Текст книги "Парусам нужен ветер"

Автор книги: Александр Гиневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Светило солнышко, и птицы пели весёлые песни.

Прямо у меня под ногами бегали цыплята. Пушистые и жёлтые, они катались, как шарики. Они меня совсем не боялись. Только курица громко кудахтала, будто я сейчас за ней погонюсь.

У сарая дедушка Матвей пилил дрова. Я подошёл к нему и увидел, что пила у него была с двумя ручками, а он пилил один. «Шорк-шорк» – делала пила, и жёлтые опилки от дерева сыпались на траву.

– Здравствуйте, дедушка Матвей! – сказал я.

– День добрый! – ответил дедушка. Он даже не посмотрел на меня. Пилит себе и пилит.

Я взялся за ручку пилы.

– Можно, дедушка?

– Давай, только ноги как у меня, вишь? Так и ты вставай. Да рукой в бревно упрись.

Мы стали пилить вдвоём.

Я пилил и смотрел, как пила медленно влезает в бревно, как сыплются опилки. Они пахли лесом.

– Вова, – позвала меня бабушка Дарья, – иди сюды!

– Иди, Вов, зовут тебя, – сказал дедушка. – Я теперь и один управлюсь. Спасибо, помог.

Бабушка Дарья привела меня в дом и дала мне жёлтый кувшинчик.

– Пей, Вова, молоко топлёное, – сказала она.

Я посмотрел на коричневую пенку и стал пить. Молоко было вкусное. Я такого ещё никогда не пил.

– Спасибо, бабушка Дарья, вкусно очень!

– Ты губы-то оближи, а то прямо усатый, как таракан, – улыбнулась бабушка.

– Это вам корова такое молоко даёт? – спросил я.

– Ко-ро-ва… А то кто же?

– А как её звать?

– Милкой кличут.

– А она у вас дома?

– Сегодня дома – не в стаде. Пастух у нас заболел.

– А можно мне её посмотреть?

– Иди в хлев, я тебе дверь-то отопру. Посмотришь.

Бабушка открыла хлев. Там было темно, как в сенях. Я не сразу увидел Милку. Она стояла и жевала сено. Я подошёл к Милке поближе и положил руку на Милкин бочок. Он был тёплый и мягкий от шерсти. Милка махнула хвостом и посмотрела на меня. Глаза у неё были тёмные и большие. И ещё очень умные. Она будто хотела сказать: «Ты уж мне не мешай. Ладно?» Милка вздохнула, отвернулась от меня и опять стала жевать своё сено, потому что ей надо было делать для людей молоко.

После завтрака за нами заехал дядя Павел на своём самосвале. Я сел в кабину, а папа с дядей Ренатом забрались в кузов. Мы поехали на одно лесное озеро к бобровым хаткам. Это такие домики, в которых живут бобры. Они их сами строят. Дядя Ренат обещал нам показать даже бобровые плотины.

– Я вас только до развилки довезу, а там пешком доберётесь, – сказал мне дядя Павел.

Машина поднялась на гору и остановилась.

– Смотри, Вовка, вон наша деревня. Пяльцы. Вся как на ладошке! Здорово?!

– Здорово! А вон дом дедушки Матвея!

– Узнал?! Ну-ка, Вовка, у тебя глаз зорче. Глянь-ка, не грозит мне там дед Матвей кулаком?..

Я засмеялся.

– Его отсюда не видно. Он, наверно, дома. Наверно, в окно грозит…

– С него станет! – сказал дядя Павел. – Держись, Вовка! Даём дёру!..

…И вот мы с папой уже два дня живём дома – в Ленинграде – а я помню всё-всё-всё. И про дедушку Матвея, и про бабушку Дарью, и про дядю Павла, и про баню, и про ямщика, и про Милку, и про топлёное молоко.

Папа обещал мне купить пластинку с песней про ямщика. Я буду её слушать и никогда ничего не забуду.

