Текст книги "Гнев"

Автор книги: Александр Хамадан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Ночь клонилась к рассвету, но вокруг была непроглядная темнота, полная шумов реки и ливня. Тао поднял отряд, и люди опять пошли вперед гуськом, один за другим, заливаемые водой сверху и снизу.

Тропка, по которой шел Чжан, уже вся была покрыта водой, и он прижимался к стене, чтобы его не смыло со скользкой тропы в глубокую воду. Чем дальше шел отряд, тем выше на тропке поднималась вода. Она доходила Чжану уже до колен. Но он упорно– шел вперед, стиснув зубы от холода и усталости. Тао протянул ему руку, но Чжан отвел ее в сторону и крикнул:

– Еще не надо. Я сам пройду!

Но вода прибывала с большой силой. Тропка уже давно выскользнула из-под ног отряда, двигавшегося теперь прямо по дну реки. Они погружались в холодную, колючую воду по пояс. Тела людей коченели, движения затруднялись прилипавшей одеждой. Бойцы продолжали упорно итти вперед, борясь с быстрым течением реки, относившим их назад. У носилок с пулеметами люди менялись каждые три минуты.

– Я ведь говорил, что мальчишка не знает дороги! – крикнул промерзший до костей пулеметчик Хань Фу своему другу Фыну. – Мне кажется, что у меня от холода отнялись ноги.

– Меньше кричи, больше сбережешь сил. Ты ведь хотел в прохладный лесок!

Шум реки заглушал слова. Бойцы замолкли, с трудом переставляя ноги по дну реки. Вода уже дошла Чжану до груди, когда сильные руки Тао подхватили его сзади за локти и понесли вперед.

– Уже скоро! – откинув голову назад, крикнул Чжан.

И действительно, через несколько минут береговая стена исчезла, будто окунувшись в темноту, и открыла широкую дорогу в долину.

Отряд быстро выбирался из реки. Ливень стал затихать и скоро совсем прекратился.

Люди, вконец промерзшие, топтались на месте, утопая в жидкой грязи. Тао приказал снять и выжать штаны и гимнастерки. На востоке прорезалась сквозь черную пелену заря.

– Вон там, за холмами, Чаньдин, – показал рукой Чжан. – А там вон видна дорога, по которой идут японцы. До Чаньдина отсюда итти не меньше трех-четырех часов.

Отдохнув немного, вернее, придя в себя, отряд продолжал свой поход. Вырвавшись из цепких объятий реки, бойцы уже не думали о ней. Они приближались к цели, к которой так яростно пробивались сквозь изнуряющий зной, потоки ливня и бушевавшую реку. Чжан от усталости еле передвигал ноги.

– Надо скорее пройти к холмам. Отец приказал мне проводить вас туда. Там можно очень хорошо спрятаться. Когда японцы пройдут мимо холмов, у них будет отрезана единственная дорога назад.

Тао привлек к себе Чжана и ласково провел ладонью по его щеке:

– Из тебя выйдет настоящий командир, Чжан. Ты смелый и выносливый юноша. Доведи нас до холмов, а там и отдохнешь.

Уже при свете начинавшегося дня отряд Тао добрался до холмов. Позднее к холмам прискакал Ван Шин с ординарцем. Чжан коротко рассказал ему, как он провел отряд. Ван Шин нахмурился, когда Чжан сказал про путь по реке: – Это очень опасно. Люди могли погибнуть, если бы обвалился берег. А его, наверное, подмыло.

– Я слышал шум обвала, но мы уже прошли то место, – успокоил его Чжан.

Ван Шин положил свою большую руку на голову Чжана и сказал, обращаясь к Тао:

– Видишь, товарищ командир, какого помощника вырастил!

– Мы заберем его с собой, отправим в военную школу.

Пока командиры разговаривали между собой, Чжан опустился на еще мокрую после дождя траву и, как только голова его коснулась земли, сразу уснул.

Отряд выставил охранение. Бойцам разрешили отдохнуть. Ван Шин сказал Тао, что японцы подойдут не раньше, чем часа через три. Пулеметчик Хань Фу повалился на траву, подвернул руку под голову и только хотел окунуться в сон, как товарищ его, Фын, толкнул его в бок:

– Ну, а теперь как ты думаешь, мальчишка знает дорогу?

