Текст книги "Начала новой макроэкономической теории"

Автор книги: Александр Воин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

      При капитализме, на первый взгляд, кажется, что мораль не имеет отношения к экономике, к кризисам и к нынешнему в частности. Господствует мнение, что при капитализме движителем экономики является не мораль, не сознательная забота каждого об интересах общества в целом, а корыстный интерес каждого и капиталиста и рабочего. Одни гонятся за прибылью, другие за высокой заработной платой,  а в результате богатеет все общество. Каждый заботится о своем интересе, но интерес этот, в отличие от социализма, совпадает с интересом общества в целом. И в определенных ситуациях, в определенные периоды это действительно так. Но не всегда. Т. е. на самом деле полного совпадения интересов хозяйственных субъектов, будь-то капиталисты или рабочие, с интересами общества в целом нет никогда, принципиально, но есть периоды, когда это совпадение имеет место по большому счету, есть периоды, когда эти интересы совпадают более-менее, и есть, когда они расходятся далеко.

     И капиталистическую и социалистическую экономику можно представлять, как игру по определенным правилам. Только правила в каждом случае разные, типа в одном случае футбол, в другом шахматы. В каждую игру можно играть, соблюдая правила, и тогда побеждает тот, кто лучше играет, а общее дело выигрывает – уровень игры повышается. Но это обидно тем, кто хуже играет. И, поскольку стопроцентной моральности в обществе не бывает ни при какой принятой морали (чти, правилах игры), то всегда имеют место нарушения: подножки и незаметная игра рукой в футболе, незаметно украсть ладью или окуривать  противника вонючими сигарами в шахматах и т.п. Конечно, между играми есть разница – нарушать правила в одной игре легче, чем в другой (легче незаметно сыграть рукой в футболе, чем незаметно украсть ладью в шахматах). И в этом смысле, можно говорить о преимуществах одной игры перед другой. ( Хотя понятно, что сравнение можно проводить не только по этому критерию). Но, тем не менее, в любой игре есть принципиальная возможность нарушать правила и получать за счет этого индивидуальный выигрыш при проигрыше общего дела.

      При капитализме, вообще говоря, подчеркиваю, вообще говоря, т. е. при некоторых, будем считать, нормальных обстоятельствах, нарушать правила игры ее участникам с одной стороны труднее, чем при социализме, а с другой, у них для этого меньше мотивация. Рабочим тяжелее воровать у капиталиста, чем у социалистического директора, потому что в первом случае украденное принадлежит самому капиталисту и в силу личного интереса он бдит, чтобы не украли. А во втором случае, украденное принадлежит всему государству, которое не в состоянии уследить за всем своим имуществом. Далее, у капиталиста вообще нет резона воровать у самого себя и напрягается он ради собственного обогащения, а потому он в полную меру своих возможностей эффективен. А советский директор заботится не о подлинной эффективности своего предприятия, а о том, чтобы заправить арапа начальству видимостью оного. Не стану развивать далее это сравнение, поскольку, в общем, это все хорошо известно (хотя сегодня некоторые, кажется, начинают забывать об этом).

     Но нужно заметить, что и в нормальной ситуации нельзя сказать, что у капиталиста и его рабочих совсем нет мотивации и возможностей для нарушения правил игры в капитализм. Во-первых, и при капитализме есть государство, которое (предположительно) олицетворяет интерес общества в целом и предназначено заботиться о нем. И капиталисты, и рабочие имеют отношения не только друг с другом, но и с государством. И тут есть у упомянутых субъектов и интерес и возможность нарушать правила игры. Это – уклонение от выплаты налогов, коррупция и прочие экономические преступления. Нечестность возможна и  в отношениях между капиталистами  и капиталистов с рабочими. Но здесь правы апологеты рынка, утверждая, что рынок ограничивает нечестность такого рода. Действительно, отношения с партнерами выгоднее вести честно, иначе рано или поздно никто не захочет вести с тобой дел. А что касается надувательства рабочих с зарплатой, то при нормальной конкуренции это также не выгодно делать, они перейдут к тому, кто платит им лучше. Возможность и при капитализме нарушать правила игры снижает потенциальную эффективность капиталистической системы, но не в такой степени, как при социализме. Т. е. при капитализме эффективность экономики также зависит от морального состояния общества, от сознательного выполнения правил игры всеми игроками, но при нормальном состоянии зависит меньше, чем при социализме. Но все это – при нормальном состоянии.

