Текст книги "Великие Цезари"

Автор книги: Александр Петряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Однако эти «две очень большие войны» не стали последними и решающими в деле покорения Галлии. Вторая книга начинается с того, что Цезарь получает сообщение от Лабиена, что племя бельгов, могущественное и занимающее большую территорию, опасается римлян больше, чем германцев, поэтому они мобилизуют как свои силы, так и призывают к этому другие племена, в том числе и германские. Впрочем, бельги – «по происхождению германцы, которые давно перешли Рейн и обосновались там вследствие плодородия земли, а прежних обитателей – галлов – выгнали».

Они очень гордятся тем, что сумели дать отпор грозным тевтонам и кимврам, не позволив им опустошить свои земли.

Как только Цезарь получил это известие, тотчас вернулся в дикую Галлию. Светоний пишет, что он «не упускал ни одного случая для войны, даже несправедливой или опасной, и первым нападал как на союзные племена, так и на враждебные и дикие, так что сенат однажды даже постановил направить комиссию для расследования положения в Галлии, а некоторые прямо предлагали выдать его неприятелю». Главным из «некоторых» был, конечно, Катон, который и инициировал это предложение.

В случае с бельгами было то же самое. Превентивный мощный удар в генеральном сражении силой нескольких легионов был нанесен по уже потрепанному союзными войсками противнику (верный Дивитиак постарался), и огромная армия бельгов и примкнувших к ним других племен была разгромлена. При этом, как повествует Плутарх, Цезарь «учинил такую резню, что болота и глубокие реки, заваленные множеством трупов, стали легко проходимы для римлян».

После чего с легкостью и быстротой была занята практически вся территория нынешней Бельгии. Свободными остались только дикие нервии, которые «категорически воспрещают ввоз вина и других предметов роскоши, так как полагают, что это изнеживает душу и ослабляет храбрость: эти дикие и очень храбрые люди всячески бранят остальных бельгов за то, что они сдались римскому народу и позорно забыли про свою унаследованную от предков храбрость; они ручаются, что никаких послов не пошлют, никаких условий мира не примут».

Да, с нервиями Цезарю пришлось туго. Его военное счастье висело на волоске. Римляне могли потерпеть страшное поражение, если бы не личная храбрость и находчивость полководца.

Вот как сам Цезарь все это описывает. Нервии взяли в союзники племена атребатов и веромандуев и ожидали подкрепления еще одного племени. Своих женщин, детей и стариков они упрятали в недоступные болотистые леса, а сами понаделали плетней из растущих молодых деревьев и кустарников, что стало непроходимым препятствием для конницы и прекрасной маскировкой для самих нервиев.

Они оказались не так просты, как могло показаться цивилизованным римлянам. Их лазутчики напросились к римлянам в проводники и сообщили своим маршрут движения легионов и прочие сведения. Они ловко этим воспользовались, напав на врага во время постройки лагеря.

Нападение было настолько внезапным и стремительным, что «Цезарь должен был делать все сразу»: дать сигнал к сражению, приказать прекратить постройку лагеря, привести легионы в боевой порядок и так далее. Солдаты, к счастью, были обстрелянные, так что сами знали, как надо поступать в таких экстремальных ситуациях. На этот раз они столкнулись с невероятно храбрым и беспощадным противником. Да и бой был навязан не в строю, а пресловутые плетни сильно мешали полководцу – он не видел, кто и где находится, куда надо слать резервы и тому подобное – в общем, настоящий кровавый хаос.

Нервии бились с такой самоотверженной яростью, что просто смяли хваленые римские легионы и обратили в бегство. Казалось, все было потеряно. Но Цезарь, пробившись в первые ряды сражавшихся, сам стал храбро биться наравне со всеми, чем внушил солдатам веру в победу и поднял их боевой дух. Когда на помощь терпящим поражение пришел любимый полководцем десятый легион, сражение перешло в стадию перелома. Но нервии, в отличие от римлян, не побежали, они, пишет очевидец в своих «Записках», «проявили необыкновенную храбрость: как только падали их первые ряды, следующие шли по трупам павших и сражались стоя на них; когда и эти падали и из трупов образовывались целые груды, то уцелевшие метали с них, точно с горы, свои снаряды в наших, перехватывали их метальные копья и пускали назад в римлян».