«Юный пожарник»

Они приехали на своей красной машине, быстренько выскочили и стали бегать вокруг. Я подошёл к ним, а у них в машине что-то шипит. И люк они уже открыли. И уже в люке включили красный кран. Я подумал: это они на пожар приехали. Сейчас тушить будут. Вот здорово!

А дядька с усами, в каске и с топориком на боку громко командует:

– Быстрее, быстрее!

У одного пожарника прямо из рук как выскочит струя! Высоко-высоко! Будто фонтан из Петергофа прямо у нас здесь очутился.

– Стоп! – кричит командир с усами. – Во время уложились. Можно перекурить.

– Это вы уже так быстро потушили?! – спросил я у одного пожарника. А он снял каску, вытер мокрое лицо и говорит:

– Слава богу, дорогой товарищ, у нас уже целая неделя без происшествий. А это мы тренировались. Понятно?

– Понятно, – говорю, – а вы дайте мне каску поносить… Ну, пока вам жарко.

– Поносить-то очень хочется?

– Очень, – говорю.

– Ну, на! – Пожарник надел мне каску, и я сразу перестал всё видеть. Потому что каска-то глубокая! Я в ней прямо утонул. Пожарник мне её поправил, и я опять всё увидел.

– Смотри, Петро Иванович! – смеётся пожарник, – у нас пополнение – ещё один боец выискался…

Все пожарники посмотрели на меня и засмеялись. А усатый командир сказал:

– С таким пополнением только пожары устраивать, а не тушить…

– Я ещё ни одного пожара не устроил, – говорю.

– Ну, устроишь. Знаем мы вашего брата.

– Брата?! А у меня его и нет.

– Ну, будет… – улыбнулся командир.

Один пожарник дал мне рукавицы. Я их надел, а они большие, как резиновые сапоги. Я говорю:

– Наденьте, пожалуйста, на меня ещё ремень с топориком. А?

– Ну куда тебе ремень с топориком?! – отвечает усатый командир. – Свалит он тебя на землю – и не встанешь.

И вот я хожу в каске и в рукавицах, а пожарники смеются. Вдруг подбегает какой-то дядька в очках и с фотоаппаратом. Он что-то всё жевал, не мог проглотить и всё торопился. Потом он проглотил и закричал:

– Минутку! Минутку! Какой кадр! Какой чудесный кадр! Мальчик, а ну-ка встань вот так!

Я не успел встать, а он отбежал, присел и щёлкнул. Потом ещё раз сто щёлкнул.

– Спасибо, мальчик, – говорит. – И вам, товарищи пожарники, тоже спасибо.

– За что?! – удивился один пожарник. – Можете и нас заодно снять.

– Благодарю, но с вами я встречусь в другой раз, – сказал дядька и убежал.

И вот уже прошло много-много дней. И лето совсем прошло, и осень. Я уже совсем забыл про пожарников. И вдруг мы все дома сидим и пьём чай. Папа смотрит в газету и говорит маме:

– Взгляни, какой лихой мальчонка. Фотография называется «Юный пожарник». Прислана на фотоконкурс.

Мама взяла в руки газету.

– Послушай… так это же твой сын! Твой подбородок! Глаз, правда, почти не видно, но явно твои.

– Ты что-то путаешь, – смеётся папа.

– Где, где?! Дайте мне посмотреть, – говорю я.

Папа показал мне газету.

– Конечно это я! – кричу. – Ещё какой я!

– Ну и папа у нас, – сказала мама, – родного сына не узнал!

И тут у нас такое началось! Мама купила много газет и вырезала мой портрет. Она стала в письмах посылать меня всем родным.

Все радовались, шутили и поздравляли нас. А тётя Галя не радовалась – она страшно возмутилась. В её письме было написано, что она умрёт, если я вырасту и стану пожарником. Так и написала. Ещё она написала, что все пожарники всё время только спят. Что они храпуны и бездельники.

А ведь это неправда! Я сам видел, как пожарники тренировались. Они здорово устали. Какие же они храпуны, если усатый командир приказал им даже покурить. Чтобы они отдохнули. И ещё: когда пожарник надел на меня каску, она была вся мокрая от пота. Вот я вырасту и так и напишу этой тёте Гале.

