355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Мелихов » Броня из облака » Текст книги (страница 6)
Броня из облака
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 12:10

Текст книги "Броня из облака"


Автор книги: Александр Мелихов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В этой мелкотравчатой расчетливости есть и свои серьезные плюсы: меньше романтиков – меньше авантюристов и властолюбцев, ибо святая ненависть борцов за свободу слишком часто порождается завистью неудавшихся тиранов к удавшимся. Да, упадок коллективных грез приводит к росту самоубийств, алкоголизма, наркотизации, но он же уничтожает утопические химеры. Жаль только, что наиболее опасные химеры и оказываются наиболее живучими – распространенное свойство низших организмов. Несмотря на то, что в почвеннических журналах царит уныние, под почвой бурлят силы, уж не знаю, насколько мощные количественно, однако качественно поистине чудовищные: какая же одержимость требуется, чтобы убивать не просто ни в чем не повинных людей, отклоняющихся от закрепившегося в воображении убийц антропологического стандарта, но еще и детей, девочек!..

Нет, лучше уж политическая апатия, ибо нормальный фашист – это всего-навсего простой человек, решивший без отлагательств спасти родину, – пусть уж лучше он мирно пьет пиво и смотрит телесериалы. Жаль только, что и они не столько умиротворяют, сколько будоражат человека, обладающего простой, непротиворечивой моделью социального бытия, хотя лишь в умиротворении примитивных и заключается единственный эффективный метод профилактики фашизма. Простой человек может быть только мирным обывателем либо фашистом, у него просто нет иного выбора, поскольку фашизм и есть бунт простоты против трагической сложности и противоречивости социальной жизни.

Впрочем, об опасности фашизма в приличном обществе говорить не положено, дабы не отступить от первой и последней заповеди либерального интеллигента: несть зол, аще не от власти.

Умиротворить же простого человека, равно как и любого из нас, можно единственным способом: внушить ему картину мира, в которой бы он чувствовал себя красивым и значительным. Последние могикане либеральной пропаганды, завороженные собственной грезой, поступают крайне необдуманно, с пренебрежением относясь к чужим иллюзиям, требуя, чтобы ординарные люди жили в мире реальных фактов, несомненно вредоносных для правящего режима, но оставляющих и рядового россиянина без психологической защиты. Отнимая одни защитные иллюзии, нужно немедленно выдавать новые, оставаться голыми на морозе вселенского абсурда соглашаются одни лишь самоубийцы.

Впрочем, простой человек и сам сумеет постоять за территориальную целостность своих иллюзий, где нужно, прямо затыкая уши, а где можно – перетолковывая неприятные факты в пользу своей, а не чужой сказки. Вот эта-то оборонительная неформальная цензура в тысячу раз более непроницаема для рациональных разоблачений, чем формальная цензура казенная. Поэтому почти бесполезно разоблачать чужие сказки – нужно обольщать собственными.

Что невозможно без помощи искусства.

Однако вожди российских либералов пребывают от всякой художественности, пожалуй, даже еще дальше, чем вожди коммунистов от коммунизма. Справедливо сетуя на то, что пространство свободы слова в последние годы чрезвычайно сузилось, либеральные оппозиционеры забывают о том, что при советской власти это пространство практически полностью отсутствовало, зато общество с невообразимой сегодня жадностью ловило любые дискредитирующие власть намеки в толстых журналах, в кино, в театрах, – и эти неустанно творимые и ловимые обществом формально аполитичные образы постепенно превратили советскую сказку из сияющего облака в вонючий клуб дыма.

Почему же сегодня ничего подобного не происходит при несравненно более благоприятных внешних условиях? Почему ни серьезные художники не рвутся сотворить нечто эзоповское, ни публика не стремится подставить жаждущее правды ухо? Да потому, что прежняя правда дарила людям надежду, альтернативную сказку, а нынешняя, как им кажется, отнимает последнюю. Уж мир-то творческих фантазий сегодня совершенно свободен, и тем не менее ни один серьезный писатель не фантазирует на социально-оптимистические темы, в том числе и либерального толка, – никто не очарован грезой, которая была бы способна вытеснить своих полуживых соперниц. Поэтому, если даже внезапно все рупоры и экраны распахнутся для свободного слова, утратившая иллюзии публика сама потребует цензуры – или замкнет и зрение, и слух.

