Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Александр Радищев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 44 страниц)

10

Милостивый государь.

Насколько благоприятно складывалось для нас начало этого года, настолько он мало радует нас теперь, и случай написать вашему сиятельству, хотя и страстно ожидаемый, представился лишь нынче. Итак, с 9 апреля, со дня отправки моего последнего письма, только сегодня я могу удовлетворить желание моего сердца и выразить вам мою неизменную признательность.

Хотя начало моего письма и может показаться старомодным, всё же скажу, как говаривали в старину наши деды: жив, и слава богу! Гораздо важнее другое: здоровье мое довольно сносно. От всей души желаю вашему сиятельству сказать о вашем здоровье: оно не только довольно сносно, но и отменно хорошо.

Мы проводим время в обычных занятиях и в летних развлечениях (если не упоминать о мошкаре), к которым иногда примешивается некоторое чувство боязни, нераздельно связанное с нашим ненадежным положением, страха, который, по выражению латинского поэта, сидит у нас за плечами. Погода в мае у нас стояла прекрасная для прогулок, крестьян же она приводила в отчаяние. Ночью подмораживало, а в полдень бывало до 20 градусов тепла; всё это и вызывало необыкновенную засуху. Июнь положил конец заморозкам, и место их заступила удушливая жара. Термометр постоянно показывал от 22 до 26 градусов в тени. На солнце он поднимался более чем до 40 градусов по Реомюру. Таким образом, все посевы погибли; лишь огурцы обещают дать обильный урожай. Вот уже неделя, как непрерывно идут дожди.

Соблаговолите, ваше сиятельство, простить мне эти мало любопытные подробности. Но как садовник я прошу вашего снисхождения. Здешние новости по необходимости чрезвычайно скудны; после того как прошла охотничья пора, всё здесь в бездействии, прерываемом лишь щедрыми и частыми возлияниями Бахусу, которые, в свою очередь, определяются изобилием или скудостью минувшей охоты. Кажется, я уже говорил вашему сиятельству, что охота на белку – а она является здесь основной – была весьма неудачной, что и вызвало поднятие цен на нее превыше всякого ожидания. С другой стороны, китайские товары также вздорожали. Говорят, что в Иркутске всё подорожало. Этому никак не следует удивляться, ибо наличные деньги, которые из-за прекращения торговли с Кяхтой почти не доходили до этой губернии, внезапно вновь в изобилии хлынули сюда, и всё это, конечно, подняло цены. Особенно на извоз. Мне сказывали, что до Томска было плачено с пуда 3½рубля, вместо 80–90 коп., как платили ранее.

Продолжая мои ведомости и пополняя их, я включаю сюда маленькое происшествие, случившееся со мной несколько дней тому назад. Само по себе ничего не значащее, оно среди тысячи других является доказательством лукавства здешнего народа. Впрочем, если при чтении вы почувствуете малейшее желание зевнуть, пропустите страницу и помилуйте пишущего.

В 50 верстах отсюда, вверх по Илиму, находится очень богатая, известная всем залежь железной руды, которой раньше имел обыкновение пользоваться илимский кузнец. Я раздобыл образчик руды и сгорал от желания увидеть залежь. На прошлой неделе я поехал туда на лодке вместе с сыном; случаю было угодно, чтобы мы прибыли на место глубокой ночью. На следующий день, сообразуясь с моими данными, я осмотрел местоположение залежи, вернее холмик, в котором она находится. Покончив с этим, я захотел подняться на вершину холма, и, чтобы не заблудиться в лесу, покрывающем всю эту местность, я взял в проводники старосту деревни, где мы ночевали, расположенной в полуверсте. Мы с сыном отправились в путь. Однако наш проводник, вместо того чтобы привести нас на желаемое место, заставил нас взбираться сквозь чащу и заросли мокрой травы на весьма крутую гору. Мы поднялись на нее с мужеством, достойным аргонавтов, и, достигнув вершины, оказались в лесной чаще, где не было ни единой тропинки. Тогда лукавый поселянин сделал вид, что ищет место разработки, и кончил тем, что сказал, будто не имеет никакого понятия об этой залежи. Пришлось вернуться, так и не повидав направления залежи, но утешая себя надеждой, что в другой раз мы найдем лучшего проводника.