Там, где трещат мотоциклы

Прямо над дорогой высоко-высоко висел длинный красный флаг. На нём было написано белыми буквами: «СТАРТ». А под этими буквами сидели кожаные мотогонщики. На своих мотоциклах. Мне хорошо было видно. Мы с папой и много болельщиков стояли на обочине, у самых канатов. Было очень тихо. Я переступил с одной ноги на другую и услышал, как у меня под ногами заскрипел песок. Вдруг судья махнул флажком. Мотоциклы заревели и рванулись. У некоторых передние колёса так подпрыгнули вверх, будто мотоциклы встали на дыбы, чтобы сбросить всадников. Будто это не мотоциклы, а дикие лошади.

И не успел я опомниться, как ни одного мотогонщика не осталось – все умчались. Осталась только туча синего дыма.

Многие болельщики бросились в сторону. Я тоже бросился, но папа схватил меня за руку.

– Стой здесь! Гонщики идут по замкнутому кругу. Отсюда, – папа показал рукой в сторону поворота, – мы увидим, как они будут проходить вираж.

Рядом с нами спорили болельщики.

– Что там ни говорите, а Гаврилкин придёт первым! – сказал один.

– Кто?! Гаврилкин?! Да ваш Гаврилкин со старта ушёл четвёртым, а Севастьянов – первым!.. – ответил ему дядька в плаще.

– Гаврилкину давно пора пересесть на трёхколёсный велосипед – делать ему уже нечего на кольцевых гонках! – сказал парень в кожаной кепке. В руках у него была газета трубочкой, и он всё ею размахивал.

– Не говорите глупостей! Кто же, по-вашему, может обойти Гаврилкина или, скажем, Севастьянова?! У них – опыт!

– Да хотя бы Егоров!

– Ну, насмешили! Ну, расхохотали!

Парень в кепке так размахался газетой, что сбил шляпу с дядьки в плаще. Шляпа упала и покатилась по земле. Все стали громко смеяться:

– Шляпа улетела!

– Эй, шляпа, лови шляпу!

– Умную голову пошла искать!

Но тут дядька, который кричал, что победит Гаврилкин, показал пальцем на небо и гаркнул:

– Тихо, товарищи!.. Идут.

Мы все бросились к дороге.

Где-то далеко-далеко что-то пищало, как комар. Скоро из писка получился тихий вой, а потом – громкий треск. С этим треском мотоцикл промигнул мимо меня.

Я видел, как мотогонщик лежал прямо на бензиновом баке мотоцикла. На голове у мотогонщика был синий шлем. Этот шлем прятался за прозрачный обтекатель. Мотогонщик смотрел вперёд. Из-за очков глаза у него были большие, как у стрекозы.

На повороте мотогонщик стал валиться набок. У меня даже дух захватило – ведь он разобьётся! Но мотогонщик не упал. И я так вздохнул, будто это я сам чуть-чуть не разбился.

Вдруг закричали:

– Севастьянов!

– Ура!.. Севастьянов!

– Страсти накаляются, – сказал папа.

Уже много кругов прошли мотогонщики. Несколько раз Севастьянова обгоняли другие, но он всё равно оказывался впереди.

И вот судья показал Севастьянову флаг с чёрными шашечками – значит, ему осталось пройти последний круг. Мотогонщик увидел флаг, кивнул головой – и как даст газу.

– Отчаянная голова этот Севастьянов! – улыбнулся папа.

– Он чемпионом будет, – сказал я.

– Молчи, знаток… Ещё посмотрим… Остальные тоже настоящие спортсмены – будут бороться до конца.

– А Севастьянов что?! Не борется, да?!

И вот Севастьянов победил. И стал чемпионом. Он только съехал с дороги, как его обступили болельщики. Откуда-то появились большие букеты цветов, а мой папа куда-то подевался. И я сначала из-за этого разволновался, а потом стал думать про чемпионов. Оказывается, им тоже дарят цветы, а не только мамам.