Но прятаться особенно и не от кого: даже журнальная критика, этот вечный интеллектуальный авангард российской публицистики, не пытается сделаться политической силой, хотя и на нее заметного давления не оказывается – слишком уж мизерно наше потенциальное влияние на злободневность, а ничем другим сегодняшняя власть и не интересуется.

Однако в качестве индикатора, барометра общественного политического настроения мы, литераторы, печатающиеся в толстых журналах, все-таки чего-то стоим. И барометр этот показывает великую сушь и глубокий штиль. Среди которого особенно явственно слышно клокотание протофашистского массолита.

Впрочем, я забыл, ведь любые разговоры на эту тему льют воду на мельницу власти, открывая ей возможность играть роль защитницы общества от наступающего фашизма, – поэтому фашистскую угрозу в ультралиберальной публицистике полагается считать мифом, который себе на потребу творит, естественно, сама власть, – кто же еще, ведь несть же зол, аще не от власти!

Елена Иваницкая, правда, рискнула исследовать кипящие помои, извергнувшиеся на все книжные лотки от потрясенного Кремля до стен мобильного Китая, и выделила, в частности, следующие повторяющиеся схемы.

1. Была могучая, богатая, счастливая страна, а демократические власти ее погубили, причем начал все это агент Запада Горбачев.

2. Демократические власти объявили свободу вероисповедания и тем погубили могучую, богатую, счастливую православную империю, но, к счастью, на пути сатанистов-демократов стоит объединенная сила в лице спецназа и православного священника (например, у автора Горшкова, название продукта «Нечисть»).

3. Погубив счастливую страну, демократы позволили распоясаться инородцам, прежде всего чеченцам, которые одержимы дьяволом (например, у автора Деревянко, название продукта «Перевернутый крест»), но им опять-таки противостоит православие плюс спецназ.

4. Гибнущую Россию спасают тайные, стоящие над законом «конторы», организованные либо легальными спецслужбами, либо православными патриотами. Что же касается прямых выпадов против «так называемых прав человека», то это постоянная приправа массолитовской кухни.

Воля ваша, но мне трудно поверить, что все это творится в рамках некоего секретного госзаказа…

Разумеется, российская демократия несовершенна до такой степени, что позволяет желающим и вовсе не считать ее демократией. Однако если бы Россия каким-то чудом превратилась, скажем, во Францию, обставленную по всем правилам евростандарта, – ну, там, честные выборы, свобода слова, гарантии собственности, разделение властей, независимый суд и прочая, и прочая, – весьма значительная часть населения все равно отказалась бы перебраться в этот европейский дом, покуда он не будет утеплен воодушевляющими иллюзиями.

Однако либеральные средства массовой информации вполне успешно соперничают со своими врагами в стремлении максимально выстудить его. Ослабляя этим более себя, чем противника, ибо прямые, рациональные разоблачения чужой грезы лишь мобилизуют ее сторонников вокруг своей элиты. Разоблачения бессильны, если им не предшествует соблазн. Однако его-то и не видать.

Уж и не знаю, о чем думают либеральные лидеры, казалось бы, более всех прочих заинтересованные в реанимации либеральной мечты… Или они и сами мертвецки трезвы, а потому бессильны и опьянить других? Или, напротив, они упоены собой до такой степени, что не в силах подумать о ком-то еще? Нарциссы редко пользуются успехом у противоположного пола: как, я, такой красавец, еще и должен дарить цветы, говорить комплименты?.. Что, эти уроды тоже хотят считать себя красивыми?!.

Не дождутся!

Да никто, собственно, уже и не ждет.

Спасение никогда не приходит от самовлюбленных и трезвых.

Возрождение аристократии

«Россия гибнет, нужно что-то срочно предпринять!» – по этому паролю определяют своих в основном в национально-патриотическом лагере, поскольку лагерь либеральный больше озабочен судьбой отдельных лиц, чем участью общественного целого. Однако кризис целого по какой-то загадочной причине оказывается неотделимым от краха множества частных судеб: бегство от армейской службы, падение рождаемости, «утечка мозгов» идут рука об руку с алкоголизацией, наркоманией, преступностью, самоубийствами…

Увы, массовое бегство от общественных обязанностей не следствие кризиса, а его причина. Кризис социума прежде всего и заключается в массовом нежелании индивидов служить ему. А потому и главный вопрос выхода из кризиса – как возродить это желание?

