Текст книги "Шунь и Шунечка"

Автор книги: Александр Мещеряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Тут бы самое время Шуню сочинить подходящее случаю стихотворение, но он не успел. Почтальонша тетя Варя прытко собирала землянику в прочную служебную сумку. Щечки горели русской китайкой. Увидев странника, она на минуту оторвалась от сбора:

– По ягоды пришел или место ищешь?

– Уже нашел! – выдохнул Шунь.

– Вот и хорошо! Не пожалеешь – у нас здесь микроклимат целебный и долгожительный, место намоленное. Так что за фэншуй пусть у тебя душа не болит, инь и ян в равносилии пребывают, никто никого одолеть не может. Мне вот, например, лет сто уже стукнуло, на все войны сыновей провожала – и на империалистическую, и на гражданскую, и на финскую, и на отечественную. Афган и Чечня, правда, меня миновали, больно стара стала. Только все равно никто не вернулся, всех поубивало. И, как видишь, никаким целлюлитом не мучаюсь, о смерти надолго не задумываюсь, на пенсию мне еще рано, – помахала она сумкой с земляникой. – Правду сказать, писем сюда не пишут, газет сюда не выписывают, а телеграммы и вовсе устаревшим информационным продуктом теперь считаются. Место-то райское! Могла бы и на государственный покой уйти, да только сумку казенную отберут, а мне ее жалко. Где я еще такую возьму, чтобы из натуральной кожи!..

Что оставалось Шуню? Во весь рост упал он в траву, схватил губами ягоду, сдавил другую, пустил сок из третьей. Душистая сила пролилась ему в рот.

– Правильно делаешь, – похвалила его тетя Варя и склонилась над раскидистой земляникой. Шунь не успевал следить за мельканием ее рук. Будто арфу перебирала…

Лейтенант или полковник?

Паспортисткам – Александра, остальным – Шурочка… Шурочка газет не читала, телевизора не смотрела, радио не слушала. “Руки у меня сильные, а голова слабая. Я всему на слово верю, мне от их гадостей дурно делается”. И потому, кабы не Сюзанна эта Очкасова, не узнать ей никогда, куда запропастился Шунь.

Сюзанна была женщиной ураганного типа – ворвалась в Шурочкину квартирку, отчего та немедленно съежилась в метраже.

– Давай скорее примеримся, а то я на акцию опаздываю, – с порога закричала Сюзанна.

– Что за акция? Привилегированная, что ли? – вяло поинтересовалась Шурочка, доставая триколорную комбинацию.

Сюзанна пришла в возбуждение и захлопотала лицом:

– Акция благотворительная, “Газ – детям” называется. Я там речь зажигательную произнесу в пользу бедных, воздушные шарики сиротам раздам. Теперь, видишь, сирые в моду вошли, не сравнить с прошлыми беспризорными временами. А шарики не пустые – газом из моей новенькой трубы надуты. Чтобы все, значит, убедились, что газа нам никому не жалко. А то распускают, понимаешь, слухи, что мы с Очкасовым жадные. Обидно ведь, обидно, бля.

Примерив наряд, Сюзанна напружинила перед зеркалом бровь:

– Молодец! И линия груди достаточно подчеркнулась! И оборочка на месте! Я прям так и отправлюсь! – Полезла в сумочку: – Ах-ах, деньги-деньги, снова позабыла, очень уж занята стала, мне теперь в магазинах все бесплатно дают, чтобы я на них своим “Бентли” не наехала! Но ничего, это ведь тебе не страшно, деньги – прах, да и не в них счастье! Ерунда, переживешь, потерпишь! На вот, вместо этого газетку почитай, а не то от поступи великой страны навсегда отстанешь, как последняя мудосранка! – ткнула Сюзанна в Шурочку желтыми страницами “Дикоросса”, которые зашелестели от сероводородного смерча, поднятого ее сногсшибательным бегством по жизни.

“Надо бы дополнительно насытить воздух кислородом”, – подумала Шурочка и распахнула окно.

