Текст книги "Парусам нужен ветер"

Автор книги: Александр Гиневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

В Сосновку по серьёзному делу

Мы все ходили по двору и не знали, что бы нам такое придумать.

– А у нас на площадке теперь новый сосед живёт, – сказал Борька.

– Ну и что? – развёл руками Толик. Он, когда говорит, всегда себе руками помогает.

– А то, что он на бульдозере работает. Вот. Его Валерий Николаевич зовут.

– Подумаешь, на бульдозере! – сказал Вадик. – Вот если бы на самолёте или на ракете, вот это да!

– Ребята, вон Валерий Николаевич вышел, видите? – зашипел Борька и вдруг крикнул: – Здравствуйте, Валерий Николаевич!

Мы увидели дядьку в кепке и в кожаной куртке. Руки у него были засунуты в карманы. Он шёл к нам.

– Здорово, мужчины! – услышали мы.

– Здравствуйте! – отвечаем. Только Вадик не поздоровался. Он сказал:

– А мы и не мужчины.

– Кто же вы тогда? – Дядька посмотрел на Вадика и нахмурился.

– Мы ещё мальчики.

– А из мальчиков кто вырастает? Девочки?

Мы все засмеялись, а Вадик надулся.

– Из мальчиков вырастают специалисты.

– Кто-кто?! – захохотал дядька.

– Специалисты – вот кто, – повторил Вадик и отвернулся.

– Слушай, специалист, ты хоть на деревья лазать умеешь?

– Нет, не умею, – сказал Вадик грустным голосом.

– А ты? – Валерий Николаевич посмотрел на меня.

– И я не умею… Нам не разрешают…

– Потому что от этого деревья ломаются, – добавил Толик.

– Эх, вы… цветы жизни… растёте, как божья травка в теплице. – Валерий Николаевич вздохнул, покачал головой и добавил: – Пошли в Сосновку.

В Сосновском парке люди ходят по дорожкам и медленно смотрят по сторонам. Если так гулять, то ведь можно заснуть. Прямо стоя. Поэтому Валерий Николаевич разрешил нам бегать и прыгать. Не на газонах, а между деревьями – где уже лес начинается. Валерий Николаевич сказал, что всё можно: и бегать, и прыгать, и кувыркаться, и на деревья лазать. Только надо делать всё с головой.

И вот мы разбежались кто куда. Мы так кричали – будто заблудились. Только мы не заблудились, а это от радости.

Борька закинул высоко на ветку свою белую шапку с пластмассовым козырьком. Мы набрали шишек и стали сбивать её. Я попал, шапка свалилась, а Борька захотел её снова закинуть. Потому что ему здорово понравилось попадать шишками. Но тут Валерий Николаевич сказал:

– Пора кончать этот телячий восторг. Хватит, хватит! Мы что, сюда приехали пугать деревья своим криком?! Вон как трясутся.

– Это они от ветра.

– Ничего подобного – страху вы на них нагнали. Ладно, братва… Приехали мы по серьёзному делу: учиться лазать на деревья.

Валерий Николаевич подвёл нас к дереву.

– Вот видите эту сосну с толстыми сучьями у земли?

– Ого!.. Вы нас заставите лезть на самый верх?! – испугался Толик, и мы все задрали головы, потому что сосна была очень высокая.

– Я никого не буду заставлять. Пусть лезет тот, кто хочет стать смелым…

– А дерево не поломается? – сказал я.

– Да ты что?! Это же взрослое дерево! Ему даже приятно, когда на него садятся птицы или залезают такие мальчишки, как ты.

Валерий Николаевич показал нам, как надо браться за сук, и мы полезли. Сначала Борька. Он чуть-чуть вскарабкался и посмотрел на нас. Мы не узнали Борьку: у него глаза стали большие-большие. Наверно, от ужаса или от страха. Мы думали, что он сейчас заревёт, а он:

– Валерий Николаевич, можно мне ещё… выше?

– А тебе не страшно?

– Страшно… ещё как…

– Ну, тогда лезь выше. Иначе никогда не научишься преодолевать свой страх! Только вниз не смотри. Понятно?

– По-понятно…

Борьку уже было совсем не видно из-за веток. И вдруг он кричит:

– Всё готово – я залез! Снимайте меня!

– Что-о?! – удивился Валерий Николаевич. – Снимать?.. Вы слышали, что он сказал?! Ну как, ребята, будем снимать этого чудака или сам пускай слезет?..

– Сам залез, пусть сам и слезает, – сказал Вадик.

– Мы даже ещё залезать не умеем, а он уже научился…

– А если я шлёпнусь? – кричит Борька.

– Ты что – хочешь шлёпнуться?

– Не-ет! – кричит.

– Ну тогда слезешь, – сказал Валерий Николаевич. И Борька слез. Посидел-посидел на дереве – и слез. И не шлёпнулся.

– Молодчина, Борька! Поздравляю тебя с победой над своим страхом! – Валерий Николаевич пожал Борьке руку. А он улыбается, весь сияет, будто стал каким-то чемпионом.

– Подумаешь, на дерево залез… – пробубнил Толик и полез после Борьки.