Протофашистам и просто фашистам всех цветов радуги ответ прекрасно известен: людей надо как следует устрашить. Устрашить до такой степени, чтобы они бросили пить, с готовностью служили в армии, а главное – не стремились сбежать в другие страны, в пьянство, в наркотики, в криминал… И вообще полюбили родину – ведь так естественно любить то, что внушает ужас!

Хорошо еще, что хотя бы либералы понимают, что ужас не способен породить ничего, кроме желания либо сбежать, либо уничтожить источник ужаса. Нет, чтобы люди полюбили родину, им надо платить! Платить за то, чтобы они служили в армии, платить за то, чтобы они рожали и воспитывали детей, платить за то, чтобы они не уезжали, не пьянствовали, не кололись, а главное – не убивали друг друга или хотя бы самих себя.

По-видимому, все исчезнувшие государства и погибли из-за того, что их гражданам однажды недоплатили…

Своей иронией я вовсе не пытаюсь намекнуть, что России ничто не угрожает: и не такие царства погибали, как говаривал совсем не глупый Победоносцев. Но – в одной мудрой памятке психотерапевта, работающего с «кризисными» пациентами, рекомендовано прежде всего снимать чувство неотложности, необходимости предпринять что-то срочное: именно в лихорадочной спешке люди и творят особенно непоправимые безумства. Однако это же в еще большей степени справедливо и для народов: именно в кризисных ситуациях необходима политика, поднимающаяся над острой злободневностью, взирающая на самые мучительные проблемы если уж не с точки зрения вечности, то, по крайней мере, с точки зрения их долговечности, включающая их в максимально широкий исторический контекст.

А в этом контексте творилось немало поучительного. Был великий Рим, державший под своей десницей десятки народов, и рассыпался в одночасье. И что самое удивительное – никакого пребывающего в рассеянии народа «римляне» тоже не осталось. Пока итальянцы для подкрепления собственного духа не начали воображать себя потомками римлян. А тем самым и действительно ими стали. Ибо главная жизнь народа и протекает в его воображении.

И впрямь, римляне как народ исчезли, а покоренные ими евреи, изгнанные с родины предков, остались. И через две тысячи лет, после невероятных испытаний вновь возродили собственное государство на Земле обетованной. Что их сохранило как народ? Греза. Ни на чем не основанное мнение о себе как о хранителе какого-то великого наследия, вершителе какой-то великой миссии. А у римлян этой грезы не было – была только могучая военная техника, могучая экономика, громадная территория…

Многократно, по-современному ускоренными темпами подобная история развернулась, можно сказать, на наших глазах. Был великий Советский Союз, державший под своей десницей десятки народов, и рассыпался в одночасье. И что самое удивительное – никакого пребывающего в рассеянии народа «советские люди» скоро не останется, а покоренные ими чеченцы, изгнанные с родины предков, сохранились. И через сорок лет, после невероятных испытаний…

Разумеется, лично я в качестве чужака, живущего иными химерами, не могу считать, что их греза стоила таких жертв (каждый рационалист считает, что обладают ценностью лишь его собственные фантомы, а чужие не стоят не только слезинки ребенка, но даже и гвоздя в сапоге). Но что невозможно отрицать – советские люди обладали всеми марксистско-сталинскими признаками нации: общая территория, экономика, язык и даже что-то вроде культуры; чеченцы же не имели ничего, кроме грезы, мнения, – и вот этим-то мнением народным они сохранились, а советский народ исчез.

Для разумного достаточно. Народ сохраняют не территории, не богатства и не военная техника, народ сохраняют коллективные грезы, ни на чем серьезном не основанное коллективное мнение о себе как об огромной ценности, допустить исчезновение которой ни в коем случае нельзя. Поэтому всякий народ, которому действительно грозит исчезновение, должен прежде всего позаботиться об укреплении своих коллективных мечтаний, ибо их укрепление – это и есть национальный подъем, а их ослабление – национальный упадок.

