Текст книги "Гнев"

Автор книги: Александр Хамадан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Я думаю, они оглушили меня прикладом. Но я успел прикончить двух бандитов.

– Ваш подвиг, несомненно, будет отмечен. Вы повели солдат в бой и держали себя, как подобает самураю.

Накамура расцвел. Отряхнув, мундир, он оправил пояс и саблю, будто жестокое сражение было для него самым обычным делом, потом равнодушно взглянул на трупы.

Сигнальный рожок известил о приближении отряда полковника Сонобэ. Маленький грузный полковник катился на коротких толстых ногах, словно бочонок. За ним семенили штабные офицеры, а чуть дальше свободным шагом двигался отряд. Ягуци и Накамура заторопились навстречу полковнику. Рапортовал Ягуци. И пока он говорил, Накамура стоял рядом, прямой, с выпяченной грудью.

– Семьдесят девять бандитов убито в ожесточенном рукопашном бою, ни один не ушел. Вверенный мне отряд понес тяжелые потери, на поле брани осталось пятьдесят доблестных воинов императора. Они погибли, храня честь и завоевывая новую славу для императорской армии… Должен отметить геройское поведение всего отряда, особенно поручика Накамура, бесстрашно сражавшегося в самой гуще бандитов.

– Поздравляю с отличной победой. Представлю отряд к награде, в том числе вас, капитан Ягуци, и вас, поручик Накамура.

Полковник пожал им руки.

– Надо составить донесение в штаб дивизии и отправить с каким-нибудь офицером.

– Разрешите мне, господин полковник! – попросил Накамура.

– Ну что ж, поручик, поезжайте утром пораньше. Между прочим, господа, командование дивизии не склонно верить бумажным донесениям. Оно требует, так сказать, вещественных доказательств. Никак не придумаю, что им послать.

– Разрешите предложить, господин полковник!

Сонобэ кивнул головой.

– Можно собрать все оружие бандитов и отправить в штаб вместе с донесением, – сказал капитан Ягуци.

– Оружие – не доказательство. В каждой деревне его можно собрать.

– Позвольте мне, господин полковник, предложить выход, – сказал Накамура. – Я предлагаю отрубить всем бандитам головы и представить их в штаб как самое убедительное доказательство.

– Блестящая идея, поручик! – вскричал полковник. – Вы не только воин, но и человек оригинальных идей. Капитан, прикажите солдатам исполнить предложение поручика.

Накамура чувствовал себя великолепно. Он представлен к награде. Его посылают в штаб с донесением. Он приедет туда как герой сражения и привезет боевые трофеи – головы бандитов. В газетах будет описан его подвиг…

Солдаты неохотно выполняли приказ капитана. Усталые, измученные двухдневным походом и жестоким сражением, озлобленные, они не торопились. Офицерам пришлось показать пример… Головы сваливали в огромные мешки. Только поздней ночью солдатам удалось прилечь. В дальнем углу лагеря слышался тихий шопот:

– Кикуци, Кикуци! Спишь?

– Нет, – ответил Кикуци.

– Я думаю, небо отомстит нам за надругательство над мертвыми. Нельзя было этого делать, – прошептал Ногуци. – Это принесет нам несчастье. Вот увидишь. Иноскэ убит, Накара убит, весельчак Кици убит. В нашем взводе убито шестеро. За что они погибли? Кикуци! Скажи, за что мы погибнем?

Ногуци замолчал. Он перевернулся, лег на живот, приподнял голову, вглядываясь в черную бездну ночи. Потом проговорил:

– Я тебе еще вот что скажу: я не хочу больше воевать.

Солдат умолк. Он лежал неподвижно, словно уснул тяжелым, мертвым сном. Кикуци долго ворочался, потом придвинулся к Ногуци вплотную и зашептал ему на ухо…

* * *

Ранним утром из лагеря двинулся небольшой отряд во главе с поручиком Накамура. Две подводы везли мешки с трофеями. Накамура быстро шел впереди отряда, смешной и напыщенный, преисполненный сознанием важности поручения. Отряд двигался к ближайшей станции. Район был беспокойный, и потому солдаты шли с винтовками наперевес. К полудню впереди показалось небольшое здание станции. Накамура заторопился, вызвал начальника станции, приказал подать паровоз и платформу. На платформу взвалили мешки. Накамура показалось, что никто не понимает значения его экспедиции, и он велел высыпать головы из мешков. Головы покатились по платформе, как арбузы. «Это полезно, – подумал Накамура, – для острастки населения. Пусть все видят, как мы поступаем с бандитами».