Приключение само по себе весьма незначительное, но из него можно заключить: 1-е, что местный житель любит лукавить и обманывает сколько может даже в тех случаях, когда правильно понятая выгода заставила бы его предпочесть честное отношение. 2-е, что он отстраняет от себя и пытается уклониться от всякого новшества, от всякого соседства с людьми. Первое кажется ему тягостным бременем, второе досаждает; он счастлив в своем логове, общество людей ему несносно. Он проводит часть своей жизни одиноко, живет отшельником и появляется среди себе подобных для того лишь, чтобы одурманить себя винными парами. Неограниченный хозяин своего скота и своих детей, – а последние подчиняются его воле если не с уважением, то по крайней мере с покорностью, превышающей уважение, – он желал бы жить и умереть никому не ведомым. Таков здешний житель. Таков он, может быть, и во многих других местах Сибири.

Общепризнанным свойством, присущим здесь даже простому люду, является сутяжничество, и если в России человек из народа мстит, прибегая к физической силе, то сибиряк, желая отомстить, скажет: я его доеду. Если его спросят, каким способом, он ответит: бумажкою. Другим весьма примечательным свойством является желание прихвастнуть, приукрасить всякий свой поступок, будь то самая ничтожная безделица. Не заложено ли в самой природе вещей, что охотник всегда лгун. Свойство, как говорят, столь присущее курляндским дворянам.

Виды здесь мало приятны: картины природы не отличаются разнообразием, так как горизонт везде ограничен довольно высокими горами. Однако во время моей поездки к рудной залежи я наткнулся на довольно красивый вид, казавшийся несколько нарочитым, вроде тех, которые видишь в английских парках или садах. От места против деревушки, находившейся почти прямо передо мной, открывался вид на узкую долину за деревушкой, эта долина терялась вдалеке, а за ней виднелся дремучий лес. Напротив лежало возделанное поле, покрытое зеленеющими хлебами и заканчивающееся высоким лесистым холмом, стоящим особняком от горной цепи, идущей вправо. В сторону видно было более чем на пять верст. Там виднелась река, образующая изгиб и теряющаяся за омываемым ею островом и, хотя ее течение извилисто, от наблюдателя ее скрывали несколько рощиц, так что казалось, будто виден огромный, широко раскинувшийся луг, окаймленный цепью высоких гор, вследствие отдаленности казавшихся голубоватыми. Левая сторона заканчивалась лужайкой, небольшие размеры которой скрывали низкие кустарники. В середине пейзажа стоял хутор или деревенский дом, со всеми службами сына боярского. Это был лучший вид, которым мне пришлось любоваться впервые почти за два года, однако он ничто в сравнении с прекрасными местами в окрестностях Тобольска. Взор, следуя за извилистым течением Иртыша, видит как бы сады и рощицы. Так бы оно и было, не будь Сибирь почти безлюдной пустыней, а она еще долго будет пустыней, этого требует непреложный ход вещей. Обитатель этой пустыни, которого ваш голос вернул к жизни, живет здесь еще довольно весело со своей подругой и двумя малютками.

Наша общая молитва, наша ежедневная молитва: господи, подай ему долголетия, подай ему благоденствия!

13 июля 1793 г.,

Илимск.

11

Милостивый государь.

Более трех с половиной месяцев протомился я, не получая ниоткуда никаких известий; наконец здешний священник, приехав из Иркутска, привез нам несколько писем. Но от вашего сиятельства ничего. Неужели вы забыли меня? Нет, не могу поверить – сердце мое отвергает мысль, которую оно сочло бы для себя преступлением.

Мы вели здесь жизнь довольно спокойную и настолько приятную, насколько позволяет наше бедственное положение. Душа моя была спокойна, и разум мог еще заниматься поисками истины. Но с недавнего времени я чувствую себя совсем иным. Всякое занятие мне надоедает; я не могу оградить себя от невольной тоски. От вас никаких известий. Дай бог, чтобы причиной этого была не болезнь. Отец мой сообщает, что он ослеп; дети мои в Петербурге одни, предоставленные самим себе на пороге юности. Ужасная истина, которую знаменитый поэт выразил в стихе, представляется уму во всей своей силе:

Как редки в старости безоблачные дни.