Севастьянов, весь пыльный, прижимал к себе эти цветы и улыбался, но не очень весело. Наверно, потому, что он очень устал. Только всё равно было видно, что он рад. А болельщики стали его подбрасывать вверх вместе с мотоциклом.

Я тоже хотел подбросить чемпиона, но кругом столько народу, что мне никак было не пробраться. Даже не дотронуться до чемпионского мотоцикла. А мне так хотелось!

Один цветок из букета упал на землю. Я поднял, потому что в этой толкучке его бы только раздавили.

Это был тюльпан на длинной ножке. Малиновый и чуть-чуть синеватый – с синими жилками на толстых лепестках. Один лепесток у тюльпана был сломан, и внутри цветка виднелось жёлтое донышко.

Мне тоже захотелось подарить букет, но у меня был только один тюльпан. «Ну и что, что один?» – подумал я и снова стал пролезать в толпу.

Какой-то дядька схватил меня за плечо.

– Ты чего тут шастаешь?!

Я хотел сказать, а он:

– Брысь отсюда, пока не отвёл куда следует!

Я отошёл в сторонку и стал думать, как мне лучше пробраться. И тут я увидел другого мотогонщика. Он сидел боком на своём мотоцикле. Совсем один. И никто к нему не подходил. Он смотрел в землю и о чём-то думал. Мне даже показалось, что он вот так вот заснул от усталости. Я подошёл к нему и нагнулся, чтобы увидеть, спит он или нет. Нагнулся, смотрю: мотогонщик совсем не спит. У него из глаза выкатилась круглая слезинка. Она покатилась по пыльной щеке, и на щеке осталась белая бороздка.

– Ну что, воробей? – сказал мотогонщик. Он посмотрел на меня, и у него так скривились губы, будто он хотел улыбнуться, а у него не получилось.

Я сразу догадался, что он не чемпион, что его обогнали. Он, может, оттого и плачет. Потому что он, наверно, не просто ехал, а мчался, чтобы победить.

– Товарищ мотогонщик, да вы… да вы не плачьте, – говорю я ему.

– Это я, брат, так… соринка в глаз попала… – Мотогонщик потёр кулаком щёку. От этого щека стала совсем грязной.

– Конечно, – говорю, – если вы без очков мчались. А надо в очках. Чтобы соринки не попадали.

Мотогонщик улыбнулся. По-настоящему улыбнулся. И губы даже не скривились. Тут я обрадовался.

– А чемпионом вы ещё будете! Ещё каким! Ведь вы же мастер спорта!

– Мастер-то мастер… Только прошли мои чемпионства – пора сходить с трассы… – Он снял шлем, и я увидел, что у него на голове совсем нет волос – одна красная кожа. – Видал, воробей, старого лысого гонщика? – Мотогонщик улыбался, а глаза его были грустные-грустные. Я совсем растерялся. Я прямо не знал, что сказать.

– Вот, – говорю, – это вам… Это цветок, – говорю, – тюльпан… И ничего, что у него один лепесток сломан, всё равно он живой…

Старый мотогонщик встал, подхватил меня и подбросил вместе с тюльпаном.

Он держал меня высоко – на вытянутых руках. И смотрел мне в глаза.

– Ну, воробышек… – сказал он.

А я говорю:

– И вовсе вы не старый! У вас силищи – вон сколько! А старые с палочками ходят и всё ворчат. И всё говорят, что раньше всё лучше было, а теперь – всё хуже. И всё жалуются.

– Ну, воробей!.. – засмеялся мотогонщик. – Звать-то тебя как?

– Вовка.

– Вовка? Ты один здесь?

– Нет. Я с папой.

– Батька-то небось тебя ищет.

– Мы с ним договорились: если потеряемся, то найдёмся, где на флаге написано: «СТАРТ».

– Раз так, – мотогонщик опустил меня на землю, взял за руку, – пошли. Поздравим Севастьянова.

– А чего его поздравлять?! Ему вон сколько цветов надавали.

– Значит, по-твоему, не стоит?

– Ну да!