Накамура представил себе прибытие в Харбин, атаку репортеров, щелканье фотоаппаратов, рукоплескания японских резидентов. Он позаботился о встрече, послав друзьям подробную телеграмму.

Встреча, как и ожидал Накамура, была пышной. Сотни японцев, выстроившись на перроне, приветственно помахивали флажками. Целый рой репортеров и фотографов осаждал поручика и платформу Друзья пожимали Накамура руки, похлопывали его по плечу, называли героем, вестником победы. Всю дорогу к штабу они кричали: «Банзай! Банзай!» [1]1
  Банзай – по-японски – ура.


[Закрыть].

Отряд Накамура разместился на двух грузовиках. На одном – солдаты и поручик, на другом – головы. Перед штабом солдаты и поручик спрыгнули с грузовика. На улицу вышел командир дивизии. Накамура подхватил саблю и заторопился ему навстречу. Солдаты, выстроившись у грузовиков, взяли на-караул. Накамура, вытянувшись, рапортовал генералу. Генерал равнодушно слушал, но когда Накамура визгливо доложил, что военные трофеи в виде отрезанных партизанских голов доставлены с поля сражения в количестве семидесяти девяти штук как вещественное доказательство, генерал оживился. Он удивленно повел бровью и направился к автомобилям. Поручик забежал вперед, изгибаясь и оглядываясь, подскочил к грузовику и угодливо откинул заднюю стенку.

На генерала, на толпу, на солдат смотрели мертвые головы партизан. Серые лица, открытые закатившиеся глаза, измазанные в крови щеки, лбы, носы, высунутые опухшие языки.

Генерал засмеялся и, обращаясь к поручику, просипел:

– Э… Сонобэ все такой же шутник!

Накамура нашел момент наиболее благоприятным и позволил себе, подобострастно улыбаясь, заметить:

– Это мое предложение. Идея отрезать головы возникла у меня.

– Э-. великолепно, поручик, великолепно!.. Истребление непокорных – долг японских офицеров.

Вечером полупьяный Накамура лежал на толстых цыновках в чайном домике. Его окружали собутыльники и гейши [2]2
  Гейши – профессиональные певицы и танцовщицы в чайных домиках Японии.


[Закрыть]. Он без умолку рассказывал им о последнем сражении:

– Никакого выхода у нас не было. Мы должны были победить или умереть. Я повел солдат в атаку. Завязался горячий бой. Вокруг меня громоздились горы трупов. Я и мои солдаты дрались, не щадя себя. Я бросался в самые опасные места, рубил, стрелял…

* * *

Цин вполз в лагерь Чжао Шан-чжи на животе. Израненные, опухшие ноги уже не могли нести его тело. Он долго бродил в сопках, выискивая лагерь. Он шел быстро, временами бежал. Всю ночь он не останавливался на отдых – только бы скорее найти Чжао и рассказать ему все.

Слушая Цина, Чжао все ниже опускал голову. Цин рассказывал торопливо и подробно.

Лагерь снялся в несколько минут. Три тысячи партизан были разбиты на три колонны. Получив приказ, они быстро скрывались в сопках, торопясь на выручку к друзьям. В пути Чжао Шан-чжи узнал страшную новость. Путевой сторож, видевший платформу, на которой лежали отрубленные головы, прибежал рассказать об этом партизанам. Чжао застонал и присел на корточки. Партизаны засыпали сторожа вопросами, и он поведал им о страшной судьбе отряда Суна. Войны сжимали оружие, потрясали им в воздухе и посылали японцам проклятия. Ярость душила людей… Мужественные бойцы плакали, не стыдясь своих слез.

К полудню колонны Чжао окружили район, в котором находился отряд полковника Сонобэ. Чжао готовился нанести японцам удар поздно ночью, чтобы застать противника врасплох и не позволить ему пустить в ход военную технику. Он удерживал своих бойцов, рвавшихся в бой.

– Братья, они не уйдут! Они навсегда останутся здесь. Ночью мы возьмем их в кольцо и задушим.