Из шестидесяти тысяч нервиев в живых осталось только пятьсот, сообщает тот же источник. Сколько погибло римлян, он умалчивает. Зато сообщает о своем милосердии к уцелевшим: «Цезарь дал им полное помилование, им самим приказал спокойно оставаться в своей стране и городах, а их соседям воспретил чинить им какие бы то ни было оскорбления и насилия».

Вот оно милосердие по Цезарю: уж коли уцелели, разрешаю вам жить у себя на родине; вы так храбро бились, что пришлось вырезать почти весь народ, но зато оставшихся не продадут в рабство.

Не подоспевшие к нервиям адуатуки (если бы явились вовремя, римляне могли потерпеть сокрушительное поражение) вернулись с похода домой, узнав об исходе боя. Они укрылись в защищенном самой природой городе – со всех сторон были неприступные скалы, а единственный проход был загорожен бревнами и камнями. Но это варварам казалось, что они тут в безопасности и их крепость неприступна. Они не ведали, что у римлян есть осадные машины, один вид которых их так устрашил, что они сдались, но часть оружия припрятали и подняли ночью мятеж, который, конечно, был подавлен, и Цезарь продал перекупщикам рабов пятьдесят три тысячи адуатуков. А могли бы жить у себя на родине и быть свободными. Сами виноваты.

После этого Цезарь решил, что Галлия наконец-то покорена и об этом послал подробный отчет в столицу. И хоть господа сенаторы не любили Цезаря, но его блестящие победы и вместе с ними сотни тысяч дешевых рабов и груды золота, хлынувшие в Рим, затмили глаза и им. Сенат постановил отметить победы римского оружия в Галлии пятнадцатидневными молебствиями. «Отличие, – отмечает Цезарь, – которое до сих пор никому не выпадало на долю».

Глава VI. Галльские воины (продолжение)

Однако, несмотря на одержанные над варварами победы, до полного «замирения» (именно такой термин применяет Цезарь) было еще очень далеко.

На одной из страниц своей третьей книги «Записок» он замечает: «…вообще люди от природы стремятся к свободе и ненавидят рабство».

Галлы в этом смысле не были, разумеется, исключением и не смирились с навязанной им римлянами моделью верноподданных, по которой они обязаны платить дань, отдавать заложников и быть живым товаром на невольничьих рынках.

В зимние месяцы пятьдесят седьмого и пятьдесят шестого годов проконсулу вновь пришлось заняться ратным делом. Сначала альпийские горные племена напали на лагерь двенадцатого легиона, и римляне, неся потери, с трудом вырвались из окружения и вынуждены были искать зимние квартиры в Провинции.

А молодой Публий Красс, сын триумвира, зимовавший с седьмым легионом «у самых берегов Океана, в стране андов», решил послать своих людей за провиантом к соседним племенам, в том числе и венетам, известным как опытные мореходы. Они задержали фуражиров, их примеру последовали и другие общины и потребовали у римлян отпустить своих заложников в обмен на задержанных солдат.

Повод к очередной кровавой бойне был нешуточный, и Цезарь, разумеется, тотчас же им воспользовался, при этом послал Лабиена в Бельгию, а Красса в Аквитанию, чтобы они держали эти крупные народы «в повиновении», пока он будет разбираться с этими морскими разбойниками венетами. На этот раз полководцу пришлось вести непривычную войну не на суше, а на воде, и для этого пришлось строить флот. Корабли противника были плоскодонными, что давало им преимущество на отмелях и во время отлива, и парусными. В отличие от римских, гребных (паруса служили лишь вспомогательным средством), что тоже давало врагу превосходство в скорости и во время маневрирования.

На носах римских кораблей примерно на уровне воды были так называемые «ростры» (дословный перевод – клювы), тараны из меди и стали, которыми делали пробоины в кораблях противника. Но этот метод не приносил результата, потому что суда венетов были из дуба, да и посадка у них была низкая. Хитроумные римляне, однако, нашли прекрасный способ борьбы: с помощью прикрепленных к шестам серпов они перерезали крепившие снасти канаты, и когда корабль терял управление, брали его на абордаж, ну а дальше все было в личной храбрости и умении вести рукопашный бой. Победа вновь оказалась за Цезарем, и он приказал побежденных продать в рабство в назидание тем, кто осмелится захватывать в плен мародерствующих римских фуражиров.

Молодой Красс также потешился в Аквитании ратным делом и перебил не один десяток тысяч варваров.

Цезарь произвел зачистки и на других территориях, сжигая поля и селения и угоняя скот.