Тем не менее я пытаюсь рассеяться: брожу по окрестным горам, исследую их строение и стараюсь приобрести некоторые познания в минералогии. Несмотря на это, скорбь, по выражению латинского поэта, у нас за плечами. Но перейдем к другому. Если бы я был воспитан в суевериях старинного богословия или если бы, случайно, я мог поверить, будто мир населен множеством невидимых существ, которые управляют ходом событий и которым нравится руководить поступками людей, я должен был бы поверить, что некое благосклонное, но в то же время лукавое божество пожелало выполнять мои желания, быть может нескромные, высказанные в разное время.

С малолетства во мне жила страсть к дальним путешествиям; мне давно хотелось повидать Сибирь. Желание мое исполнилось, хотя и весьма жестоким путем. Чтение описаний великих явлений природы всегда приводило меня в восторг. Читая рассказы путешественников о Неаполе и Сицилии, я взбирался вместе с ними на Везувий и Этну. Сердце мое сжималось при повествовании о бедствиях Калабрии, но втайне я желал ощутить под собой колеблющуюся почву, и я покинул Иркутск весьма опечаленный, что не повидал там китайцев и ни разу не почувствовал, как под моими ногами колеблется земля. Последнее мое желание осуществилось, потому что 10 мая в 4 часа утра у нас было землетрясение. Я спал, когда внезапно был разбужен колебанием кровати. Она колебалась, как будто кто-то ее шатал. Спросонья я на самом деле подумал, что это делал мой сын, спавший в нише у моего изголовья. Яокликнул, но никто мне не отвечал. Толчки прекратились, затем через несколько минут возобновились, но уже гораздо слабее. По-видимому, они шли с запада и в направлении здешних гор, исходя, должно быть, от горной цепи вдоль Ангары. Землетрясение ощущалось по всему верховью Илима, но не у его устья. Погода была тихая и пасмурная, барометр показывал 27 дюймов 3 линии, и я не отметил никаких отклонений. Термометр показывал 4 градуса выше точки замерзания. Если бы по соседству с нами начал действовать вулкан, если бы я увидел поток пылающей лавы, все мои дерзкие пожелания исполнились бы, и я мог бы сказать: господи, ты отпускаешь меня, исполнив желание лучшей поры моей жизни! Но желания, наиболее милые моему сердцу и более поздние, останутся: желание увидеть вас снова, хотя бы один раз в жизни, желание увидеть моих престарелых родителей, друзей, детей. И если бы прежде я легко распростился с ними, чтобы помчаться, с опасностью для жизни, в дальний край смотреть на пылающий вулкан, то теперь я бы предоставил всем возможным вулканам производить опустошения, не удостоив их даже взглядом, и предпочел провести час в обществе дорогих мне людей, не испытывая желания наблюдать самые блестящие потрясения обновляющейся природы.

Если бы я не боялся быть чересчур многословным, я послал бы вашему сиятельству описание религиозного обряда тунгусов, который они выполнили по моей просьбе, стоя под Илимском. Этот обряд, называемый шаманством, простонародие полагает призыванием дьявола и обычно считает плутовством для обольщения доверчивых зрителей; я видел в этом только один из многих способов проявления чувства пред всемогуществом существа непознаваемого, чье величие проявляется в самых малых вещах.

Вознося к этому великому существу наши ежедневные молитвы о том, чтобы оно хранило вас, мы говорим вам – ах, вспоминайте иногда тех несчастных, которые только вами и дышат.

Илимск,

июнь 1794 г.

12

Милостивый государь. Со времени отправления моего последнего письма вашему сиятельству у нас здесь около трех недель стояли сильные морозы. Ртуть в термометре опустилась ниже 33 градусов, и стужа была тем ощутительнее, что дули ветры, а это редко бывает при сильных морозах. Вчера градусник стоял на нуле; а такую перемену переносить еще труднее, чем длительный, но умеренный мороз. Мороз до 20 градусов мы переносим довольно легко, но более сильный становится неприятным.