     Не уточняя пока, что такое – нормальное состояние при капитализме, я хочу обратить внимание на то, что никакое общество не пребывает постоянно в одном и том же состоянии. Изменение, развитие, эволюция есть всеобщий закон природы, распространяющийся и на общество. И на капиталистическое он распространяется, может быть, больше, чем на другие формации.  Оно является наиболее динамичным и по сравнению с предыдущими формациями и с социализмом. В разных странах эволюция капитализма происходила и происходит по-разному и я не буду давать здесь ее обозрения во всем ее разнообразии по временам и странам. Это – не для этой статьи, вообще не для одной статьи и это задача историка, а не философа. Я воспользуюсь общей схемой, заимствованной у историка – философа Ю. Павленко. («История мировой цивилизации»). И изложу ее вкратце (и в моем понимании).

     В той части планеты, где впоследствии развился капитализм, жили независимые субъекты хозяйственной деятельности, крестьяне и ремесленники. Одни из них хозяйствовали успешно и богатели, другие разорялись. Первые начали нанимать последних в наемные работники и так развился капитализм. Вот этот самый начальный капитализм, когда существовала неограниченная свобода предпринимательства и стихийность рынка и конкуренция в наиболее чистом виде, я имел в виду, говоря о нормальных условиях игры в капитализм. Нормальность тут в том, что  в этой фазе интересы отдельных игроков – капиталистов, максимально (хотя все равно не абсолютно) совпадают с интересами всего общества. Но рано или поздно конкуренция приводит к тому, что, как ранее из независимых крестьян и ремесленников образовались капиталисты, так и теперь из среды капиталистов выкристаллизовываются монополисты.  Интересы монополистов при существовавших до их появления правилах капиталистической игры, т. е. при неограниченной свободе предпринимательства, далеко расходятся с интересами общества в целом. Это была главная причина кризисов соответствующего периода (периода, когда монополизм уже возник, но еще не были приняты антитрестовские законы). Она была устранена принятием антитрестовских законов, т. е. изменением правил игры. Этим удалось опять привести в соответствие интересы игроков капиталистической игры с интересами  общества в целом. Но до того как были приняты антитрестовские законы, монополист, не обремененный, подчеркну, моралью, в рамках прежних правил игры имел возможность вздувать как угодно цены на свою продукцию, грабя тем остальную часть общества и вредя обществу в целом. Это и позволило Марксу и его последователям говорить о монополизме, как о последней стадии, загнивании капитализма и т.д. При этом Марксу не пришло в голову, что если бы монополисты были моральны и не вздували цены на свой продукт сверх средней прибыльности, то все было бы нормально и не нужно было бы никакого социализма. Но Маркс не верил, и правильно не верил, в возможность абсолютной моральности монополистов. А вот в абсолютную моральность начальников при социализме он почему-то верил.

      Ошибся Маркс и, предполагая, что ситуацию с монополистами никак нельзя исправить, не свергая капитализм и не заменяя его социализмом. Ситуация таки была исправлена в рамках капитализма принятием антитрестовских законов, после чего капитализм продолжил свое успешное развитие и утер нос социализму. Но не правыми оказались и апологеты капитализма, полагавшие и провозглашавшие, что антитрестовские законы – окончательная поправка капитализма и дальше все пойдет гладко, если не к коммунизму, то к какой-нибудь омеге. Во всяком случае, кризисов уже впредь не будет. Кризисы, как мы знаем, продолжились и нынешний грозит превзойти все предыдущие.