И партизаны ждали. Они нетерпеливо выползали на гребни сопок и смотрели вдаль, туда, где в наступавшей темноте редкими огоньками обозначался японский лагерь.

* * *

В большой палатке штаба полка собрались офицеры. Пришел и полковник Сонобэ. Потирая руки, он устроился на самом удобном месте, которое уступил ему капитан Ягуци. Беседа, прерванная появлением полковника, возобновилась.

– Я думаю, если позволит господин полковник, – продолжал замолчавший было Ягуци, – что наши операции в этом районе закончены. Вчера мы, несомненно, истребили шайку Чжао Шан-чжи. Я всегда считал, что у него имеется всего несколько десятков человек.

– Вы убеждены, что это был Чжао Шан-чжи? – спросил полковник.

– Только эти головорезы могут так драться. И заметьте, господин полковник: главарь был худой и высокий. Нам так и описывали Чжао Шан-чжи. Здесь больше делать нечего. Хорошо бы вернуться в Харбин, отдохнуть. Да и солдаты устали. Ведь уже третий месяц мы в походе…

– Завтра утром я жду поручика Накамура из Харбина, – прервал его Сонобэ, – Он, очевидно, привезет новые приказы из штаба. Быть может, нам действительно дадут небольшой отдых. Но сегодня я хотел бы поговорить с вами о других делах, господа. Мне известно, что у некоторых солдат появились нехорошие настроения, в частности, в вашей роте, капитан Ягуци. Есть сведения о том, что солдаты не желают воевать. Правда, таких очень мало – два-три. Я обращаю на это внимание офицеров. Час назад, – вам это еще неизвестно, капитан, – рядовой вашей роты Кикуци повесился в лесу. Он оставил солдатам записку. Вот она. Я прочту.

Полковник помолчал и посмотрел на офицеров маленькими злобными глазами, заплывшими жирком.

– Он пишет: «Я не хочу больше воевать. Солдаты, вы убиваете неповинных! Мы ведем в Манчжурии войну против беззащитного населения. Солдаты, вы все знаете меня: я – Кикуци из деревни Оно, уезда Кива, префектуры Нарасино, рядовой второго взвода третьей роты. Я протестую против этой хищническом воины, которой не кочет наш народ. Товарищи солдаты, бросайте оружие, требуйте отправки домой, на родину! Своим поступком я хочу обратить ваше внимание на недостойную войну, которую наша армия ведет против беззащитного народа».

Сонобэ кончил читать. В палатке воцарилась глубокая тишина. Ягуци побледнел.

– Господа офицеры, – продолжал полковник, – эту записку нашли у рядового Ногуци. Он читал ее солдатам третьей роты. И когда его схватили, он заявил, что вполне разделяет взгляды Кикуци. Я приказал расстрелять рядового Ногуци. Предупреждаю офицеров, что за малейшее ослабление дисциплины буду предавать их военному суду. Каждого солдата с такими опасными мыслями надо расстреливать на глазах у остальных.

Офицеры расходились из штабной палатки молча и суетливо…

* * *

С трех сторон массами надвигались партизаны на японский лагерь. Бесшумно, на животах и на коленях, двигались бойцы в густой темноте. Они ранили руки, ноги и лица о кустарник и острые камни. Впереди отряды разведчиков снимали японских часовых.

И сразу, словно бурная река прорвала плотину, партизаны ворвались в японский лагерь. Неистовый рев и разрывы гранат наполнили воздух. Партизанские гранатометчики рвались к центру лагеря. Застигнутые врасплох японцы отчаянно защищались. Пулеметная рота открыла бешеный огонь. Но партизаны все прибывали и прибывали. Они вырастали из темноты ночи, страшные и яростные; Они были всюду, окружая и уничтожая японцев. Зазывая об опасности, они бросались под пулеметные струи. Раненные, они подползали к пулеметчикам, хватали их за горло, валили на землю и душили.

Сражение закончилось только к утру. Весь лагерь был в руках партизан. Не ушел ни один враг.

Чжао Шан-чжи, боевой вожак партизанских колонн, лежал на носилках, принесенных из лагерного лазарета. Он был ранен. Превозмогая боль, он отдавал приказы, улыбался бойцам. Партизаны подсчитывали боевые трофеи – орудия, пулеметы, винтовки, гранаты. Чжао Шан-чжн довольно улыбался. Рана заживет, и он опять пойдет во главе своей бесстрашной армии навстречу суровым боям.