В Галлии все более или менее поуспокоились, но у Цезаря никогда не переставали чесаться руки, и его алчный взор на этот раз обратился за Рейн. В консульство Помпея и Красса, то есть в пятьдесят пятом году, он решил вторгнуться и на германские земли, а поводом стало миротворчество. Дело в том, что два или три германских племени, притесняемые свебами, самым могущественным народом Германии, переправились через Рейн и завладели галльскими землями. Их следовало, конечно, отправить обратно, но это слишком хлопотно, дипломатия с варварами приводит иной раз к нежелательным последствиям, поэтому он поступил как всегда – перебил в сражении.

Другие германские племена, в частности убии, также жаловались на свебов. И Цезарь решил наведаться за Рейн, куда еще не ступала нога римского легионера. Для этого был выстроен мост. Автор «Записок» дотошно описывает, к каким инженерным хитростям приходилось прибегать, чтобы всего за десять дней возвести надежную переправу через широкую с сильным течением реку.

На другом берегу к проконсулу пожаловали посольства различных племен, но когда он в знак покорности потребовал заложников, этого не дождался – все попрятались в леса. До него дошли слухи, что свебы, племя рослых и могучих бесстрашных воинов, закаленных жизнью под открытым небом и питавшихся исключительно молоком и мясом, запретивших ввоз вина в свою страну, собирают в глухомани огромную армию, чтобы прогнать незваных римлян. Рисковать на чужой территории, не имея надежных тылов, полководец не стал – полной уверенности в победе над многочисленным врагом не было. Он не хотел, чтобы бесстрашные зарейнские варвары сломали ему имидж непобедимого полководца, поэтому приказал разорить близлежащие села и скосить на полях хлеб, затем переправился обратно в Галлию, «полагая, что им достаточно сделано для славы и пользы римского народа».

Лето еще не кончилось, и Цезарь решил использовать благоприятное время года для экспедиции в Британию, куда также еще не ступала нога римского солдата. Островитяне до сих пор свободны, не платят дани и что хуже всего – помогают бунтующим галлам. Этому надо было решительно положить конец.

Первая попытка, можно сказать, была неудачной: римлян не очень приветливо встретили уже у берегов, не давали высаживаться и ввязывались в бой прямо в прибрежных водах. Однако едва солдаты почувствовали под ногами твердую почву, они показали варварам всю мощь римского оружия и обратили их в бегство. «Когда таким образом, – пишет Цезарь, – мир был упрочен», он потребовал, по обыкновению, заложников. Но разыгравшаяся буря и отливы уничтожили большую часть кораблей, и прознавшие об этом британцы вновь попытали свое военное счастье, но, хоть римляне вновь одержали верх, Цезарь счел более разумным вернуться на континент и подготовить вторую, более серьезную экспедицию на остров.

Но едва легионеры высадились на материк, как один из отрядов по пути в лагерь был атакован прибрежным племенем моринов, «которых Цезарь при своем отправлении в Британию оставил замиренными». Пришлось вновь проводить карательную акцию. Удивительный народ эти галлы! Их, как волков из пословицы, сколько ни корми, а они все в лес смотрят. Едва Цезарь куда-либо отлучался, так тут же возникали бунты и восстания. А ведь их кто-то организует.

Поэтому он решил, что во вторую экспедицию в Британию он возьмет с собой ненадежных галльских царьков, и в первую очередь Думнорига, да, того самого, за кем вот уже два года ведется наблюдение. Его брат Дивитиак, кому Цезарь безраздельно доверял, к тому времени умер, а когда был еще жив, проконсул, исходя из беспроигрышного принципа «разделяй и властвуй», как-то ненароком сказал Думноригу, что его брат, конечно, верный друг римского народа, но царем эдуев он видит не его, слепого исполнителя, а такую личность, как Думнориг.

Ну а после смерти Дивитиака ситуация стала играть в пользу Думнорига. Он хоть и слыл патриотом, а большинство эдуйских князьков было склонно к коллаборационизму, ему выгодно было огласить после смерти брата этот разговорчик с Цезарем. Те, конечно, весьма были удивлены: как, Думнориг, за которым приставлена слежка? Не может быть! Но так как опровержения от самого главного начальника не было – не мог же он публично отказаться от своих слов, сказанных в приватной беседе, – то они крепко призадумались. Так что у Думнорига были шансы. Были. Простой народ был за него, а проституирующая элита побита невзначай сказанными словами Цезаря.