     Причина этого в том, что и после принятия антитрестовских законов капитализм продолжил эволюционировать и интересы так называемых олигархов при существующих сегодня правилах игры (законах) опять сильно разошлись с интересами общества. Какие именно изменения произошли в капиталистическом обществе со времен принятия антитрестовских законов и в чем именно состоит сегодня расхождение интересов олигархов с интересами общества в целом, я описал в статье «Современная олигархия». Там же я наметил примерно, как нужно поправлять законодательство, чтобы интересы олигархов опять пришли в соответствие с интересами общества. И не только создавать законы, но и институции новые и не только в странах, но и мировые, поскольку в связи с глобализацией олигархия перешагнула национальные границы и одни только национальные законы и институции не могут ее сдерживать.

     Я утверждаю, что, если все это сделать, то ситуация поправится, экономика опять станет более эффективной и кризисы оттянутся на время. Но в отличие от авторов антитрестовских законов, я не утверждаю, что это устранит кризисы навсегда. Нет, эволюция общества продолжится, расхождение интересов отдельных групп с интересами общества в целом опять начнет возрастать и со временем опять потребуются изменения законодательные и институциональные. И если они не будут сделаны вовремя, то опять будет кризис.

     Мало того, чем дальше, тем меньше все эти поправки будут эффективными. Уже первая реконструкция капитализма с помощью антитрестовских законов и антимонопольных комитетов и прочих инстанций не вернула ему прежней первозданной эффективности, в смысле совпадения интересов всех игроков с интересами общества в целом. Не вернула, потому что не вернула рынок к его первозданной стихийности, к неограниченной свободе предпринимательства. Эти (и подобные им) законы расширили роль государства, капиталистического государства в регулировании экономики, умножили число бюрократов в управлении экономикой. Чем дальше, тем больше свободным предпринимателям, теперь уже «свободным» в кавычках, приходится согласовывать свои действия с чиновниками, получать от них всяческие разрешения: лицензии, квоты и т. д. И в некотором смысле правы те, кто утверждает, что капитализм смещается в сторону социализма. Причем, замечу я, он смещается в негативном плане, перенимая, прежде всего, недостатки социализма. Поскольку свобода предпринимательства, ограничивается чем дальше, тем больше, а природа человека остается той же, то растет мотивация к нарушению правил игры. И одновременно растет возможность их нарушения. Ибо, чем больше чиновников, тем больше взяток. В результате в таких странах, как Россия и Украина, не говоря уже про бывшие республики Средней Азии, честно вести бизнес просто невозможно, а крупные чиновники при сравнительно скромной зарплате живут богаче капиталистов. Но и отказаться от регулирования рыночной экономики тоже нельзя, т. к. опять возрастет расхождение интересов  тех или иных субъектов экономики с интересами общества в целом (как в случае с монополистами). Причем, чем дальше, тем больше и чаще придется вводить новые виды регулирования, создавая все больше возможностей и мотивации для нарушения правил игры.

     Получается своего рода эволюционная ловушка для человечества. Выход из нее я вижу только в укреплении морали общества. Как я сказал выше (и обосновал это в моей книге «Неорационализм», Иев, 1992), мораль не зависит от строя. Но можно ли на нее вообще как-то влиять? Достаточно беглого взгляда на историю, чтобы увидеть, что исторически мораль была не просто влияема, но в значительной степени определялась философскими и религиозными идеями, принимаемыми тем или иным обществом. Принятие христианской морали было одной из составляющих экономического успеха западного общества до недавних пор. А деморализация этого общества под влиянием философских идей фрейдизма и экзистенциализма способствовала и способствует нынешнему кризису. Аналогично конфуцианская мораль, корни которой до сих пор живы в китайском обществе, способствует экономическому успеху Китая сегодня.

