Текст книги "Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 - 1863."

Автор книги: Александр Тургенев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

VII.

В непродолжительном времени, по вступлении Екатеринославскаго кирасирскаго полка в Москву, прибыл и шеф полка, генерал от кавалерии, многих орденов кавалер, кн. Григорий Семенович Волконский, человек вспыльчивый, бешеный, надменный и безтолковый. Нельзя сказать о нем, что он был дурак, а суждение его во всем, обо всем было странное, уродливое. К несчастию Екатеринославскаго полка, князь хотел подражать фельдмаршалу Суворову, который написал императору в ответ: „букли—не пушки, косы—не штыки". Кн. Волконский не хотел носить косы и букли не носил и прогневал ослушанием государя.

Мне было приказано исполнять должность при князе адъютанта; его адъютанты, Лавданский и Осипов, где-то остались и медлили прибыть в Москву. Если мне Бог благословит еще 73 года жить, я не забуду ни княжеских проказ, ни тех оскорблений, которым я был со стороны его сиятелъства подвержен.

В марте (1797) прибыл государь и все императорское семейство в Москву.

Предварительно торжественнаго в город въезда, император и двор его величества пребывали в так называемом подъезжем Петровском дворце, в 5-ти верстах от города, из заставы по дороге в Тверь и Петербург.

На другой день по прибытии его величества, было повелено всему генералитету, сенату и всем имеющим право приезда ко двору явиться, в 6 часов пополудни, в Петровский дворец, для принесения их величествам всеподданнейшаго поздравления с благополучным прибытием.

Того дня утром шеф полка, кн. Григорий Сем. Волконский, приказал мне быть у него в 4 часа пополудни, одетым в колете и кирасе на груди, сказав: „я поеду во дворец, ты– при мне".

Я осмелился доложить его сиятельству, что в кирасах велено быть пред фронтом, в колетах в торжественные дни на вахт-параде утром, вечером-же приказано на куртаге и бале быть в виц-мундирах.

 Князь так вспылил, что я думал дом на меня обрушится, топал ногами, кричал, называл меня молокососом, щенком и, наконец, сказал: „слышишь, в 4 часа здесь, в колете и в кирасе, да помни, что и думать осмелиться не должен возражать приказанию генерала—солдат будешь!"

В 4 часа я стоял в зале его сиятельства, одетый в колете и кираса на груди, как было приказано. Князь, сев в четвероместную карету, мне приказал сесть против него, и нас повезли; дорогою, перед каждым храмом князь ограждал себя крестным знамением, приказывая и мне тоже творить. В половине 6-го часа привезли нас в Петровский дворец.

Князь пошел в приемную залу и мне приказал за ним следовать. В зале обер-церемониймейстер, Петр Степанович Валуев, как кот с крысою в зубах, с росписью чинов собравшихся бегал и устанавливал каждаго на свое место. Составился в пространной зале, начиная от выходных дверей из внутренних покоев, большой круг.

Минут через 10 отворилась  дверь,  бежали гоф-фурьеры и шикали,  за ними  шел  дежурный  камергер;  в тот  день был дежурным граф Гр. Влад. Орлов  и был  очень неудачно одет; граф был беловолос как чухонец, бледнаго лица, глаза оловянные,  высокаго роста,  сухощавый,  и длинное его туловище огибал бледно-оранжеваго цвета бархатный, блестками покрытый, французскаго покроя кафтан, исподнее—того-же цвета и также покрыто блестками.

Едва государь изволил с ея величеством государынею-супругою в залу вступить и окинуть взором в зале предстоящих, как все услышали дежурному камергеру повеление, с указанием рукою на кн. Волконскаго, купно и на меня—нас было только двое в кирасах:

– „Дураков вон!"

