Текст книги "Мария Федоровна"

Автор книги: Александр Боханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 4
Искушение неискушенного

После смерти старшего брата в жизни Александра произошли важные перемены. Он стал Наследником Престола, ему теперь надлежало быть чрезвычайно серьезным и требовательным к себе, к своему обучению и образованию; аккуратным и выдержанным в отношениях с людьми. Цесаревич – значительно больше, чем Великий князь; к нему отношение особое: подобострастно-пристрастное. Видя в нем будущего Царя, его слушали, оценивали и за ним наблюдали совсем по-иному. Многие придворные, ранее не проявлявшие особого внимания, начинали льстить и заискивать. Друзья тоже понимали новую роль Александра Александровича.

Деятельный и неугомонный Вово сразу же после похорон подарил толстую тетрадь, умоляя Александра регулярно вести дневник, чтобы сохранить для потомков слова и дела. На первую страницу даритель занес пожелание: «Его Императорскому Высочеству Государю Наследнику Цесаревичу Александру Александровичу. Первая книга, предназначаемая для Ваших дум, чувств, впечатлений». Наследник Престола дал обещание ежедневно вести записи, хотя это ему и не нравилось. У него раньше была памятная книжка, куда он по прошествии дня заносил несколько фраз. Теперь же надо было подробно описывать свое житьё-бытьё.

На протяжении последующих нескольких лет Александр Александрович аккуратно, каждый вечер или утро, мелким почерком заполнял обширные листы толстой книжки. Он никогда не был уверен, что это кому-нибудь понадобится, но ведь «так надо», а раз дело касалось долга, то здесь будущий Царь никаких уступок себе не делал. К тому же первое время, почти каждый день, к нему забегал Вово, и они, как было условлено сразу, читали друг другу свои дневниковые записи, а потом обсуждали их. Через некоторое время Цесаревичу надоела эта процедура, а манера Мещерского все подвергать критике, давать бесконечные советы раздражала, и совместные чтения и обсуждения постепенно прекратились. Вести же дневник Александр не прекратил до самого своего воцарения.

Александру Александровичу приходилось теперь делать и многое другое, к чему душа не лежала, но что входило в круг обязанностей Престолонаследника. Отец начал приобщать сына к государственным делам, приглашал на доклады министров, переправлял ему для ознакомления некоторые деловые бумаги, требуя от сына ознакомиться с ними и высказать свое мнение.

Александру было трудно. Надлежало многое знать и судить о вещах основательно и серьезно. Вернувшись из Ниццы, он в сердцах признался Мещерскому, что «я одно только знаю, что я ничего не знаю и не пониманию. И тяжело, и жутко, а от судьбы не уйдешь». Помогали учителя, помогали друзья.

Он сам много читал, изучал, размышлял, и придворные наблюдали очевидную перемену. Этот любитель простых удовольствий и бесшабашного времяпрепровождения часами сидел за письменным столом, внимательно знакомясь с книгами и бумагами. Такого усердия за ним раньше не замечали. Теперь же многое становилось иным. Изменялся и он сам. Но некоторые привычки и пристрастия сохранились.

Вечерами, или днем, в перерывах между занятиями, встречами, приемами, он уединялся и играл на корнете. Увлечение этим старым духовым инструментом, которым уж мало кто и пользовался, было одним из любимейших занятий Александра с юности. У близких это увлечение вызывало снисходительную усмешку, а некоторые заглазно подтрунивали. Трудно было сдержать улыбку, видя, как рослый молодой человек сидит в своей комнате и добрый час (иногда и больше) «дует в трубу», вызывая сильные, но довольно однообразные звуки. Репертуар тоже не отличался особым разнообразием: в основном исполнялись военные марши, некоторые солдатские песни и народные мелодии. Что при этом испытывал сам исполнитель, какие чувства у него вызывало это занятие, осталось неразгаданным. Любовь же к духовым инструментам и духовой музыке сохранил до конца своих дней.

Летом Царская Семья проводила несколько месяцев вне Петербурга. Туда же переезжала Императорская Фамилия и Двор. Лето 1865 года проводили частью в Петергофе, частью в Царском, а в августе Императрица переехала в имение Ильинское под Москвой. Сам Император наведывался к семье от случая к случаю, редко оставаясь больше нескольких дней, и опять возвращался в столицу, где его ждали бесконечные дела и заботы. Но и за городом, на природе, придворный этикет надлежало соблюдать неукоснительно.