На первой полосе газеты красовался портрет Сюзанны, высоким указом назначенной, как оказалось, президентом добровольного общества “Единый зоофил”, эмблемой которого служила харя бурого медведя с острой секирой. “Сюзанна Очкасова, супруга небезызвестного всем члена Ближней Думы Очкасова, к своим многочисленным общественным деяниям добавила еще одно. После единогласного назначения на эту многотрудную должность она немедленно выступила с актуальной инициативой, заявив, в частности, вашему специальному корреспонденту в эксклюзивном интервью: “Бедным животным должно быть обидно, когда мы непродуманно произносим: “рыло свиньи”, “морда коровы”, “харя медведя” – и так далее, в том же роде. И не только обидно. От этого у них снижается привес, падает удой, портится вкус. Всем нам должно стать горько и стыдно; следует призвать себя к порядку и вместо “рыл” и “морд” однозначно именовать это место “лицом”, “ликом”, ну хотя бы “личиной” и тому подобным личиком…””

При этом Сюзанна прижимала к своей морде собственного карликового бульдога со сморщенным отвратительным ликом и к тому же в очках, в которые был вмонтирован слуховой аппарат. Хозяйка гордилась новомодным приобретением: годовалый кобелек был зачат в сингапурской пробирке. Умилительно, что к трапезе он приступал только в слюнявчике, а очки ему были надобны для рассматривания эротических собачьих журналов, без которых он не был способен к спариванию.

А вот рубрика “Понаехали!” наконец-то обратилась к внешней тематике: колумнист Швиблов обсуждал предполагаемый приезд Папы Римского в Златоглавую. “Разве ж в России-матушке отцы перевелись? Разве ж есть у нас сироты и безотцовщина? Разве ж у нас своего патриарха не имеется? Нет, нам заморский папаня не нужен! Тем более что он прибывает в составе группы поддержки итальянской сборной по футболу. Кто к нам с мячом придет, тот от меча и погибнет!” – таков был финальный аккорд бойкого автора.

Шурочка перевернула страницу и увидела фотографию Шуня. Он как-то совсем не походил на человека, в организме которого вызревает золотая пилюля. “Растворилась в желудочном соке, что ли? Питается, наверное, всухомятку, оттого и кислотность, видать, повысилась. Постарел, косичка обветшала, надо бы шерстяные носки связать”, – с любовью подумала Шурочка. Заметка под фотографией гласила: “Небезызвестный Шунь из Егорьевой пустыни совершил очередное чудо: после совершенно бесплатного сеанса шокотерапии (стакан первача на кошачьей моче без закуски плюс одновременное зачитывание указа об отмене отсрочки призыва в армию для инвалидов всех категорий, включая слепоглухонемых, плюс посыпание головы пеплом, полученным при сжигании истории болезни) слепоглухонемой Григорий Воттенатти прозрел, стал прекрасно слышать и даже заговорил. Будучи доставлен спецрейсом в столицу нашей родины, где ему была предоставлена возможность посетить мавзолей Ленина, могилу Неизвестного солдата и кладбище Новодевичьего монастыря, он, в частности, сказал: “Вот те на! И это все?” Консилиум во главе с членом Ближней Думы Очкасовым пришел к единогласному мнению, что первая часть данного высказывания не имеет ничего общего с фамилией больного, а высказывание в целом следует понимать однозначно в том смысле, что бывший пациент выразил свое восхищение увиденным и услышанным, одновременно выказав неудовольствие, что экскурсионная программа закончилась так быстро. Медики утверждают, что после реабилитационного периода Григорий Воттенатти сможет выражать свои мысли более развернутыми предложениями и честно выполнит свою почетную обязанность по защите Родины, ибо ему только что стукнуло восемнадцать”.

Разогнавшись по тексту, Шурочка по инерции пробежала и раздел объявлений “Совершенно конкретно”: “Убью. Дешево”, “Похороню. Дорого”, “Воскрешу и вознесу!”, “Безболезненное растворение трупов”, “Ищу женщину со всеми удобствами”, “Экологически чистые яблочки с древа познания”, “Продам душу. Куплю скелет”. Нет, Шурочке ничего такого было не надо. И лишь объявление цыганской гадалки задержало ее дыхание: “Прежде чем связаться со мной, сформулируй свой главный вопрос и чаемый ответ на него. Удачи!”

“Умно!” – подумала Шурочка. Она прошептала что-то вопросительное, потом прошевелила губами ответное “да”.

– Вот и про Шуня всю правду узнала! Теперь мне все нипочем! – воскликнула Шурочка.

А про своего сына Романа она узнала правду уже давно. В порыве растерянности вдруг приоткрылись сверхсекретные архивы, находившиеся в ведении Вычислительного Центра. И чего там только не было! Каких только гадостей общенациональной значимости! Тут тебе и затопленные баржи с зэками, и расстрел польских военнопленных, и пакт Молотова-Риббентропа. Много писали и про разгром большевиками Егорьевой пустыни. Интеллигентная публика злорадно потирала ладонями: “Вот она, правда-то! Теперь заживем!” Однако Шурочку интересовали детали личного свойства. Тут ей и протянули в окошечко бережно сохраненные письма сына. Они находились в папке с красивыми голубыми завязочками. И взяли-то всего сто долларов. Правда, пришлось целую неделю потратить, костер ночами жечь, на мостовую по нужде ходить – очередь к окошечку была длинная.

