Текст книги "Мария Федоровна"

Автор книги: Александр Боханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

В начале декабря Царская Семья переехала на постоянное жительство в Петербург, и Александр записал: «Жалко было покидать Царское, где, может быть, в последний раз провел такую весну и осень. Сколько милых воспоминаний».

В столице все завертелось обычным порядком: учеба, встречи с родственниками, а вечером – театр и чтение. Самые яркие впечатления того трудного и печального для Цесаревича периода: опера Александра Серова «Рогнеда», поставленная на главной Императорской сцене в Мариинском театре, драма A.C. Пушкина «Дубровский», которую он узнал впервые и где описана так талантливо большая и настоящая любовь, верность и предательство, а также «Тарас Бульба» Н. В. Гоголя, где показаны сильные и честные характеры, которые ему всегда импонировали.

Незадолго до Нового года Императрица имела разговор с сыном о Дагмар, и он выразил свое согласие «сделать все, что надо». Почти через месяц, 11 января 1866 года, разговор был продолжен. В тот день решили: Александру необходимо ехать в Копенгаген и просить руки. Он не возражал и записал, что «если Бог даст, все будет как желаем».

Как желаем! Он готов безропотно подчиниться долгу. Через три дня у Императрицы он осмотрел коллекцию драгоценных подарков – украшений для Датской Принцессы, которые начали делать еще при Никсе, но потом все остановили. Сейчас все было завершено и выглядело очень впечатляюще. В тот день занес в дневник, что «если Бог даст, она будет моей женой».

Глава 5
Династический альянс

Судьба семейной жизни, как казалось, была окончательно решена. Император Александр II условился с Датским Королем Христианом IX, что его сын приедет в начале лета в Копенгаген. Смысл визита был вполне очевиден, и все исподволь начали готовиться к важному событию.

Александр знал, что обязан отправиться в Данию и попытаться добиться согласия Дагмар стать его женой. Все было просто, ясно и невыносимо тоскливо. Принцесса ему нравилась, она была именно той, кого только и мог видеть своей женой. Но оставались другие привязанности, а до лета еще было так далеко.

16 февраля 1866 года Мари Мещерской исполнилось 22 года, и Александр послал ей свою фотографию и передал поздравления. Через десять дней наступил день рождения Цесаревича.

Настроение было безрадостным: «Вот минуло мне 21 лет, что-то будет в этот год? Вспомнил я письмо милого брата, которое он написал мне ровно год тому назад, где он поздравляет меня с 20 годами… Но вот его не стало, и он оставил мне свое место, которое для меня было всегда ужасно, и я только одного желал, чтобы брат мой был женат скорее и имел сына, тогда только, говорил я себе, я буду спокоен. Но этому не суждено было исполниться».

Через два дня, на вечере у Мама, как было заведено накануне Великого Поста, было чтение Евангелия от Иоанна с пояснениями. Цесаревичу вспомнилась Ницца. Стало грустно. «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте. В доме Отца Моего обителей много; а если бы не так, Я сказал бы вам: «Я иду приготовить место вам». И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтоб и вы были, где Я. А куда Я иду, вы знаете, и путь знаете».

Эти проникновенные слова звучали у постели умирающего Никса, и Александр навсегда их запомнил. На какое-то время вдруг позавидовал своему старшему брату. Мысль была крамольной, и он ее быстро отбросил.

Той весной, как никогда раньше и никогда потом, он остро ощутил свою ненужность в этом мире, земную неприкаянность. Кто он, зачем он? Нет, конечно, он знал все и о предназначении, и о долге, и беспрекословно готов был нести крест судьбы. Однако существовали чувства, оставались желания, естественные и неизбежные для молодой и искренней натуры. Ему хотелось любить, быть любимым, ежеминутно осознавать и ощущать свою нужность близкому человеку. Юность проходила, мальчик становился мужчиной.