Правила поведения распространялось не только на придворных, но и на детей. Они обязаны были каждое утро являться «к дорогой Мама» для поцелуя, справляться о здоровье, рассказывать о своих планах на день. Вечером Александр, как старший, должен был непременно присутствовать на вечерах у Императрицы, где собирались избранные по ее приглашению. Читали, музицировали, играли в карты. Каждый день одно и то же. В Петергоф и Царское иногда приезжали артисты, давали спектакли, и это было всегда радостным событием, особенно для молодежи.

Александра Александровича тяготила придворная рутина, ему была несимпатична вся эта атмосфера вымученных присутствий, светских разговоров, заученных поз, фраз и жестов. Его естественной натуре претила любая фальшь, но в данных обстоятельствах он не имел права выбора и беспрекословно подчинялся. Конечно, при Мама стало проще, чем было прежде, когда придворная жизнь определялась его бабушкой Императрицей Александрой Федоровной, умершей в 1860 году.

Кое-что о том времени он сам помнил, но многое ему рассказывали: капризная и неспокойная Императрица за несколько летних месяцев так умудрялась замучить всех, что в пору было ехать лечиться. Бесконечные переезды, нескончаемые изменения запланированных программ сбивали с толку, раздражали и шокировали. Все лето по дорогам между Царским Селом, Павловском, Петергофом кочевали придворные кареты, придворные обозы, перемещавшие в очередной пункт «дислокации» посуду, мебель, как и множество придворных лиц и прислуги.

Еще в 30-е годы XIX века по велению императора Николая I в нижней части Петергофа, на берегу моря, на обширной территории был разбит огромный парк, названный в честь его супруги Александрией. Здесь возвели несколько десятков различных строений, большая часть которых была сооружена на скорую руку. Все эти увеселительные павильоны, голландские мельницы, швейцарские шале, китайские домики, итальянские виллы не были рассчитаны на долгую жизнь и предназначались для сиюминутных встреч и кратковременных времяпрепровождений.

В Александрии, все еще мало обжитой и плохо обустроенной, придворным приходилось несладко. Здесь часто было невероятно сыро. Говорили, что грибы росли даже в комнате Императрицы в самом основательном здании Александрии – дворце под названием Коттедж, построенном в английском стиле архитектором Адамом Менеласом. В жаркие дни было тоже невыносимо, и все задыхались от духоты.

Став императрицей, мать Александра Александровича, Мария Александровна первое время следовала традиции своей свекрови. Нередко случалось, что кофе она желала пить в одном месте, а дневной чай в другом, расположенном от первого не в одном километре. Все приходило в движение, и скакали ездовые с развевающимися по ветру плюмажами, оповещавшие приглашенную публику прибыть к указанному часу в надлежащее место. И все волновались и переживали, так как боялись не успеть, что считалось чуть ли не преступлением для тех, кто не входил в семейный круг Императрицы. Постепенно Мария Александровна начала вести более спокойную и простую жизнь, а ритм Двора становился умиротворенным и предсказуемым.

Александра Александровича раздражала все эта придворная суета, все эти обязательные и скучные приемы и вечера, но изменить он ничего не мог. Лишь став Императором, он внес в жизнь Двора немало нововведений, изменил многие придворные процедуры, придав этим величественную простоту повседневной жизни Царской Семьи. Но это все будет потом, а тогда, в первые месяцы в своей новой роли Наследника, он был молчалив и аккуратен, а свои мысли и неудовольствия доверял лишь своему дневнику.

Однако с некоторых пор посиделки у матушки стали радовать Александра. Нет, конечно, не сами эти собрания, а та возможность, которую они предоставляли; возможность видеть симпатичных людей, но особенно одного, точнее – одну. Молодой Цесаревич влюбился. Эта не была любовь с первого взгляда; она развивалась постепенно, исподволь, медленно, но неукротимо, все больше и больше овладевала сердцем юноши и в конце концов завладела им целиком. Это первая, чистая и светлая любовь дала бессонные ночи, частое сердцебиение, сладостные муки и тайные переживания.

Еще весной 1864 года Александр заметил молодую фрейлину своей матери, невысокую и стройную княжну Марию Мещерскую (1844–1868). Она не блистала яркой красотой, и Великий князь, может быть, и не обратил бы на нее особого внимания, но несколько коротких разговоров, случайных фраз, которыми они обменялись, остались в памяти. Она несомненно была умна, что сразу же выделило ее из толпы пресных и жеманных фрейлин и придворных дам. Она приходилась дальней родственницей Вово, и Александр расспросил о ней.