Кн. Волконский, во изъявление благодарности за приветствие, низенько поклонился и я поклон сотворил, чуть не до полу, и дежурный камергер провел нас посреди залы к дверям, как оглашенных. Часа три везли нас обратно в Москву; стемнело, до города дорога не была освещена, к тому-же лед на дороги срубали, снег счищали, шагом проехать было затруднительно.

Кн. Волконский, шеф мой, во всю дорогу что-то шептал себе под нос вероятно благодарил за изъявленное благоволение, крестным знамением себя не ограждал, от дворца до города храмов Божьих нет, и в городов за темнотою нельзя было церквей благовременно видеть.

Но его сиятельство кн. Григорий Сем. Волконский был человек набожный, богомольный: он, проходя пред храмом Господним, преклонял колено, не разбирая, была-ли тут грязь или лужа; когда не мог приложиться к иконе, князь клал на себя знамение креста и, поцеловав персты свои, дуновением посылал, так сказать, поцелуй в прямой дирекции к иконе; у дверей в соборах Успенском, Архангельском, когда соборы были заперты, крестясь, целовал замки.

Чрез день после полученнаго благоволения, шеф, все штаб-и обер-офицеры кирасирскаго полка были на вахт-параде у Петровскаго дворца; в полку служили два брата, подполковники Ермолины.

Павел Петрович, проходя по фронту офицеров, вдруг изволил пред старшим Ермолиным остановиться и, посмотрев пристально, сказал ему:

–   „Вы,   сударь,   служили  в Новотроицком кирасирском полку?"

–  Служил, в, в., отвечал Ермолин.

–   „Погодите, погодите, сударь, вспомню: вы были полковым квартирмейстером? "

–  Был, в. в.

–   „Фамилия ваша Ермолин?"

–  Точно так, в. в.

–   „Помните, как мы об устройстве полковаго амуничника хлопотали?"

–  Помню, всемилостивейший государь, отвечал Ермолин, со слезами от восторга радости.

Государь протянул руку Ермолину и, взяв его за руку, сказал: „рад, сударь, очень рад, встретив стараго знакомаго".

По окончании вахт-парада, все окружили Ермолина, разспрашивали о давнишнем знакомстве его с государем.

Ермолин разсказал, что этому совершилось 32 года, когда он был квартирмейстером и имел счастие видеть тогда в Новгороде вел. князя, и что с того времени, находясь всегда в армии и походах, государя не видал.

„Милость царская, как роса утренняя", говорит пословица, а все пословицы суть истины, потому суть истины, что народ усвоил их ceбе и они стали достоянием всех вообще и каждаго в особенности.

Император Павел высочайше повелеть соизволил выключить из ученаго словаря несколько слов русских и не употреблять ни в речах, ни в письмоводстве: стражу называть– караулом, отряд—деташементом, исполнение– экзекуциею, объявление– публикациею, действие – акциею.

Вследствие сего особаго повеления, шеф лейб-гренадерскаго полка, Лобанов, заставил священника полковаго на заутрени воскресной петь в ирмосе вместо „на божественной страже богоглаголивый Аввакум"– „на божественном карауле!" Но пословицы Шишко да Павел (?) уничтожить не мог.

Обратимся к милости царской, изъявленной подполковнику Ермолину, который 48 годов носил звание офицера, за храбрость получил ордена Геория и Владимира, за штурм Очакова—золотой крест, названный Очаковским; сам государь узнал его чрез 32 года, вспомнил о его усердной акции при устроении амуничников, сказал ему при тысячи соглядатаев, что он очень рад, встретив стараго знакомаго, и чрез два дня после милостивейшаго приветствия и ласковаго слова—обоих братьев, подполковников Ермолиных, повелел выключить из службы, с лишением чинов, отобранием орденов и изгнанием за город! Что было причиною жестокаго наказания Ермолиным—осталось неизвестным.

Вот как это случилось.