Его уже не удовлетворяла отроческая влюбленность; он мечтал уже о нечто большем. Ему хотелось иного, чем простых встреч и милых разговоров с симпатичной женщиной. М. Э. находилась рядом, она была дорога и желанна. 15 марта записал: «Я ее не на шутку люблю, и если бы был свободным человеком, то непременно бы женился, и уверен, что она была бы совершенно согласна».

О таком развитии событий можно было лишь мечтать; на то он не имел права. Опять эти мысли о правах, о возможном и допустимом. Как хорошо простым смертным: они принадлежат сами себе, они могут вести угодную себе жизнь, строить ее, исходя из личных наклонностей и желаний.

В нем все время происходила борьба между чувством долга и порывами молодого сердца. В марте он окончательно решил, что пора расстаться с М. Э. Он уже несколько раз говорил с Мама о поездке в Данию, они внимательно и основательно уже все обсудили, и Цесаревичу надлежало теперь полностью оторваться от других симпатий и целиком сосредоточиться на подготовке к будущей встречи с Датской Принцессой и к возможной женитьбе на ней. А с Мещерской они останутся, как и раньше, друзьями.

Вечером, 23 марта 1866 года, Наследник занес в дневник: «Теперь настает совсем другое время, серьезное; я должен думать о женитьбе, и дай Бог найти мне в моей жене друга и помощника в моей незавидной доле. Прощаюсь я с М. Э., которую любил как никого еще не любил, и благодарен ей за все, что она мне сделала хорошего и дурного. Не знаю наверное, любила ли она меня или нет, но все-таки она со мною была милее, чем с кем-либо. Сколько разговоров было между нами, которые так и останутся между нами. Были и неприятности и ей и мне за нашу любовь. Сколько раз я хотел отстать от этой любви, и иногда удавалось на несколько времени, но потом опять сойдемся, и снова мы в тех же отношениях».

Теперь, как казалось, ему удалось преодолеть себя и устремиться целиком в будущее, а милая М. Э. – это теперь прошлое. Радостное и счастливое, но – прошлое. Подведя эти итоги, Александр Александрович привел поэтическую цитату:

 
В толпе друг друга мы узнали;
Сошлись и разойдемся вновь.
Была без радости любовь,
Разлука будет без печали.
 

Это был его любимейший Лермонтов, стихотворение «Договор», которое они неоднократно читали вслух на вечерах. М. Э. тоже любила Лермонтова, ей, как и Александру, нравились одни и те же места и особенно «Договор». «Пускай толпа клеймит презреньем наш неразгаданный союз…» Им казалось, что это было написано про них, про их тайну, про их печаль и радость.

В последние дни марта на семейном совета было решено, что Александр вместе с братом Владимиром поедет в Данию в конце мая, проведет там недели три, а по возвращении совершит большое путешествие по России. Он теперь иногда виделся с Мещерской, охотно с ней разговаривал, но все время отгонял от себя чувственные порывы. Все шло, как должно было идти, и вдруг 4 апреля случилось ужасное, невероятное, страшное. На дорогого Папа было совершено покушение.

Около пяти часов вечера, возвращаясь в Зимний Дворец, Цесаревич узнал, что в Государя стреляли. «Услыхав это, я выбежал вон из комнаты, сказал Владимиру, и побежали оба к Папа. У него в кабинете застал почти все семейство, а Папа сам принимал Государственный Совет. Я кинулся к Папа на шею, и он только мне сказал: «меня Бог спас».

Скоро стали выясняться детали. Император с сестрой Марией и ее сыном, как это он часто делал перед обедом, гулял в Летнем саду. Когда прогулка завершилась и он садился в коляску, услышал выстрел и увидел человека с пистолетом в руке, на которого уже успели наброситься несколько прохожих. Злодеем оказался студент, выходец из бедной дворянской семьи, некто Дмитрий Каракозов (1840–1866). Вскоре установили, что он давно принадлежал к тайному обществу нигилистов, вознамерившихся свергнуть Царскую Власть и установить какую-то социалистическую республику.