Потом я лазал.

Я посмотрел сверху на ребят, а они маленькие, как пенёчки. И Валерий Николаевич тоже. Зато небо было прямо около меня. И ветер здорово слышно. От ветра дерево чуть-чуть шаталось, и я тоже шатался вместе с ним, потому что я был на ветке, как птица. И когда я слез, Валерий Николаевич поздравил меня с победой. И Вадика поздравил. Вадик не стал спускаться на самую нижнюю ветку, а взял да и спрыгнул.

– Ну что ж… – сказал Валерий Николаевич. – Я рад тому, что вы оказались мальчишками. Только вот кто залезет на эту гладкую берёзу?

– На неё никто не залезет, – мотнул головой Толик.

– А я залезу! – сказал Вадик.

Он подпрыгнул, обхватил берёзу руками и ногами и… съехал вниз. Сел прямо на землю.

– Ужасно гладкая.

– Да-а, – сказал Валерий Николаевич, – таким способом из вас действительно пока ещё никто не сумеет.

Он вытащил из брюк ремень, сделал петлю и показал, как надо вставлять в неё ноги.

– А вы сами сначала залезьте. А то вы всё нас только учите, – заныл Вадик.

Валерий Николаевич посмотрел на Вадика.

– Верно, прав ты… В самую точку попал, – сказал он и сорвал с головы кепку. Бросил её на землю. – А что, пацаны, слабо?

Он поплевал на руки. Подошёл к берёзе. Не к нашей, а к другой, потолще.

– А ремень? – крикнул Борька.

– С ремнём полезете вы.

Валерий Николаевич подпрыгнул, обхватил берёзу руками и полез. Одна нога у него почему-то не сгибалась, всё волочилась. Он лез сначала быстро, а потом медленнее, медленнее – и остановился. Посмотрел вверх – до веток далеко. Ещё лезть и лезть. Мы думали, Валерий Николаевич сейчас немного отдохнёт и быстро доберётся до этих веток, а он вдруг начал сползать вниз. Даже кора скрипела. Валерий Николаевич спустился, стал поправлять задравшуюся штанину и стукнул пальцами по ноге. Получился звук, будто стучат по деревянной коробке.

– Это что? Не нога?.. – удивился Вадик.

– Это неживая нога – протез.

– А как же живая?.. – спросил Толик.

– Живая осталась на войне…

И тут мы узнали, что Валерий Николаевич воевал в танке. Шёл бой, и в этом бою его танк загорелся. Валерий Николаевич потерял сознание, он уже ничего не видел и ничего не слышал, а друг вытащил его из танка и спас. Только ногу не спас, потому что её пришлось отрезать. В госпитале.

Обратно из Сосновки мы поехали на трамвае. И когда мы садились, Толик сказал шёпотом, я слышал:

– Валерий Николаевич, пойдёмте с передней площадки. Там все инвалиды садятся.

– Какой же я инвалид, – ответил ему шёпотом Валерий Николаевич, – какой же я инвалид, если работаю на бульдозере?.. И потом, Толя, запомни: жалеть меня не надо. Ты понял?..

– Понял, Валерий Николаевич.

– Ведь мы мужчины… – подмигнул Толику Валерий Николаевич.

Я всё это слышал, и мне захотелось отлупить этого Тольку. Лезет тут со своими советами… сам инвалид… Зимою поцарапал палец на руке и всю неделю ходил забинтованный. Даже руки не видно было – целой руки… И ещё говорил: «Я из-за этого пальца бегать совсем не могу». Вот врун…

Возле нашего дома мы стали прощаться с Валерием Николаевичем.

– Значит, будем сламщиками? – сказал он.

– А что такое «сламщики»?

– Сламщики – это значит друзья.

Я пришёл домой, а оказывается, меня уже искали. Уже волновались.

Тут я всё рассказал про Валерия Николаевича и про то, что мы с ним сламщики.

Папа слушал очень серьёзно, всё кивал головой, а потом сказал:

– Вовка, а мы с тобой сламщики?

– А как же?! – говорю.

– Ну так живо умываться, есть и спать.

– Папа, а откуда эти сламщики взялись? Ты знаешь?

– Знаю. Это мальчишки из знаменитой республики ШКИД.

– Расскажи, а?

– Спать тебе пора, а ты мне зубы заговариваешь.

– Пап, ну расскажи, вместо сказки.

– Ладно, ладно. Заползай только скорее под одеяло!

Тайна и ещё тайна

Толик живет вместе с мамой. Больше у них никого нет.

Раз он подошёл ко мне, потянул за рукав, шепчет на ухо:

– Вовка, у тебя есть тайна?

– Тайна? Нету. А у тебя?

– А у меня есть.

– Что же ты молчал до сих пор?!

– Так ведь это же тайна!

– А-а… Правильно. Ты никому про тайну не говори. Ты только мне скажи.

– Тебе скажешь, а ты ещё кому-нибудь.

– Ты что – с ума сошёл?!

– Если так, ладно… Тебе скажу. У меня дома Яшка есть.

– Какой Яшка?