      Но недостаточно и даже невозможно просто вернуться к христианской или конфуцианской морали. Дело в том, что никогда до их пор мораль не была сформулирована и обоснована, как рациональная научная теория. Это приводило к тому, что любая моральная концепция, будь то христианская, конфуцианская или какая другая, допускала разное толкование. В Христианстве, в частности, это привело к появлению огромного множества конфессий, каждая со своим пониманием Учения, отличным от других иногда до противоположности. А поскольку Бог один и истина едина, то возникает сомнение, дает ли истину хоть одна из этих конфессий. Кроме того, как я сказал, жизнь развивается и ставит перед обществом и отдельными личностями вопросы, на которые нет ответа в Библии или у Конфуция, потому что тогда, во времена Иисуса Христа и Конфуция, не было таких проблем. Не было тогда монополий и олигархов, финансовых пирамид, не стоял вопрос, рефинансировать или не рефинансировать проворовавшиеся или бездарные банки за счет бедных налогоплательщиков в ситуации когда, если их не рефинансировать, упадет экономика и т.д.  Тем более, не было вопросов: клонировать или не клонировать, разрешить или запретить ГМО и т.д. На эти вопросы невозможно получить однозначные и обоснованные ответы, исходя из Библии или Конфуция. Такие ответы можно извлекать только из моральной теории, выстроенной как рациональная наука, т. е. обоснованной по единому методу обоснования, выработанному самой рациональной наукой, но окончательно сформулированному мной («Единый метод обоснованиня научных теорий»,Алетейя, СПб, 2012 и др.). На основе этого подхода я построил теорию оптимальной морали («Неорационализм», Киев, 1992, часть 4) и показал, что она в основе своей совпадает с христианской моралью, но при этом позволяет извлекать из нее выводы, проектирующиеся на современную действительность. Кроме того, я применил единый метод обоснования к исследованию Учения Библии, что позволило дать однозначное и обоснованное толкование этого Учения. («От Моисея до постмодернизма. Движение идеи», часть 1, «От Моисея до Иисуса Христа», Киев, 1999, часть 2, «Христианство»). Если бы Отцы Церкви (церквей) были способны понять и принять этот подход, это привело б к долгожданному объединению христианских конфессий, которого, якобы так жаждут их руководители. В последнем, однако, я сильно сомневаюсь, т. к. лицемерна их вера в то, что Бог один и истина едина, и движет ими жажда единоличной власти, которую они утратят при объединении.

ОБ ЭВОЛЮЦИИ КРИЗИСОВ И ЭКОНОМИЧЕСКИХ МОДЕЛЯХ

                                                       13.2.09

      С чего начались экономические кризисы? Ведь не всегда ж на планете они были. Логично предположить, что если сегодняшний кризис сложнее предыдущих, то первые кризисы были самыми простыми и, рассматривая их, легче понять, в чем суть явления, именуемого экономический кризис.

На первый взгляд кажется, что кризисы появились лишь на этапе капитализма и то не сразу, а лишь, когда капитализм дозрел до перепроизводства. На самом деле экономические кризисы существовали задолго до появления капитализма, правда, в гораздо более простой форме, но это именно то, что я ищу. В этой простой форме они существуют и сейчас, и не только у примитивных племен, но и внутри капиталистического мира. Только в виду их малой значимости для общества ученые экономисты не обращают на них внимания. Ну, а мы обратим.

Кризисы начались тогда, когда человек перешел от собирательства и охоты к ведению самого примитивного хозяйства. Т. е. к производству потребляемого им продукта (вместо потребления только того, что давала ему сама природа). Тогда сразу возникла проблема воспроизводства, состоящая в том, что часть труда шла на производство продуктов потребления, а часть – на производство вещей, необходимых для возможности будущего производства: орудий труда, семян и т. п. Между этими двумя частями объективно существует необходимая или оптимальная пропорция, не всегда и не всем очевидная даже на самом примитивном уровне хозяйствования. И когда эта оптимальная пропорция нарушалась, возникал кризис. И в этом и есть основа всякого экономического кризиса. Только по мере того, как увеличивались объемы хозяйственной деятельности человека и усложнялись формы ее, труднее становилось определить, тем более, интуитивно нащупать этот оптимум, а последствия отклонения от него становились все более значительными. Напомню, что целью и причиной усложнения хозяйственной системы было получение все большего количества благ, при все меньших затратах труда, и эта цель достигалась. Но платой за это была все большая потеря устойчивости системы.

Но вернемся к указанному началу и рассмотрим, что тут – оптимум, и в чем суть кризиса при отклонении от него.