Цесаревич был вне себя от негодования. Боже мой, что за люди! Стрелять в Государя! Какие-то выродки! Как могла подняться рука! Безумцы! Ведь Папа так много делает для России: он отменил крепостное право, проводит многие реформы, которые должны укрепить государство и привести к миру и процветанию. Он работает целыми днями, не жалея себя, не покладая рук, но находятся негодяи, не дорожащие Россией, ум которых отравлен ядом разрушительных учений. Боже мой, а если бы злодейство удалось, то ведь вместо дорогого Папа он бы мог оказаться на троне! Непостижимо! Нет, нет, об этом даже страшно и подумать!

В последующие дни служились благодарственные молебны, возносилась хвала Всевышнему, спасшему жизнь Русскому Царю. Казалось, что это лишь печальное недоразумение, которое не должно (не может!) повториться. Но все только начиналось. Разворачивалась беспощадная кровавая «охота» на Монарха, в которую включались группки разношерстной молодежи, объединенные лишь ненавистью к исконной России, презрением к ее истории и культуре. И будут звучать новые выстрелы и взрывы, и молодые люди с лицами невротиков будут стрелять еще не раз в Царя, будут покушаться до тех пор, пока с седьмой попытки не добьются осуществления своего безумного намерения. Роковой взрыв прозвучит через пятнадцать лет после первого покушения.

Вскоре после этого события у Александра случилась личная неприятность. Как-то вечером тетя Маруся (сестра отца Мария, в замужестве – герцогиня Лейхтенбергская) сообщила племяннику, что в одной французской газете помещена статья о нем. В ней говорилось, что Наследник Русского Престола ведет несерьезную жизнь, отказывается от брака с Датской Принцессой, так как увлечен княжной Мещерской. Тетушка утверждала, что, по некоторым сведениям, эта статейка перепечатана в других странах и даже, о ужас, якобы и в Дании.

Александр был обескуражен. Могла сложиться неприятная ситуация. Если об этом узнают Король, Королева и Дагмар, то вполне вероятно, что ему дадут отрицательный ответ. Но его главным образом расстраивало не это. Он был озабочен другим.

«За себя мне все равно, но бедная, бедная М. Э.! Вот до чего я ее довел, что об ней печатают в газетах! Вот он, мир-то! Вот люди!» Настроение было испорчено надолго. Вечером того грустного дня он уединился и допоздна читал только что появившуюся в печати первую часть романа Федора Достоевского «Преступление и наказание». Книга произвела сильное впечатление, и он заметил: «Ужасная вещь, но очень интересно и хорошо написано».

Император и Императрица были обеспокоены слухами и сплетнями, которыми обрастало предстоящее сватовство Наследника. Александр II напрямую спросил сына: какие у него отношения с Мещерской? Цесаревич ответил, что никаких, а что все эти разговоры – досужие домыслы.

Александр Александрович был честен, не лукавил. Он не знал и не предполагал, что есть вещи, есть порывы, которые далеко не всегда можно легко преодолеть. Что-то в нем надломилось, что-то вдруг сделалось с молодым богатырем, и он буквально потерял голову. На какое-то время все было забыто, все отошло на задний план, а самым главным для него стала М. Э., для которой он готов был пожертвовать всем. Это был безумный, самый необъяснимый момент в его жизни, о котором позднее скажет, что был тогда «как помешанный».

18 апреля на Царском балу в Зимнем Дворце княжна Мещерская танцевала с Цесаревичем и мимоходом, невзначай, сказала ему, что ей сделал предложение молодой князь Витгенштейн. Сообщив это, «парижская сиротка» невинно спросила Наследника: как он думает, стоит ли ей выходить за него замуж?