– А вот Севастьянов, когда побеждал я, всегда приходил меня поздравить…

– Правда?! А я и не знал! Тогда конечно! Чего тут думать!

Болельщики расступились. Потому что Севастьянов увидел нас. Потому что он замахал руками и радостно закричал:

– Гаврилкин! Паша!..

Мы подошли. Старый мотогонщик протянул руку Севастьянову, что-то стал говорить ему, а потом нагнулся и сказал мне шёпотом:

– Пожми руку чемпиону. Он победил в честной борьбе.

Рука у Севастьянова оказалась большой и твёрдой. Такой же большой и твёрдой, как у старого мотогонщика.

Исследования

Однажды я решил наблюдать за мухой. Раньше я как-то совсем не обращал на них внимания. А ведь они летают и ходят по потолку вверх ногами. Я бы на их месте просто упал с потолка на пол, а они там остаются и даже быстро бегают. Почему?

И вот я выбрал себе муху, чтобы за ней наблюдать. Такая серенькая с прозрачными крылышками. Она сидела на столе, и я стал к ней присматриваться, что она делает. Лапки у неё оказались загнутые, как кочерёжки. И вот моя муха стала тереть одной передней лапкой другую, будто она поплевала на ладошки и собирается колоть дрова. После этого она стала одной лапкой тереть лицо. Тут я догадался, что это никакие не дрова, а это она так умывается. Ей, наверно, хотелось как следует почистить уши, но ушей у неё не было, поэтому она мыла шею.

Я заметил у мухи вместо ушей очень большие коричневые глаза. С такими большущими глазами она конечно меня видела. Она, наверно, просто меня не боялась. И правильно! Если бы она испугалась, я бы не смог за ней наблюдать.

Но тут мухе захотелось полететь, и она полетела. Я за ней.

Она села на окно и стала ползать по стеклу вверх-вниз. Она так быстро ползала, что я совсем не успевал её разглядывать. Мне пришлось носом водить по стеклу, и конечно тут муха испугалась меня и опять полетела. Хорошо, что я заметил: она села на настольную лампу.

Теперь я к ней подошёл очень осторожно. И только я подошёл, она залезла под абажур. Заглядываю под абажур, а она там – в патроне. Я бы выключил свет, но лампы-то нет. И вот эта муха сидит в тёмном патроне, и мне её совсем не видно. Тогда я засунул палец в патрон, чтобы её оттуда выгнать. Тут меня так стукнуло, так двинуло, что я полетел на стул и мы вместе с этим стулом грохнулись о стенку.

Прибежали мама и папа. Они подумали, что я уронил шкаф, что этот шкаф разломался на щепки и что теперь они будут жить без шкафа.

– Ты что тут опять?! – крикнул папа.

– Не кричи на него, – сказала мама, – ты видишь, как он побледнел?

– В чём дело? – опять спросил меня папа чуть потише.

– То-то-током тю-тю-тюкнуло, – отвечаю.

Папа посмотрел на настольную лампу и всё понял.

– Сунул палец в патрон?

– Я за мухой…

– Тебе что, больше некуда девать свои пальцы?!

– Я за мухой наблюдал, а она в патрон залетела. И не хотела вылетать…

– Опять исследование, – вздохнул папа, – и когда это только кончится?..

– Папа, а почему меня током тюкнуло, а муху нет? Ведь она там, в патроне, сидела, а я только дотронулся…

– Садись, мучитель, объясню… – ответил папа и подтолкнул меня к стулу.

Коржик и Пчёлка

Машины мчатся, люди идут, размахивают сумками, портфелями, и вдруг… лошадь едет. По нашей улице – живая настоящая лошадь! Вся коричневая и с гривой! Хвостом машет, гривой кивает, и дорога под ногами у неё цокает. Такой приятный звук. Сразу слышно – живая лошадь едет. А на ней дядька. Она его везёт, а он сидит и управляет. Они медленно едут. Я подбежал к ним. Иду рядом и на лошадь смотрю. Как она головой кивает и фыркает. Я шёл, шёл и нечаянно сказал:

– Дядя, это лошадь?