Расталкивая бойцов, к носилкам подошел командир разведывательного отряда с залитым кровью узелком б руке. Переведя дыхание, он доложил командиру:

– Мы обнаружили японский взвод, который обстрелял нас. Он возвращался со станции. Это, очевидно, и есть тот отряд, который отвез головы партизан в Харбин. Я должен был принять бой, и мы уничтожили отряд. Долго искали офицера, наконец нашли. Он целовал мне ноги, хватал за руки, давал деньги, просил пощады Я отрубил ему голову. Вот она!

И разведчик, развернув узелок, высоко поднял отрубленную голову. Застывшие губы скривились в жалкой гримасе. Открытые глаза еще горели диким страхом. Это был единственный раз, когда самурай Накамура видел манчжурских партизан так близко…

Отряд О Лан

Могучий весенний дождь напоил землю. По дороге струились ручейки. Они бежали к обрыву, где, пенясь, шумела река. Земля цвела, наполняя воздух густым запахом весны. Ветер разгонял тучи. Солнце заходило.

По дороге бегали взапуски полуголые ребятишки. Их радостные крики неслись вперегонки с ручейками к реке. Из глиняной фанзы вышла женщина. Домотканый халат плотно охватывал ее крепкое тело; черные, загорелые ноги были оголены почти до колен. Она вышла на середину дороги и, обернувшись к реке, остановилась. Далеко, у обрыва, мелькали детские фигурки. О Лан приложила ко рту руки, сложенные трубочкой.

– Ио, ио! – заметался в воздухе ее крик.

«Ио, ио, Лю…» разносил ветер.

Глухо застучали двери фанз. На дорогу выходили женщины. Старики рассаживались на порогах. Покряхтывая, они молча поднимали головы к небу, неподвижно смотрели вдаль. Женщины подходили к О Лан, истошно крича. «Ио, ио, ио…» катился по дороге призыв, убегая с весенним потоком. Дети, возбужденные, забрызганные водой и грязью, вприпрыжку бежали обратно к деревне.

Женщины сбились в кучу, они говорили все сразу, перекрикивая друг друга.

– В соседней деревне появились японцы, – сказала вдруг Ла Лин. – Завтра они уж наверняка будут здесь.

Женщины замолкли и тесно окружили Ла Лип, ожидая, что она еще скажет. Но Ла Лин молчала и, казалось, не собиралась больше говорить. Женщины придвинулись к ней вплотную. Старуха, толкнув Ла Лин плечом, хрипло спросила:

– Откуда ты знаешь, что японцы пришли в соседнюю деревню? Почему женщина может знать об этом? Удивительно, как ты все узнаешь! Словно тебе письмо прислали!

Ла Лин упорно молчала. Тогда спокойно и уверенно заговорила О Лан. Она слыла в деревне разумной и работящей женой, заботливой матерью. С ней советовались женщины, поверяя свои горестные думы. Мужчины с опаской поглядывали на красивую и сильную О Лан. Они побаивались ее прямоты и смелости. Даже вечно недовольные старики уважали ее за твердый характер и упорство в работе.

– Утром приходил Ван, – заговорила она. – Он сам видел, как японцы пришли в соседнюю деревню. Он слышал там выстрелы и крики. Он был здесь утром и ушел дальше, торопясь сообщить об этом в отряд Чжао Шан-чжи. Ла Лин сказала правду, и нечего пялить на нее глаза.

Старуха Чжу Чан крикнула:

– А скажи нам, О Лан, что еще говорил твой муженек Ван? Разве он не сказал, как мы должны поступить? Разве мужчины не придут защитить нас? Они ушли в сопки и рады безделью. Им наплевать на то, что здесь остались одни только женщины и дети, да еще вот эти, – и старуха кивнула на стариков, сидевших возле фанз.

– Я не думаю, чтобы мужчины бездельничали в сопках, – ответила О Лан. – У них там достаточно всякого дела. Ван ничего не сказал мне, как мы должны поступить. Время сейчас такое, что женщины тоже должны подумать о своей судьбе, о своих детях. И не надо так голосить, толку от этого не будет никакого.