Друг рассказал, что отцом Марии Элимовны был князь Элим Петрович Мещерский, а матерью – Варвара Степановна, урожденная Жихарева, из старого, но небогатого дворянского рода. Элим Мещерский служил при русской дипломатической миссии сначала в Турине, а затем в Париже, был бретер и бонвиван; человек светский, образованный, поэт, причем стихи писал исключительно по-французски. Он умер рано, тридцатишестилетним, в 1844 году, когда дочери Марии еще не было и года.

Мать умерла, когда Марии исполнилось пятнадцать, и княжну взяла под свое покровительство богатая тетка княгиня Елизавета Александровна Барятинская (урожденная Чернышова, 1826–1902), не питавшая особого расположения к своей бедной родственнице. В богатом петербургском доме Барятинских на Сергиевской Мария чувствовала себя неуютно, и ей везде подчеркнуто отводилось последнее место. Хотя хозяин дома генерал Владимир Иванович Барятинский (1817–1875) порой и демонстрировал расположение, но это лишь усиливало нерасположение хозяйки к молодой княжне.

В восемнадцать лет Мария Мещерская стала фрейлиной императрицы Марии Александровны и начала появляться при Дворе, обратив на себя внимание своей молчаливой задумчивостью.

Александр, как чисто русская натура, проникся состраданием к судьбе «бедной сиротки», но только сочувствием дело не ограничилось. Его чувства к ней развивались крещендо. Великому князю были еще неведомы сердечные увлечения. Он любил многое и многих, но то, что он стал ощущать теперь, не на что знакомое не походило: нечто совсем иное, незнакомое, что-то пленительно-упоительное, невероятное. Он себе не мог объяснить, что с ним происходит, почему постоянно в голове всплывают воспоминания о Марии, а он бесчетное количество раз переживает и вспоминает подробности их встреч и разговоров. Начиналось же все довольно невинно и традиционно: она ему понравилась, и он с радостью виделся с ней.

Каждый год начинался в Петербурге балами и маскарадами, бывавшими чуть ли не ежедневно. Так продолжалось до Великого Поста, когда бурная светская жизнь затихала. И все стремились навеселиться всласть, набраться впечатлений и тем для разговоров на многие последующие месяцы. Кругом лютовали морозы, завывали метели, стояли длинные северные ночи, а в богатых особняках русской знати, в величественных дворцах Императорской Фамилии бушевало веселье: залы были озарены огнями, все кругом блестело и блистало от парадных мундиров, дорогих шелков и кружев, немыслимых маскарадных одеяний, водопада драгоценных камней на дамах: на руках, на шеях, в волосах. И куртины живых цветов, изысканно сервированные столы, ночные трапезы и шампанское, шампанское, шампанское…

Английский посланник (с 1872 года) при русском Дворе Лофтус оставил красочное описание этого зрелища: «Двор блистает и поражает своим великолепием, в котором есть что-то, напоминающее Восток. Балы с их живописным разнообразием военных форм, среди которых выделяется романтическое изящество кавказских одеяний, с исключительной красотой дамских туалетов, сказочным сверканием драгоценных камней, своей роскошью и блеском превосходит все, что я видел в других странах».

Александр Александрович с детства был достаточно стеснительным человеком, и ураган светских балов его пугал. В силу своей мощной комплекции не любил танцевать, боясь выглядеть смешным. Но в бальный сезон 1865 года он преодолел себя и много раз выходил в центр зала. У него были разные партнерши, но самой желанной – Мария Мещерская. Кадриль на балу в Зимнем, котильон на балу в Эрмитаже, кадриль в Дворянском собрании… Она прекрасно танцевала, и Александр не ощущал с ней неловкости; они улыбались и были счастливы. Отец заметил оживление сына, но смотрел на это благосклонно, как на естественное увлечение молодого человека.

Уже весной 1864 года Александр выказал признаки внимания к Мещерской и не скрыл от матери, что ему симпатична эта фрейлина. Мама снисходительно улыбнулась. В его возрасте подобные настроения так естественны… В начале июня в письме к матери Великий князь Александр заметил: «Ездили с обществом в Павловск на ферму и пили там чай. М. Э. Мещерская ездила с нами также верхом и часто бывала с нами в Павловске; она оставалась в Царском до сегодняшнего дня, потому что княгиня Чернышева все откладывала свой отъезд в Париж по разным причинам. Мы, конечно, об этом не жалели».