А дядька сердито так по сторонам смотрит, меня не замечает. Может, я ему управлять мешаю?

– Лошадь, да? – опять спрашиваю.

– Лошадь… Конь это – понятно тебе?!

– Понятно, – говорю, – а он хлеб ест?

– А ты?! – разозлился дядька.

– Ем. Только я больше с маслом люблю.

– Ну, и он ест. Ступай своей дорогой.

– Эх, жаль!.. – говорю. – Я бы ему хлеба из дома принёс, если бы знал. Может, подождёте? Я быстро сбегаю. И конь пока отдохнёт…

– Ты чего к нам привязался, а?! Вот репей… Чего тебе надо?!

– Мне на коня бы посмотреть. Ведь он живой и настоящий. Я теперь когда ещё такого увижу – может, и не увижу.

– Сказал бы сразу: прокатиться охота…

– Не-ет, ему и так тяжело, раз вы на нём сидите. Мне бы потрогать…

– Вон оно что… – сказал дядька совсем другим голосом. – А ну-ка, иди сюда.

Я подошёл. Дядька нагнулся и схватил меня за рубашку на спине. Я и опомниться не успел: сижу на коне, впереди дядьки.

– Мне тут некогда с тобой разговоры разводить. Поедем потихоньку, дорогой Коржика и потрогаешь, – сказал он.

– Коржик?! – удивился я. – Это его такое имя?!

– Угу.

– А вас как зовут?

– Ну, меня не так вкусно – меня Николаем.

– Дядя Николай, а Коржику не тяжело от нас двоих?

– А что ему? Это не телегу с грузом тащить!

Я потрогал Коржикину гриву. Она вся была из толстых и очень длинных чёрных волос. Если бы Коржик захотел и помчался быстро, то грива бы развевалась.

А шея у Коржика мягкая и тёплая. Ему, наверно, приятно, когда его гладят.

– Ну, натрогался? – сказал дядя Николай.

– Нет ещё, – говорю.

– Ладно, хватит. Слезай, а нам дальше надо.

Дядя Николай спустил меня на землю и сказал:

– Ну, бывай!

– Я вас тут подожду, – говорю, – когда обратно поедете.

– О, брат! Мы не скоро.

– А куда вы?

– Да вот Коржика подковать надо. Через час только назад будем.

– А я успею домой за хлебом сбегать?

– Успеешь. Только ты уж лучше захвати сахара кускового.

Я помчался домой. Набрал сахара и хлеба. Выбегаю на улицу, а мне навстречу – Вадик и Толька.

– Ты что, на Северный полюс собрался?! – кричит Вадик.

– Нет, – говорю.

– Не ври! Я вижу: вон как хлебом запасся!

– Это для Коржика.

– Для какого ещё Коржика? – удивился Толька.

Тут я им всё рассказал.

– Вовка! – говорит Вадик. – Ведь мы тоже можем взять для Коржика хлеб и сахар!

– Ведь это же лошадь! Ведь ей же надо много! – обрадовался Толька.

– Правильно! – говорю. – Давайте! Только Коржик – это не лошадь, а конь.

И вот мы стоим с хлебом и с сахаром. Мы стоим на нашей улице, смотрим, как мчатся машины и автобусы. И нам совсем не интересно, куда это они все едут. Ведь мы ждём Коржика и дядю Николая.

– Я его вперёд вас увижу – у меня зрение хорошее, – говорит Толька. – А ещё я длиннее всех. – Он и правда растёт только в вышину. Папа говорит, что он потому, наверно, и тощий, как спичка.

– Сказал тоже… может, я вперёд. Я его узнаю за сто километров, – говорю я.

Вадик толкнул меня:

– Чего спорите?! Вы лучше смотрите, а то с вашим зрением только прозеваем.

У меня в руке было два куска сахара. Мы так долго уже стояли, что сахар начал таять. И даже пальцы от этого стали липкие.

Мы и не заметили, как на нашей улице зажёгся свет. В небе появились звёзды, а Коржика всё не было.