В толпу протиснулись вернувшиеся с реки ребятишки. Отыскивая своих матерей, они хватали их за халаты, жались к ним. О Лан гладила по головке маленького крепыша. Он смотрел на нее и смеялся.

– Я думаю, – сказала Ла Лин, – что мы должны забрать детей и уйти в сопки к мужьям. Надо уходить скорее, пока японцы не пришли сюда. Вот, пускай О Лан тоже скажет, как мы должны поступить. Надо ли забрать с собой и детей и стариков? Японцы сожгут деревню и людей сожгут – я так думаю.

– Надо забрать детей и уходить отсюда, – громко сказала О Лан. – Только незачем нам с детьми и стариками итти [3]3
  Сохранена оригинальная орфография – Прим. верст. fb2.


[Закрыть]к мужьям. Пусть старухи забирают детей и уходят с ними в дальние деревни, пусть и старики с ними пойдут. Женщины, имеющие достаточно сил, должны вооружиться, как могут, и итти в сопки. Разве мы слабее мужчин, разве это не наша земля? Или нам нет никакого дела до того, что весь народ бьется с врагами?

О Лан подняла руки.

– Если все со мной согласны, то сегодня ночью отправим детей и стариков. А потом женщины соберутся у моей фанзы, пойдем в сопки.

Поймав руку своего сына, О Лан прижала ее к бедру и пошла к фанзе. Женщины не расходились, горячо обсуждая слова О Лан.

– А ведь мой старик не пойдет с нами, – сказала, сокрушенно качая головой, старуха Чжу Чан.

– Почему он не пойдет? – спросила Ла Лин.

– Он с ума спятил. Говорит, помрет на той земле, которая его породила.

Женщины расходились медленно. Они не могли решиться на что-либо сразу. Все решалось мужьями, родителями, волю которых они безропотно выполняли. Женщина никогда не была другом мужа: она была рабыней раба…

* * *

Застонала земля под тяжестью танков, ударов снарядов и бомб, загорелась и опалила народ ненавистью.

Враг, вторгшийся в страну, сжигал города и села, вытаптывая любовно обработанные поля, истребляя все живое. Народ восстал против чужеземных поработителей. На фронт пошли молодые и старые. Они бились насмерть. Фронт разрастался. И опять шли отовсюду молодые и старые, даже дети. Но фронт народной войны звал снова… И тогда пошли женщины. Они встали рядом, плечо к плечу с отцами и мужьями, братьями и сыновьями. Женщины пошли в бой!

* * *

В бледном предрассветном тумане тянулись вереницы людей. Жители уходили из деревни, сгибаясь под тяжестью узлов. Сонные дети плакали, зябко ежась от холода и цепляясь за халаты матерей. Взрослые шли молча, изредка поворачивая головы к деревне, подолгу печально оглядывая ее. Старуха Чжу Чан суетилась вокруг колонны, то и дело покрикивая на отстающих.

– Перестаньте плакать! – кричала она детям. – Вот услышат японцы, догонят нас.

Дети замолкали, пугливо озираясь, размазывая по лицу слезы грязными кулачками. Некоторое время они молча и торопливо семенили ножками, но потом опять начинали хныкать, и Чжу Чан свирепела.

– Всех прогоню обратно, – визгливо кричала она, – японцам отдам!

В самом конце колонны, опираясь на крепкую суковатую палку, плелся муж Чжу Чан, глубокий старик.

– Моя земля, земля моя!.. – горестно бормотал он.

Несколько позже деревню покинул другой отряд, который О Лан повела в сопки. Женщины шли рядом, плечо к плечу. За поясами их виднелись рукоятки больших самодельных ножей. Время от времени О Лан пропускала отряд вперед, внимательно оглядывая ряды. Строгое, суровое лицо ее озарялось улыбкой. Семьдесят женщин решительно шагали по дороге.

О Лан позвала Ла Лин и тихо заговорила с пей:

– Ван сказал, что нам дадут оружие и обучат стрельбе. Они будут ждать нас возле Черных холмов.

– А сумеем ли мы обучиться такому делу?

– Если человек решился воевать, он все может сделать. И если мужчины могут стрелять, то почему мы не можем? Мы должны научиться как можно быстрее.

– О Лан, мы останемся в отряде мужчин?