Но у проконсула были совершенно иные планы относительно Думнорига, кому были свойственны «беспокойный дух, властолюбие, отвага и большой авторитет у галлов». Он видел его насквозь и был абсолютно убежден, что стоит ему отвернуться, как Думнориг не задумается вонзить ему в спину нож. С такими патриотами надо держать ухо востро, хоть они в твоей власти и добросовестно проливают кровь «для пользы и славы римского народа».

Так вот, когда весной следующего года экспедиция была подготовлена и построены новые корабли, более вместительные и лучше приспособленные для плавания в океане, он вместе с другими приказал и Думноригу сопровождать его в Британию. Тот стал отказываться.

А почему же Думнориг не хочет повоевать в Британии?

Эдуй ответил, что он не прочь и очень даже не прочь, но боится моря, он совершенно сухопутный человек, плавать не умеет, и при всей его очевидной храбрости, в чем Цезарь не раз мог убедиться на суше, на море он просто бесполезный червяк. Нет, он не поплывет в Британию.

Чепуха, заявил проконсул, теперь выстроены такие корабли, что любая буря им нипочем, бояться нечего.

Думнориг стал приводить другие доводы, теперь уже религиозного характера, не позволявшие ему пересекать океан, на что Цезарь попросту не обратил внимания, и никакие другие возражения начальника эдуйской конницы его не убедили. Думнориг, как и многие другие вожди галльских племен, поплывет в Британию. По крайней мере, ему, Цезарю, будет там с ними спокойнее, чем без них.

Погода, впрочем, не благоприятствовала отплытию – сильный норд-вест не давал возможности отчалить более трех недель. Все это время Думнориг вел себя плохо: постоянно общался с галльскими князьками и убеждал их не плыть с проконсулом, замыслившим, по его словам, уничтожить в Британии всю галльскую знать как ненадежную, способную к сопротивлению. Здесь, на глазах галльских народов, он не решается этого сделать. И он вел такую пропаганду все три недели, пока дул проклятый норд-вест. Цезарю, конечно, все было известно от осведомителей из числа тех же князьков.

Но вот, наконец, ветер стих, и была объявлена посадка на корабли. Началась неизбежная в такие часы суматоха, и Думнориг сумел этим воспользоваться и удрал с небольшим отрядом всадников. Когда об этом доложили Цезарю, он отправил за беглецом погоню «с приказом вернуть его, если же он окажет сопротивление и не послушается, то убить».

Думнориг, когда его догнали, конечно же, «оказал сопротивление, стал защищаться с оружием в руках», при этом «не раз кричал, что он свободный человек и гражданин свободного государства».

Свободный человек! Варвар не может быть, по римским понятиям, свободным человеком, тем паче гражданином государства. Какого, спрашивается, государства? Эдуйского? Разве такое есть? Есть пока еще не до конца покоренная Дальняя Галлия, римская провинция со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами и, разумеется, весьма куцыми правами местного населения, которые в любой момент могут быть урезаны вплоть до продажи в рабство. Об этом-то Думноригу должно было быть известно, и его предсмертные слова – это чистейший идеализм, недалекие мечтания дерзкого провинциального князька.

Его прирезали на глазах его же людей. Те и пальцем не пошевелили, чтобы встать на его защиту. Они были поумнее: плетью обуха не перешибешь, надо жить и действовать в соответствии со сложившимися обстоятельствами. Этой житейской мудрости простого обывателя свободолюбивый патриот Думнориг, похоже, был начисто лишен.

Вот такая история, читатель. Она вам ничего не напоминает в нашей современной истории? Не будем наталкивать на факты, их более чем достаточно, взять хотя бы самые свежие с точки зрения историка события в Югославии или Ираке и судьбу их президентов.

Итак, Цезарь оставил на материке верного своего славного помощника Лабиена с тремя легионами, чтобы он тут смотрел в оба, а сам с пятью легионами на восьмистах кораблях отправился в Британию.

Но берега туманного Альбиона вновь оказались негостеприимны для завоевателя. Едва он высадил войско на берег и начал боевые действия, как разыгравшаяся буря выбросила все корабли на сушу и «эскадра понесла большой урон». Пришлось солдатам потрудиться, чтобы вытащить весь флот на берег и обнести его валом.