Молодой человек испытал потрясение, «чуть не упал, слышав это», и после этого «был как сумасшедший», плохо соображал. К счастью, бал скоро кончился. Придя к себе и несколько успокоившись, Цесаревич заключил, что, может быть, свыкнется с этим положением, но всегда будет сожалеть, что Мария ему «не принадлежала хоть на один час». Дневниковая запись того дня заканчивалась меланхолическим восклицанием: «Прощайте, Дусенька!»

Однако прощаться было рано. Ничего не выходило. Избавиться от мыслей о М. Э. не удавалось. Его дорогая, желанная княжна скоро может принадлежать другому! Боже мой, за что такое наказание! Наследник не мог уснуть, долго ворочался, вставал курить, наконец, решил посоветоваться с умным и деятельным Вово. У них получился долгий, обстоятельный и непростой разговор.

Князь Мещерский уже давно знал об увлечении Наследника его взбалмошной родственницей. Однако до того апрельского дня 1866 года Владимир Петрович не предполагал, что это увлечение столь серьезно. Александр сказал другу, что пойдет на все, готов даже отказаться от прав на Престол, лишь бы соединить свою жизнь с «ненаглядной Дусенькой». Вово был шокирован. Кто бы мог подумать, что у Александра Александровича такая страстная натура, что он во имя любви способен перечеркнуть свою жизнь, отбросить дорогое и возвышенное, пойти на скандал, на разрыв, на всеобщее осуждение, лишь бы обладать этим «бель флёр».

Мещерский умолял не совершать опрометчивого шага, заклинал Цесаревича подумать о России, о своем предназначении, но быстро понял, что доводы рассудка не действуют на высокородного друга. Тогда прибег к другому аргументу. Ну, хорошо, заявил князь, вы откажетесь от прав на Престол, от титула, от положения, откажетесь от всего и женитесь на Мещерской. Но ведь она вас не любит, она не способна любить. Это ведь мелкая эгоистическая натура, испытывающая удовольствие лишь от того, что кружит голову Престолонаследнику. Вово нанес сильный удар.

Александр в душе не был уверен в чувствах княжны, ведь они даже ни разу не объяснились. Он иногда осторожно говорил ей о своих чувствах, но княжна никогда не отвечала ничего определенного. Да, она была мила, она была добра к нему, но ведь это еще не любовь. Беседа с другом Александра не успокоила; она лишь ухудшила его настроение, которое и до того было безрадостным.

Вечером, уже в одиночестве, вспомнив весь разговор, Александр пришел к заключению, что Вово не прав. «Я достаточно знаю М. Э. уже два года, чтобы не ошибаться, по крайней мере в этом». Она смотрит на него так ласково и всегда говорит, что без него скучает. Разве это не подтверждает ее чувств?

Он же уже не мог теперь представить своей жизни без Мари. «Что бы я дал за один поцелуй от нее. Были минуты, когда было недалеко до этого, но все-таки было нельзя, потому что или A.B. (Жуковская), или Владимир (брат) были там, хотя и не видели и не слышали, что мы делали. Когда мы христосовались, то эта минута была для меня каким-то сном, когда я прикасался губами к ее губам, почти к самым губам». В молодом человеке бурлила страсть, она порой подавляла все остальные чувства и мысли.

Иногда наступали периоды прозрения, и он опять с полной ответственностью относился к своим обязанностям. Спокойно и рассудительно обсуждал с родителями будущую семейную жизнь, предстоящую поездку в Копенгаген и объяснение с Дагмар. Отец несколько раз возвращался к той скандальной газетной публикации и выражал беспокойство, что это может «сделать неприятное впечатление в Дании». Александр же все время выражал надежду, что «все пройдет благополучно», хотя в душе твердой уверенности и не было.