Шурочка чиркнула расписку в получении писем, но чека об уплате долларов не получила. “Пусть подавятся!” – решила она, хотя чутье ей подсказывало: те, за окошечком, ни за что не подавятся. Несмотря на растерянность, оригиналы писем они оставили у себя, выдав Шурочке грязные ксероксные копии. Порошка явно не хватало на всех.

“Питание отменное, я такой тушенки на суше никогда не пробовал! Борщ такой, что ложка стоит. Видел издалека американский эсминец. Обменялись предупредительными выстрелами”, – писал поначалу Роман.

“Стоим на рейде. Где – не говорят. С борта видны смуглые женщины, но на берег не пускают. Про дедовщину никому не верь. На прошлой неделе подрался, но пряжками не били, синяки сошли на удивление быстро. Весь экипаж – сухопутные парни из Бурятии. Ростом не вышли, но дерутся больно. Плавать они не умеют, их поэтому на флот и берут. Чтобы морем не убежали. Некоторые из них тайно берут у меня уроки теоретического плавания”.

“Кормят сытно. Макароны – слипаются, но пальчики все равно облизываю. Немного скучаю по сливочному маслу. Пришли посылочку на Мадагаскар. Не забудь про сахар-рафинад”.

“Посылка не дошла. Вместо Мадагаскара направились в Аден. С борта видел в бинокль местных женщин. Все в чадрах, лиц не разобрать, но, наверное, красивые. На берег не пускают. Овсянки дают от пуза. Пришли соли, а то так невкусно”.

“Твоя посылка не дошла – ушли из Адена прежде времени. Совершаем боевой переход через Атлантику. Бросил курить – кончились спички. Это и к лучшему, здоровье – прежде всего. Штормит, порох отсырел. Видел американский эсминец и погрозил ему кулаком. Капитан меня похвалил и дал закурить. Меня даже повело с отвычки”.

“Корабль дал течь. Ремонтируемся на полном ходу и ловим рыбу руками из иллюминаторов. Очень вкусная, даже соли не надо. Видел американский эсминец. Он подошел вплотную, их капитан протянул нашему руку помощи. Наш ничего не взял и задал ему каверзный вопрос: “Издеваешься?””

“С Божьей помощью добрались до Нью-Йорка. Получили приказ совершать отныне не боевой переход, а визит доброй воли. Я думаю, это оттого, что вода стоит в трюмах. Видел статую Свободы с провокационным факелом. Похожа не на Родину-Мать, а на поджигательницу войны. Посылок больше не шли, все равно не доходят”.

“Пишу тебе с Пятой авеню. На берег против обещания не отпустили, пришлось добираться вплавь. Два парня из Бурятии, Цибудеев и Цыдынджапов, все-таки утонули, зря я их учил. Из этнографического интереса сошелся с негритянкой, но ненадолго – денег не хватило. Теперь ищу кого-нибудь попроще. За бескозырку выручил пять долларов. Это сколько по-нашему? Кормят здесь хорошо, в мусорных баках полно недоеденных гамбургеров. Немного поправился”.

“Сошелся с креолкой, но ненадолго. Слишком уж страстная, а у меня еще морская болезнь не закончилась. Далеко не всегда могу попасть туда, куда ей надо. Устроился в порту грузчиком, посетил “Макдональдс”. Кормят хуже, чем я ожидал. И холестерина кладут в избытке”.

“Наконец-то сошелся с русской бабой, Руфью звать. Мы друг другу соответствуем по всем параметрам, недостатков я у нее пока что не обнаружил. Я сделал обрезание, а она крестилась. На следующей неделе поженимся, чтобы ребенок без отца не рос. Сказали, что будет мальчик. Как назвать посоветуешь? Мы сошлись на Роберте. Жалко, что тебя на свадьбе не будет. Что тебе прислать, мамочка?”

“Отец Руфи, Тарас Самуилович, взял меня на чистую работу в свое адвокатское агентство. Говорит, что вы вместе с ним в школе учились. Это правда? Нос у него слегка сплющенный. Говорит, что это братец твой его отмутузил. Это действительно так? Говорит, за то, что за тобой ухаживал. Неужели это правда, что и за тобой кто-то ухлестывал?”