На третий день после милостивейшаго приветствия на вахт-параде, Павел Петрович продиктовал приказ: „Екатеринославскаго кирасирскаго полка, подполковники Ермолин 1-й и Ермолин 2-й исключаются из службы, с лишением чинов, с отобранием патентов и орденов", и изустно добавил: „выгнать их за город!" и 48 лет службы, —и какой службы, в походах, сражениях, на штурмах,—как будто никогда и не существовало! И еще пословица про судьбу—как бык слизнул! Говорили тогда по углам, что выключка Ермолиных есть следствие следующаго события.

В Москву был прислан гатчинской выделки генерал-маиор Марк Абрамович Костылев, родом однодворец, поступил на службу с забритым лбом, скотина была ражая, командовал лихо, за галстух заливал по молодецки. В Москве Абрамович вступил в законное супружество со дщерью богатаго купца, Луки Долгаго, котораго дом состоял в расположении квартир кирасирскаго полка, на Большой Ордынке, против церкви Всех Скорбящих. Генерал Костылев жил по родству у тестя, а не по назначению квартиры; одному из (офицеров) Ермолиных квартирная коммисия выдала билет на постой квартиры в доме купца Долгова. Ермолин пришел в дом купца Долгова предъявить билет квартирной коммисии, но, к несчастию его, пришел в благой час.

Генерал Костылев и тесть его, купец Долгов, за полчаса до прихода Ермолина возвратились от своего родственника с обеда. Его превосходительство в это время был уже в объятиях Морфея и храпел так громко, как трубач сбор в трубу надувает, а тесть его, купец Долгов, во хмелю неугомонный, куралесил на дворе, ругал прикащиков, тузил работников, как то бывает в хозяйственном распоряжении; в самом разгаре деятельнаго упражнения Долгова, когда он таскал за волосы своего молодца (сиделец, работник), отворилась калитка и вошел Ермолин. Разгоряченный вином, разъяренный гневом, купец оставил голову молодца и, подойдя к Ермолину, нагло спросил его: „тебе что здесь надобно?"

Ермолин отвечал: „мне надобно видеть хозяина".

– „Я хозяин, сказал Долгов, говори, что тебе надобно".

Ермолин, посмотрев на пьянаго купца, отвечал ему: „когда ты хозяин, вот тебе билет на отвод мне в твоем доме квартиры".

Долгов взял билет и, не прочитав, сказал Ермолину: „ступай за мною—я тебе покажу квартиру".

Ермолин пошел, не возражая  ничего на грубое  обхождение хозяина; Долгов привел Ермолина в коровник и сказал: „вот твоему благородию квартира, велю выбелить, знатная будет светлица для твоей милости".

Спрашиваю, кто бы не осердился за такия дерзкия и оскорбительныя слова? но Ермолин на это предложение отвечал Долгову: „ты пьян, купчишка, проспись прежде и потом прочитай билет, так будешь знать с кем ты дело имеешь", и пошол со двора от Долгова.

Через день после сего происшествия Ермолины были, как выше изложено, выключены из службы.

В день торжественнаго въезда Государя в Москву, в субботу Ваии (Вербная суббота), всем штаб и обер-офицерам Екатеринославскаго кирасирскаго полка высочайше повелено никуда из квартир полка не отлучаться и чтобы никто из них не смел видеть где либо сию процессию высочайшаго въезда.

Митрополит Платон встретил императора пред Успенским собором, окруженный 200 или более семинаристов, одетых в белые стихари; они устилали путь ветвями (вербами) и пели: „осанна, благословен грядый во имя Господне!" Император Павел, прибыв для венчания своего на царство, въехал в Москву, когда Христос въехал в Иерусалим. Возложил царский венец на главу, когда Иисус Христос, Спаситель наш, воскрес (Светлое Христово воскресение). По преставлении, тело Его предано (земле) в тот день, когда тело Христа во гроб заключили (страстную пятницу).

VIII.

