел:

 
Наш паровоз, вперед лети!
В коммуне остановка…
 

И Василий неожиданно подхватил, глядя на Швондера добрыми собачьими глазами:

 
Другого нет у нас пути,
В руках у нас – винтовка!..
 

В середине января в Дурынышах состоялся санкционированный митинг, устроенный Мариной Борменталь.

На площади перед магазином на утоптанном снегу сиротливо стояла кучка людей, среди которых были Борменталь с дочерью, его медсестра и санитарка и еще человека четыре. На крыльце магазина находились Марина и доктор Самсонов, которые держали в руках самодельный транспарант «Президента – в отставку!». И крыльцо, и кучка митингующих были оцеплены омоновцами в шлемах и бронежилетах, со щитами и дубинками. Омоновцев было человек двадцать, прибыли они из райцентра по вызову участкового Заведеева, который вместе с председателем поселкового Совета располагался вне оцепления и командовал операцией. Неподалеку омоновцев ожидал автобус.

Все остальные жители деревни группками располагались поодаль, с напряжением прислушиваясь – что же происходит на митинге, но подойти ближе не решались. Из близлежащих дворов торчали головы дурынышцев.

Митинг начала Марина.

– Граждане свободной России! – проговорила она, сделав шаг к воображаемому микрофону. – Вчера мы узнали о новых акциях Президента, направленных на установление диктатуры. Его действия стали тормозом на пути демократических преобразований. Президент по-прежнему олицетворяет собою ненавистную власть партократии. Я предлагаю послать резолюцию нашего митинга в Верховный Совет!

Митингующие в оцеплении зааплодировали рукавицами. Остальной народ, как всегда, безмолвствовал. Омоновцы были безучастны, как статуи.

– Слово для зачтения резолюции предоставляется доктору Самсонову, – Марина уступила место коллеге Борменталя.

– Соотечественники! – обратился к народу Самсонов и, развернув бумажку, принялся читать: – «Мы, жители деревни Дурыныши и персонал Центральной районной больницы Великохайловского района, с глубоким возмущением…»

Голос Самсонова, крепкий и звонкий от мороза, далеко разносился окрест. Заведеев наклонился к председателю Совета.

– Можно начинать?

– Давай, Виктор Сергеевич, – кивнул председатель.

Заведеев дал знак рукой, и омоновцы сомкнутым строем, держа перед собою новенькие прозрачные щиты, двинулись на митингующих. Люди попятились. Дурынышцы за заборами, затаив дыхание, наблюдали за невиданным зрелищем.

– Не имеете права! Митинг санкционирован! – выкрикнул Борменталь.

– Митинг прекращается! Оскорбление чести и достоинства Президента! – сложив ладони рупором у рта, прокричал Заведеев.

– В чем именно, Виктор Сергеевич?! – крикнул Борменталь.

– Знаем в чем, Дмитрий Генрихович! – довольно дружелюбно отозвался участковый.

Омоновцы и митингующие уже готовы были вступить в ритуальную схватку, как вдруг с заснеженного склона, вздымая снежную пыль, как солдаты Суворова в Альпах, скатилась со звонким лаем огромная стая бродячих собак голов в триста. Впереди ехал по склону, придерживая шапку, Василий Дружков. Он был в борменталевском ватнике, надетом на свой единственный костюм.

Дурынышцы, не готовые к такому повороту событий, отвлеклись от схватки и уставились на стаю, которая бодрой рысью помчалась к магазину. Василий бежал в середине, окруженный бывшими однокашниками, и не отставал от них.

Зрелище было настолько красивым, что демократы и омоновцы отложили свои дела и, как и жители деревни, уставились на отряд бродячих псов. Однако через мгновенье в рядах милиции началась паника, ибо в скользящем махе собак угадывалась опасность, и омоновцы, толкаясь щитами, поспешили к автобусу, где и укрылись во главе с начальством. Митингующие тоже было смешались, но Борменталь стоял неколебимо, видя в своре Василия и чувствуя, что он там главный.

Стая сбавила ход, перешла на шаг и, окружив магазин, смешалась с митингующими, точнее, поглотила их, поскольку собак было несметное количество. Псы уселись на снегу и задрали морды.

– Здрасьте, Дмитрий Генрихович! – поздоровался Дружков с Борменталем.

– Василий, ты где пропадал три дня? Мы с ног сбились! – напустился на него Борменталь.

– Щас скажу, – улыбнулся Василий.

– Вась, ты прямо как Маугли, – Алена показала на стаю.