“Правда, все правда, сынок”, – прошептала Шурочка и бережно сложила перлюстрированные письма в свой неподъемный комод. Хорошо, что вовремя успела: власти опомнились и архивы закрыли. Слишком много чего там было. “Много будут знать – скоро состаримся”, – веско сказал Очкасов на заседании Ближней Думы. Никто и не возражал. С народной мудростью ведь не поспоришь. Зато Шурочка теперь твердо знала, что с Романом уже ничего не случится.

Как-то раз она вынула из почтового ящика уведомление с требованием немедленно явиться в Вычислительный Центр и сдать письма Романа “на вечное хранение для лучшей сохранности. В случае неявки налагается штраф в размере 100 долларов США”. Бланк для уплаты был предусмотрительно вложен в конверт. Но расписки в получении уведомления Шурочка не давала, потому никуда не пошла. Шурочка не привыкла браниться, но на сей раз не выдержала. Предварительно сверившись с картой Москвы, она повернулась из своего Бибирева в сторону Вычислительного Центра и, вспомнив Вовкины уроки, сложила пальцы кукишем и произнесла: “Накось, выкуси!” Большой худенький палец выдвинулся далеко вперед, торчал убедительно. Произнеся свое проклятие, Шурочка собралась заплакать. Но не заплакала. Сглотнув слезу, погрозила сухоньким твердым кулачком: “Не дождетесь!” Повесток больше не приходило. То ли Шурочкины угрозы подействовали, то ли почта плохо работала. Разве узнаешь…

Раз в год Шурочка получала открыточку с типографской надписью “Merry Christmas!”. И ей было этого достаточно. Тем более что к открытке прилагалась и семейная фотография. Каждый год на ней прибавлялось по малышу, невестка Шурочке тоже нравилась: волосы густые, сама видная и, похоже, экономная. “Билеты на самолет теперь очень дорогие стали, даже в один конец”, – думала Шурочка и не мечтала о том, что когда-нибудь свидятся. Так что мать отвечала Роману тем же самым “Happy New Year!”. Но фотографии не прилагала. Зачем чувствительному Роману знать, что годы берут свое и за ней уже никто не ухлестывает… К тому же ей была неприятна возможность того, что какой-нибудь годящийся ей в сыновья лейтенантик из Вычислительного Центра внимательно шевелит губами над ее посланиями и отчеркивает красным места, которые ему особенно понравились. Или не понравились. Кто знает… В любом случае Шурочка была готова задушить этого лейтенантика своими исколотыми руками. И задушила бы, если б могла. А может, она имела в виду не лейтенантика, а, предположим, – страшно подумать! – какого-нибудь ровесника… скажем, полковника… Выше полковника Шурочка прыгнуть не могла, в высших чинах не разбиралась: ни одного генерала в своей жизни она не видела.

Наконец-то!

В очередной раз тревожное предчувствие не обмануло Тараса: несмотря на ранний час, на библиотечном крыльце уже дремал некий визитер. Был он молод, кучеряв и беззаботен. Сквозь наколенную дырку в джинсах проглядывала обожженная в солнечной муфельной печке кожа заядлого путешественника.

Свой металлоискатель путешественник прислонил к дубовой двери, на которой пламенем свечи Шунь выкоптил оберегающий крест. Там же была прикноплена и бумажка – изображенный тушью стоячий болванчик с толстым веселым пузиком, видневшимся из-под дальневосточного халата. Одна рука потрясала рыбиной, другая обнимала за горлышко русскую четвертиночку. Подпись не вызывала сомнений: да, это был автопортрет Шуня в виде Бодхидхармы, родоначальника дзэн-буддизма, изобретателя чая и известного шутника. Тарас знал, что такие рисуночки предназначались незваным гостям. Чтобы, значит, в трудную минуту обращаться к изображению с просьбами и молитвами. В обмен на изобразительный ряд посетители оставляли натуру: батон хлеба, банку килек, шмат сала. Бывало, что-нибудь и пожиже. В общем, кому что его бог послал. Обменивающиеся стороны оставались, как правило, довольны друг другом.

Шунь открыл тяжелую библиотечную дверь, металлоискатель опрокинулся, юноша улыбнулся, кот метнул под ноги хозяина рыбину.

– Что так рано? – осведомился Шунь.