У молодого Великого князя уже была своя компания, в которой охотно проводили время: брат Владимир, кузен Николай Лейхтенбергский («Коля»), кузен Николай Константинович («Никола»), князь Мещерский, князь Владимир Барятинский («Бака», 1843–1914), молодой граф Илларион Воронцов-Дашков (1837–1916), подруга Марии Мещерской, фрейлина Александра Жуковская (1842–1893) – дочь поэта и наставника Александра II Василия Андреевича Жуковского (1783–1859). Брат Никса тоже был своим в этой компании, но в середине лета 1864 года он «убыл в Европу».

К весне 1865 года Александр Александрович уже вполне определенно знал: Мари Мещерская ему симпатична значительна больше остальных, хотя при Дворе имелось немало «милых мордашек». Он не думал, что это любовь, то чувство, которое захватывает целиком, о чем он читал в различных книгах и о чем они постоянно говорили с друзьями. После смерти старшего брата Александр с особой силой ощутил свое одиночество. Мимолетным видением перед глазами промелькнул трагический образ Датской Принцессы Дагмар, и кто знал, увидятся ли они еще.

Летом того печального 1865 года чувства Александра к Марии Мещерской стали принимать характер не просто симпатии, а большого и серьезного увлечения. 7 июня записал в дневнике: «Каждый день то же самое, было бы невыносимо, если бы не М.».

Цесаревич с нетерпением ждал встречи, думал постоянно о княжне; общение с ней становилось потребностью его молодой жизни. Она, как никто, была участлива, так сердечно отнеслась к его горю, так внимательно и сострадательно слушала его рассказы о смерти дорогого Никсы! Он был глубокого тронут и бесконечно благодарен судьбе, подарившей ему столь верного друга.

Александр относился к себе критически. Молодому человеку казалось, что он – некрасивый, неуклюжий – не может нравиться женщинам. Ему не были присущи легкость и изящество, отличавшие и некоторых родственников, и многих офицеров гвардии. Не раз с завистью наблюдал, как светские щеголи, пригласив партнершу на танец и еще только дойдя с ней до центра зала, уже весело болтали. Он же всегда чувствовал скованность, не знал, о чем говорить и как говорить, и в большинстве случаев так и не раскрывал рта за весь тур. С Мещерской подобной неловкости не ощущал. С ней просто. Мари его понимала.

Они стали «друзьями» и, таким образом, определили свои отношения. Но оставался Двор, строгий этикет, сохранялись обязанности и нормы, мешавшие свободному и желанному общению. Он – Наследник Престола, она – фрейлина. Они не имели возможности непринужденно видеться. В Царском и Петергофе было все-таки проще: там можно было, условившись заранее, якобы случайно встретиться на прогулке в парке и провести в беседе час-другой.

Однако подобные маленькие хитрости не могли оставаться долго незамеченными. Придворный мир, жестокий и замкнутый, не позволял долго находиться за пределами его внимания. Кто-то непременно что-то видел, что-то слышал, и в конце концов все становилось темами обсуждений. Тем более то, что касалось жизни и увлечений Наследника Престола; здесь уже не было мелочей, все подвергалось внимательному наблюдению и пристрастному комментированию.

Несколько недель они встречались регулярно на прогулках, но главным образом на вечерах у Императрицы. Там составлялись партии в карты, и Цесаревич старался выбрать себе партнершей Марию Элимовну, которую он обозначал в дневнике как «М. Э.».

Конечно, довольно быстро об очевидных пристрастиях Александра Александровича стало известно, и ему пришлось иметь объяснения с Марией Александровной, которая нашла подобное поведение «неприличным». Ничего не оставалось, как подчиниться воле матери-императрицы. 19 июня 1865 года, как обычно, увиделся с М. Э. вроде бы случайно на живописной, так называемой Английской дороге, ведущей из Царского Села в Павловск. Он был верхом, она – в коляске с гувернанткой-англичанкой. Цесаревич пересел к ней, и началась беседа по-русски, на языке, не знакомом попутчице княжны.

Пошел дождь, они вышли из экипажа и встали под деревом. Здесь Цесаревич решился сказать неприятное для обоих.