– Маугли? Это профессия или должность? – серьезно спросил Дружков.

– Скорее, должность. Правда, Алена? – засмеялся Борменталь.

– Митинг продолжается! – объявила Марина собакам. – Кто хочет выступить?

– А вот я и выступлю, – деловито сказал Дружков и пошел к крыльцу. Псы провожали его преданными взглядами.

– Люди! – обратился Василий к дурынышцам. – Я про политику не буду. Я в ней не понимаю. У меня несколько объявлений. Объявление первое: собачье-охранному кооперативу «Фасс» требуются проводники. Оплата по соглашению… Объявление второе. Люди! Подкормите псов, будьте людьми! Им работать, деньги зарабатывать для вас же… Не исключена валюта.

Марина, дотоле глядевшая на Дружкова с полным непониманием, очнулась и выхватила у него из рук воображаемый микрофон.

– Граждане! Мы не дадим увести себя в сторону! У нас политический митинг, а не собрание коммерсантов. Нас не интересуют, извините за выражение, собачьи кооперативы! Я предлагаю…

Но ее голос утонул в громком осуждающем лае собак. Василий поднял руку, и лай смолк.

Марина пошла пятнами по лицу.

– Кто за нашу резолюцию, прошу поднять лапы… Тьфу ты, руки! – чуть не плача, закончила она.

Все митингующие подняли руки вверх. Несколько собак подняли вверх правые лапы.

– Видите, у нас тоже плюрализм, – хитровато прокомментировал Василий.

Дурынышцы попрятались за заборами. Автобус с милицией и председателем взревел мотором и унесся по направлению к райцентру.

Слух о том, что в Дурынышах организовался собачий кооператив во главе с бывшим Дружком, мигом облетел район, вызвав энтузиазм местных бродячих собак и панику среди жителей. Теперь в Дурынышах, где и так было много бродячих псов, от собак не стало спасения. Длинные и терпеливые их очереди выстраивались с утра у здания бывшего клуба, арендованного Василием под офис кооператива. Председатель поселкового Совета Фомушкин соблазнился деньгами, не учтя общественного мнения. Собаки вступали в кооператив стаями. Проводников среди местного населения найти не удалось, поэтому в Дурыныши зачастили городские, работающие по найму. Они надевали членам дружковского кооператива намордники и на коротком поводке везли в город, где собаки, науськанные Дружковым, несли службу по охране других кооперативов, малых и совместных предприятий, а также квартир. Спрос на кооператоров Василия был бешеный, соответственно, и плата немалой. После того как услугами Дружкова стали пользоваться иностранные представительства, у кооператива «Фасс» появился валютный счет и Василий купил «мерседес», вызвав дополнительное озлобление дурынышцев.

Тучи над Дружковым сгущались. В конце февраля произошла следующая серия эпизодов.

Борменталь с коллегой Самсоновым в ординаторской занимались анамнезом больного, искусанного кооператорами Василия, после того как больной пытался из экспериментальных побуждений скормить группе кооператоров отравленную кашу. Больной Пандурин, известный местный алкаш, сидел на стуле и давал вязкие показания, а оба доктора записывали.

– Таз им принес полный, крысиного яду туда сыпанул зверюгам… А они почуяли носами и… – Пандурин задрал штанину и показал искусанную ногу.

– Противостолбнячную сыворотку, немедленно, – распорядился Самсонов, адресуя указание Дарье Степановне.

– Уж кончается. Не первый случай, – сказала она.

– Дразнить не надо животных, – сказал Борменталь.

– А я и не дразнил, – сказал Пандурин. – Но я его, гада, пристрелю. Сукой буду.

Больного увели на укол. Самсонов закурил.

– Однако ваш эксперимент дорого обходится обществу… – заметил он язвительно.

Не успел Борменталь возразить, как в ординаторскую несмело ступил участковый Заведеев с бумагами в руках.

– Дмитрий Генрихович, так что показания снять, если можно… – проговорил он. – С глазу на глаз.

Коллега Самсонов, пожав плечами, удалился.

Участковый выложил перед Борменталем бумагу. Это была типовая форма № 9 для прописки.

– Я Дружкова прописать должен… И паспорт выдать. Все сроки прошли.

– Но вы же знаете, что я здесь ни при чем. Василий живет у себя в конторе. Мы с ним и видимся редко, – сказал Борменталь.

– В конторе прописать не могу. Нежилой фонд. Он сам здесь ваш адрес указал, – участковый ткнул в бумагу.