– Нет. Ван сказал, что нас обучат военному делу, дадут несколько мужчин в помощь, на первое время… Мы должны будем сами действовать.

Наступило утро. Накрапывал дождик. Деревня осталась далеко позади, утонула в ложбине у реки. Вскоре исчезла и река.

– О Лан, ты когда-нибудь видела живых японцев? – спросила Ла Лин.

– Видела один раз в прошлом году. Я тогда вместе с Ваном возила бобы в город. Там и видела их.

– А я ни разу еще не видела. Какие они?

– Такие же, как и мы, только меньше нас. Они любят ходить со стеклами на глазах [4]4
  Большинство японцев носит очки.


[Закрыть]. И совсем не страшные. Только у них есть машины, которые убивают и сжигают.

– О Лан, а ты можешь стрелять из ружья?

– Ван показал мне, как надо стрелять. Он очень метко стреляет.

От отряда отделилась пожилая женщина и пошла в ногу с О Лан. Ей очень хотелось спросить своего командира о чем-то, но она стеснялась Ла Лин, искоса поглядывая на нее. Наконец не утерпела и спросила:

– Верно ли, что японцы сжигают пленных живьем?

– Может быть, – ответила О Лан.

– А что они будут делать с женщинами, которых возьмут в плен? Тоже сожгут?

– Не знаю. А ты не попадай в плен, и ничего не будет. Нехорошо, когда человек заранее думает о плене, – он плохо воевать будет.

– Нет, О Лан. Я совсем не боюсь японцев, даже если они меня два раза будут жечь. Я спрашиваю тебя потому, что все бабы толкуют об этом, и каждая говорит по-своему. Я думаю, что тебе нужно поговорить с отрядом, чтобы не было такой болтовни. Раз мы пошли на войну, значит каждый должен знать, с кем будет драться. Японские войска сжигают живых людей. Мы им тоже не дадим пощады!

* * *

Человек скатился с холма и, смеясь, крикнул:

– Идет целый отряд женщин!

Люди, сидевшие на корточках возле догоравшего костра, поднялись на ноги и взобрались на холм.

– Верно, идут! – сказал Ван. – Однако их много собралось!

– Ни к чему все это, – недовольно заговорил старик Лун. – Возни теперь будет с ними много. Бойцов из них никогда не сделаешь. Только обуза для нас. И с японцами драться, и их охранять. Не дело затеяли, Ван, – смотри, пока еще не поздно.

– Неправда, Лун, – тихо сказал Ван. – Эти женщины решились на большое дело.

Лун сердито промолчал. К холму подошли женщины.

Отряд расположился в ложбинке, разложил костры. Ван, улыбаясь, приветствовал О Лан.

– Командующий Чжао Шан-чжи, – говорил ей Ван, – приказал выдать вашему отряду двадцать пять винтовок и по пятьдесят патронов к каждой. Кроме того, достали для вас четыре револьвера. Сегодня же начнем обучение стрельбе. Жаль только – патронов мало. Сами потом раздобудете. А разбогатеете, так не забывайте и нас.

– Не забудем, Ван. Вы только помогите нам организоваться, – ответила О Лан.

Лун, похаживая среди женщин, не разговаривал и только огорченно покачивал головой. Женщины осмелели и дерзко и насмешливо поглядывали на него. Лун рассердился и вернулся к своему костру.

– Жаль! – пробормотал он. – Очень жаль! Пропадут винтовки. Какие из них бойцы! Петуха испугаются, а тоже, против японцев идут!

– Перестань, старик, – сказал молодой партизан Сун, гревшийся у костра. – Какого чорта скулишь! Ты сам-то скоро рассыпешься. Этих женщин научить надо. Если уж женщина решилась на такое дело, то ей не страшны и японцы. А ты скулишь! – примиряюще закончил Сун и поднял голову от костра.

У холма он заметил Ла Лин. Сун, весело подмигнув ей, кивнул головой на старика. Лун, наблюдавший эту сценку, опять недовольно покачал головой, схватил хворостину и стал яростно ворошить потухавший костер.

* * *

Дни учебы проходили медленно и тяжело. Берегли патроны. Ван и его товарищи терпеливо обучали женщин. Науку эту женщины постигали с трудом. О Лан в несколько дней научилась стрелять из ружья и метать гранаты.