– Поезд владивостокский ночью пришел, оттого и рано. А обязан тем, что направлен археологической академией в Егорьеву пустынь в качестве практиканта. Копать здесь буду, древности находить. Вот, вооружился, – рука студента потянулась к металлоискателю. Другой он предъявил командировочное удостоверение, в котором значилось: “Царев Б. В.”

Шунь настолько привык к своему императорскому имени, что про собственную фамилию забыл и подумать. Вместо этого он с волнением рассудил: “Ишь ты! Неужто и до Владика молва докатилась?” – и бросил недоверчивый взгляд в бескрайнее пространство их общей родины. В свое время Бубукин произвел на него жалкое впечатление, но жизнь оказалась богаче: писания его разлетались по белу свету, как горячие пирожки.

– Сам-то я московский буду, Богданом звать, но у вас тут в университетах все места изначально купленные – вот и пришлось на периферии счастья искать. Только у нас там исключительно палеолит с бронзой копают, а мне эти скребки со стрелами по барабану, первобытно-общинный строй меня не цепляет, меня историческая археология интересует, – важно пояснил Богдан.

– А что делать умеешь?

Студент спрыгнул с крыльца на чисто выметенную хвостом кота дорожку и, не говоря ни слова, прошелся по ней колесом. Потом произнес “Мяу!” в повелительном наклонении: Тарас присел на все четыре лапы, его хвост прочертил в воздухе замысловатую приветственную петлю, кот вспрыгнул Богдану на плечи и повис наподобие горжетки. Стряхнув его на землю, Богдан швырнул коту неизвестно откуда взявшийся бублик – тот ловко поймал его хвостом, раскрутил и бросил, угодив прямо в рот пораженному Шуню. Шунь непроизвольно еще сильнее сжал челюсти – бублик оказался настоящим, мак вкусно заскрипел на крепких зубах.

Голова Богдана была слегка приплюснута – будто на нее и вправду давил атмосферный столб. Глаза – подрастянуты в линию степного горизонта; это уж монголы, видать, подпортили. Если присовокупить ко всему этому пшеничные кудри, то можно было сделать однозначный вывод: у предков Богдана расовые предрассудки отсутствовали начисто.

“Да, имя-то у него редкое, может, и правда… к богам причастен”, – решил Шунь. Подобрав с крыльца рыбину, он произнес:

– Кушать почти что подано!

Таким манером и позавтракали: макали сасими из судака в банку с горчицей, заедали земляничным вареньем, запивали студеной колодезной водой. Из своего необъятного рюкзака Богдан достал пласт вяленой конины. Ее жесткость обрадовала Шуня – подросшие за ночь зубы требовали нового стачивания. Шунь почесал за серьгой, ощупал мочку. Конечно, тяжелая серьга слегка оттянула ее, но вот с другой ничего не происходило – маленькая и твердая. Когда у него стали расти зубы, Шунь размечтался и о мочках: рассчитывал, что они оттянутся вниз на манер буддийских статуй. “Ничего, время пока имеется”, – здраво рассудил он.

Богдан подарил не состоявшемуся пока Будде новомодные ароматические палочки “Шуньевый эрос”, к производству которых только что приступили за уральским хребтом. На упаковке был изображен какой-то прохиндей, который склонился своей жидковатой китайской бородкой над голой девицей, прикрывшей причинное место листом лотоса, похожего на вульгарный лопух. “От “Фитофака” с приветом. Стоит как вкопанный. Ни дня без экстаза”, – гласила пояснительная надпись. Старец этот не имел никакого портретного сходства с Шунем, но тому все равно сделалось приятно. “Вот и глубинка просыпаться начинает”, – подумал Шунь. Воняли палочки преотвратно – смесью ладана и застоявшейся псинной спермы. Закурив на скамеечке возле сада камней самокрутку, набитую смесью самосада и целебных цветов с аптекарского огорода, Шунь спросил:

– Чувствуешь, как пахнет разнотравье?

– Да, – покорно ответил сытый Богдан.

– Вот видишь, я ничего от тебя не скрываю, – закончил свою мысль Шунь.

– Это вы через край хватили, такого никогда не бывает, чтобы никакой тайны не осталось. Впрочем, говорите, что хотите. А вот мне поспать бы сейчас, чтобы ни тебя не было, ни меня, – откликнулся практикант, лег на плоский камень, на котором во время утреннего обхода отдыхал Тарас, и немедленно погрузился в сон.