– Ну тогда прописывайте, в чем же дело… – с неохотой сказал Борменталь.

– Да как же, как же?! – заволновался участковый. – Мало того, что свидетельства о рождении нет, это бог с ним, наука жертв требует. Но посмотрите, что пишет, подлец!

Борменталь вгляделся в листок. В графе «национальность» стояло – «собака», в графе «место работы, должность» – «Кооператив “Фасс”, маугли».

– Что это за маугли такое? Сумасшедший он, Дмитрий Генрихович. Надо его засадить. Вы бы потолковали с Марком Натановичем.

Марк Натанович был районный психиатр. Борменталь представил себе разговор с психиатром по поводу умственных способностей собаки и тяжело вздохнул.

– Это не все еще, – участковый перевернул страницу. – Вот. Сведения о родственниках. Отец, мать – прочерк. Брат – Борменталь Дэ Гэ…

– Чего-чего? – взвился Борменталь.

– …Это вы, значит. А дальше сестры – Борменталь Марина и Борменталь Елена. А себя записал Василием Генриховичем! – победоносно закончил Заведеев.

– Ну это уж слишком! – вскричал Борменталь, вскакивая на ноги. – Надеюсь, вы понимаете, что это абсурд? Как он это мотивирует?

– Говорит, что человек человеку – друг, товарищ и брат.

Борменталь задумался.

– Ладно. Оставьте это мне. Я сам с ним разберусь, – сказал он, пряча анкету в свой портфель.

В ординаторскую, как-то потупясь, вошла Катя, пряча за спиной лист бумаги.

– Что тебе? – недовольно спросил Борменталь, все еще злясь на дурацкую анкету.

– Вот, Дмитрий Генрихович, – она протянула ему заявление. – Ухожу по собственному…

– Этого не хватало! – вскричал Борменталь, бросив взгляд на заявление. – Катюша! У нас каждый человек на счету! Медсестры днем с огнем не найдешь!

– Зарплата маленькая… – смущаясь, сказала она.

– Где тебе больше дадут? В город будешь ездить?

– Василий обещал пятьсот. К нему иду, в кооператив.

– Василий?!

– Вот вам, пожалуйста. Скоро все в собаки подадимся, – сказал участковый.

– Почему в собаки? – вспыхнула Катя. – Я собакой становиться не собираюсь. Людям бы больше платили! – и она выбежала из ординаторской.

Борменталь оделся и вышел в коридор. Заведеев следовал рядом. Навстречу шла бригада ремонтников со стремянками, кистями, красками.

– Где тут у вас операционная? – осведомилась женщина-бригадир. – У нас наряд.

– Наконец-то! – обрадовался Борменталь. – Ступайте прямо и направо, найдете там Дарью Степановну, она вам отомкнет. От кого наряд? От райздрава?

– От кооператива «Фасс», – ответила бригадирша.

Борменталь спешил домой, не отвечая на приветствия встречавшихся на пути собак-кооператоров, которые виляли хвостами и подобострастно взлаивали, завидев брата шефа. Собаки попадались повсюду– поодиночке, парами, группами, – и настроение у них было превосходное. По направлению к больнице проехали странные сани, сооруженные из четырех детских санок, накрытых помостом, на котором возвышались горой картонные коробки с кафелем. Сани волокла упряжка из шести собак, а управлял ими мальчик лет одиннадцати, шагающий рядом.

Дома Борменталя ждал новый удар. В комнате Алены на столе он увидел новенький персональный компьютер с цветным монитором, за которым сидела дочь, прилежно набирая какой-то английский текст. Марина тоже была дома в состоянии, близком к истерике.

– Полюбуйся, что ты натворил! – встретила она Дмитрия, указывая на компьютер. – Прямо не жизнь, а… собачья свадьба!

– Что это? Откуда? – спросил Борменталь.

– Привезли утром. Какие-то люди с собаками. Подарок кооператива «Фасс»…

– Не подарок, мама, а оргтехника для выполнения работ – унылым голосом отозвалась Алена, не прекращая работы. Как видно, спор тянулся уже долго.

– Пускай оргтехника! Я не хочу никакой оргтехники от этой своры!

– А это не тебе. Это мне, – отозвалась Алена.

– Она подрядилась переводить им на английский какие-то тексты, – объяснила наконец Марина. – За деньги! – возмущенно выкрикнула она.

– А по-твоему, нужно за спасибо? – огрызнулась Алена.

– По-моему, это вообще не нужно!