– Еще бы не знать, такой паренек! – уже засыпая, ответил Хань Фу.

* * *

Чжан вскочил на ноги, когда солнце стояло уже высоко. Со стороны Чаньдина несся грохот разрывов и ураганный треск пулеметов. Возле Чжана на корточках сидел партизан. Чжан понял, что происходит, и обиженно сказал:

– Почему не разбудил, когда японцы пришли?

– Приказано было стеречь тебя, а не будить, – Дружелюбно ответил партизан. – На вот, командир Тао оставил тебе подарок.

Партизан протянул Чжану маленький маузер и кожаную сумочку с патронами. Чжан схватил подарок Тао обеими руками.

– Пошли, – сказал он.

И они побежали к холмам, в сторону Чаньдина.

Японский отряд прошел мимо холмов в боевом порядке: впереди грузовики с пулеметами, в середине пехота, позади грузовики с легкими орудиями. Партизаны укрылись в холмах, пропустили японцев вперед, к городу. Японская пехота, развернувшись, ринулась к Чаньдину. С грузовиков скатили орудия и открыли частый огонь по удобной, близкой и большой мишени – улицам, домам. Из города слабо отвечала одна пушка.

Орудия смолкли, и воздух наполнился дробным треском пулеметов. Японцы достигли уже города, когда внезапно на них обрушились с правого фланга партизаны. Японцы смешались было, но потом, быстро перестроившись, повели атаку сразу по двум направлениям: на город и на партизан. Хитрым маневром японцы вдруг оторвались от партизан, открыв их своим орудиям. Град картечи остановил, отогнал партизан. Они отступили обратно к холмам. Японцы, укрепив правый фланг завесой картечи, рванулись к городу с оглушительным воем:

– Банзай! Банзай! Банзай!

Они уже ворвались в город, когда неожиданно с тыла, со стороны дороги, по которой они пришли, на них навалился, уничтожив охранения, отряд Тао. Японские грузовики с легкой артиллерией сразу перешли в руки китайцев. И японская картечь, которая только что ошпарила партизан, хлестнула неистовым шквалом самих японцев.

Над долиной, взвизгнув, метнулась ракета: это был сигнал. Из города пошли в контратаку части гарнизона. Партизаны выскочили из-за холмов и шли широкой плотной стеной, добиваясь боя на правом фланге. Отряд Тао, отрезав пути к отступлению, гнал японцев на старые стены города и на партизан. Потеряв артиллерию, японцы попали в кольцо. Оно сужалось все больше и больше. Когда противники видели уже друг друга в лицо, китайцы бросились вперед. И повсюду на огромном поле – от холмов до стен города – завязался рукопашный бой.

Когда Чжан прибежал к месту боя, все уже было кончено. Оставшиеся в живых японцы убегали маленькими группами, преследуемые по пятам партизанами. Ван Шин подошел к Тао, зажимая тряпкой ладонь левой руки.

– Теперь можно и отдохнуть, – сказал он.

Тао, не отвечая, приказал своему адъютанту вызвать лекаря и промыть рану Ван Шина. Отдав это приказание, он ответил партизанскому командиру:

– Отдохнем после, надо собрать все оружие! Японцы теперь не скоро сюда сунутся. Урок хороший. Пленных, товарищ Ван Шин, отправьте своими силами в штаб дивизии. Я останусь здесь с отрядом дня на два на отдых. Бойцы его заслужили.

К беседующим подошел Чжан.

– У вас весьма достойный сын, товарищ Ван Шин, – сказал Тао.

– Я горжусь им, товарищ Тао, настолько, что скажу об этом словами наших мудрых стариков: «Для того чтобы сын был достоин своего отца, надо, чтобы отец был достоин своего сына».

Чжан слушал разговор командиров о себе и смущенно улыбался. Лично он не видел в своем поступке ничего особо выдающегося. Он сделал то, что на его месте сделал бы любой другой юноша, так же любящий свою родину, как и он, так же ненавидящий ее врагов, как ненавидит их он. Он скромно выполнил свой долг. И вместе с тем ему было приятно, что такой смелый и умный командир, как Тао, так хорошо отзывается о нем в беседе с его отцом, человеком строгим и решительным, командиром партизанского отряда, которого уважает все население провинции Шаньси. И еще ему было приятно, что отцу не пришлось краснеть за него перед Тао. Он не проявил слабости, выполняя важное поручение командующего.