– Что же это его нет? – сказал Вадик.

– Давайте съедим по одному кусочку сахара, ведь он всё равно тает, – предложил Толька.

Мы съели по кусочку сахара, а Коржика всё не было. И когда мы съели по пять кусочков, мы пошли домой.

Я уже совсем не думал про Коржика. Только во сне два раза его видел и разговаривал с ним и дядей Николаем про лошадиную жизнь.

И вот однажды прибегает Толька ко мне. Я дома был.

– Вовка, ты здесь сидишь, а у магазина, может, Коржик стоит и ждёт, когда его угостят сахаром! – кричит он.

– Коржик?! Не может быть!

– Кто же ещё?! Забыл, что ли?! Бежим!

– Бежим! Подбегаем к магазину.

– Коржик! Коржик! – закричал я, потому что увидел и сразу узнал его. Конечно это был он – коричневый и с чёрной гривой. Только он стоял, смотрел в землю и будто не слышал, как я ему кричу. Может, он меня забыл? А может, он просто устал, потому что к нему была прицеплена телега на таких толстых резиновых колёсах? Конечно он устал. Конечно он меня узнал и тоже обрадовался, только про себя.

Мы стали угощать Коржика. Он брал у нас хлеб прямо с ладоней. И губы у него были такие мягкие и тёплые. А на нижней губе несколько жёстких волосков. От них моей ладошке становилось немного щекотно.

Толька прыгал от радости, что Коржик берёт у него хлеб и сахар и совсем не кусается.

– Глупый, – сказал я, – зачем же он будет кусаться, если ты его угощаешь как друга.

– Зачем, зачем… Вон у него какие зубы!

– Такими зубами, если хочешь знать, очень здорово пережёвывать пищу.

У нас кончился хлеб и сахар, и мы стали гладить Коржика по лицу. Коржик уткнулся мне прямо в шею. Я стоял и не шевелился. Я стоял и чувствовал, какой он весь тёплый и живой.

– Вовка, вы шепчетесь, – сказал Толька, – а тут муха хочет укусить Коржика в глаз.

Я посмотрел – и правда. На длинной ресничке Коржика, как на веточке, сидела муха. Толька стал изо всех сил дуть, чтобы её согнать. Муха испугалась ветра и улетела, а мы с Толькой стали смотреть Коржику в этот глаз. Он был большой и тёмный. Он был весь, как тёмная, глубокая вода. И ещё в Коржикином глазу мы увидели себя, как мы стоим рядом и у Тольки – рот до ушей.

– Ну, чего уставились?! – услышали мы вдруг.

Это был не дядя Николай, а какой-то совсем незнакомый дядька.

– Муха хотела укусить Коржика в глаз, а мы её согнали. Вот, – сказал Толька.

– За муху спасибо, – дядька стал поправлять ремни на Коржике, – только мою лошадь зовут Пчёлка.

– Какая Пчёлка?! А где Коржик?! – крикнул я.

– Не знаю, где ваш Коржик. Садитесь – прокачу.

– А она у вас подкована? – спросил я.

– А ты как думал. На неподкованной ездить – значит лошадь не жалеть.

Но мы с Толькой не сели. Мы пошли домой.

– Эх… не Коржик оказался. А я-то думал…

– Ну и что, что не Коржик?! Пчёлка – тоже хорошая лошадь! – сказал Толька. – И как похожа на него – почти Коржик. Ведь правда?

– Правда…

– И чего ты расстраиваешься? Я вот с одной Пчёлкой подружился, а ты ещё и с Коржиком. Тут радоваться надо, что так повезло – сразу две лошади.

– Толик, может, дядя Николай работает с Коржиком в другом месте? Может, ещё и к нам приедут?

– Конечно! Я как увижу – сразу тебе скажу.

– Интересно, дядя Николай подковал Коржика?

– А ты как думал?! На неподкованной ездить – значит лошадь не жалеть! Сам же слыхал! – сказал Толька и положил мне на плечо свою руку.