1797 года 1-го апреля назначен день для священнаго венчания царским венцом и миропомазания Государя, царствовать самодержавно в царстве русском. Сей святый день, его же сотвори Царь и Господь, как то сказано в писании, не обошел вахт-парада! Цари русские, по обряду церкви, должны поститься семь дней пред миропомазанием и приобщатъся Святым Христовым Тайнам, по выслушании литургии. Цари мужескаго пола входят  в алтарь и непосредственно   сами  берут тело с дискоса и из потира пьют кровь.

В приказе накануне вахт-парад назначен в 4 часа утра. Павел присутствовал на вахт-параде. В караул вступил гвардии Преображенскаго полка 1-й баталион, и флигельман, выбежавший показать фронту приемы ружья, получил четыре удара палкою.

В Кремле поставили все полки гвардии; долго о размещении войск хлопотали немцы и русские; главную роль в этой суматохе играл Аракчеев; установив полки, все ворота Кремлевской крепости заперли, ключи взял комендант и когда все было уже готово к шествию Павла I из дворца по Красному крыльцу в Успенский собор, прибежал флигель-адъютан Ратьков (гатчинское произведение), и объявил командиру Екатеринославскаго кирасирскаго полка, Гудовичу, волю Павла Петровича, чтобы нас, т. е. офицеров, никого не было!

Не знали, что с нами делать, все ворота Кремля заперты, ключи у коменданта, комендант во дворце; придумали спрятать всех в башню Тайницких ворот, куда нас и погнали как стадо овец, а в полку Екатеринославском тогда состояло: полковников 5, подполковников 11, маиоров 35, обер-офицеров 180. Нас всех без исключения в башни Тайницких ворот и затворили. В башенном заключении продержали нас до окончания церемонии и выпустили часа в три пополудни, когда государь изволил сесть за стол в Грановитой палате на троне кушать. Таким образом нами осуществилась пословица: „в Риме был, а папы не видал". Мы в Кремле были, а церемонии коронации и царя в царском венце не видали! Запереть ворота в Кремлевской крепости—можно почесть мерою осторожности, хотя и не было кого остерегаться, но запереть Екатеринославскаго полка офицеров в башне—не подходит ни под какое предположение! Если боялись со стороны нашей возмущения и нападения, то все мы составляли число 231 человек, а войск в Кремле под ружьем стояло 30 тысяч человек. Cию премудрость разгадать трудно; конечно, она и останется навсегда неразгаданною!

Худое было для екатеринославских офицеров время; каждый

день, отправляясь на вахт-парад, каждый шел туда как на лобное место, никто не был уверен—воротится ли в квартиру!

По окончании в Кремле всех обрядов, государь всю Святую неделю изволил из Успенскаго Собора под балдахином, в  короне, в   далматике  (стихарь  дьяконский) и в порфире, ходить каждый день по церквам и монастырям в Кремлевской крепости. По окончании всех торжественных ходов в церкви и  монастыри, которые впрочем  не отнимали время к продолжению выключек офицеров из службы, в каждом высочайшем приказе читали   длинные   реестры   имен  выключенных; двор  из   Кремлевскаго   дворца   переехал    в   Лефортовский дворец, на-скоро   переделанный из купленнаго  дома у графа Безбородко; Екатеринославский полк все продолжал находиться в опале; при каждом вахт-параде переводили нас с одного места на другое; раза три и четыре случалось—и с вахт-парада как недостойных прогоняли.

В один день, не упомню числа, но день всегда незабвенный в моей жизни, после вахт-парада пошел дождь; всем дежурным штаб-офицерам и адъютантам для принятия пароля, который Павел Петрович сам отдавал, было приказано собраться в военную залу пред кабинетом; все собрались.

Павел вышел из своего кабинета, отдал пароль; казалось, все шло в надлежащем и подлежащем порядке, ничто спокойствия не нарушало и Павел изволил шествовать во внутренния комнаты; как вдруг минут через пять двери опять отворились, гоф-фурьеры зашикали и он вступил в залу и громко сиповатым голосом повелел:

– „Екатеринославскаго адъютанта сюда!"

Недалеко было меня искать—я был в зале и стал пред государем.

Павел Петрович подошел ко мне очень близко и начал меня щипать; сзади его, с правой стороны, стоял в. к. Александр Павлович, с бледным лицем, с левой стороны стоял Аракчеев; щипание было повторено несколько разов, от котораго брызгали у меня из глаз слезы как горох. Очи Павла Петровича, казалось мне, блистали как зажженныя свечки, наконец он изволил повелевать мне сими словами:

– „Скажите в полку, а там скажут далее, что я из вас Потемкинский дух вышибу, я вас туда зашлю, куда ворон костей ваших не занесет".

Приветствие—не вполне радостное, но изустно мне оглашенное в присутствие 200 или 300 офицеров!

Его величество, повторив высочайшее повеление пять или шесть разов, продолжая щипание, изволил мне сказать:

–  Извольте, сударь, отправиться в полк!"

С этим словом я отставил правую ногу назад и повернулся лихо направо кругом; но как Павел Петрович стоял очень близко, то при повороте я концом палаша весьма неприятно задел его по ногам.

Не съумею объяснить теперь, не умел и тогда, что со мною или, лучше сказать, что во мне в cию минуту делалось! но милосердому Богу было угодно спасти меня в этом случае: я не оробел, твердо приступил правой ногой и пошел с левой ноги маршем по гефрейторски. Что же слышу, что сопровождает вслед меня? Государь возглашает—„бравый офицер! славный офицер!"

Слышать одобрение, когда думаешь, что тебя поглотит земля,– это радование неизъяснимо, его можно только чувствовать. После сего события мы поняли причину бедствия, постигшаго Ермолиных! Конечно, г. Костылев рекомендовал офицеров Екатеринославскаго кирасирскаго полка пред государем как людей худо намеренных и, к дополнению сего, полк именовался прежде полком кн. Потемкина-Таврическаго.

IX.

Государь из Москвы изволил шествовать в Казань. Генералу от инфантерии Архарову, бывшему в Москве по случаю коронации, высочайше соизволил повелеть сопровождать августейшую свою супругу императрицу в Петербург.

Архаров, Ник. Петр., при вступлении императрицы Екатерины на трон был сержантом гвардии Преображенскаго полка и был в числе когорты, которою предводили братья Орловы; Алексей Орлов был с Архаровым в связях по свойству одинаковой наклонности к развратной и буйной жизни.

Всегдашний приют Орлова, Архарова и прочих товарищей был на Васильевском острове в третьей линии—немецкий трактир, где они собирались, пили, играли в карты  и биллиарды, улаживали и толковали как делу быть.

Однажды поручик Шванович, играя на биллиарде с Алексеем Орловым, поссорился, Орлов бросился на Швановича с кулаками; Орлов был голиаф ростом и силен как Самсон; Шванович был в сравнении с Орловым лилипутец, искал спасения в ногах своих. По всем линиям Васильева острова, посредине, были прорыты каналы, сажень или несколько менее в ширину, которые существовали до царствования Александра I-го и за вырытие которых в означенную ширину Петр I поблагодарил любимца своего Меншикова по бокам песочною дубиною; Петр хотел остров Василиев преобразовать в Венецию, предполагая прорыть каналы судоходные. Блаженной памяти великий государь любил воду как гусь, любимец же его жаловал сушу.

Когда Петр II, преемник державы после Екатерины I-ой, послал светлейшаго князя в заточение в Березов, его светлость от Петербурга до нынешней Перми, в то время села и железнаго завода Егашихи, с берегов Невы до берегов Камы, дневал и ночевал в селах и деревнях, ему принадлежавших! Меншиков понял, что государь повелел вырыть каналы посредине линии острова для осушения болотистой почвы, но песочная дубина его величества доказала Меншикову его недоумение.

Шванович, видев, что голиаф Орлов готов его схватить, не остановился на бой, по примеру Давида, и чтобы увернуться от железной длани Орлова, прыгнул на другую сторону канавы, голиаф хотел также перескочить канаву, но, будучи пьян, не перескочил, а погрузился в канаве по шею в грязь; в это время скудельный Шванович забыл указ великаго государя о том—лежащаго не бьют; повернулся назад, вытащил из ножен шпаженку и отрубил барахтавшемуся в грязи Орлову конец носа и разрубил щеку.

Собутыльники и приятели сердечные Орлова: Барятинский Теплов, Давыдов, Извозов, Мещеринов, бежали вслед Орлова,   чтобы остановить  голиафа, боялись,   что  он,  догнав Швановича, убьет с одного раза лилипута,  и нашли голиафа в канаве, в грязи, в крови и конец носа висит на  недорубленной коже! Вытащили молодцы друга из грязи, привели в тот же трактир, из котораго голиаф учинил побег; призванный цирюльник пришил нос, как умел, будущему победителю турецкаго флота при Чесме.

Мы знаем уже о повелении Архарову сопровождать государыню императрицу в Санктпетербург; возили и тогда скоро царей, но все не так скоро вихрем, как ныне! Тогда цари имели еще возможность на пути своем видеть что либо, ныне (1848 г.) быстрота езды доведена до того, что не успеешь верстовых столбов разсмотреть! Медицинский факультет давно уже готов подать протест вопреки быстраго скакания, доказывая, что с того времени, как начали быстро и безостановочно на дороге скакать, возникла и необыкновенно размножилась каменная болезнь у обоего пола! Содержатели гостинниц вопиют также: мальпосты, экстрапосты лишили их пропитания; никто из проезжающих не имеет времени чашку чаю выпить, все вылезают из кареты единственно по крайней необходимости и бегут прямо в место потребности, не заглянув в залу компании. Ямщики воют, что они раззорены до основания, быстрая езда как конский падеж морит их лошадей, да какое до этого дела—почта скоро ходит!

Архаров, сопровождая императрицу, был помещен в восьмиместной карете ея величества.

Прости, Господи, прегрешения раба твоего Николая, но этот Николай (Архаров) был хитрее самого 6еca. Ястребиные большиe его глаза, казалось, проницали землю. Он умел незаметным образом склонить разговор о былом при вступлении Екатерины II на трон, возбудил любопытство, но как говорят, на всякаго хитреца бывает много простоты: Архаров не распознал, что это было одно любопытство, и понял, под видом любопытства, скрывающияся желания—знать как действовать в потребном случае, желание иметь пример в руководство, распространился, и как объяснилось последствием – распространился в разсказе чрез-мер наивно! Описывая блистательное время царствования великой Екатерины, Архаров сказал, что „благословенные дни счастия, славы и благоденствия могут мгновенно возникнуть в России, следует только поступать по стопам в Бозе почившей мудрой повелительницы Севера".

По возвращении государя из Казани, благоверная супруга его пересказала императору слышанное ею в пути от Архарова.

Чрез 24 часа было повелено Архарову отправиться на безвыездное его житье в селе Разбегаевке, Тамбовской губернии, которое ему принадлежало.

Чрез 7 месяцев, брат Николая, Иван Петрович Архаров, генерал от инфантерии и второй в Москве военный губернатор, неожиданно был подвергнут опале царской.

Первый военный губернатор в Москве, генерал-фельдмаршал граф Иван Петрович Салтыков, получил с фельд-егерем высочайшее его величества повеление, лаконически и ясно изложенное: „генерала Архарова II, исключеннаго из службы, отправить в 24 часа из Москвы в Тамбовскую деревню, где находится брат его".

Ивану Петровичу также выезд из села Разбегаевки был запрещен.