В полдень, когда поле было очищено от трупов, когда грузовики, доверху нагруженные японским оружием, готовились въехать в Чаньдин, командир Тао приказал всем войскам построиться перед городскими стенами. Войска окружала огромная живая стена народа: люди пришли со всей округи. Командир Тао произнес горячую речь. Народ кричал в ответ на его слова:

– Ван-суй! Ван-суй!

Ликование народа по случаю победы над самураями было столь велико, что восторженные крики мешали командиру Тао продолжать свою речь. И когда, наконец, командир добился тишины, он сказал:

– В смертельной борьбе с японскими поработителями участвует весь наш народ: мужчины и женщины, старики и дети. Лучший пример тому – Чжан Шин, который сумел сквозь зной, мглу и бурю провести наш отряд на помощь населению города Чаньдина. Он исполнил свой долг, как мужественный и храбрый сын нашего народа… Товарищ Чжан Шин! – крикнул Тао.

Из рядов к командиру подошел красный от смущения Чжан. Сбоку на поясе у него висел маленький маузер в опрятной кобуре – подарок командира Тао.

– Товарищ Чжан Шин, по поручению командующего, выражаю вам благодарность за точное и образцовое выполнение ответственного поручения, данного вам командующим.

Народ подался вперед, чтобы лучше рассмотреть Чжана. Энтузиазм народа был так велик, что толпа чуть было не прорвала линию войск. Но войска, едва заметно подавшись вперед, вновь замерли на месте. Командир Тао подошел к Чжану и крепко пожал ему руку. Войска и народ дружно и радостно закричали:

– Ван-суй!

Чжан четко, по-военному повернулся и пошел на свое место к партизанскому отряду, где он стал рядом с отцом, Ван Шином.

Эпизоды

Лучше умереть в бою с врагом, чем быть его рабом.

Мальчик Цай

Это было в городе Нанкине.

По обеим сторонам Западной улицы, на протяжении двух кварталов, прижатые к стенам домов, стояли люди. Сюда согнали несколько тысяч человек. Узкий тротуар был отделен от мостовой высоким барьером – колючая проволока придерживалась кольями, глубоко вбитыми в землю.

Солнце село, но все кругом еще дышало зноем: накаленная земля отдавала свое тепло. Молчаливая толпа стояла неподвижно, тесно, изнывая от духоты. Никто не знал, зачем их согнали сюда.

Вдоль барьера с колючей проволокой ходили японские солдаты. Они угрожающе держали винтовки наперевес.

На перекрестке Западной и Торговой улиц несколько китайцев под охраной японских солдат строили широкий деревянный помост высотой в рост человека. Около помоста стояли японские офицеры. Они обмахивались широкими костяными веерами с длинными шелковыми тесемками. Солдаты подавали им холодную воду, и они пили ее, покрякивая от удовольствия.

Цая привязали к широкой доске.

Плотники закончили свою работу, помост был готов, когда в конце Западной улицы показался большой запыленный штабной автомобиль.

Он остановился перед кварталами, где за колючей проволокой тесно стояла толпа. Дверцы автомобиля с шумом распахнулись. На мостовую упал человек, вытолкнутый из автомобиля. Вслед за ним выпрыгнули солдаты, держа в руках винтовки с короткими и широкими штыками. Один из солдат кольнул штыком в спину лежащего на мостовой человека. Тот, передернувшись от боли, быстро поднялся – сперва на колени, потом на ноги. Он был в белых бумажных штанах и в такой же куртке с оторванным воротом. Встав на ноги, он мотнул головой назад, чтобы отбросить упавшие на глаза длинные черные гладкие волосы.

Это был худенький мальчик-подросток пятнадцати-шестнадцати лет. Подбородок у него был разбит в кровь, и грязные капли запекшейся крови густо покрывали его куртку и штаны. Солдаты стянули ему руки назад, за спину, крепко скрутив их веревкой. Мальчик побледнел от боли, стиснул зубы, на глазах его выступили слезы. Солдаты повели мальчика по мостовой, подталкивая в спину штыками.