Смерть двух русских купцов, о чем ваше сиятельство соблаговолили уведомить меня в последнем письме, поистине большая утрата. Озеров, я полагаю, был единственным или почти единственным среди русских купцов, который вел крупную торговлю с иноземными странами и имел торговый дом в Швеции. Конечно, наследники не будут продолжать его дел. Будь сын его жив, всё было бы по-другому.

Беличий промысел этой осенью был весьма скудный, поэтому цена на белку повысилась. Илимск, когда-то поставлявший 30000 шкурок, на этот раз не дал и 5000. Здесь белку продают по 110 рублей за тысячу, а в Иркутске цена – 106 рублей. По такой дорогой цене белку здесь покупают скупщики, и даже самые осторожные из них платят по 100 рублей за тысячу. Когда я приехал сюда, ее продавали по 75–80 рублей за тысячу, зато и добыча в 1791 г. была богатой.

Я всё более и более укрепляюсь во мнении, что кяхтинский торг поднимает цену на некоторые товары только случайно, и это могло бы также явиться подтверждением моего суждения, противного общепринятому, которое я высказал в одном из писем к вашему сиятельству по поводу торговли с китайцами. Я обещал прислать пояснение, и вот уже более полугода, как письмо мною написано; но, поскольку оно значительно превосходит размеры обычного письма, я полагал, что не должен затруднять ваше внимание кучей подробностей и мелочей, которые, приводя меня довольно часто, может быть, и к ложным заключениям, не могут не нагонять скуку. Тем не менее, желая выполнить свое обязательство, пусть с опозданием – и даже с большим! – я прилагаю к сему краткое содержание моего длинного и скучного письма и буду премного счастлив, если ваше сиятельство удостоите его взглядом.

Позвольте мне высказать здесь соображения о торговле с китайцами. Из всего, что я слышал (мое утверждение основано только на слухах, возможно и совершенно превратных, и за него я не ручаюсь), можно вывести, что способы этой торговли должны быть в некоторых отношениях преобразованы. Доверие и честность не только не лежат в основе сделок между русскими и китайскими купцами, но как те, так и другие делают всё на свете, чтобы лучше обмануть друг друга; и когда обман удается, обманщик потешается простотой обманутого, а обманутый называет счастьем преступную ловкость обманщика. Хорошо одно, никто этого в строку не ставит, и это не приводит к тяжбам.

Говорят, что китайцы всегда недобросовестны, но мне кажется, что мнение, будто торговый обман позволителен в какой бы то ни было стране, заключает в себе противоречие. Когда-то считали, что лакедемоняне были ворами по убеждению; затем от этого отказались. А нельзя ли подать китайцам пример торговой честности? Это было бы, несомненно, превосходно, если и не с политической точки зрения, то, по крайней мере, с точки зрения разума и добродетели. Не явится ли средством к достижению доверия сортовое клеймение товаров, продаваемых в тюках или связках. Это вызовет нарекания, в особенности со стороны сибиряков, – но кто же не знает их коварства!

На этом торге существует если не закон, то обычай, в силу которого все товары, продаваемые китайцам, подлежат оценке, и нарушение этого закона или обычая влечет за собою денежные штрафы, а иногда и недопущение к заключению сделок. Заметно с первого взгляда, что в стране, где торговле (по крайней мере, внутренней) не чинится помех или эти помехи являются косвенными, заметно, повторяю, что для купцов такое правило весьма стеснительно, и, следовательно, его стараются обойти, когда только это возможно, что, говорят, и бывало с первейшими купцами при возобновлении торга. Это правило возникло как бы в отместку за правило китайцев самим назначать твердые цены на все их товары; зависть русских купцов также в какой-то мере способствует этому, но является уже причиной второстепенной. Возможно, я и ошибаюсь, но какое же неудобство может быть в том, чтобы предоставить полную свободу продавать свои товары по желаемой цене. Кто знает, не заставит ли это тех же китайцев переменить или вовсе отменить их твердые цены; хотя, по правде говоря, изменение простого обычая уже было бы для китайцев чем-то необыкновенным.