Александр подробно отразил этот эпизод в дневнике: «Я давно искал случая ей сказать, что мы больше не можем быть в таких отношениях, в каких мы были до сих пор. Что во время вечерних собраний мы больше не будем сидеть вместе, потому что это только дает повод к разным нелепым толкам, и что мне говорили об этом многие. Она совершенно поняла и сама хотела мне сказать это. Как мне ни грустно было решиться на это, но я решился. Вообще, в обществе будем редко говорить с нею, а если придется, то – о погоде или каких-нибудь предметах более или менее неинтересных. Но наши дружеские отношения не прервутся, и если мы увидимся просто, без свидетелей, то будем всегда откровенны». Дорогая «М. Э.» все прекрасно понимала, ей не надо было долго объяснять ситуацию.

Затем Двор переехал в Петергоф, и несколько последующих дней они не виделись. Хранительницей их тайны была подруга княжны и хорошая знакомая наследника Александра Жуковская, [3]3
  В замужестве баронесса Вормен.


[Закрыть]много раз в тяжелые минуты помогавшая им. Передавала записки и приветы, улаживала размолвки, охраняла их покой на прогулках, наблюдая за дорогой, как бы кто ненароком не появился. В периоды разлук Александра Васильевна непременно передавала Цесаревичу устные приветы от «дамы его сердца», что несколько согревало душу, но не доставляло большой радости.

Наконец, 27 июня они увиделись с княжной на обедне в дворцовой церкви, а затем на завтраке у Императрицы. По окончании трапезы Мари улучила удобный момент и подарила ему фотографию, где она была изображена в экипаже с Сашей Жуковской. На обороте значилось: «В воспоминание последнего дня в милом Царском». Того дня, когда состоялось то неприятное объяснение. На следующий день, 28 июня, Цесаревич записал: «В 9 ¹/ ₄был вечер у Мама, все почти играли в карты, я сочинял стихи и страшно скучал и грустил по М. Э., которая не была приглашена».

Летом у мужской половины Императорской Фамилии много времени уходило на военные сборы и смотры, традиционно проходившие в Красном Селе под Петербургом, куда перебазировались гвардейские полки. По давней традиции здесь устраивались парады и учения гвардии. В отдельные дни объявлялись тревоги, и гвардейские части, возглавляемые традиционно членами Императорской Фамилии, совершали многокилометровые марш-броски. Проводились регулярно и офицерские состязания по стрельбе и вольтижировке.

Александр Александрович усердно обучался военному делу, хорошо знал воинские уставы, устройство армии, состав военной экипировки и оснащения. Он участвовал и в военных соревнованиях, но лишь в узком кругу «своих». На публике Наследник стеснялся демонстрировать навыки верховой езды, которые не были очень успешными. Но зато стрелок это был отличный. Свое первоклассное мастерство много раз проявлял и на учебных офицерских стрельбах, и на многочисленных охотах. Но как только выдавалась свободная минута, как только освобождался от прямых обязанностей, опять подступала к сердцу тоска, снова неведомая сила тянула в Царское или Петергоф, туда, где он мог увидеть М. Э.

Княжна Мещерская была на год старше Цесаревича. У нее имелся значительно богаче жизненный опыт, чем у доброго, честного и наивного обожателя. Она за прошедшие годы успела узнать и перечувствовать немало. Владея в совершенстве тонким искусством салонного кокетства, знала, как посмотреть, когда улыбнуться, в какой момент встать и пройти невзначай мимо молодого человека, овеяв едва уловимым, но пленительным ароматом дорогих французских духов, приведя его в состояние почти невменяемое.

Конечно, можно было предполагать, что княжна просто «подстрелила» первого из великих князей, что могло польстить самолюбию любой светской женщины. Александр долго не был уверен: любит ли его по-настоящему М. Э., или это всего лишь игра, становившаяся порой для него нестерпимой мукой. Лишь накануне смерти, в последний час, уходя из жизни в тяжелых мучениях, Мария Элимовна признается задушевной подруге Саше Жуковской, что никого и никогда не любила… кроме Цесаревича. Он узнает об этом и испытает горестно-сладостное чувство. Но это все будет потом, потом, а пока шел еще 1865 год и Александр Александрович каждый день думал о М. Э.