Толпа в ужасе смотрела на эту процессию. Мальчика два раза провели мимо толпы, по одному разу с каждой стороны улицы. От ненависти к своим мучителям у него ярко блестели глаза, от страданий подкашивались ноги. Наконец его подвели к помосту, грубо подкинули кверху, но тело, скользнув по краю доски, не удержалось и упало обратно на землю.

Мальчик так стиснул зубы, что казалось, будто скулы его сведены судорогой. Офицеры прикрикнули на солдат. Мальчика подняли с земли и, высоко подняв в воздух его легкое тело, опять бросили на помост. Там уже стояли три солдата и один офицер. Они наклонились к мальчику, поставили его на ноги и привязали к широкой доске, вертикально прибитой к помосту.

Толпа, затаив дыхание, наблюдала за всеми этими приготовлениями. Она только немного подалась вперед, ближе к колючей проволоке. Офицер, стоявший на помосте, приложил к губам рупор и крикнул на ломаном китайском языке:

– Эй, китаецы, наша штаба пригласила гнать всех вас сюда, чтобы показать, как мы будем расстрелять маленьки антияпонски негодяй, котори утром кидайт на наша казарма антияпонски прокламаци для солдатов, а ночем бросайт бомба в окон наша главный штаба для генералов. Эй, китаецы, посмотрите, как мы его будем казним, и если вы не напугаетесь и будет так делайт, как этот антияпонски бандит, мы всех вас будем казним! Вот наша штаба просила объявлять вама это, для сведения.

Толпа беспокойно задвигалась, тихо зашумела.

Солдаты вскинули винтовки, направив их на толпу. Люди вздрогнули, отпрянув к стенам домов, и затихли. Мальчик смотрел с помоста на толпу спокойными глазами. Он высоко поднял голову, поворачивая ее то влево, то вправо.

В глубине толпы, почти у самой стены дома, какой-то старик вдруг испуганно зашептал:

– Да это же Цай, сын сапожника Чэна, что на Курином базаре живет. Какой тихий был паренек, а!

– Тише, тише ты, разошелся! – заворчали на него со всех сторон.

Старик умолк, обхватил свою голову обеими руками и, глухо застонав, прижался к стене.

На помосте прозвучала команда японского офицера; солдаты прицелились в голову мальчика. На бледном лице Цая скользнула улыбка, он подался грудью вперед, на веревки, и крикнул детским пронзительным голосом, озорным и смелым:

– Китайцы, не бойтесь – убивайте японцев!..

Офицер на помосте яростно взмахнул рукой. Треск выстрелов оборвал крик мальчика; голова его упала на грудь, колени согнулись, и он безжизненно повис на веревках, которыми был привязан к доске помоста…

Солдаты и офицеры разгоняли толпу, усердно рассыпая по спинам людей удары прикладами винтовок. Они очищали Западную и Торговую улицы Нанкина от китайцев…

Зловещая песня

В городе было тихо. Даже на базарной площади не слышно было обычного шума и сутолоки. Только нищие в рубищах, голодные и бесприютные, бродили по опустевшему базару в напрасных поисках пропитания. Некоторые из них, в изнеможении опустившись на землю, оставались лежать на ней неподвижно, словно мертвые.

В этом городке, полусожженном и полуразрушенном неприятельскими войсками, почти не осталось жителей. Они поспешно бежали отсюда, напуганные зверствами чужеземных войск, вторгшихся в страну.

Но все не могли бежать. Многим трудно было сразу пуститься с детьми и скарбом в неведомые скитания. Оставшиеся в городе не очень-то верили ужасным рассказам, намного опережавшим наступление вражеских войск. Война только еще начиналась, и им казалось, что она минует их город, как счастливо миновали его бедствия многих войн между местными милитаристами, возникавших часто, как весенние дожди.

Городок утопал в зелени на берегу реки, и жалко было покидать насиженные, привычные места, землю, возделанную упорным трудом многих поколений.