В начале мая брат Алексей, с детских пор предрасположенный к морскому делу (в свои зрелые годы он станет Главным начальником флота и морского ведомства), завершил строительство небольшой яхты, которую назвал «Dagmar». Это не было случайным. Брат был уверен, что Датская Принцесса, которую уже знали и любили в России, станет женой Цесаревича. Но у самого Александра в этот момент существовали сомнения. Он отправился на спуск яхты и уже доехал до Адмиралтейской верфи, но увидев толпу народа, «поспешил удалиться, потому что боялся разных намеков на свой счет».

Александру Александровичу порой казалось, что он «пережил свои желания», но наступали другие минуты – и все опять возвращалось: тоска, грусть, неотступные мысли о М. Э. В конце апреля Двор переехал в Царское, и Александр решил больше не ходить на вечера к Мама. Свой афронт он объяснил так: «Во-первых, чтобы заниматься дома, а, во-вторых, они мне надоели. Мне теперь мало видеться только с М. Э., что прежде уже для меня было счастьем; я чувствую, что теперь это меня не насыщает и мне надо больше, но что это больше». Далее следовало многоточие.

Александр, конечно же, знал, как «появляются дети», и у него были возможности найти простой и доступный путь к «ласкам и блаженству». Но это была искренняя и цельная натура, не принимавшая и не понимавшая, как можно вступать в отношения с женщиной без любви. А любовь – значит брак, значит – на всю жизнь. Здесь сомнений не существовало.

Беспрерывная борьба между тем, чего хотелось, и тем, что обязан делать, истомила, измучила. И он принял трудное решение. Несколько дней непрерывно размышлял о будущем, о своем выборе и в конце концов склонился к тому, что невозможно было еще совсем недавно и предположить. Май 1866 года стал для Цесаревича Александра тяжелым рубежом в жизни, тем Рубиконом, перейдя который будущий Император воспитал волю, закалил характер в непростой, мучительной борьбе с самим собой.

К середине мая у него появилось намерение расставить все точки над «и». «Я только и думаю теперь о том, чтобы отказаться от моего тяжелого положения и, если будет возможность, жениться на милой М. Э. Я хочу отказаться от свадьбы с Dagmar, которую я не могу любить, и не хочу. Ах, если бы все, о чем я теперь так много думаю, могло бы осуществиться! Я не смею надеяться на Бога в этом деле, но может быть и удастся. Может быть, это будет лучше, если я откажусь от Престола. Я чувствую себя неспособным быть на этом месте, я слишком мало ценю людей, мне страшно надоедает все, что относится до моего положения. Я не хочу другой жены как М. Э. Это будет страшный переворот в моей жизни, но если Бог поможет, то все может сделаться, и может быть, я буду счастлив с Дусенькой и буду иметь детей. Вот мысли, которые теперь меня все больше занимают, и все, что я желаю. Несносно, что поездка в Дании на носу и преследует меня как кошмар».

Искреннее безумие молодости! Если бы не предусмотрительный Владимир Мещерский, настоявший на том, чтобы Наследник вел свой исповедальный дневник, вряд ли бы кто сейчас и узнал, что Император Александр III, этот целеустремленный, честный и уверенный в себе правитель, мощную фигуру которого олицетворял монументальный памятник, созданный скульптором Паоло Трубецким и поставленный в центре Петербурга уже в XX веке, что этот сильный Самодержец подвергался в молодости серьезным искушениям и колебаниям.

Во имя любви он готов был отказаться от судьбы Венценосца, готов был бросить вызов всем и вся. Для этого надо было иметь сильный характер, обладать смелостью незаурядной. Эти качества у Александра были. Он не видел особой трагедии в том, что вместо него Наследником Престола станет брат Владимир. Тот был всего на два года младше Александра, имел ровный характер, умел нравиться окружающим. Папа и Мама должны его понять! Он ведь любит так глубоко и так серьезно! Правда, оставалась Дагмар, но ведь он не связан с ней никакими обязательствами, и кто знает, может быть, она и не захочет стать его женой! В конце концов все ведь можно объяснить.