Но грезить о себе вопреки всему миру, когда в собственных глазах ты все, а в чужих ничто, не только до крайности трудно, но и до крайности опасно, – очень скоро придется возненавидеть все человечество, не разделяющее твоих иллюзий, и внушать уважение к себе жертвенностью и террором. Гораздо надежнее творить реальные дела, способные поразить не только твое собственное, но и чужое воображение. И Советский Союз такие дела творил. Да, в пропагандистских, милитаристских целях, но творил – вышел в космос, открыл дорогу великолепным ученым, спортсменам. И пресловутая ностальгия по империи – это прежде всего не ностальгия по страху, который она внушала миру, а ностальгия по чувству причастности к чему-то великому и бессмертному. Ибо жизнь в сегодняшней России дает очень мало пищи для этой важнейшей человеческой потребности. Тогда как именно ей служит система грез, именуемая родиной. За это родину и любят.

Интересы личности и государства не так уж и расходятся, ибо и государство, и личность питаются от одной энергетической системы – системы коллективных фантазий, – которые тоже не могут выжить без государственной инфраструктуры. Я готов, опираясь на цифры, показать, что алкоголизм, преступность, наркомания, самоубийства в огромной степени порождаются общей причиной – упадком коллективных иллюзий, – без которых не выживет и государство.

«Государство должно служить воображению, и тогда воображение послужит государству», – примерно так можно сформулировать набросок новой политической парадигмы. Однако осуществить ее – систематически поражать воображение – невозможно без возрождения национальной аристократии, то есть творцов и служителей коллективных наследственных грез – «бессмертных». Аристократы творят великие дела, порождая во всех остальных чувство и собственной неординарности, и собственной долговечности. Которое в своей стране возникает несопоставимо легче, чем в чужой. Иллюзию причастности к подвигам своих предков и соотечественников пробудить гораздо проще, чем к подвигам чужих, – так уж человек пока что устроен: ему легче фантазировать о своей связи с теми, с кем, по его представлениям, его объединяют общие предки, общая судьба.

Идентификация с ними и есть патриотизм. Гордиться подвигами, сострадать несчастьям, стыдиться и желать искупить падения…

Но кто должен создать эти чувства, без которых почти не может существовать ни одно государство – по крайней мере, в годы испытаний? Как будто бы само государство и должно…

Вот оно как будто бы и берется…

Теперь уже не новая федеральная программа «Патриотическое воспитание граждан РФ на 2006–2010 годы» давно ходит по редакциям и, следовательно, по рукам, однако писать о ней начинаю не без опаски: засело в памяти, как уже в наше свободомыслящее время люди получали убийственные сроки за сбор опубликованной информации. И все-таки рискну – в соответствии со своим патриотическим долгом.

Первое, что вызывает беспокойство, – пугающе знакомый советский язык. Люди, для которых этот язык родной, не могут воспитать никого, кроме себе подобных. Патриотизм – это прежде всего любовь, а пробудить любовь к чему бы то ни было может лишь тот, кто не только испытывает ее сам, но и способен выразить ее в трогательных словах и образах. Именно в образах, ибо всякая любовь есть любовь не к реальному предмету, но к образу этого предмета, и очаровывать образом родины могут лишь те, кто носит этот образ в своей душе. Образы таких бесконечно сложных и противоречивых объектов, как страна или народ, неизбежно оказываются и бесконечно разнообразны, и нередко бывает, что два пламенных патриота столь же пламенно ненавидят друг друга из-за радикального несовпадения образов одной и той же родины, а тем более – из-за несовпадения образов ее будущего и путей к нему. Но при этом чаще всего каждому открывается какой-то аспект многогранной и противоречивой картины.

Поэтому имела бы, возможно, и воспитательную ценность, а уж социологическую во всяком случае, такая субпрограмма: обратиться к ряду «мастеров культуры» – творцов коллективных фантазий – с просьбой рассказать, что именно в их личном образе России представляется им наиболее дорогим, пробуждающим желание что-то делать для нее, идти ради нее на какие-то жертвы.

Разумеется, в возникшей мозаике окажутся и прямо отрицающие друг друга фрагменты, но противоречивость – совершенно необходимое свойство коллективных фантазий, чтобы почти каждый мог найти в них чарующие лично его черты.