…Учеба пришла к концу, и наступила пора расставания. В последний день Ван передал О Лан большой кусок исчерченной бумаги.

– Это карта нашего района.

Жители уходили из деревни...

Он долго и подробно рассказывал о расположении партизанских отрядов и частей противника. О Лан внимательно следила за пальцем Вана, скользящим по бумаге, запоминала дороги и тропки. Прощаясь, Ван тихо говорил:

– Смотри, никогда не нападай на большие японские части. Старайся захватывать обозы. И не действуй без разведки. Узнавай всегда точно силы врага, не рискуй Зря, береги бойцов. Суп останется с вами на первое время для связи. Он хороший пулеметчик. Добудь ему пулемет.

– Хорошо, Ван. Все буду делать, как ты говоришь. Не забывай только о нас, нам трудно будет сначала. Не забудь навестить Лю. Я его отправила вместе со всеми ребятами в деревню возле Горячего ручья…

Женщины стояли на холме, провожая Вана и его товарищей. О Лан долго смотрела вслед исчезавшим в вечерних сумерках партизанам.

* * *

Грузовик не дошел и до середины моста, как мост вдруг затрещал и опустился в соду. По берегу реки забегали люди. Они истошно вопили, показывая на реку. Грузовик уходил под воду. На крышу кабины шофера вылезли два человека. Они звали на помощь. На берегу метались люди, кричали, ио в воду никто не лез. Вода поглотила людей вместе с автомобилем.

На берегу остались еще четыре грузовика. Лейтенант Сирано в бешенстве кусал ногти. Он думал о погибшем военном грузе. Солдаты молча стояли возле машин, смотрели на реку и горестно покачивали головами: они жалели людей. Лейтенант Сирано выходил из себя.

– Какого чорта лупите глаза на воду? – заорал он. – Поднимите мост!

Автомеханик Никисима повел солдат в воду. Но мост невозможно было поднять: река в этом месте была глубока. Никисима доложил об этом лейтенанту.

– Придется заночевать здесь, – сказал Никисима. – С утра еще раз попробуем что-нибудь сделать.

Багровый от злости, Сирано приказал поставить автомобили четырехугольником, выслать охрану и установить пулеметы. Внутри четырехугольника разбили палатку для лейтенанта.

В отряде Сирано было не больше тридцати человек. Лейтенант запретил разводить огонь. Люди остались без горячей пищи. Ужинали стоя, прислонившись к бортам грузовиков. Жадно проглатывали сухие, жесткие комки холодного риса, смешанного с кислой редькой. Сирано забрался в палатку, за ним вползли унтер Накатани и Никисима. Лейтенант зло выругался.

– Послушайте, Накатани, нельзя ли выпить чего-нибудь?

– Пожалуйста, господин лейтенант, есть немного саке [5]5
  Саке – рисовая водка.


[Закрыть].

Накатани протянул флягу лейтенанту. Отпив несколько глотков, Сирано передал флягу Никисима. Саке было немного, а лейтенант был все еще взбешен. Унтер выполз из палатки и вернулся с двумя полными флягами.

– Вот, – пьянея, бормотал Сирано, – влетит нам за потерю груза да за опоздание! Завтра полковник хотел начать операцию по очистке всего этого района. А еще неизвестно, прибудем ли мы завтра. Это вы виноваты, Никисима. Надо было сперва осмотреть мост.

– Что его смотреть, – вяло ответил механик. – Мост, как мост. Здесь везде такие мосты. Чуть ступишь, а он уже под воду…

* * *

Партизаны из-за кустов напряженно следили за японским отрядом. Темнота наступала медленно. Весна стремилась к лету, дни стояли длинные. На берегу было еще светло. Часовые размеренно шагали вокруг грузовиков. О Лан запретила бойцам разговаривать и шевелиться. Надо было терпеливо ждать поздней ночи.

Из лагеря доносился голос Накатани. Он пел, выдерживая после каждой фразы большую паузу:

 
Тихий свет струит безмолвная луна.
На щитах уснули воины, не на тюфяках.
Что ждет завтра – неизвестно изголовью трав.
Сны, куда вы приведете, по ночи блуждая?
Битва в полдень так свирепа в этот день была,
Но с успехом убивали самураи своего врага…
 

В японском лагере кто-то выругался, песня оборвалась. Наступила тишина. Медленно всплывала луна. Тихо шумела река. Солдаты спали.