Александр непрестанно думал о разговоре с отцом, снова и снова мысленно перебирал аргументы и доводы. Посоветоваться было не с кем. Вово почти каждый день забегал, все время умолял его пересмотреть свое решение, и Цесаревич решил с ним больше эту тему не обсуждать. Никому же другому доверить было нельзя. Все могло до срока стать известным, и тогда жди волны сплетен, слухов, клеветы.

Приняв решение за себя, Александра смущало одно, но очень важное обстоятельство: позиция самой княжны. 17 мая записал: «Я каждый вечер молю горячо Бога, чтобы Он помог мне отказаться от престола и, если возможно, устроить счастье мое с милой Дусенькой. Меня мучит одно, это то, что я боюсь очень за М. Э., что когда наступит решительная минута, она откажется от меня, и тогда все пропало. Я непременно должен с ней переговорить об этом и как можно скорее, чтобы ее не застали врасплох. Хотя я уверен, что она готова за меня выйти замуж, но Бог один знает, что у нее на сердце, не хочу больше об этом». Но объясниться с княжной так и не удалось.

Роковой момент должен был наступить, и он наступил. Дни середины мая 1866 года в Царском Селе навсегда врезались в память Александра Александровича. Они принесли страшные душевные переживания, но привели, как признается позже, к «выздоровлению от тяжелого недуга».

18 мая Александр встал, как обычно, около 8-ми, пил кофе, затем занимался русской историей с С. М. Соловьевым. Потом был визит к родителям и прогулка. Затем занятия по государственному праву с К. П. Победоносцевым. Далее – урок музыки. Потом с Бакой Барятинским отправился прокатиться в Павловск. На обед в честь фрейлины Наденьки Бартеневой (1821–1902), к шести часам вечера, поехал в Боболово, где собралась небольшая компания «своих». Здесь была Саша Жуковская и Мари Мещерская. Обед был оживленным, много смеялись, танцевали и разъехались все довольные. Около 9 вечера Цесаревич вернулся к себе и сразу же узнал, что его вызывает отец.

Император поинтересовался, почему сын не пришел на обед к Мама и не уведомил о том, что уезжает к друзьям. Александр попросил прощения. Далее Александр II сообщал, что статья в газетах о нем и Мещерской, как теперь точно известно, перепечатана в Дании. Король Христиан забеспокоился и обратился с письмом к Царю, где спрашивал: правда ли это? Этот вопрос отец переадресовал сыну.

Вместо прямого ответа Александр стал говорить, что теперь никак не может ехать в Данию, так как ему совсем не хочется жениться. Император поинтересовался, что же все-таки ему мешает ехать в Данию: уж не любовь ли к Мещерской? Сын молчал, и Царь, очень спешивший, перенес беседу на следующий день, попросив сына все хорошо за это время обдумать.

Потом был вечер у Марии Александровны. Собралось все то же общество, в том числе и М. Э., рядом с которой Цесаревич не рискнул сесть. На клочке же бумаги написал ей короткую записку, где сообщил, что отказывается ехать в Данию. Мещерская тут же ответила, что он непременно должен ехать.

Александр Александрович считал, что на самом деле Мещерская рада такому решению, так как в душе желает стать его женой, но сказать об этом напрямую он так и не решился, потому что «она может испугаться и отказать». В эту ночь Александру плохо спалось, так как было «много тяжелых и неприятных впечатлений сегодняшнего дня».

Наступил следующий день. Стояла почти летняя погода. В Царском все цвело и благоухало. Цесаревич проснулся рано, на душе было безрадостно. После утреннего кофе – урок английского языка. Затем визит к родителям, после которого остался на доклад военного министра у Папа. Далее – прогулки, опять уроки. В 6 часов вечера – семейный обед. По окончании Александр уединился у себя и написал письмо Мещерской, где сообщил, что решил, во имя их любви, отказаться от Престола. Письмо запечатал и решил позже, после собрания у Мама, отправить.