Уже через час после вступления японских войск большая часть города пылала ярким удушливым костром. Солдаты и офицеры шныряли из дома в дом, выволакивая на улицы молодых и старых, женщин и детей. Они хищно растаскивали добро, накопленное людьми за долгие годы тяжкого труда. Вопли и стоны наполняли улицы.

Повсюду на улицах лежали трупы безоружных, мирных и несколько наивных тружеников. И когда наконец, через два дня, опьяненных кровавыми оргиями самураев увели за реку, в бараки, сколоченные на скорую руку, в городе осталось всего лишь несколько десятков обессиленных голодом нищих и случайно уцелевших горожан. Улицы затихли, замерли.

Далеко из-за реки, с другого берега, в этот полусожженный, разграбленный, залитый кровью город иногда долетают воинственные песни. Они несутся из японского лагеря, из бараков. Их поют доблестные самураи:

 
Все преграды рушим мы стальным мечом.
По дороге побед все живое сожжем.
Миллионы варваров нам нипочем:
Самураи храбро рубятся с коварным врагом…
 

Эта зловещая песня долетает в тишину испепеленных пожаром руин еще недавно цветущего, полного трудовых шумов маленького китайского городка Пинло на берегу великой Янцзы. Она долетает сюда и гаснет в еще тлеющих остовах домишек.

В деревне

Японцы появились внезапно. Они окружили деревню со всех сторон.

Жители попрятались в своих фанзах ни живы ни мертвы. Они уже знали, что это значит, когда японская «императорская армия» захватывает китайские деревни. Они сидели в своих фанзах тихо, боясь шевельнуться, разговаривали едва слышным шопотом, затыкали кулаками рты плачущим детям.

Крестьяне думали, что чем меньше признаков жизни они будут подавать, тем скорее японцы уйдут дальше, не тронув их. Так думали эти простые люди, извечные труженики.

В деревне оставалась всего лишь половина ее жителей. Молодежь уже давно ушла в горы, откуда бесстрашно и неистово нападала на японских интервентов. В деревне остались старики, старухи, дети, женщины.

Сначала японцы вели себя мирно. Они расставляли повсюду караулы; возле самой околицы японский батальон разбил свой палаточный лагерь.

На деревенских улицах было пустынно и тихо, и только свиньи и поросята, изнывая от жары, с трудом, не поднимаясь с земли, переползали вдоль заборов вслед за уходящей прохладной тенью.

Вдруг по главной улице, поднимая тучи удушливой пыли, промчался, громыхая всеми своими частями, автомобиль. Он остановился на площади перед домом деревенского старосты, старика Ли Яна. Староста, как и все другие жители, спрятался в своей большой фанзе, в дальнем углу, на канах [44]44
  Каны – широкая лежанка, сложенная из кирпича, отапливаемая снизу таким образом, что жар проходит вдоль всей лежанки, занимающей иногда большую пасть фанзы.


[Закрыть].

Из автомобиля вышли японские офицеры. Маленький худенький человечек, на носу которого крепко сидело пенсне с цепочкой, заложенной за ухо, распоряжался спокойно и уверенно. По тону его голоса и повелительным движениям рук в нем сразу можно было признать командира японского батальона. Это был майор Сано.

К площади вскоре подошли два взвода солдат. Они быстро поставили две огромные палатки для командира и офицеров и несколько маленьких для рядовых. Майор Сано сказал что-то офицеру, следовавшему за ним по пятам.

Офицер подозвал унтера и с ухмылкой бросил ему:

– Надо быстро приготовить хороший обед для господина майора и офицеров. Разживитесь дичью, да быстрее.

Унтер взял с собой десяток солдат и ушел. Через несколько минут после его ухода на улицах и дворах зашумели, закудахтали куры, завизжали поросята. Куры взлетали высоко на заборы, но ничто не могло их спасти от неутомимых и ловких преследователей.

В фанзах было попрежнему тихо. Люди слышали шумную погоню солдат за живностью, им было жаль свое добро, но они молчали.

– Ну, что же, господа, до обеда можно заняться делом. Прежде всего для спокойствия и устрашения населения надо отобрать с десяток стариков – заложников, – повернулся майор Сано к офицерам, сидевшим в его палатке. – Взять их и предупредить остальных, чтобы выдали партизан. Если не выдадут – заложников расстрелять.