Во всяком производстве существует цикл. Ну, скажем, при производстве зерновых, для того чтобы, в конечном счете, собрать урожай, нужно сначала обработать землю, посеять, может еще какие-то работы произвести, и только потом, по прошествии соответствующего времени, собрать урожай. Каждый из этапов этого цикла требует не только затрат труда, но и затрат материального ресурса, ресурса, который сам по себе есть результат труда прошлого. Чтобы пахать, нужно иметь орудия труда, как минимум плуг, а в дальнейшем лошадь к нему, потом трактор. Чтобы сеять, нужен, как минимум посевной материал, а в дальнейшем и сеялка. Все эти вещи есть результат труда. В простейшем случае труда самого сеятеля, а в дальнейшем труда других производителей. Но в последнем случае для того, чтобы получить их, сеятель должен отдать взамен какую-то долю результатов своего предыдущего труда. Когда в конце цикла сеятель соберет урожай, то, для того чтобы вновь повторить успешно цикл производства, он не должен потребить все, что произвел, а должен часть зерна оставить на следующий посев, а часть на обмен на орудия труда, вместо изношенных и т. п. Если он не оставит зерна на посев или не потратит часть урожая на обеспечение себя достаточными орудиями труда на следующий цикл, то через год он будет в кризисе – у него не хватит продуктов потребления. Из этого примера видна и суть кризиса и суть вышеупомянутого оптимального соотношения. Правда, на этом первоначальном этапе оптимальное взаимоотношение частей труда, необходимого для обеспечения текущего потребления и для возможности обеспечения будущего потребления, настолько очевидна, что только дурак и нерадивый могли сильно отклониться от этого оптимума.

Но время шло, и хозяйственная система человечества непрерывно усложнялась, сначала медленно, а сегодня с головокружительной скоростью. Рассмотрим некоторые из наиболее важных этапов этой эволюции. (Поскольку я пишу статью, а не многопудовый труд, который вполне можно посвятить сему предмету, то, естественно, я дам лишь грубую схему ее. Впрочем, этого будет достаточно для поставленной мной цели).

В качестве очередного я хочу рассмотреть этап промышленного производства товаров с применением машин и наемного труда. Чем он отличается от первоначального, с точки зрения рассматриваемого оптимального соотношения и его определения? Индивидуальный производитель производит товары (продукты) в основном для своего и своей семьи потребления. И он точно знает, сколько ему нужно товаров для этого. Ту небольшая часть продукции, которая ему нужна для продажи (обмена), он может вычислить, пусть не абсолютно точно, но с высокой степенью точности и надежности, потому что хозяйственная эволюция на этом этапе идет медленно и цены, (обменные соотношения) достаточно стабильны.

 А при товарном производстве производитель производит основную часть продукции для продажи. Причем этот же вид товара производит не он один, есть конкуренты. Количество продукции, которую он может продать по предполагаемой цене, зависит от многих факторов и точному определению не поддается. Прежде всего, оно зависит от количества аналогичной продукции, которую произведут другие производители. А в ситуации абсолютно нерегулируемого рынка (ранний этап капитализма), отдельный производитель не знает, сколько произведут другие. Во-вторых, это зависит от цены, по которой другие выставят этот товар. Возможность продавать товар дешевле зависит от его себестоимости. Себестоимость зависит от технологического уровня производства. А технологический уровень зависит от объема инвестиций. Причем зависит отнюдь не простой, линейной зависимостью. В результате получается достаточно высокая неопределенность для индивидуального производителя, как с точки зрения того, сколько нужно произвести товара, так и с точки зрения пропорции между средствами на производство и на инвестиции для будущего производства. Как следствие, индивидуальные производители периодически терпят кризис, в частности, разоряются, но обществу в целом это, как правило, идет на пользу, потому что другие производители продолжают преуспевать, а производимый товар дешевеет. Но теперь появляется и возможность кризиса всего общества, кризиса перепроизводства, при котором весь произведенный товар либо вообще не может быть потреблен обществом, либо для того, чтобы спрос сравнялся с предложением, нужно настолько понизить цену товара, что этого не может выдержать ни один производитель его. Кризис проявляется в том, что предприятия перестают работать, рабочих увольняют, а поскольку они перестают получать зарплату, рынок сужается и от этого запустить по новой производство становится еще труднее.