Но вечером, около 9-ти, Император пригласил сына для объяснения. Александр теперь вполне определенно сказал, что не хочет ехать в Данию, так как чувствует, что не может любить Дагмар, потому что любит Мещерскую. Отец был удивлен и спросил, что же он предлагает написать в Копенгаген, что все наши переговоры ничего не стоят, а все, что опубликовано в газетах – правда?

Тогда Александр Александрович решился и заявил, что отказывается от Престола, «так как считает себя неспособным». Услыхав такое, Александр II – Самодержец Всероссийский, повелитель огромной державы, на какое-то время потерял дар речи. Уму непостижимо! Кто бы смел подумать, что дело зайдет так далеко! Бедный Мака, он просто сошел с ума! Ну, всегда при Дворе были всякие амурные истории, постоянно возникали любовные увлечения, но чтобы во имя них отказаться от Богом возложенной миссии, от святой обязанности, которая выше всех земных страстей! Такого еще не бывало.

Наследник отказывается от Престола – и из-за чего? Из-за мимолетного увлечения, во имя эгоистических сиюминутных удовольствий! Придя в себя, Император разразился таким гневным монологом, пришел в такую ярость, в состоянии которой сын отца никогда не видел. Он и не подозревал, что Папа способен на такие резкости.

«Что же ты думаешь, – вопрошал Император, – что я по доброй воле на своем месте? Разве так ты должен смотреть на свое призвание? Знай, что я сначала говорил с тобой как с другом, а теперь я тебе приказываю ехать в Данию, и ты поедешь, а княжну Мещерскую я отошлю».

Это было крушение. Крушение всех надежд и мечтаний, всего того, о чем Александр так долго и основательно думал. Он не ожидал, что разговор примет подобный оборот и что Папа откажется понимать его. Особенно его задели слова об участи «милой Дусеньки», и Александр попытался вступиться за нее, взяв всю вину на себя. Но Император не хотел ничего слушать, заявив, чтобы тот «вышел вон», так как «он его знать не желает».

С этим Александр и удалился, неся тяжелый груз разбитых чувств. Придя к себе, послал за Вово и все тому рассказал. Друг успокаивал как мог, но на душе все равно было черным-черно. Особенно угнетала мысль, что он стал причиной несчастья М. Э. и что ее теперь уж наверное отлучат от двора, что может сломать ее.

«О Боже, что за жизнь, стоит ли того жизнь после этого. Зачем я родился, зачем я не умер раньше». Он написал Мещерской, рассказал ей в общих словах про случившееся и посоветовал, если будут спрашивать, не давать никаких его писем и записок, а все, что у нее есть, или спрятать или сжечь. Он понял тогда, теперь уже окончательно, что не может жить как захочет, что ему надо повиноваться судьбе. Таков его крест, и он должен со смирением нести его до своего последнего вздоха.

Следующий день начинался как всегда. Встречи, уроки и беседа с Мама и Папа. Отец к нему отнесся значительно сердечней, чем вчера, ничем не выказал неудовольствия. Со стороны казалось, что отношения были обычными. Александр радовался такому великодушию Императора, но угрызения совести оставались.

После завтрака Саша Жуковская успела передать Александру письмо от Мещерской, в котором та сообщала о своем потрясении после получения его письма. На словах Жуковская добавила, что подруга ужасно расстроена, не находит себе места, плачет не переставая, и даже не смогла быть на дворцовом выходе, сославшись на болезнь. Вечером, как было условлено, Александр встретился с М. Э. на прогулке в парке. Это было горестное объяснение. Еле сдерживая слезы, Александр сказал, что он едет в Данию, что у него нет другого выхода, но что он навсегда сохранит к Марии чувства любви и благодарности.