Образ родины создают художники – слова, кисти, звука, жеста, – а не министры или генералы, при всей практической важности их функций. Но родина-то начинается с отказа от прагматики, она есть создание мечты, поэзии; патриотизм невозможен без поэтического отношения к прошлому, настоящему и будущему своей страны, и вот поэзией-то в программе даже и не пахнет. И это пугает. Возможно, правда, отпугивает ее язык: «комплекс нормативно-правовых, организационных, научно-исследовательских и методических мероприятий»…

Второй тревожный признак – в программе речь идет, похоже, едва ли не об одном лишь военно-патриотическом воспитании, тогда как для сегодняшней России ничуть не менее важно просто патриотическое. Главное испытание для нее сегодня – не военная угроза, а соблазн. Соблазн устроить свою жизнь отдельно от своей страны наиболее властно влечет прежде всего самых энергичных и образованных ее граждан, и Советский Союз был повержен не силой оружия, а силой соблазна: коллективная фантазия из года в год упорно идеализировала «потенциального противника», столь же неукоснительно демонизируя собственное государство, и в конце концов обороноспособность страны пришла в полную негодность при тысячах и тысячах танков, боеголовок и замполитов. И поблагодарить за это советская власть должна прежде всего самое себя: ее идеологи с такой откровенностью под видом любви к родине навязывали любовь к самим себе, с таким простодушием объявляли всякую попытку критики их системы покушением на отеческие святыни и память павших, что многие и многие из нас и впрямь поверили, что любовь к родине равносильна поддержке корыстной и близорукой правящей клики.

Я вижу серьезную опасность в повторении той же ошибки, я опасаюсь, как бы неумелые и корыстные посредники снова не начали мешать нам относиться с поэтичностью и заботой к своему отечеству.

Военно-патриотическое воспитание чревато и более принципиальной опасностью – утопическим упростительством, стремлением объявить воинские доблести не просто заслуживающими высочайшего восхищения, но еще и единственными, обязательными для каждого гражданина без единого исключения. Однако это невозможно: разделение общественного труда с неизбежностью приводит и к разделению общественных ценностей; невозможно, чтобы ученые, инженеры, врачи, художники, земледельцы в душе оставались прежде всего солдатами – вполне достаточно, если воинский дух в них будет пробуждаться непосредственной военной угрозой.

Но говорить об этом всерьез явно преждевременно: похоже, нынешние пропагандисты не способны пересолить с милитаристским энтузиазмом, но, напротив, способны осуществить разве что новый виток дискредитации и любви к родине, и воинской чести, и государственных символов, и подвига народа в Великой Отечественной войне. А пробуждать в нас национальное достоинство будут по-прежнему одни только господа Лебезятниковы от либерализма, неустанно твердящие нам, что любовь к родине есть глупейший предрассудок, присущий исключительно совкам. К числу которых мы, очевидно, должны отнести и Пушкина, и Платона, и…

Среди либералов, к сожалению, очень много дураков. Но есть дураки, которые плохо учатся, не умеют связно излагать свои мысли, – они идут к коммунистам. А есть дураки, которые хорошо учатся, – они идут в либералы. Тоже усерднейшим образом дискредитируя все, чего коснутся. Я думаю, каждому знаком этот человеческий тип – говорящий скворец с ученой степенью, на любой дискуссии о глубочайших вопросах человеческого существования оттарабанивающий одну и ту же тираду, чуть ли даже не одно и то же слово: финансировать, финансировать, финансировать… Как возродить науку? Финансировать. Как увеличить рождаемость? Финансировать. Как пробудить привязанность к родине? Финансировать. Когда у человека будет хорошая зарплата, пенсионное обеспечение и безопасность, он полюбит родину и вывесит на балконе ее государственный флаг. При этом говорящий скворец будет знать несметное множество цифр и формул и окажется наглухо запечатан лишь для элементарнейших вещей, открытых любому хоть сколько-нибудь чувствующему человеку. Он детально опишет систему материального стимулирования науки, деторождения и патриотизма в семидесяти семи странах, но никогда не поймет того, что без культа истины любые средства учеными пройдохами будут пущены на пустые имитации, что без культа материнства, отцовства, продолжения рода никаких денег не хватит, чтобы оплатить столь безмерный труд, как ответственное воспитание детей, что родина – не промышленно-финансовая корпорация, от которой с легкостью отворачиваются, чуть только она перестает быть прибыльной, а наоборот – униженную, терпящую бедствие родину любят вдесятеро более остро, что в привязанности к родине человек удовлетворяет не материальные, а экзистенциальные потребности, потребности в прикосновении к великому и долговечному… Но в либеральном лагере подобные слова многим кажутся почти неприличными.