Ваше сиятельство спрашиваете меня в одном из писем, каково население Илимска. Во всем Илимске 45 домов, а тот, в котором я живу, 46-й и вместе с церковью и городской ратушей стоит посредине поселка. Дома расположены на месте старой крепости, или острога, от которого осталось только несколько башен, угрожающих падением. Кроме этих 45 домов, есть еще домов 15 пустых и необитаемых, из коих три на противоположном берегу реки, примерно в четверти версты от Илимска, и шесть в старом остроге, в версте от нас. Население состоит из мещан, казаков и крестьян и не превышает 250 душ обоего пола. Делами мещан ведает ратуша, состоящая из бургомистра и его помощника – старосты. У казаков начальником сотник, а крестьяне подчиняются волостной избе, находящейся в 200 верстах отсюда к верховью Илима. Кроме того, здесь есть один купец, служащий казенной палаты по части хлебного вина, которого здесь на складе в год бывает до 1000 ведер, идущих в продажу вдоль по Илиму на 400–500 верст для населения свыше 4000 душ обоего пола.

Позвольте мне иметь честь поздравить ваше сиятельство с новым годом, который наступает и уже наступит, когда это письмо дойдет до вас. Это приветствие – отнюдь не простая учтивость, но движение души чувствительной и благодарной. Да пребудете вы в счастии и в добром здравии! Я думаю, что это основа всех человеческих благ. Если бы только мне пришлось снова увидеть вас! Я почитал бы для себя несчастьем умереть, не повидав того, кто сохранил мне жизнь. Сестра моя тоже шлет вашему сиятельству новогодние поздравления, и, поскольку она является верным эхом моих чувств, ее пожелания не могут отличаться от моих.

Я осмеливаюсь обратиться к вашему сиятельству с довольно бессовестной просьбой: не соизволите ли прислать мне с благоприятной оказией каких-нибудь семян дыни. Я думаю, мне удастся вырастить их в парниках со слюдяными рамами, какие имеются в моем огороде. Пора закончить мою скучную литанию; обычно принятое заключение письма, когда уже порядком надоел, плохое оправдание, и каждый вправе сказать пишущему – эй, что же ты не кончишь как можно скорее словами: ваш… надоедливый слуга. Добавьте только к этому, что писать вам – наисчастливейшие минуты моей жизни.

<Конец 1794?>

13

Милостивый государь.

Пробыв в Москве четыре дня, не повидавшись ни с кем и сделав несколько необходимых покупок, я вот уже с неделю, как прибыл к себе домой. Ваше сиятельство не можете себе представить почти детскую радость, которую я испытал, увидев, что, наконец, достиг цели и что мое возвращение из ссылки осуществилось. Потому что, признаюсь в этом, может быть, и к стыду моему, всё время, пока я был в дороге и видел подле себя фельдъегеря, мне всё еще казалось, что я в Илимске. Воображение порою и теперь переносит меня туда; потрясенный, переставший быть, так сказать, самим собою, вследствие роковой утраты, постигшей меня в Тобольске, я продолжаю следовать за моими воспоминаниями, которые ведут меня по путям злосчастья, и питаться лишь печальными и бедственными предметами. Хорошая погода вызывает в моем воображении более веселые картины, но гроза и дождь, загоняя меня под кровлю и умеряя некоторым образом его полет, наполняет грустью всё мое существо.

О, как я хотел бы повидаться с моим престарелым отцом! Это – потребность сердца моего, но еще более это необходимо по моим домашним обстоятельствам. Если я получу милостивое разрешение съездить к нему, это будет такая же великая милость, как и разрешение вернуться из Илимска. Если нет, я пошлю к нему моего сына.

Пребывание в деревне во многих отношениях ново для меня. Люди здесь тоже для меня новы. Сходство с сибирским народом, которое я нахожу в них, – лукавство.

Я вызвал неудовольствие своих крестьян, запретив им женить малолетних, что является здесь обычаем почти повсеместным и может быть причиною тому, что население вовсе не будет возрастать, как это должно было бы быть: это одна из причин, тому содействующих.

Я умоляю ваше сиятельство помнить о том, кто и в изгнании и на родине всегда неизменен.

А. Радищев.

24 июля <1797 г.>

Немцово.