Следует отметить еще такой момент в новой ситуации. Предприниматель – производитель, отстающий от своих конкурентов по части инвестиций, рискует проиграть им и разориться. А чрезмерное инвестирование приводит к такому изобилию товаров, которое общество не может потребить, т. е. к кризису. Это по очень грубой схеме. Если ее немного усложнить, приблизив к реальности, то бурный технический прогресс, связанный с инвестированием, ведет не обязательно к кризису, а, как вариант, к ненормальному искусственно раздутому потреблению. Последнее не есть кризис в узком смысле слова. Но оно ведет к искривлению нормальной природы человека и общества, к обездуховливанию его, а с другой стороны – к чрезмерному истощению природных ресурсов и загрязнению окружающей среды. Отдаленные последствия такого процесса могут быть хуже простого кризиса.

Если еще уточнить эту схему, то нужно отметить, что даже чрезмерный научно технический прогресс не является однозначно злом. Он же позволяет развивать экологически чистые технологии и освобождает (или в принципе может освобождать) время человека для нужд его духовного развития и совершенствования. Но опять же искусственно раздуваемое потребительство ведет к тому , что освобождающееся от необходимого труда время люди тратят не на духовное развитие, а на оскотинение.

На рассмотренном выше этапе эволюции появляется еще такое важное, относящееся к исследуемому предмету явление, как реклама. Возможность продать больше или меньше товара зависит не только от того, сколько аналогичного товара поставят на рынок конкуренты, и не только от его сравнительной с конкурентами себестоимости, но и от рекламы. Причем от рекламы зависит не только доля рынка, которую может захватить конкретный предприниматель, но и объем рынка по данному виду продукции в целом. Как известно, с помощью рекламы можно всучить холодильники эскимосам. Но насколько можно расширить рынок с помощь той или иной рекламы, трудно вычислить даже приблизительно. Кроме того, искусственно расширенный таким образом рынок может затем самым неожиданным образом сжаться (эскимосы сообразят, что их дурачат и холодильники им не нужны). Все это еще больше увеличивает неустойчивость системы, вероятность кризиса и его ожидаемый масштаб.

Еще нужно учесть, что инвестиции и научно технический прогресс, неограниченно увеличивая производительность труда при принципиально ограниченной потребности в конкретном товаре, с неизбежностью приводят к сокращению занятости в соответствующей области производства. Откуда возникает другое кризисное явление, именуемое безработица, усугубляющее к тому же проблему спроса. Правда, научно-технический прогресс приводит также к появлению принципиально новых товаров, неизвестных прежде, на которые возникает и новый спрос, а производство этих новых товаров способно поглотить часть высвободившейся рабочей силы. Таким образом, научно технический прогресс, нарушая, с одной стороны, баланс экономической системы, с другой стороны, сам же его восстанавливает. Но процессы нарушения и восстановления равновесия системы под влиянием научно технического прогресса не синхронизованы во времени и количественно. Так что свою долю дисбаланса в систему научно технический прогресс все-таки вносит, тем большую, чем быстрее он происходит.

Теперь прейдем к этапу развитой финансово кредитной системы и соответствующих отношений. Напомню, я строю грубую схему, необходимую мне для выяснения сути явления, именуемого кризис, а не пишу экономическую историю человечества. В действительности кредитные отношения и товарное производство развивались параллельно и взаимосвязано. Но с точки зрения изучения влияния их на устойчивость системы и на кризисы есть смысл рассматривать эти факторы порознь, как отдельные этапы. Да и чисто исторически рассмотрение таких этапов тоже правомочно, поскольку, начиная с какого-то момента роль финансово кредитных отношений в развитии экономики и в ее устойчивости – неустойчивости стала определяющей и это позволяет говорить о новом этапе. Так вот как же повлияли развитые кредитные отношения на экономику и ее устойчивость?