Однако и либеральное общество не может существовать без собственной аристократии, без людей, стремящихся смотреть на современность с точки зрения вечности.

А что, собственно, означает это выражение – «с точки зрения вечности»? На медной латыни оно звучит еще более грозно: sub specie aeternitatis. Почему грозно? Да потому, что река времен в своем теченьи уносит все дела людей и топит в пропасти забвенья народы, царства и царей: все, что нас радует и печалит, все, о чем мы мечтаем и чего страшимся, – все это когда-нибудь «вечности жерлом пожрется». Последовательный взгляд с точки зрения вечности – это взгляд безразличия или отчаяния, погружаться в вечность слишком глубоко не только опасно, но и неплодотворно.

На мой же взгляд, смотреть на вещи с точки зрения вечности означает оценивать их с точки зрения их долговечности, задумываться об отдаленных последствиях своих решений и постоянно предпочитать «долготу» – «широте». Иными словами, задумываясь о любой социальной проблеме, ставить перед собой не тот вопрос, который сегодня считается главным: «Насколько широкого круга людей это касается?» – но вопрос, сегодня слишком уж непопулярный: «Как долго эта проблема будет оставаться актуальной? Многих ли она будет волновать через одно – два – три – десять поколений?»

Лермонтов, пророчествуя о горькой участи своего поколения, отнюдь не предрекал ему низкого качества жизни, – он устрашал своих сверстников грядущим бесследным исчезновением: толпой угрюмою и скоро позабытой над миром мы пройдем без шума и следа, не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда. Пушкин тоже страшился бесследно исчезнуть: без неприметного следа мне было б грустно мир оставить… Гоголя с юности ужасала перспектива затеряться в пыли, ничем не означив своего имени. Даже «мужиковствующий» Толстой признавался, что, берясь за новую вещь, он испытывает такое ощущение, будто на него смотрят сорок веков…

Подобные чувства сегодня расхожий гуманизм заклеймил бы как аристократические и, следовательно, противоположные демократическим, ибо демократично только то, что служит повседневным нуждам так называемого простого, массового человека; беспокоиться же о том, что оставит след в вечности, то есть в умах потомков, есть не что иное, как барская блажь. На это я могу возразить только одно: подобная трактовка гуманизма и демократии основана на глубочайшем презрении к этому самому простому человеку и, в сущности, даже на отказе считать простых людей людьми. Я же настаиваю на том, что «простых людей», не нуждающихся в том, чтобы чувствовать себя причастными к чему-то бессмертному – по крайней мере, долговечному, не заканчивающемуся с их жизнью, – просто не существует.

Я настаиваю на том, что взгляд прагматика на человеческую природу гораздо более наивен, чем взгляд романтика: человек – не какой-то особенный аристократ духа, а всякий человек, покуда он остается человеком – живет и может жить только грезами, иллюзиями. Разумеется, я говорю не о галлюцинациях душевнобольного, не имеющих ничего общего с реальностью, – я говорю о том, что решительно всякий реальный объект, который мы любим или ненавидим, мы непременно идеализируем либо демонизируем – или уж, как минимум, погружаем в воображаемый контекст, внутри которого предмет нашей симпатии или антипатии приобретает смысл, коего он сам по себе не имеет. Слабость прагматического взгляда на человека вовсе не в том, что он низок или оскорбителен, – слабость его в том, что он чрезвычайно далек от истины. Прагматический взгляд на человеческую природу исходит из той, часто неосознанной, посылки, что для человека физические ощущения неизмеримо важнее, чем душевные, психологические переживания. Тогда как дело обстоит скорее обратным образом.