Деревня сразу словно пробудилась от глубокого сна, наполнилась криком и плачем. Солдаты ходили от фанзы к фанзе, легко вышибали двери и выволакивали на улицу стариков. Когда их набралось с десяток, заложников отвели за околицу, в японский лагерь.

Теперь уже повсюду стояли люди, фанзы не могли их больше защитить. И толпа деревенских жителей – старики, старухи, молодые женщины, дети – волновалась и становилась все шумнее.

– Они убьют наших!

– Надо что-то сделать.

– Надо послать делегацию к их главному начальнику, просить его, пусть помилует стариков.

Толпа охотно согласилась с этим предложением. Скоро у командирской палатки на площади появилась делегация крестьян. К ним вышел адъютант майора и на ломаном китайском языке спросил:

– Чего ваша хадити тут?

Делегаты низко поклонились ему. Они смотрели друг на друга, не решаясь заговорить. Наконец один из стариков промолвил:

– Мы просим главного начальника отпустить заложников: они мирные люди, очень старые.

Адъютант громко засмеялся, выругался по-японски, повернулся к солдатам и велел прогнать делегацию.

– Господа офицеры будут сейчас обедать у командира, а эти собаки мешают, – сказал он унтеру.

Толпа хмуро следила издали за всем, что происходило около палатки, и видела, как прогнали делегацию. Тогда староста Ли Ян упавшим голосом сказал:

– Надо пойти всем народом и просить за стариков.

– Да, надо пойти всем народом, – сказал один из стариков, глубоко вздохнув.

Все согласились.

И толпа двинулась к палаткам на площади. Люди шли, опустив низко головы, покрытые широкополыми соломенными крестьянскими шляпами. Эти шляпы были широки, как зонты, и защищали от солнца и дождя. Позади толпы тихо плелись напуганные дети.

У палатки командира все остановились. Было уже часа два дня, и солнце нещадно жгло все живое. В палатке шумно обедали офицеры. Полог палатки был открыт. К толпе вышел адъютант.

– Ваша опяйт приходить здесь! Чего нада? – крикнул он недовольно.

Тогда вперед вышел староста Ли Ян и сказал:

– Народ просит большого начальника помиловать заложников, отпустить стариков домой.

– Наша командира занята, обедайт. Стоить и ожидайт. Вот! – крикнул адъютант и полез обратно в палатку. Вдруг он решительно повернулся и визгливо закричал: – Все шляпка снимайт и ожидайт!

Крестьяне молча переглянулись и обнажили головы, подставляя их огненным лучам солнца. Мимо толпы в палатку проносили вкусно пахнущие кушанья. Палимая зноем, толпа тоскливо переминалась с ноги на ногу. Дети отползали в тень фанз и редких деревьев.

– Ведь они наше жрут! – облизывая почерневшие губы, сказал один из стариков.

– Пусть жрут, может добрее станут, – ответил ему другой.

– А если не станут добрее, так, может, подавятся нашим добром, – зло заметила старуха.

Время шло… Люди стояли с непокрытыми головами… В палатке все больше нарастал шум, визгливый хохот. Наконец выскочил адъютант и заорал на толпу:

– На колен, на колен! Наша командира приходит посмотрить. На колен!

Толпа замялась. Люди переглядывались, словно спрашивая друг друга, как поступить. Но никто не опускался на колени. Адъютант крикнул солдатам, и они придвинулись к толпе. Тогда староста Ли Ян, тяжело вздохнув, стал на колени.

– За хороших людей можно и постоять, – горестно шепнул он соседям.

Люди медленно, неохотно становились на колени, в пыль.

Когда из палатки вышел командир батальона майор Сано, вся толпа уже стояла на коленях с непокрытыми головами. Солнце жгло людей нестерпимо. По лицам стекали частые крупные капли пота. Над толпой повисла мутной серой пеленой пыль.

Майор остановился возле палатки, передвинул саблю вперед и оперся обеими руками на ее эфес. Он посмотрел на толпу, усмехнулся, поправил пенсне и поманил к себе пальцем адъютанта. Выслушав командира, адъютант отдал приказание стоявшим поодаль унтерам и повернулся к толпе.

– Наша командира сказала: пошел вона! Аитияпонски заложники будет расстрелять. Скорее пошел вона!

И он махнул унтерам рукой. Толпа, с трудом поняв слова адъютанта, изумленно ахнула и быстро поднялась с колен. Солдаты и унтеры навалились на крестьян, избивая всех прикладами винтовок, нанося удары штыками. От боли и гнева, от ужаса и обиды люди завыли. Они повернули назад и побежали.

Вслед за ними бежали озверевшие солдаты и упорно и бездумно калечили людей, падавших в дорожную пыль, в канавы. Дети истошно кричали, убегая к околице, путаясь под ногами взрослых.

Никто из крестьян не вернулся в свою фанзу. Недобитых людей выгнали за околицу, прогнали мимо японского лагеря в поле, послав вдогонку несколько ружейных залпов.

Возле палатки на деревенской площади все в той же позе стоял японский майор, самурай Сано. Опершись, как и прежде, на эфес сабли, он смотрел на это кровавое избиение спокойно и равнодушно. Его застывшее, как маска, лицо ничего не выражало. И только сытые глаза жадно сузились и блестели.

Огонь

На улицах Илани было темно, пустынно и тихо. Только со стороны Сунгари шел глухой шум растущего полноводья: дожди были частыми и обильными, и река грозилась выйти из берегов. У пристани стояла японская канонерка, дула ее орудий были направлены прямо на главную улицу города. После недавних событий, когда японские войска вторглись в город, многие жители его бежали в сопки. Японский гарнизон разместился в длинных деревянных бараках в центре города.

Была полночь. Небо, затянутое черным покровом облаков, было похоже на огромную бездонную пропасть, перевернутую над Иланыо. Японские часовые на окраинах города часто перекликались, зорко всматривались в тьму сопок и чутко прислушивались. Вокруг все безмолвствовало.

Изредка где-то далеко в сопках вдруг возникал тоскливый вой голодных собак, который то приближался к городу, то отдалялся, то пропадал совсем. Часовые судорожно сжимали в руках винтовки, напряженно прислушиваясь к вою: он страшил их и заставлял с еще большим напряжением ждать его снова. Часовые завидовали солдатам, спящим в бараках, за тремя рядами колючей проволоки.

Огни появились в сопках внезапно. Они засверкали сразу в нескольких местах, потом исчезли и вновь, точно раздуваемые гигантскими кузнечными мехами, ярко озарили сопки. Они были еще далеко, ио обеспокоенные часовые свистели, поднимая тревогу. Солдаты плохо знали покоряемую ими страну, не понимали, откуда и зачем появились огни, но уже отлично знали: то, что в сопках кажется далеким, через мгновенье может оказаться слишком близким.

И действительно, пока они поднимали тревогу, широкий огненный поток, колеблемый ветром и извивающийся, как змея, надвигался на город. Несколько часовых собрались вместе и дружным залпом стегнули по огню.

Поток все так же неуклонно приближался, быть может, даже быстрее, чем раньше. В окружающей темноте он казался солдатам чудовищем. И правда: до солдат доносилось зловещее шипение и сухой треск. Солдаты, не сговариваясь, покинули свои посты. Они, как одержимые, побежали к казармам, неистово крича по дороге.

Огненный поток вливался в город тремя ручьями: по Главной и двум прилегающим к ней улицам. С канонерки тяжело ухнуло сначала одно, потом другое орудие. Из казарм выбегали еще сонные люди, ложились у проволочной изгороди и беспорядочно стреляли из винтовок и пулеметов в огонь. Но он шел неуклонно, то слегка рассеиваясь, то снова сливаясь в грозно и быстро катящуюся лавину огня.

Японцы кинулись к пристани, в ужасе бросая оружие, скидывая амуницию, которую только что в спешке напялили на себя. На пристани в давке солдаты, забыв об уставе и дисциплине, отбрасывали и били офицеров, стремясь добраться до трапа канонерки. Огонь настигал их. Казалось, вот-вот он лизнет спины мечущихся по пристани людей.