Когда уехал в Ильинское, то попросил наставника-опекуна графа Перовского показать Жуковской и Мещерской его комнаты в Александровском Дворце Царского Села. Граф выполнил пожелание, провел молодых фрейлин по личным покоям Наследника: кабинет, библиотека, спальня… Они все внимательно рассмотрели, и когда встретились, Мария сказала, что у хозяина «есть вкус» и что его апартаменты ей очень понравились. Александр был счастлив.

Проведя в августе – сентябре 1865 года несколько недель в Москве и Ильинском у Мама, Престолонаследник опять пережил тяжелые минуты, испытал сильную душевную боль. 8 сентября был день рождения Никса, первый его день рождения после кончины. На панихиде Александр не мог сдержать слез. Прошлое ожило. Снова вспомнилась милая Дагмар, опять ставшая для него близкой, почти родной. Принцесса связывала его с ушедшим, и эта связь казалась нерасторжимой.

В дневнике записал: «Плакал как ребенок, так сделалось грустно снова, так пусто без моего друга, которого я любил всех более на земле и которого никто на свете мне заменить не может, не только теперь, но в будущем. С ним я разделял и радость и веселье, от него ничего не скрывал и уверен, что и он от меня ничего не скрывал. Такого брата и друга никто из братьев мне заменить не может, а если и заменит его кто отчасти, то это Мать или будущая моя жена, если это будет милая Dagmar». Однако уверенности в этом не было: Датская Принцесса все еще обитала где-то далеко и высоко, как будто на другой планете.

На земле же, рядом, находились другие. Здесь была М. Э. Черная меланхолия не свойственна молодости; слишком много еще вокруг нового, интересного, неузнанного, непрочувствованного. Он все еще не имел возможности видеться с Мещерской так часто, как того хотелось бы. Они посылали друг другу записочки, коротенькие письма, где горевали от разлуки, но где не было недопустимых признаний.

Он ждал встреч, а без них его одолевало непонятное и незнакомое чувство неуютности. «Сегодня опять несчастный день, не виделся совсем с М. Э.», – записал Цесаревич 18 сентября. Однако теперь не каждая встреча радовала.

Ему все больше и больше не хватало ее внимания, подтверждения ее заинтересованности в нем. Княжна же вдруг могла нарочито за весь вечер ни разу на него не взглянуть, битый час беседовать с кем-нибудь другим и, уходя, даже не повернуть голову в его сторону. Раньше этого он не замечал. Теперь же подобная демонстрация выглядела как вызов, уязвляя мужскую гордость.

Александр тоже проявлял характер и на следующий вечер после такой обструкции специально не глядел в сторону Мещерской, выказывал полное безразличие. По окончании такого вечера неизменно начинались заочные выяснения и объяснения, а бедная Саша Жуковская по много раз курсировала между дворцами, передавая устные и письменные послания. Недоразумение выяснялось, и в следующий раз все выглядело как всегда. Но через какое-то время опять случалась «дуэль самолюбий».

Жизнь Двора порой разнообразилась, когда происходили спектакли, приглашались с концертами известные музыканты, читали стихи и прозу писатели, делали научные доклады на художественные и исторические темы именитые профессора или устраивались спиритические вечера. Традиция приглашать «метров оккультных наук» была положена покойной Императрицей Александрой Федоровной и к ним очень пристрастился император Александр II. Сын Александр не питал особого интереса к таким занятиям, но несколько раз, ради любопытства, присутствовал на спиритическом сеансе известного в Европе мага Юма.

На такие таинства допускались лишь самые близкие Императору лица. 6 октября 1865 года Цесаревич описал в дневнике свои впечатления: «Сначала долго ничего не было, но потом пошло отлично. Аккордеон играл великолепно, стол подымался, крутился и отвечал на вопросы. Потом начал писать княгине Гагариной, как будто от имени ее мужа, который недавно умер. Потом еще что-то писал, и тем кончились все манифестации духов. Во время сеанса многие чувствовали, что их трогали. Я чувствовал несколько раз в колено и даже раз в нос, а A.B. (Барятинского) – в плечо».

Сильного впечатления этот сеанс не произвел. Вернувшись домой, Великий князь «сейчас же лег спать» и сразу же заснул. Как истинно православный человек, Александр Александрович всю жизнь смотрел на все подобные вещи, как на пустые светские забавы, лично ему абсолютно неинтересные.