Княжна все понимала, она ни в чем его не винила. Мари была грустна как никогда и сказала, как показалось Цесаревичу, с сожалением, что не подозревала о том, что он так ее сильно любит. Они пожали друг другу руки и разошлись. Потом, на вечере у Мама, Александр улучил минутку и решился еще раз попросить отца не поступать с княжной так бессердечно, сказав, что она ни в чем не виновата. В разговор вмешалась Мария Александровна, заметившая, что сын может не беспокоиться. Она все сделает очень тонко, и Мещерская поедет на время в Париж со своей тетушкой княгиней Чернышевой, о чем та уже порядочно времени назад просила Императрицу.

В следующие дни все шло обычным порядком, и Александр начал успокаиваться. Он часто вспоминал о М. Э., но эти мысли все меньше и меньше рвали душу. Он готовился к встрече с Дагмар. И каждый день виделся с Мещерской. Встречи эти были радостные, походившие на те, в давние времена, когда они были лишь добрыми друзьями. Затем была краткая поездка с родителями в Москву, где были и торжественные выходы в Кремле, и посещения московских святынь, и беседа с митрополитом Филаретом. Там душа «пришла в равновесие».

Вернувшись в Петербург 28 мая, горячо, со слезами молился у могилы милого Никса в Петропавловском соборе. Прошло всего чуть больше года, как дорогого брата не стало, а так много уже переменилось. Ведь если бы Николай был жив, то, может, и у него была совсем другая судьба, а ему бы наверное не пришлось переживать тяжелые мучения.

Отъезд в Данию был назначен на 29 мая. Утром того дня он встретился в парке с М. Э., и они сердечно простились. В половине десятого утра была обедня, а затем пошел прощаться с обер-гофмейстериной графиней Тизенгаузен. Войдя в длинный коридор лицейского корпуса, здания, примыкающего к Большому Царскосельскому дворцу, где раньше размещался известный Царскосельский лицей, а теперь жили придворные служащие и фрейлины, он увидел Мещерскую, направлявшуюся к себе.

Что-то с ними вдруг необычное случилось. Прозвучали какие-то слова, затем взялись за руки, вошли в первую попавшуюся пустую комнату. Княжна бросилась на шею Александру, и они слились в страстном поцелуе.

Время остановилось. Стояли обнявшись и трепетали, и целовались, целовались без конца. То, о чем он мечтал давно, о чем грезил в своих юношеских мечтаниях, сбылось. Милая М. Э. была в его объятиях. Она принадлежала ему и страстно призналась, что всегда любила только его одного и никого никогда больше не любила. Это была радость великая, горестно-сладостная радость. Однако им не суждено быть вместе. Судьбу нельзя выбрать и переиначить.

Они простились. Ему надо было спешить на яхту «Штандарт», отправлявшуюся из Кронштадта. Его уже ждали, и времени было в обрез. У Марии теперь своя дорога.

В следующий раз их пути пересекутся через год, уже в Париже, куда Цесаревич приедет с отцом по приглашению императора Наполеона III. Там, «в столице мира», он увидит ее в доме княгини Чернышевой, а вскоре узнает, что княжна помолвлена с молодым и богатым Павлом Демидовым, князем Сан-Донато (1839–1885). Он будет рад за нее и искренне пожелает ей счастья.

А еще через год до него дойдет скорбная весть, что Мария, родив сына Элима, умерла на следующий день в тяжелейших муках. Ей было всего 24 года. Ему об этом подробно расскажет Саша Жуковская, с которой Александр не раз будет вспоминать ушедшие времена, дорогую М. Э., эту сладкую тайну юности.

Александр Александрович не посвятит в эту тайну жену, свою Минни, с которой был всегда откровенен и которую любил больше всего на свете. Может быть, боялся обидеть, а может быть, стеснялся показать слабохарактерность.

Когда через несколько лет его младший брат Алексей влюбится в Сашу Жуковскую и та ответит ему взаимностью, а отец категорически запретит третьему сыну Алексею (не престолонаследнику) вступать в морганатический брак, то человеческое сочувствие Александра и Минни будет на стороне несчастных влюбленных.