С одной стороны, они способствовали ускоренному развитию экономики, поскольку раньше, чтобы осуществить крупные инвестиции, человек должен был накопить соответствующую сумму денег, что отнимало много времени и не всегда, вообще, было возможно. Теперь человек мог взять эти деньги в кредит в банке или выпустить акции своего предприятия. С другой стороны, они усугубили неустойчивость экономики сразу по нескольким направлениям.

Сегодня банковская система – это кровеносная система экономики в целом и, как особенно хорошо показал последний кризис, ее паралич мгновенно становится параличом всей экономики. Раньше в экономике не было такого привелегированного сектора. Т. е. связь между секторами экономики существовала и существует, конечно, и помимо финансово кредитных отношений. Скажем, спад в строительстве неизбежно вызывает спад в производстве строительных материалов. Но это были связи между отдельными секторами экономики. Финансово же кредитный сектор связан со всеми остальными без исключения. И при такой исключительной роли этот сектор обладает повышенной, по сравнению с другими, неустойчивостью. Причины особой неустойчивости финансового сектора я описал в цикле статей "О цикличности кризисов", здесь повторю их вкратце (и с упрощением).

Сам по себе факт кредита несет риск его не возврата. Ну там, предприниматель взял кредит на предмет инвестиции, осуществил ее, но не получил ожидаемого результата и вернуть кредит не может. При этом страдает не только сам предприниматель, но и банк, а в случае особо большого кредита или большого количества невозвращенных кредитов страдают еще и вкладчики банка, т. к. банку нечем с ними рассчитываться. Если не возврат кредитов приобретает массовый характер, рушится банковская система, а с ней и экономика. На самом деле не требуется даже массового, в масштабе страны, невозврата. Достаточно, чтобы рухнуло два – три крупных банка и остальное доделают вкладчики, потерявшие доверие ко всей банковской системе. Опасаясь, что могут рухнуть и те банки, где они держат вклады, они начнут их срочно забирать и тем парализуют всю банковскую систему. Понятно, что в случае товарного производства без кредитной системы, риск неудачного инвестирования касается лишь каждого конкретного инвестора и не влияет на устойчивость экономики в целом. Эта дополнительная неустойчивость экономики, связанная с самим фактом кредитных отношений, усугубляется еще конкуренцией банков между собой в борьбе за кредиторов (на которых банки зарабатывают свою маржу). Эта конкуренция толкает их к снижению кредитной ставки и к ослаблению проверки кредиторов на надежность. Что ведет к увеличению рисков и ненадежности.

Другая линия, по которой финансово кредитная система увеличивает неустойчивость экономики, – это влияние ее на спрос, способность искусственно раздувать его. Люди берут кредиты не только для инвестиций, но и для потребления. Это увеличивает спрос и тем симулирует развитие экономики. И людям это удобно для приобретения квартир и т. п. Но кредиты надо возвращать. Теперь представим себе стационарную экономическую ситуацию. Нет роста производительности труда, роста зарплат и т. д. Выплачивая большой кредит, растянутый на годы, да еще с процентами и имея неизменную зарплату, человек должен существенно сократить потребление по сравнению с тем, какое было у него до взятия кредита. Правда, если человек зарабатывал больше, чем потреблял, и часть заработанного превращал в сбережения, скажем под ту же квартиру, а потом не захотел ждать годы, пока накопится вся сумма, и взял кредит, то он может как бы и не сокращать своего потребления. Но и это не совсем точно, так как кроме взятой в кредит суммы он должен выплачивать еще и проценты. И как минимум на величину этих процентов он должен все же сократить свое потребление. На самом деле потребление при таких больших покупках в кредит сокращается, как правило, несравненно больше, потому что большинство берет потребительские кредиты не в расчете на сохранение прежнего уровня потребления, а сознательно идя на уменьшение оного. Можно ведь питаться по ресторанам, а можно, во имя вожделенной квартиры, подтянуть поясок. Таким образом, распространение массивных потребительских кредитов, закладывает мину под будущий спрос, а, следовательно, готовит кризис. Наступление кризиса оттягивается, как правило, тем, что для погашения одних кредитов люди берут другие, раздувая тем классический пузырь, который рано или поздно все-таки лопается, и чем больше он успел надуться, тем мощнее получается кризис.