Военные действия в незнакомой лесистой местности шли из рук вон плохо; потому, как признает сам полководец, что «наша пехота со своим тяжелым вооружением не вполне пригодна против подобного врага, так как она не в состоянии преследовать отступающих и не решается выходить из строя».

Итак, экспедиция в Британию, можно сказать, не удалась, но прибавила Цезарю дополнительную славу завоевателя, – он действительно потрепал там прибрежные племена, наложил на них дань и убрался на материк под предлогом волнений в Галлии. Он оставил в «Записках» описания самого острова и некоторые этнографические зарисовки о том, что британцы не едят из религиозных соображений зайцев, гусей и кур; питаются в основном молоком и мясом, одеваются в шкуры и земледелием себя не утруждают; они «красятся вайдой, которая придает их телу голубой цвет», волосы носят длинные, но бреются, оставляя усы.

Да и вообще, если верить Светонию, то он сплавал в Британию лишь потому, что надеялся найти там жемчуг. А эти матовые шарики очень высоко ценились в столице. Вспомним пресловутую жемчужину, которую Цезарь подарил своей любовнице Сервилии, стоимостью шесть миллионов сестерциев; если учесть, что фунт золота стоил четыре тысячи сестерциев, то прикиньте, сколько она «весила» в золотом эквиваленте.

Галлия между тем вновь стала бурлить и кипеть интригами, изменами, заговорами и мятежами. Она уже не была прежней изобильной и цветущей страной. Хоть племена между собой враждовали всегда, но таких масштабных разрушений городов, потрав полей, такого повсеместного хищного грабежа, какой учинили римляне, Галлия не знала.

Мощная волна вооруженных восстаний прокатилась по всей стране, причем в качестве союзников к галлам присоединялись и зарейнские германцы. В некоторых сражениях легаты Цезаря терпели жестокие поражения и войска несли большие людские потери. После этого Цезарь был вынужден изменить политику кнута и пряника по отношению к племенным лидерам. Многие из них разделили судьбу Думнорига. Запуганная знать покорно платила дань, но обездоленный народ уже не хотел подчиняться царькам, которых проконсулу приходилось тасовать как старую колоду. Ему приходилось быть в курсе всех интриг десятков разных племен, вникать в их непростые взаимоотношения, думать, как поступить с тем или иным – себе на уме – князьком, но все было по большому счету напрасно – мятежи вспыхивали постоянно, и их приходилось подавлять с еще пущей жестокостью. Галлия стала казаться выжженной пустыней с развалинами городов. То, что можно было сохранить, было вывезено галлами в леса, чтобы самим не умереть с голоду. Никому не хотелось кормить десять римских легионов и платить к тому же дань звонкой монетой, да и свобода ведь, по определению Цезаря, это всеобщее достояние и к ней стремятся все, кто ее не имеет.

На этом фоне у галлов появляется лидер нового типа из племени арвернов по имени Верцингеториг. Этот молодой человек был сыном, как пишет Цезарь, того, кто «стоял некогда во главе всей Галлии, но за свое стремление к царской власти был убит своими согражданами».

Напомним читателю, что автор этих строк Гай Юлий Цезарь был убит уже своими согражданами именно за это. Удивительно, что история ничему не учит даже таких крупных ее творцов, как герой этой книги.

Верцингеториг оказался очень способным и дальновидным политиком. Он осознал, что те методы борьбы с завоевателями, что до него вели его соплеменники, изначально обречены на провал по многим причинам, но главным, помимо разобщенности, было отсутствие общего плана и верной стратегии ведения войны против захватчиков.

Стратегию и методы он отчасти позаимствовал у римлян. Стал брать заложников у тех народностей, что вступали в его армию, где была установлена жесткая дисциплина. Воинов вождь вербовал не с помощью царьков с их продажным окружением, а среди самого народа, лишенного крова и пропитания, которому нечего было терять, – они пробавлялись лишь грабежами и воровством друг у друга того, что удалось утаить от захватчиков. Дисциплина строилась не только на патриотизме, но и подкреплялась жестокостью. Если уши плохо слышали приказания начальника, а глаза плохо видели цель, то такие уши обрезались, а глаза выкалывались. Таким образом, ему удалось создать неплохую армию, которая строго подчинялась приказам, как это и должно быть в вооруженных силах.

Еще один способ ведения войны был позаимствован у завоевателя: принцип выжженной земли. Если не было возможности собрать с уцелевших полей хлеб и увезти, он сжигал его на корню, а сохранившиеся города и деревни, где бы неприятель мог отдохнуть и пограбить, также превращались в руины.

И все же большой и хорошо укрепленный город Аварик, который Верцингеториг также намеревался спалить, его сподвижники уговорили оставить, ссылаясь на неприступность, – он был окружен рекой и непроходимыми болотами, к нему можно было подойти только в одном хорошо защищенном месте. К этому нетронутому городу и стянулись войска Цезаря в надежде найти здесь пищу и добычу.

У Верцингеторига хоть и не поднялась рука разрушить Аварик, все же остался горький осадок от того, что он поступает вопреки своей логике и совершает стратегическую ошибку. Вождь прекрасно знал, что все ранее защищаемые галлами города расщелкивались противником как орехи и они доставались ненасытным римлянам вместе с женщинами, продовольствием, накопленным золотом и другими ценностями. Но он надеялся, что на этот раз сможет противостоять римлянам, применяя их же методы. Если легионеры подкатывали осадные башни и так называемые «галереи», то защитники делали подкопы, и все сложные технические осадные приспособления оказывались погребенными в провалах.

Сам он вместе со своим войском не находился в самом городе, а поблизости, не давая оголодавшим солдатам противника никакой возможности добыть еду в окрестностях. Все попытки найти пропитание в ближних и даже далеко расположенных селениях пресекались вездесущей конницей Верцингеторига, несмотря на то что Цезарь прибегал к всевозможным хитростям: менял направление, высылал команды фуражиров по ночам и так далее.

Проконсул оказался в невозможном положении. До этого ему не доводилось иметь таких неразрешимых проблем с продовольствием. А Аварик стоял насмерть. Дисциплина и самоотверженность были там на высоте. Полководец описал поразивший его эпизод осады: защитники, лившие на осаждавших горячую смолу и сало, гибли от стрел, но на их месте появлялись другие и делали то же дело. Казалось, они были просто неистребимы. Верцингеториг мог с полным правом говорить своим сподвижникам, что «изнурил голодом большую победоносную армию».

И Цезарь было дрогнул. Собрал сходку и сказал, что не может больше видеть, как его верные солдаты измучены голодом и безуспешными попытками взять Аварик. И предложил прекратить осаду и уйти. И что же он услышал в ответ? Нет, сказали солдаты, ни за что они не уйдут отсюда, пока не возьмут город. Если уйдут, это станет для них просто позором, и не только для них, но и для всего римского народа. Цезарь был очень тронут такой преданностью и горд, что сумел за шесть лет воспитать такую армию. В начале войны его легионеры боялись даже россказней о грозных германцах, а теперь перед ним дисциплинированные, доблестные, бесстрашные, закаленные в бесчисленных схватках солдаты, готовые ради Юлия Цезаря на любые подвиги и лишения. Он был так растроган, что подарил им Аварик. Если город будет взят, сказал он, то будет отдан им на полное разграбление.

Когда и у осажденных галлов закончились припасы, они, по приказу Верцингеторига, решили покинуть город под покровом ночи. Но женщины… ох уж эти женщины! Они подняли вой, что их хотят оставить вместе с детьми на ужасные насилия врагам, и не хотели отпускать защитников из города. Но распоряжения молодого вождя надо было исполнять. Глаза и уши дороже бабьих истерик. Тогда проклятые бабы дали знать врагам, римлянам, что их мужья затеяли бежать. Вот такое случилось, прямо скажем, предательство со стороны слабого пола.

Римлянам удалось-таки усыпить бдительность галлов, и во время проливного дождя легионеры ворвались в город. И началась резня. При этом, как свидетельствует полководец, «солдаты не дали пощады ни дряхлым старикам, ни женщинам, ни малым детям».

Из четырех тысяч осажденных восемьсот все же уцелели и благополучно прорвались к своим. Верцингеториг на другой день собрал собрание и сказал: ну вот видите? А что я вам говорил? Цезарь возьмет любую крепость, и Аварик не мог быть исключением. У римлян есть хитроумные машины, против которых мы бессильны. Мы должны воевать другим способом. Вот если бы мы сожгли Аварик, тогда враг был бы уже повержен, он не смог бы от голода даже доползти до своей Италии. Но не надо отчаиваться, утешал он воинов, наше дело правое, и, значит, победа обязательно будет за нами. При этом надо помнить, что на войне бывают ошибки и нельзя ждать каждодневных успехов. Наше спасение состоит в единстве, уверял он, и только в единстве. Если нам удастся объединить все галльские племена в один союз, то победить нас никому не удастся. И не города надо строить и защищать, как это мы делали раньше, а надо учиться у римлян строить военные лагеря. Вы посмотрите, как много они трудятся, прежде чем поселятся в своей временной крепости, откуда они могут стремительно наступать, а при нужде успешно обороняться. Ну и так далее. Присутствовавшие на собрании единогласно и с шумом одобрения встретили слова своего лидера.

Цезарь в своих «Записках» констатировал, что «в то время, как неудачи полководцев обыкновенно умаляют их авторитет, влияние Верцингеторига, наоборот, от понесенного поражения только стало со дня на день увеличиваться».

И это действительно так. К нему стали примыкать не только постоянно воюющие с римлянами племена, но и те, что считались «замиренными». Верцингеториг и тут продолжал копировать стратегию своего врага. У него были золотоносные рудники, и он покупал себе сторонников не только среди колеблющихся князьков, но и у коллаборационистов.

Для Цезаря стало просто шоком, что эдуи, представляете, эдуи, его верные и обласканные вассалы, тоже оказались предателями! Он потребовал от них десять тысяч пехоты и всю конницу для борьбы с Верцингеторигом, а они повели этих солдат его врагу! И они пришли бы к восставшим, не прояви Цезарь быстроту, когда узнал, что эдуйская пехота идет не туда, куда надо. Он, слава богу, сумел перехватить колонну, однако пора было делать выводы. Правда, с эдуями он сам был отчасти виноват: не на того поставил. На место правителя эдуев было два претендента, и надо быть ставить того, кто будет более зависимым от римлян, а он выбрал того, у кого и без Цезаря были все права на трон. Он-то и начал втравливать свой народ в новую кампанию против благодетеля.

Цезарю, однако, пришлось сделать хорошую мину при плохой игре. Когда послы эдуйской верхушки пришли оправдываться, он сказал им «со всей ласковостью, на какую был способен: из-за глупости и легкомыслия черни он не намерен принимать какие-либо крутые меры против всей общины и лишать эдуев своего обычного благоволения». Еще бы он рискнул принимать суровые меры против эдуев, почти единственных союзников, когда практически все галльские племена (за исключением ремов и лингонов) стекались к Верцингеторигу.

После сдачи Аварика галлы сломали мосты на реке Элавер, чтобы противник не смог переправиться на другой берег и подойти к столице арвернов Герговии, куда римляне все же двинулись другим берегом, надеясь найти переправу или брод. Оба войска двигались по разным берегам на виду друг у друга, поэтому Цезарю пришлось пойти на хитрость, чтобы переправить свои войска: он спрятал пару легионов ночью в лесу и рассредоточил своих солдат так, чтобы галлам с другого берега казалось, что римляне в полном численном комплекте. Утром обе армии двинулись дальше, а оставшиеся легионы занялись постройкой моста на старых сваях.

Таким образом, римлянам удалось перейти на другой берег и подойти к Герговии. «Осмотрев местоположение города, – он лежал на очень высокой горе и все подступы к нему были трудны – Цезарь оставил всякую мысль о штурме и даже к блокаде решил приступить только после полного урегулирования продовольственного дела». Оно и понятно: под Авариком его солдаты наголодались, и он не хотел еще раз подвергать их такому испытанию.

Осада в той или иной степени протекала благополучно, причем Цезарю приходилось отвлекаться на Верцингеторига – он занял удобные позиции перед городом и постоянно тревожил неприятеля своей конницей. Цезарь пытался с помощью фортификационных работ и сложной осадной тактики приблизиться к воротам, и в свое время он подготовил бы штурм, но его неразумные солдаты, можно сказать, испортили ему весь праздник. Когда первая линия обороны в определенный момент была сломлена, а для следующего этапа осады необходимо было подготовиться, его солдаты «вообразили, что для их храбрости не существует ничего непреодолимого» и, несмотря на сигналы трубы об отступлении и приказы офицеров, часть солдат прорвалась-таки к воротам. В городе тут же началась паника, при этом женщины выскакивали на стену, обнажали грудь, швыряли солдатам одежду и золото, умоляя их пощадить, не делать того, что в Аварике. Более того, чтобы еще слаще умилостивить нападавших, некоторые из женщин слезли со стены и стали тут же отдаваться под добродушный хохот солдатни.