– Зачем сторожевым собакам английские тексты? – спросил Борменталь.

– Папа, ты ничего не знаешь. Ты сходи и посмотри, что там у Василия Генриховича происходит, – сказала Алена.

– Генриховича?! – взревел Борменталь. – Я ему покажу Генриховича! Дай мне поесть, – обратился он к жене.

– А ничего нету, Митя.

– Как?

– А вот так. Дружков скупил все продукты, кормит своих псов. Мясом!

– Неправда, – буркнула Алена.

– Я тебе скажу, Митя, это сращивание партийной и теневой мафии, – зашептала Марина. – Васька ходит к Швондеру, поет с ним революционные песни, а сам уже все скупил. Продукты скупил, дома скупил, сейчас на землю зарится…

– И правильно, – сказала Алена. – Землю забросили.

– А эта ему подтявкивает! – Марина уперла руки в бедра. – Ты забыла, кто у тебя предки?! Русская интеллигенция! Не какие-нибудь шавки!

– Так, – сказал Борменталь. – Дай-ка мне ремень.

– Будешь меня пороть? – насмешливо спросила дочь.

– Не тебя. Брата своего, – мрачно изрек Борменталь.

Швондер лежал на койке под портретом Дзержинского. Тумбочка была уставлена лекарствами. В комнату вошел Дружков. Был он с ног до головы в «варенке». За ним просунулась в дверь морда лохматой собаки.

– Полиграф… – слабым голосом проговорил Швондер.

– Михал Михалыч, я вам Карата привел. Не скучно будет. Он вам и в магазин сбегает… – Дружков указал на пса.

– Спасибо… Полиграф, записи мои разберешь, архив. Может, еще потребуется.

– Будет сделано, – с готовностью кивнул Дружков.

– А?

– Сделаю, не волнуйтесь. Опубликую. Скоро типографию закупаем…

– Вот и хорошо, и славно… Полиграф, республика в опасности!

– Я знаю, – кивнул Дружков.

– Не сдавай позиций, Полиграф. Я на тебя надеюсь. Много контры проросло…

– Нерушимо, – сказал Дружков.

– Доктора – к стенке, – Швондер был уже в полубреду. – И запомни: так, как мы прожили, – пускай попробуют прожить! Ничем себя не замарали!

– Только других, – кивая, негромко произнес Дружков.

– Как?

– Железное поколение, папаша. Родина не забудет.

Швондер откинулся на подушку, прикрыл глаза.

– Ступай. Я посплю.

Дружков вышел в соседнюю комнату, где был музей. Подошел к бронзовой собаке, на шее у которой был повязан красный бант. Провел по бронзовому боку пальцем. Остался след. Дружков вынул из кармана носовой платок и протер собаку. Карат тоже был тут как тут. Задрав морду, он смотрел на бронзового родича.

– Дед мой, – пояснил ему Василий. – Названый. Большой прохиндей.

Борменталь ожидал приема в офисе кооператива среди других посетителей, среди которых было немало собак, чинно сидевших в приемной. Из окна офиса была видна площадь перед магазином, уставленная машинами и автобусами. Поодаль виднелась очередь за водкой.

Среди ожидающих приема было немало городских заказчиков, людей состоятельных и напуганных организованной преступностью. Это их автомобили стояли на площади. Собак интересовали вопросы найма, но ждали Дружкова и люди, желающие поступить на работу, хотя таких было немного.

У телефона за секретарским столиком дежурила Катя.

– Кооператив «Фасс» слушает… Да, сенбернары нужны. Работа по трудовому соглашению. Зарплата от девятисот до тысячи пятисот…

«Неплохая зарплата для сенбернара…» – злобно подумал Борменталь.

– Катя, это ты с сенбернаром разговаривала? – спросил он.

– С хозяином, – улыбнулась Катя.

– Значит, зарплата ему? А если бесхозный пес работает, кому зарплата?

– Кооперативу. Деньги идут и на социальное страхование собак.

Ожидающие очереди собаки внимательно прислушивались к разговору.

Наконец вдали на дороге показался белый «Мерседес» Василия. Он подрулил к офису, провожаемый злобными взглядами водочной очереди. Дружков выпрыгнул из него и бодрым шагом зашел в контору.

– Всех приму, всех! – успокаивающе поднял он ладонь навстречу устремившимся к нему посетителям. – О, Дмитрий! – обрадовался он, увидев Борменталя. – Проходи, пожалуйста. Брата без очереди, – объяснил он остальным, скрываясь с Борменталем в кабинете.