Кто спорит – достаточно интенсивная, достаточно продолжительная пытка болью, голодом, страхом почти каждого заставляет рано или поздно забыть обо всех высоких фантазиях и мечтать только об одном – чтобы пытка прекратилась. Однако это вовсе не означает, что пытка вскрывает истинную сущность человека, обнаруживает его истинные потребности – нет, пытка вовсе не обнажает, но убивает человеческую суть. Да, страдания рано или поздно превращают человека в сугубого прагматика, но – он при этом перестает быть человеком, утрачивает именно то главное, что отличает человека от животного, – способность жить воображением, относиться к плодам собственной, а тем более коллективной фантазии намного более серьезно, чем к реальным предметам.

Именно поэтому и государство должно едва ли не в первую очередь обслуживать фантазии человека, его удовлетворяемые этими фантазиями психологические потребности. Одной же из самых важных наших потребностей является потребность иметь – всегда воображаемую – картину мира, в которой мы представляемся себе красивыми, значительными и даже бессмертными. По крайней мере, причастными к чему-то долговечному, переходящему из поколения в поколение.

Пожалуй, наиболее долговечное в нас и есть наиболее человеческое. А потому смотреть на вещи с точки зрения вечности очень часто означает ставить на первое место наиболее человеческое в людях.

Так или иначе, предлагаю всем желающим посмотреть на все сегодняшние проблемы, не сходящие со страниц газет и телевизионных экранов, с точки зрения того, какой след они оставят «в вечности», как они будут выглядеть в глазах наших потомков. Вполне возможно, что наши ответы со временем превратят набросок новой парадигмы в реальную политическую программу.

Долговечным бывает только то, что поражает воображение, а в веках живут вообще одни лишь легенды. Поэтому, если Россия хочет жить долго («вечно»), ей абсолютно необходимы люди-легенды, события-легенды. Люди, нацеленные на дела, способные жить в памяти потомков, – эти люди и составляют национальную аристократию. Именно благодаря своей аристократии и выживают народы: их сохраняет не территория и не экономика, а память о великих предках (система легенд и фантомов) и надежда (греза) когда-нибудь оказаться их достойными. Да, сохраняют коллективные иллюзии, становящиеся смертельно опасными для народа, если они уходят слишком далеко от наблюдаемых фактов, и ведущие к распаду нации, если они исчезают вовсе.

Следовательно. Те, кого действительно ужасает стон «Россия погибает!», должны признать первейшей национальной задачей развитие национальной аристократии, расширение круга людей, мечтающих поражать воображение, свое и чужое, и этим оставить след в памяти потомков. Это, разумеется, не отменяет ни борьбу с бедностью, ни борьбу за увеличение пенсий, за качество здравоохранения и прочая, и прочая. И все-таки одновременно с этим нужно делать ставку на особо одаренных во всех областях человеческой деятельности. Если даже ради этого придется пожертвовать какими-то процентами жизненного уровня и экономической эффективности. Государство не производственная корпорация, оно существует для служения гораздо более долговечным ценностям – без которых и сиюминутные начинают хиреть, как организм без витаминов. Иллюзия красоты и бессмертия (если только это не одно и то же) – ее поддержание есть не что иное как борьба с эстетическим авитаминозом.

Но выполнение этой задачи государством невозможно без достаточно сильного самовоспроизводящегося слоя людей, способных хранить и создавать долговечные, поражающие воображение ценности. Прогрессивная печать немало и, по-видимому, даже справедливо потешалась над склонностью советской власти создавать коров-рекордисток, быков-рекордистов, однако в мире людей это сегодня было бы жизненно необходимой политикой. Я имею в виду всемерное расширение – особенно в провинции – сети школ для наиболее одаренных и наиболее романтичных в науке, искусстве, военном деле… Впрочем, одаренность и романтичность часто одно и то же.

Конечно, укрепление аристократически мыслящего и чувствующего слоя само по себе еще не есть национальная идея, но это необходимый первый шаг к ней – «идеей» сделается весь противоречивый комплекс устремлений этого слоя. Ведь то, что сегодня представляется национальной идеей, целью существования великих государств прошлого, возникло не в результате сознательного проектирования на века вперед, но напротив приписано в качестве цели задним числом, исходя из представления о наиболее впечатляющих достижениях народа и государства. Цели и достижения на каждом этапе формировались аристократией, и лишь конечный результат объявлялся миссией народа.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю