Текст книги "Гнев"

Автор книги: Александр Хамадан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Александр Хамадан
Гнев

Рисунки Р. Гершаник

В сопках

Самолеты появились внезапно.

Узкие улицы маленького города, разбросанного на берегу реки, наполнялись людьми. Мужчины на бегу затягивали кушаки, женщины с мертвенно бледными лицами испуганно выглядывали из-за заборов.

Стояло раннее сентябрьское утро. Начиналась золотая манчжурская осень. От реки шел глухой и грозный шум стремительного половодья; старики предсказывали большое наводнение. Над отливавшими желтизной сопками курился прозрачный, едва уловимый светлый дымок.

…Японские бомбардировщики кружили над городом. Один самолет быстро снижался. Подняв головы, тысячи людей – старики, женщины и дети – безмолвно следили за каждым движением самолета. Совсем низко над базарной площадью бомбардировщик замер на мгновение, недвижно распластавшись в воздухе. Отчетливо щелкнули механизмы. От самолета отделились два больших предмета, похожих на свертки…

Бомбы взорвались почти одновременно. Толпа замолкла, словно захлебнулась в клубах черного дыма и горячего воздуха. Затем неистовый вой разорвал безмолвие площади. Десятки людей корчились на земле. Обезумевшие матери метались по площади, разыскивая своих детей. Толпа, хлынувшая в узкие улицы, устремилась к сопкам.

Сделав несколько кругов, бомбардировщики опять пошли на снижение. Теперь бомбы падали беспрерывно, одна за другой. Город запылал сразу в нескольких местах. Сухой треск разрывов наполнял воздух. Бреющим полетом проносились самолеты. Летчики расстреливали женщин и детей из пулеметов. Стреляли почти в упор – в спины, головы, шеи.

Головной бомбардировщик опять делал круги над базарной площадью. Оставляя в пыли кровавые следы, люди ползли к подворотням домов, под защиту хрупких глиняных заборов. Молодая женщина, с лицом, искаженным от ужаса и боли, передвигалась на четвереньках. Останавливаясь, она прижимала руки к животу, становилась на колени и падала, дико вопя. Наконец, прижавшись к большому камню на площади, женщина затихла.

Снизившись, самолет сбросил на площадь последнюю бомбу. Пыль, поднятая разрывом, оседая, покрывала трупы серым саваном. Самолет уходил к сопкам.

* * *

Чжао Шан-чжи лежал на гребне сопки и следил за полетом японских бомбардировщиков. Они приближались. Из горящего города к холмам тянулся густой черный дым. Возле Чжао Шан-чжи стоял новенький пулемет. Чжао сам, своими руками, захватил его у японского отряда в бою под Суйбинем. В заботливых руках Чжао этот вражеский пулемет стал послушным и точным.

У Чжао обезображенное, но мягкое и приветливое лицо. Глубокие шрамы бороздят щеки, лоб, подбородок. Чжао смотрит только одним маленьким умным смеющимся глазом. Другой глаз он потерял в бою. Чжао спокоен. Разведчик, вползший на гребень сопки, быстро рассказывает ему: город почти весь сожжен, сотни женщин, детей и стариков убиты японскими захватчиками. У молодого разведчика по щекам текут слезы.

– Боишься? – спрашивает его Чжао Шан-чжи.

– Нет, не боюсь. Моя мать, мой отец, сестренка, братишка– вся семья моя погибла. Там, где стоял наш дом, теперь черная земля. В золе лежат обугленные тела. Нельзя никого узнать.

Чжао крепко пожимает руку разведчику.

– Крепись, – тихо говорит он ему. – Народ никогда не забудет их кровавых преступлений. Народ отомстит За твою семью, за твоих товарищей, за всех нас. Японцы разрушают наши города, истребляют население, чтобы легче было покорить нашу страну, запугать наш народ, превратить нас в своих рабов.

Чжао помолчал немного и тихо сказал:

– Нужно бороться до последнего вздоха. Если уничтожат наш отряд, на смену нам встанет второй, и третий, и четвертый, – будет драться вся страна. Весь народ поднялся на борьбу. Никто не щадит своей жизни, никто не хочет быть рабом.

Разведчик, сжав губы, внимательно слушает Чжао Шан-чжи, своего командира. Он крепко держит рукой винтовку и яростно хмурит тонкие брови.

– Чжао, я не боюсь ничего, ты ведь знаешь меня не первый день. Приказывай, и я выполню все, что надо.

Самолеты близко, они, как громадные птицы, кружат над сопками. И только головной бомбардировщик, как бы недвижно застыв в небе, парит высоко над сопкой. На гребне ее, закрывшись зелеными ветками кустарника, лежит со своим пулеметом Чжао Шан-чжи. Он лежит на спине, стиснув зубы, и с трудом устанавливает пулемет у себя на груди и животе. Чжао Шан-чжи сгибает ноги и укладывает на тесно сжатые колени дуло пулемета. Ему очень неудобно и трудно управиться с пулеметом, который прижимает его ноги к земле. Чжао поворачивает голову и кричит в кустарник:

– Ли!

На гребень сопки выползает зеленый куст. Чжао сам обучал своих бойцов маскировке. Ли, скорчившись, опускается коленями и руками на землю. Ноги Чжао ложатся на спину Ли. Он помогает своему командиру держать пулемет на весу, дулом в небо. Самолет, снижаясь, делает круг, как хищная птица высматривая добычу.

Чжао на глаз определяет расстояние.

– Ближе, ближе! Хорошо! – бормочет он едва слышно.

Дуло пулемета упорно следует за японским самолетом.

Чжао открывает огонь. Пули бьют по крыльям. Бомбардировщик дернулся и начал быстро набирать высоту, уходя в сторону. Чжао, не отрывая глаз от самолета, ведет непрерывный огонь. Он улыбается. Самолет качнулся раз, другой, вошел в пике и тяжело рухнул на землю.

Тишина. Ли ничего не видит. Он спрашивает Чжао:

– Почему не стреляешь?

Ли не слышит ответа Чжао: страшный взрыв потрясает воздух и землю. Далеко по сопкам разлетелись части японского бомбардировщика. К месту взрыва устремились другие японские самолеты. Партизаны попрежнему лежат неподвижно, скрытые зелеными ветками кустарника. Японские самолеты снижаются, обследуют место падения своего вожака, долго кружат.

Один летчик заметил что-то подозрительное возле сопки, на которой лежат Чжао и Ли. Самолет проносится низко-низко над ними. Грохот мотора заглушил треск пулемета. Самолет задрал нос кверху, качнулся, задел хвостом кустарник, упал на гребень сопки. Медленно разламываясь, он сползает вниз.

Обессиленный, Чжао осторожно стянул со своего живота пулемет. Ли лег рядом с командиром и взглянул в небо. Три самолета летели к сопкам. Над сопками они перешли в бреющий полет, обстреливая партизан из пулеметов. Неподвижный кустарник внезапно ожил: сотни партизан появились в сопках. Самолеты, встреченные огнем, повернули к реке и исчезли в клубившемся дыму пожарища.

* * *

Сумерки медленно наплывали на сопки. Партизанский отряд шел по едва уловимым тропкам, покидая свое убежище. Вместе с ним уходили и жители сожженного города. Отряд Чжао Шан-чжи увеличился вдвое. Люди двигались молча, низко опустив головы. Сотни бойцов потеряли сегодня своих отцов, матерей, жен и детей. Отряд провожали старики и старухи.

Партизаны шли не оглядываясь, крепко сжимая винтовки.

Партизаны уходили в большой поход.

* * *

Крестьянин упорно отказывался отвечать на вопросы остановивших его партизан. Он твердил одно:

– Я хочу видеть партизанского командира Чжао Шан-чжи.

Измученный бессонными ночами, командир отряда спал. Партизанам не хотелось будить его. Крестьянин настаивал:

– Он знает меня. Чжао сам просил предупредить его…

Чжао Шан-чжи внимательно выслушал взволнованную речь крестьянина.

– Хорошо, мы придем, – сказал он. – Но смотри, чтобы никто об этом не узнал.

Поздней ночью вышел из сопок небольшой отряд – человек тридцать.

Впереди, прислушиваясь к шорохам, идут Чжао и Ли. Все партизаны одеты в японскую военную форму. Чжао натянул на себя мундир недавно захваченного японского подполковника.

Недалеко деревня. В ней заночевал японский отряд, сопровождавший грузовики с оружием и боеприпасами для японских резервистов, поселившихся на лучших землях, отнятых у манчжурских крестьян. Вместе с оружием к резервистам направляется группа офицеров.

Возле деревни партизан окликнул японский часовой:

– Стой! Кто идет?

Чжао не остановился. Часовой вскинул винтовку к плечу. Из-за сопок выплыла сияющая луна. У самого дула часовой увидел японского офицера. Бормоча извинения, солдат вытянулся в струнку и козырнул. Потом он грузно опустился на корточки, выронив из рук винтовку…

Палатки японского отряда стояли на деревенской площади, в центре поставленных четырехугольником грузовиков.

Вторым ударом Ли предупредил окрик другого часового. Путь был открыт. Спящих солдат и офицеров, обезоружив, быстро связали.

…Уже занималась заря. Чжао Шан-чжи осмотрел содержимое ящиков и тюков, находившихся на грузовиках. Улыбка радости не сходила с его губ. Оружия оказалось достаточно, для того чтобы создать новый партизанский отряд.

Ли переругивался с одним из японских офицеров. Офицер говорил по-китайски и грозил изжарить партизан живьем, если они не отпустят офицеров.

– На что вы мне нужны! – посмеиваясь, отвечал ему Ли. – Вот если Чжао Шан-чжи прикажет, я отпущу всех.

– Чжао Шан-чжи? – лицо офицера стало мертвенно бледным.

Он уже слышал об этом партизанском вожаке, знал о грозной славе и удаче, которые сопутствовали Чжао в его бесстрашных походах.

Разговор оборвался.

Резкие звуки автомобильных сирен сзывали на площадь деревенских жителей. Одновременно в деревню вступал весь партизанский отряд. На площади Чжао Шан-чжи назначил всенародный суд над хищными чужеземными захватчиками – японскими самураями.

* * *

В декабре начались жестокие манчжурские морозы. Третья антияпонская народная партизанская армия Чжао Шан-чжи отступала под натиском двух японских дивизий. Генералы Иватосу и Накамура вели широкое комбинированное наступление против партизан на участке в несколько десятков километров. Японцы охватывали партизан слева и справа одновременно. В этом наступлении участвовали танки, самолеты и броневики.

Преследуемые японцами, полураздетые, полуголодные партизаны неустанно двигались вперед днем и ночью. Многие, обессилев, падали на землю и навсегда оставались в сопках. Стаи волков и одичавших собак рыскали по следам партизанской армии.

Чжао Шан-чжи упорно вел за собой партизан. Он отчетливо понимал цель наступления японских дивизий: загнать партизанскую армию в мешок и истребить ее. Этому плану Чжао противопоставил свой, разработанный им вместе с командирами партизанских отрядов. Отступая, он завлекал японцев в глубь сопок, стремясь оторвать их от баз снабжения и заставить японские дивизии разбиться на части.

Японцы гнали партизан в сопки, действуя пока сообразно с планами Чжао – заходя в далекие от японских баз районы. Но наступление они вели попрежнему – крупными частями войск. Партизанскую армию загоняли в ловушку – в кольцо японских дивизий.

– Братья командиры! – начал Чжао...

Измученный и истощенный, Чжао лежал возле весело потрескивающего костра. Ли, придвинувшись к нему, тихо рассказывал:

– Чжао, до меня дошел слух, что Байлун задумал перейти к японцам.

Чжао стиснул зубы.

– Не верю! – резко ответил он.

– Хорошо, если бы я с товарищами ошибался! – промолвил Ли. – Сегодня ночью Байлун хочет уйти от нас со своим отрядом.

Чжао Шан-чжи вскочил на ноги.

– Ли, – решительно бросил он своему помощнику, – созывай всех командиров ко мне!

Байлун, командир двухтысячного партизанского отряда, бывший полковник генеральских войск, вышел из хунхузов. Байлун всегда был не в ладах с дисциплиной. Продолжительное наступление японских войск надломило Байлуна, и когда в его отряде появился японский лазутчик, он не расстрелял его, а втайне от своих бойцов-партизан принял условия капитуляции. Байлун предавал свой народ, свою страну.

Командиры собрались быстро. Байлун пришел последним.

– Братья командиры! – начал Чжао свою стремительную, горячую речь. – Хотите ли вы сделаться вечными рабами Японии, или будете с оружием в руках добиваться свободы для своего народа и для своей страны как боевые национальные герои? Братья! На наших глазах враг терзает нашу землю, наш народ. Наша родина гибнет по воле японских грабителей. Мы ведем с ними неустанную борьбу не на жизнь, а на смерть. Старая пословица, братья командиры, гласит: за процветание или гибель государства отвечают все и каждый в отдельности. И тем более бойцы и командиры антияпонской народной армии.

– Верно, верно! – в один голос подтвердили командиры.

И только один Байлун сидел молча, закусив губы.

– Братья командиры! – продолжал Чжао Шан-чжи. – Среди нас сидит предатель, капитулировавший перед врагами нашего народа. Этот предатель должен сегодня ночью…

Байлун вскочил на ноги и выстрелил в Чжао. Но он промахнулся. Раздался второй выстрел – предатель упал на снег. Ли держал в руке маузер. Байлун был еще жив. К костру устремились партизаны.

Весть о предательстве мгновенно облетела весь партизанский лагерь. И никто не пожалел Байлуна. Он умирал возле костра, покинутый всеми и презираемый. Это был конец, достойный человека, предавшего свою родину. Партизаны теснее сплотились вокруг своего испытанного в суровых боях вожака – Чжао Шан-чжи.

* * *

Японцы продолжали стремительно наступать. У партизан вышло все продовольствие. Последние два дня партизаны по пути охотились на волков и диких собак, но учуявшие беду животные держались теперь на значительном расстоянии от изголодавшейся армии.

Всю ночь Чжао совещался с командирами отрядов. Разведчики донесли, что в лоб партизанам движется обходная вражеская колонна. Партизанская армия попала в мешок. Выхода не было. Чжао приказал остановить армию. Голодные и утомленные бойцы опустились на корточки. Спина к спине и плечо к плечу, согревая друг друга дыханием, сидели в сопках бойцы легендарной партизанской армии Чжао Шан-чжи – мужественного героя китайского народа.

…Со стороны реки появились японские танки. Как хищные звери, цеплялись они за ледяной покров сопок, соскальзывали и вновь поднимались. За танками шла пехота. Танки стремились захватить высоты на сопках. Саперы, облегчая танкам восхождение, подрубали ледяную корку, оставляя за собой корявые ямки – ступени. Пехота открыла огонь. Партизаны не отвечали, сберегая патроны. Постепенно вступала в действие легкая танковая артиллерия. Партизаны переменили позиции и смело продвинулись вперед.

Танки потеряли свое позиционное преимущество и начали штурмовать другую цепь сопок. Японская пехота залегла возле танков, стреляла вяло. Тридцатиградусный мороз приковал ее к земле, лишил боеспособности. Солдаты плакали от пронизывающего, ледяного ветра. Ватные штаны, теплые наколенники, собачьи тулупы – ничто не согревало их. Они неохотно меняли позиции, с трудом переползая с места на место.

Чжао Шан-чжи понял неизмеримое преимущество, которым обладает его армия: партизаны выросли в этих краях и свыклись с жестокими ветрами и морозами.

Приказ Чжао всколыхнул партизан: по сигналу – взрыв бомбы – ринуться вперед на танки, на японскую пехоту, перескочить реку.

Вслед за разрывом бомбы тысячи партизан рванулись в атаку.

Японская пехота быстро откатывалась. Танки открыли по партизанам ураганный огонь. Люди падали перед танками, сеявшими смерть. Но остановить отчаявшихся, обезумевших людей было невозможно. Они подходили вплотную, стреляли в щели танков, забрасывали их гранатами. Один танк, скатившись с сопки, обрушился на другой, опрокинул его и придавил.

Вскоре партизаны нагнали японскую пехоту и смяли ее. Пролитая кровь замерзала. Лед покрылся кровавой коркой. Партизаны кололи офицеров штыками, теснили японскую пехоту к сопкам другого берега.

Чжао Шан-чжи шел впереди. Первые партизанские ряды уже выходили на другой берег, когда навстречу им Застрекотали пулеметы японского заслона. Чжао Шан-чжи упал, сраженный пулей в плечо. Он вскочил и, разъяренный, прокричал:

– Братья, вперед!

Партизаны, собрав последние силы, обрушились на японцев. Они дрались за свободу своей страны, своего народа, они могли погибнуть, но должны были победить!

Прорвав кольцо японских войск, они ушли в сопки победителями.

Ко льду реки примерзали тела сраженных японцев…

* * *

Весна. Вскрылись реки. Далеко в сопках, у большого костра, сидит Чжао Шан-чжи с командирами партизанских отрядов. Зажили раны. Партизанский главком вновь со своими бойцами. Третья антияпонская народная армия Манчжурии собирается в новый поход.

Партизаны

День угасал. Солнце уходило за сопки, и косые тени падали на землю. От реки и леса, окаймлявшего левый берег, тянуло мягкой прохладой. Отряд полковника Сонобэ преследовал отступавших партизан. Рассыпавшись цепью, солдаты шли коротким, быстрым шагом. За ними катились станковые пулеметы. Пулеметчики тащили их на длинных кожаных ремнях. Люди шли с опущенными головами, равнодушные, словно их не волновала близость неуловимого противника. Тонкие жесткие ленты ремней жгли плечи. Пулеметчики время от времени останавливались, глубоко и порывисто дыша. Цепь продолжала двигаться вперед.

Начальник пулеметной команды хрипло говорил:

– Вперед! Скорее вперед!

И пулеметчики, повинуясь, бежали за цепью, прыгая с кочки на кочку. Вскоре цепь остановилась. Недалеко, в нескольких сотнях шагов, залег противник. Тихая команда:

– Ложись!

Капитан Ягуци внимательно осматривал местность, пытаясь определить численность противника. Он передал свой бинокль поручику Накамура. Ягуци поднял руку к близоруким глазам, посмотрел на часы и сказал:

– Надо торопиться, иначе стемнеет, и они уйдут в сопки. Поручик, нужно отрезать им путь. Идите на левый фланг и гоните их в мою сторону. Я заставлю их отступить к лесу, а там они встретятся с отрядом полковника.

Поручик поправил пенсне и растерянно взглянул в лицо капитану. Он хотел что-то сказать, но промолчал. Тишину изредка нарушали выстрелы. Меткий огонь партизан заставил и капитана Ягуци опуститься на корточки.

Поручик Накамура слыл в полку доблестным офицером. Появляясь в городе, он выпячивал щуплую, узкую грудь, небрежно, двумя пальцами, придерживая эфес волочащейся по земле сабли. Полный величественного презрения, он всегда смотрел поверх голов прохожих. Солдаты в полку посмеивались за его спиной и дали ему обидное прозвище: «Худосочная цапля».

Слушая приказ командира, Накамура ругал себя за то, что не придумал во-время предлога для отлучки. А теперь нужно торчать здесь, под дулами партизанских ружей! Поручику стало жарко, потом холодно и опять жарко. «Идите на левый фланг и гоните их в мою сторону…» доносились до него, будто издалека, последние слова командира.

– Господин поручик, поторопитесь выполнить мой приказ! – громко произнес капитан Ягуци.

Накамура, сидя на корточках, козырнул командиру, повторил приказание и пошел на левый фланг. Чувствуя на себе взгляды начальника и солдат, он шел прямо, напряженно, расправив узкие, худые плечи. Сабля, глухо звякая, отскакивала от земли и била его по ногам. Солдаты в цепи провожали поручика насмешливыми взглядами и вполголоса обменивались замечаниями по его адресу.

Тоскливо прозвучал одинокий выстрел. Пуля просвистела недалеко от поручика. Накамура упал на колени, боязливо оглянулся, потрогал голову, грудь и, убедившись, что жив и невредим, присел на корточки. Дрожащими руками поправив пенсне, он пополз дальше на четвереньках, ни разу не взглянув на солдат. А те, следя за ним, давились смехом, забывая об опасности.

На краю фланга Накамура встретил лейтенант Оцуки.

– Господин поручик, вы ранены? – взволнованно спросил он. – Не двигайтесь, я прикажу сейчас же перевязать вам рану.

Накамура поблагодарил и присел на корточки.

– Я не ранен. Лейтенант, поручаю вам вывести солдат вперед и отрезать этих бандитов от сопок. Быстрее гоните их на капитана Ягуци. Надо кончать до темноты. Э… э… пришлите сюда моего ординарца. Ну, идите.

Левый фланг отряда рванулся вперед и без единого выстрела занял новые позиции, отрезав партизан от сопок.

* * *

Партизаны редким огнем задерживали перебежки японских солдат. Не хватало патронов: на каждое ружье их было только пять-шесть штук. И на восемьдесят бойцов приходилось пятьдесят старых разнокалиберных ружей. Люди лежали безмолвно, следя за каждым движением японского отряда. Путь в сопки был отрезан. Но если бы этот путь даже был свободным, он привел бы к неминуемой гибели: открытое поле отделяло партизан от сопок. Японские пулеметы стерегли выжженную солнцем равнину.

Командир отряда, крестьянский парень Сун, укрылся за холмом и пристально, не мигая, смотрел на движение японской цепи. Кольцо сужалось.

Командир Сун и его бойцы уже второй день ничего не ели; за два дня им ни на секунду не удалось сомкнуть глаз. Ненависть к захватчикам сделала вчерашних крестьян бесстрашными и неутомимыми бойцами. Они не боялись смерти. Задерживая дыхание, они тщательно целились в головы японцев. Они стреляли только по верной мишени, экономя патроны.

Лицо Суна стало серым от усталости и напряжения. Он прекрасно понимал, что происходит. Японцы не оставили партизанам никаких лазеек. Открыта только одна дорога – через гладкое поле, в лес, к реке. Но и там японцы. Сун напряженно думал, у него быстро возникали планы. Но, трезво оценив обстановку, он убедился в их несбыточности. Сун вспомнил своего друга Чжао Шан-чжи, вожака народной армии. «Чжао нашел бы выход из положения!» подумал он.

– Нет, не нашел бы, – сам себе ответил Сун. – Единственный выход – смерть. Смерть, которая втридорога обойдется врагу. Уничтожить, истребить как можно больше врагов и с честью погибнуть! Умереть так, чтобы наша гибель подняла новые массы на борьбу с кровавыми поработителями!..

До партизан донеслась непонятная команда японского офицера. Японцы выкатили пулеметы и установили их перед своей цепью. Партизаны оживились. Так же экономно, так же тщательно, как и раньше, они начали обстреливать пулеметную прислугу.

Сун сполз с холма и приказал прекратить стрельбу. Партизаны замолкли.

– Братья! – заговорил он. – Враг окружил нас. И нам уже нет спасенья. У нас нет пулеметов и патронов. Смерть поймала и стережет нас. Братья! Мы окружены врагами, они не дадут нам пощады. Вся наша страна, вся Манчжурия, весь народ изнывает от японского гнета. Братья, сейчас мы погибнем. Бейтесь до последнего вздоха. Пусть погибнем, но им дорого обойдутся наши жизни. Братья! Я, ваш командир Сун, поведу вас в последнюю атаку.

Взгляд Суна загорелся непреклонной решимостью. Он замолк на мгновение и оглядел партизан. Они попрежнему лежали неподвижно и смотрели на Суна. Они слушали последний приказ своего боевого командира. На их лицах не было страха.

– Братья! – продолжал Сун. – И среди нас могут быть слабые, которые, быть может, думают, что японцы их пощадят. Позволим этим людям уйти. Мы не трусливы – партизаны не могут быть трусами. Но и среди смелых бывают люди, которые цепляются за жизнь. Японцы никого не щадят. Одни будут уничтожены раньше, другие позже. Народ никогда не забудет нас. Братья, слабые духом, оставьте нас до последней атаки!