Взяв реванш за бессонную ночь, он очнулся через пару часов, вынул из нагрудного кармана сорванный с двери рисунок Бодхидхармы, увеличительным стеклом из другого кармана зажег его. Края крошечной дырочки расползлись от пупка монаха, струйка дыма выстрелила вверх, бумага вспыхнула и тут же скрючилась вместе со святым – на камне остались лишь неопрятные клочья пепла.

– Что ты делаешь! Это же святотатство! – вскричал Шунь.

– Просто я хотел пеплом его тела принести жертву вашим православным покойникам, – беспечно ответил Богдан.

– Как ты можешь называть его телом эту паршивую бумажку?

– Если это обыкновенная бумажка, зачем вы ругаете меня? – зевнул студент.

“Да, ученик у меня способный попался, – внутренне согласился с ним Шунь. Тут его и долбануло по мозгам: – А не сын ли он мне? Уж больно умен. И фамилия у него вроде как подходящая”.

– А ты мне, случаем, не сыном ли приходишься? – с надеждой спросил Шунь.

Богдан посмотрел на него с искренним удивлением.

– Правильно маманя говорила: весь ты в отца, а у него мысли только отвлеченные и безгрешные попадаются, простых конкретных вещей сообразить он не в состоянии. Но все-таки сообразил! Хвалю! Молодец! Наконец-то! Здравствуй, папа! – воскликнув так, Богдан бросился отцу в объятия.

– Плохо тебе без меня было? – спросил Шунь.

– Плохо. Зато теперь хорошо. Только учти, что деньги твои давным-давно кончились. Да ты не бойся, я не права качать явился. И тебя не разочарую – я ведь учился в интернате с углубленным изучением восточных премудростей.

– Почему в интернате? Разве ж у тебя матери нет? Куда она глядела?

– Ей показалось, что поодиночке всем нам будет лучше, – напустил туману Богдан. – Она вообще собиралась меня в суворовское училище определить, но тут уж я в отказ ушел, пришлось даже из дому разок убежать. Подействовало.

– А сама она что поделывает?

– Да все Шамбалу ищет. Как только найдет, обещалась меня к себе туда выписать.

– Да, Шамбала – это надолго… может, и навсегда, – сочувственно произнес Шунь.

С другой стороны, это означало, что его уроки все-таки не пропали даром. “Может, хоть “Луньюй” до конца дочитала”, – подумал он и обратился к сыну:

– Хорошо, что ты хочешь стать археологом. Это занятие по нам, идеально соответствует русскому менталитету. Археологу ведь что прежде всего нужно? Удача. Как охотнику с рыбаком. Или как грибнику. Шампиньоны нам не нравятся, белых нам подавай! А белые только в лесу водятся, сколько их на ферме навозом ни удобряй. Нет, нам без удачи никак нельзя, уж больно мы все здесь непредсказуемые, включая погоду. И ручной работы от археолога тоже не требуется, все уже до тебя сделали, ищи – да и только. К тому же и с дзэнской точки зрения правильно выходит: все в этом мире уже имеется, все изобретено, все придумано, приготовлено – надо только найти, где закопано, – зафилософствовал Шунь.

– Да, кладоискательство у нас хорошо развито, – подхватил Богдан его мысль.

– Точно так же, как гробокопательство и добыча ископаемых, – закончил ее Шунь.

Этот день принес Шуню еще одно доказательство верности избранного им места. Вытряхнув свое туалетное ведро, он собирался обновить его. И тут услышал за спиной, как металл упал на металл. Шунь непроизвольно обернулся. Сомненья прочь: это был тот самый подшипник, который затерялся на многие десятилетия в его телесном микрокосме. Да, именно так: по богатству внутреннего содержания это был настоящий микрокосм.

Шунь отмыл шарик в колодезной воде и высушил его на солнышке. Он был как новенький. “Да, вещи, произведенные в те баснословные времена, состарить не просто!” – подумал Шунь с одобрением. Ему захотелось ударить шарик о кафельный пол, но кафеля в монастыре не было. “Прошлого не вернуть, полностью впасть в детство – очень трудно”, – подумал Шунь с грустью. Он взял петушиное перо и быстро-быстро нарисовал по памяти двух китайских святых: младенца с седой бородой и старика в коротких штанишках. Нарисовать-то он нарисовал… Да вот только родиться мудрецом и сохранить в старости непосредственность мальчика – Шуню до этого идеала было пока что далековато.

– Может, из подшипника Тарасу глаз сделаем? Посмотри, как блестит! – решил он посоветоваться с сыном.

– Ты че, пап? У тебя крыша, что ли, поехала? Правильно маманя говорила: за тобой глаз да глаз нужен…