Из кустов поползли партизаны. Бесшумно и стремительно пробрались они к лагерю и замерли. Двое часовых охраняли лагерь. Они ходили вокруг, каждый раз встречаясь. О Лан присела возле куста на корточки, подождала, пока подойдет часовой, и молниеносно прыгнула на него, зажав ему рот своими сильными руками. Часовой уронил винтовку, и они оба покатились по земле. О Лан задушила часового, не дав ему даже крикнуть. В это время Сун и Ла Лин покончили с другим часовым. Лагерь спал. Партизанки проникли в палатку лейтенанта Сирано. Сонные враги почти не оказывали сопротивления. Они вскакивали на ноги и, сраженные, падали на Землю.

Отряд О Лан захватил богатую добычу: автомобили были нагружены патронами, пулеметными лентами, гранатами. Сун восхищенно гладил и обнимал два новеньких пулемета. Партизанки опустошили грузовики, и О Лап приказала сжечь машины, ибо автомобили эти не могли пригодиться им в бездорожных сопках. Длинные языки пламени рванулись к небу. Лагерь запылал большим костром. Река заиграла огненными искрами.

* * *

Японцы наступали. Огнем танков и авиации они теснили партизан. Китайцы отходили, неся большие потери. Самолеты проносились над партизанами бреющим полетом, ожесточенно разливая пулеметный огонь. Ползли японские танки, и ничто не могло их остановить. Они двигались по трупам бойцов, вдавливая их в землю. Иногда японцы задерживали наступление, поджидая отстающую от танков пехоту. Этими минутами партизаны пользовались для того, чтобы вновь собраться с силами и рвануться в контрнаступление. Но пехота подтягивалась к танкам, и танки опять шли вперед…

Чжао Шан-чжи и Ван стоят на коленях. Над ними проносится самолет, и они яростно обливают его пулеметным огнем. Истребитель качнулся в воздухе и тяжело грохнулся на каменистую почву. В следующее мгновение гулкий взрыв разметал по полю куски крыльев, колеса. Остатки самолета вспыхнули, и мягкое голубое пламя плеснуло в небо.

Полковник Нагата захрипел и закусил верхнюю губу, когда истребитель упал на землю. С холма полковник следит в бинокль за ходом боя. Он видит, как японский отряд теснит партизан; у японцев осталось три танка и один самолет. Но вот самолет поднялся высоко в небо и пошел на юг. У него кончились боеприпасы. Пехота идет за танками. Солдаты приканчивают раненых партизан. Один танк остановился, заглох мотор. Два других пошли дальше…

Ван лежит на земле. В каждой руке у него связка гранат. Танк наползает на него все ближе. Еще несколько секунд – и гусеница раздавит его. Ван вскакивает на ноги… Связка гранат рвет гусеничную передачу, другая падает в открытый люк танка. Танк дыбится на ходу, словно конь. Из открытого люка несутся стоны…

Через все поле быстро движется другой танк. Он останавливается возле первого, у которого заглох мотор. Партизаны вновь группируются для контрудара. Японская пехота получает приказ вернуться к танкам, укрыть их от партизан. Полковник Нагата нервничает. Он чрезмерно бледен. Нагата приказывает ввести в бой резервы.

Чжао Шан-чжи скорбным взглядом окидывает поле. Партизаны понесли большие потери. Несколько сот человек скошено огнем. Продолжать бой – значит потерять еще больше. И Чжао отдает приказ об отступлении в сопки.

Тогда с правого фланга начали наступать тщательно укрытые до этого японские резервные части. В лоб отряду ударила японская пехота. И вновь загрохотали танки, посылая в партизан жаркие рои пуль. Нагата вместе с офицерами штаба покинул холм и следовал в тылу у пехоты. Все японские наличные силы были пущены в ход. Полковник твердо решил покончить еще до темноты с отрядом Чжао Шан-чжи.

Осенний день был на исходе. По узкой дороге, мокрой от недавнего дождя, быстро шел вооруженный отряд. Бойцы шли торопливо, не останавливаясь на отдых. Два пулемета катились по мягкой земле. Рядом с О Лан шел Цин, юный партизанский разведчик. Размахивая руками, он взволнованно рассказывал ей о сражении с японцами и о потерях партизан.