Над холмом, за которым укрылись партизаны, засвистели пули. Партизаны лежали молча, не поднимая голов. Японцы выпустили еще одну пулеметную очередь. Седой партизан подполз к Суну и громко сказал:

– Среди нас нет предателей и трусов. Никто не уйдет отсюда. Братья, пусть командир ведет нас в последнюю атаку! Враги нас не пощадят, но и мы их не помилуем. Разве они пощадили моих сыновей, дочерей, старуху? Они сожгли деревню вместе о людьми…

Голос сорвался, старик закашлялся, посинел. Он схватил комок земли, положил его в рот и начал жевать, словно это была не жесткая, опаленная солнцем земля, а кусочек нежного мяса. Лицо его посветлело. Он стал на колени. Партизаны смотрели на старика, как зачарованные. Его ярость наполняла их сердца, зажигала кровь. Глаза старика были полны слез. Они катились по его худым серым щекам крупными прозрачными зернами. Он улыбался, широко раскрывая большой рот; на губах и языке темнела земля. Он плакал и смеялся, этот отчаянный боец, навеки потерявший свою семью, и товарищи по борьбе не сводили с него глаз. Старик вытянул худые длинные руки с огромными черными кулаками крестьянина. Он судорожно сжимал и разжимал пальцы, точно душил кого-то.

Партизаны заговорили сразу. Среди восьмидесяти не нашлось ни одного труса, ни одного предателя. Четырнадцатилетний мальчик Цин, смелый разведчик, сказал:

– Я не уйду ни за что!

Сун взглянул на Цина и вспомнил, как однажды отряд подобрал этого мальчика – оборванного, голодного – в деревне, сожженной японцами. Цин случайно спасся от расправы. Сун вспомнил и подвиг маленького Цина: он завел японский отряд к партизанам, в лагерь Чжао Шан-чжи.

* * *

Это было поздней весной. Японский карательный отряд, преследуя партизан, заблудился в сопках. Японцы нигде не находили выхода. На третий день бесплодных поисков они встретили грязного, исхудалого китайского мальчугана.

Офицер на ломаном китайском языке приказал ему вывести их на правильную дорогу, обещал ему много денег, одежду, пищу. И офицер обещал застрелить его, если он обманет японцев. Мальчик молча кивнул головой и повел карательный отряд за собой.

Он шел уверенно и спокойно, ел рисовые лепешки, которые ему дал офицер, и вел отряд по едва заметным тропкам. Сопки раскрывались перед ним, как перед волшебником. Наевшись, мальчик тихо запел. Он пел грустную китайскую песенку. Он пел все громче и громче. Офицеру послышался шелест в кустах, что-то молниеносно мелькнуло. Он запретил мальчику петь и настороженно оглядел холмы, уплывавшие в вечерние сумерки.

– Скоро ли ты выведешь нас на дорогу, маленький негодяй? – нетерпеливо спросил он мальчика.

– О! Скоро, очень скоро, большой начальник, – улыбаясь, ответил мальчик и повел отряд дальше в сопки.

Все совершилось внезапно…

Цин повел карательный отряд...

Партизаны обрушились на японцев, как стремительный горный поток. Японцы не успели даже сообразить, что произошло.

…Через час партизаны с песнями покидали место жаркой схватки. Тяжело нагруженные новым оружием и дорогими трофеями, возбужденные успехом, они уходили в глубь сопок, в свою родную стихию, знакомую им, как жизнь, как труд. Рядом с вожаком партизан, с неуловимым и бесстрашным Чжао Шан-чжи, шел мальчик Цин. Они шли обнявшись, словно отец с любимым сыном. Мальчик что-то оживленно рассказывал и смеялся…

Сун ласково посмотрел на мальчика, поманил его к сере и громко, чтобы слышал весь отряд, сказал:

– Ты один должен вырваться отсюда. Ты должен пробраться к Чжао Шан-чжи, рассказать ему все и привести его сюда. Пусть наша смерть будет отомщена. Когда мы бросимся на японцев, ползи в сопки. Во время боя они не заметят тебя.

Цин отрицательно покачал головой.

– Я хочу быть с вами до конца.

– Ты должен уйти! – закричал старик.

Все партизаны одобрили решение Суна. Мальчик нехотя подчинился и отполз на край холма.