Совершенно иные, несравненно более глубокие эмоции Цесаревич испытывал от общения с М. Э, и сила этого воздействия постоянно возрастала. Молодой человек прекрасно понимал, что у их отношений нет будущего, что им никогда не суждено быть вместе, и именно потому, что он сам себе не принадлежит. Цесаревич понимал и другое: в любой момент может появиться некто, кто сделает предложение М. Э., и если она его примет (она ведь должна устроить свое семейное счастье!), то он ее больше уже не увидит (фрейлинские обязанности выполняли лишь незамужние).

Он об этом не раз думал, и у него появилась мечта: как бы было хорошо, если бы на Мещерской женился его близкий друг, наследник огромного состояния граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков. Цесаревич считал, что «это был бы великолепный муж: честный, благородный и умный малый. Я был бы совершенно счастлив и спокоен, если бы этим кончилось».

Графу уже было двадцать восемь лет – пора обзаводиться женой, а лучше чем М. Э. другу Иллариону не найти. Александр несколько раз расхваливал его в разговоре с княжной и очень сожалел, что они мало знакомы. Но эта мечта так и осталась мечтой. Вскоре Воронцов-Дашков женился на графине Елизавете Шуваловой (1845–1924), у них была большая и дружная семья. Прошли годы, и случилось так, что единственный сын Марии Мещерской Элим Павлович Демидов (1868–1943) женился в 1893 году на дочери Иллариона Ивановича – Софье (1870–1953).

Встречи и разговоры Наследника Престола и княжны снова привлекли внимание при Дворе. 9 ноября 1865 года записал: «Опять пошли неприятности. М. Э. мне сказала, что к ней пристают, зачем она садится возле меня так часто. Но это не она, а я сажусь возле нее. Снова придется сидеть Бог знает где и премило скучать на собраниях. О глупый, глупый свет со своими причудами».

Очередное предостережение произвело лишь краткосрочное действие. Они продолжали видеться и на вечерах у Императрицы, и на катке, где можно было вести себя значительно более раскованно. Уже 17 ноября Александр и княжна, мало обращая внимания на окружающих, проговорили добрых два часа. Разговор был очень интересен Наследнику, так как впервые Мещерская многое рассказала о своей жизни, о сиротских годах на чужбине. Ее откровенность глубоко тронула Александра Александровича.

Вскоре последовала жестокая кара. Обер-гофмейстерина Императрицы, сухая и чопорная графиня Екатерина Тизенгаузен (1803–1888), хранительница устоев и традиций, которую многие придворные боялись, как огня, вызвала фрейлину и устроила ей настоящую «головомойку». Она сообщила княжне, что та ведет себя крайне неприлично, что она чуть ли не открыто «бегает» за Наследником и ставит в неловкое положение не только себя, но, что совершенно недопустимо, и его. Как же можно себя так вести, ведь это ни на что не похоже! – негодовала графиня. Она категорически приказала Мещерской, во избежание «серьезных последствий», перестать встречаться с Цесаревичем, намекнув, что таково желание Императрицы. Мещерская не смела перечить.

Верная Саша Жуковская на следующий день умудрилась встретиться с Цесаревичем и все рассказала, прибавив, что княжна очень сожалеет, но «больше не будет садиться рядом».

Александр Александрович был вне себя от возмущения и свое негодование доверил дневнику:

«Опять снова начались сплетни. Проклятый свет не может никого оставить в покое. Даже из таких пустяков поднимают истории. Черт бы всех этих дураков побрал!!! Даже самые невинные удовольствия непозволительны; где же после этого жизнь, когда даже повеселиться нельзя. Сами делают черт знает что, а другим не позволяют даже видеться, двух слов сказать, сидеть рядом. Где же после этого справедливость!» На эти вопросы Александру никто не мог ответить, да он и не надеялся на разъяснения.

Последующие недели у Наследника было плохое настроение, и он даже несколько раз пропустил вечера у Мама, сославшись на недомогание. Александр думал много о счастье, о справедливости и о своей судьбе, которая ему в этот момент представлялась такой безрадостной. Его охватил приступ меланхолии, которую заметили окружающие, но причина которой большинству была непонятна.

События же развивались вне зависимости от настроения самого Наследника, и предначертанное должно было случиться. 28 ноября 1865 года его вызвал отец и сообщил, что он получил письмо от Дагмар, которая просила передать ему свою фотографию. Император попросил сына написать Принцессе ответ и поблагодарить за подарок. Но прошло почти три недели, прежде чем Александр исполнил Цареву волю и отправил в Копенгаген несколько слов. Мыслями и чувствами он был далеко от Дании.