Ничто не могло удержать солдат, успокоить их, побороть охвативший их страх. Огонь залил всю Главную улицу, от сопок до пристани.

В панике никто на канонерке не догадался отдать или обрубить металлические тросы, приковавшие ее к пристани. Канонерка вздрагивала и билась о сван; механики запускали машину все сильней и сильней. И когда на канонерке увидели, что потоки огня состоят из многих тысяч живых людей с пылающими смоляными факелами в руках, было уже поздно.

Люди бросали свои факелы вместе с гранатами через борт, на палубу, в сгрудившихся солдат; как муравьи, они упорно взбирались по трапу, рвались к своим заклятым врагам. Они стреляли в японцев в упор – Здесь не могло быть промаха.

С командирского мостика вдруг злобно застучали два пулемета. Они косили толпу, а с ней вместе своих и чужих. Но скоро замолкли и они. И долго после этой ночи, еще много месяцев, город Илань был в руках манчжурских партизан, и еще долго японцы боялись подступиться к нему.

Это был незабываемый урок, преподанный простым народом японским варварам.

Шанхайские апельсины

Девушка остановилась на углу оживленного перекрестка. С глубоким вздохом облегчения она опустила на тротуар большую корзину, в каких обычно окрестные крестьяне привозят в город фрукты или овощи. Корзина была громоздкой и непомерно тяжелой для этой хрупкой, худенькой девушки, еще подростка, не старше пятнадцати лет.

Цзи Лин, – так звали эту девушку, – оглянулась по сторонам.

С угла на угол перекрестка, по соседним улицам сновали прохожие. По мостовым катились, автомобили, автобусы, взапуски неслись рикши. На перекрестке было шумно: гудели автомобильные сирены, свистели и кричали полицейские. Прохожие шли быстро и настороженно. Они молчали. Еще недавно этот город принадлежал китайцам, теперь в нем обосновались японцы: повсюду были видны их войска, полиция, шпионы. Власть в городе принадлежала им, по в городе жили миллионы китайцев, и поэтому, куда бы Цзи Лин ни посмотрела, она видела японские военные патрули и японских джентльменов в зеленоватых шляпах и с наглыми глазами шпионов.

Кровь ударила в лицо Цзи Лин, когда она увидела, что один из подобных типов приближается к ней. Она быстро наклонилась над корзиной, отдернула тряпичное покрывало. Человек в зеленой шляпе поравнялся с Цзи Лин, подозрительно покосился на корзину и прошел мимо.

Цзи Лин подровняла сбившиеся в горку маленькие бледные шанхайские апельсины и опять набросила на них покрывало. Ей оставалось сделать всего несколько шагов, чтобы дойти до громадного, многоэтажного универмага «Вингон», куда она направлялась.

Цзи Лин благополучно вошла в универмаг, подошла к лифту. Кабина умчалась наверх, и она, опустив корзину на пол, стала ждать ее возвращения. Девушка с любопытством оглядывала первый этаж магазина, нескольких англичан и американцев, которые, скучая, рассматривали полки с товарами. И здесь было много японцев; они важно разгуливали вдоль стоек, презрительно, по-хозяйски покрикивая на китайцев-приказчиков.

Кабина лифта опустилась вниз, дверцы распахнулись, и мальчик-лифтер вышел наружу. Увидев Цзи Лин, он жестом пригласил ее в кабину и ловко подхватил корзину.

Дверцы лифта захлопнулись перед самым носом японца в военной форме. Кабина медленно поползла вверх.

– В ресторане на крыше много японцев. Но ты не бойся, проходи прямо к балюстраде и опрокинь ее вниз. – Бой кивнул головой на корзину. – И сейчас же беги к лифту, я буду ждать тебя.

– Спасибо, Чэн. Я так и сделаю. Мне будет только трудно поднять ее на балюстраду.

– Знаешь что, давай я сделаю это! Хорошо?

– Нет, Чэн, не надо. Я сама вызвалась и сама сделаю все, что надо. Ты понадобишься для другого дела.

– Ну, как хочешь, – сочувственно сказал Чэн. – Сейчас самое время. Все спешат с работы, и на улицах будет уйма народу. В ресторане кутят японские офицеры – они сидят там с утра.