Вновь застрекотали японские пулеметы, совсем близко, и, словно перекликаясь, застрочили другие, тоже японские. Сун вытащил маузер из деревянной кобуры. Седой партизан отбросил ненужное теперь ружье и вытащил из-за пояса самодельный крестьянский нож, длинный, широкий. Сун встал во весь рост, и за ним встали все партизаны. Пулеметы на мгновение смолкли. Японцы были уже не далее двадцати шагов. Сун скатился с холма, за ним рванулись партизаны. Пулеметы вновь застрекотали…

* * *

Поручик Накамура, укрывшись за маленьким холмиком, наблюдал за своим отрядом. Редкие выстрелы партизан не могли угрожать ему. Рядом лежал ординарец с большим полевым биноклем. Накамура изредка что-то бормотал.

– Как ты думаешь, мы ничем но рискуем? – спросил он вдруг.

– Самое удобное и безопасное место, господин поручик, – ответил ординарец.

Пулеметы замолкли. Перестали стрелять и партизаны.

Японские солдаты, два дня преследовавшие партизан, измученные, лежали на земле. В передовой цепочке было двенадцать солдат. Они залегли у самого холма, где были партизаны.

– Хорошо сейчас дома, в деревне! – тихо сказал один.

Правофланговый так же тихо ответил:

– Надоело здесь. Говорили, что будем иметь дело с армией, а ведь это всё простые крестьяне. Они ненавидят нас.

– Видал, где залег поручик? – спросил первый. – Там его и снарядами не достанешь. А нас подсунули к самой волчьей пасти.

– Кикуци, скажи-ка, если нас убьют здесь, родители получат пособие? – спросил один солдат другого.

– Дурак! Получат на поминки. Если бы ты был поручик, твоя семья получила бы неплохую пенсию, старики твои жили бы да поживали, да водку попивали. А родителям солдата дадут только на поминки, не больше.

Правофланговый чихнул и больше не поднимал головы. Кикуци злобно засмеялся и добавил:

– Полковник сказал как-то, что если всем солдатским семьям постоянно давать пособие, наша империя скоро станет нищей. Он еще сказал, что солдат сражается и умирает не за пособие для семьи, а за императора и за честь империи. Понимаешь? И не чихай, пожалуйста, лейтенант ползет.

Солдаты, уткнувшись в землю, замолкли.

– Почему не стреляете? – обратился лейтенант к правофланговому.

Тот закашлялся, покраснел и сказал:

– Не в кого стрелять, господин лейтенант. Они даже носа не показывают.

– Все равно, их надо запугать, чтобы сдались. Мы сейчас пойдем в атаку. Будьте настоящими солдатами императора, не позорьте наш полк. Вы меня знаете – застрелю, если отступите.

Лейтенант отправился обратно. Не успел оп проползти несколько шагов, как с холма, словно град камней, обрушились партизаны. В воздухе носились дикие вопли, стоны раненых, сухой треск пулеметов. Сун прыгнул на лейтенанта Оцуки, придавил его к земле и выстрелил ему в затылок. Оцуки вздрогнул и вытянулся, худой и длинный. Седой партизан упал на землю со вспоротым животом. В своих объятиях он держал унтера Ясима. Старик задушил его своими железными руками.

Партизаны не отступали. Даже раненные, они подползали к японцам, хватали их за ноги, валили на землю, Пушили, рвали одежду.

Японцы дрогнули под этим неистовым натиском и отступили, но сейчас же к ним подоспела помощь. В тыл партизанам ударил отряд капитана Ягуци. Рукопашный бой продолжался еще долго. Партизаны дрались исступленно, до последнего вздоха. У холма трупы японцев и китайцев валялись вместе.

Победа японцев была куплена дорого: у них погибло больше пятидесяти человек.

Поручик Накамура из-за своего прикрытия видел все. Ужас сковал его. Он вцепился в плечо ординарца и не выпускал его до конца схватки. Только увидев капитана Ягуци, суетившегося с револьвером в руке возле холма, Накамура выполз из своего убежища, незаметно приблизился и упал на тела убитых. Так он пролежал несколько минут, затем застонал, приподнялся и сел. Он застонал громче, ощупывая свою голову. Увидев поручика, Ягуци направился к нему.

Накамура встал и, пошатываясь, пошел навстречу капитану.

– И на этот раз невредим! – болезненно улыбаясь, сказал он.

– Поручик, вы были в самой гуще сражения, а ведь они дрались, как звери. Вас бережет само небо, если вы действительно невредимы.

Назад к карточке книги "Гнев"