– Ежик.

– Живой, да?!

– А то какой же?! – обиделся Толик.

– Я живого никогда не видел. Пойдём посмотрим!

– Он сейчас спит. У него знаешь какие иголки?

– Знаю!

– А говоришь, не видел.

– Так это я в книжке…

– Сказал тоже – в книжке! А я вот этой собственной рукой его иголки трогаю! – И Толик показал мне свою руку.

– Толька, так он у тебя целый год живёт?!

– Ещё не целый, ещё только со вчера. Мама говорит, что плохо, если в доме нет ничего живого. Вот у нас и появился Яшка.

– И ты молчал?!

– Так ведь, Вовка, это же тайна!

– А-а… Ну да…

Я стал носить Толику для Яшки яблоки и старые газеты, потому что Яшка очень любит шуршать газетами. Он это ночью делает. И хоть совсем темно, выходит, будто он до самого утра всё читает и читает.

А потом как-то так получилось, что я про Яшку и Борьке и Вадику рассказал. Чтобы они незаметно тоже угощение приносили. Ведь ёжику от этого лучше будет! Вместо одного яблока – сразу много.

Идём мы все вместе к Толику в гости, а он бежит скорее домой, чтобы спрятать Яшку в коробку и в шкаф. Чтобы его не видели. Ведь он думал, что Вадик и Борька совсем ничего не знают про ежа.

И вот раз сидим мы у Толика. Вдруг он и говорит Борьке:

– Борька, ты кому яблоко принёс? Мне, да?

– Какое яблоко? – отвечает Борька.

– А какое ты под диван положил…

– А-а… тебе, тебе…

– А зачем ты его под диван положил?..

– А я… а я его потом достану…

– Понятно, – говорит Толик и подскакивает к Вадику. Вытаскивает у него из кармана газету. Развернул её, а в ней ещё две.

– А ты кому газеты принёс? – спрашивает.

– Привязался тут: кому, кому… Да Яшке твоему! Вот кому! – крикнул Вадик.

– Какому Яшке?! – громче Вадика кричит Толька.

– Твоему! Который у тебя в шкафу сидит!.. Он там в темноте, и ему, может, кислорода не хватает!..

Толик посмотрел на меня и тихо так говорит:

– Ага… Значит, это ты им рассказал про Яшку? Да?..

А я прямо не знал, куда мне деться. Хоть бы пол подо мной треснул, хоть бы я с этим полом провалился на первый этаж.

– Ты не сердись, Толик, – говорю, – я подумал, что ведь они наши друзья… Что ведь они никому не расскажут, а только будут приносить для Яшки лакомства…

И тут Толька почему-то перестал сердиться. Он вдруг радостно закричал:

– Ур-ра! Тайна раскрылась!

– Какая тайна?

– Какая? Да ведь мы с мамой всё понять не можем: отчего это у нас под диваном целое овощехранилище. А за шкафом какие-то банки с молоком. Под шкафом – пачка какой-то дурацкой сухой вермишели! Вермишель, по-вашему, для Яшки лакомство?! Дураки! Газет натаскали – на сто лет! А ведь Яшке надо всего одну газету на целую неделю! Ведь вот он какой!

Толька бросился к шкафу и достал коробку с ёжиком.

Борька толкнул меня локтем в бок.

– Дайте мне рассмотреть его. Это я ему вермишель принёс…

Василий Семёнович

Около нашего дома стали строить дом. Прямо на пустом месте. Нам очень хотелось увидеть, как он строится, и мы стали лазать через забор, потому что забор раньше дома построили и из-за него ничего не видно.

И только мы начнём смотреть на машины, как они едут, везут всякие материалы, тут бежит к нам сторож и кричит:

– Опять залезли, окаянные! Удержу на вас нет! Вот поймаю одного, отберу шапку и пускай за ней с мамкой приходит!

Мы, конечно, от этого крика кто куда. Перелезем через забор и ждём, когда сторож уйдёт в будку.

Однажды стоим вот так вот около забора – и вдруг слышим: кто-то пилит забор с той стороны.

– Вот здорово! Забор ломают! – обрадовался Борька.

Смотрим: в заборе получилась дырка. И прямо к нам в эту дырку высунулся небритый дядька в шапке.

– Ну что, шурупы, попались?!

Мы так растерялись, что даже забыли убежать.

– Дядя, а зачем вы дырку сделали? – спрашивает Толик, а сам пятится.

– Во-первых, я не дядя, а бригадир каменщиков Василий Семёнович. Понятно?

– Понятно.

– Во-вторых, насчёт дырки. Она затем, чтоб с вами бороться… – Дядька улыбнулся. Если бы он не улыбнулся, мы бы убежали. Потому что этот Василий Семёнович как два моих папы, а может, и здоровее.

– Вы что? Будете нас избивать? – спросил Вадик.

– Ну, шуруп, голова у тебя, видать, кинофильмами набита, – сказал Василий Семёнович и даже сплюнул от досады. – Дырка эта для того, чтобы ты не штаны рвал на заборе, а смотрел бы в неё, если тебе охота! Посуди сам: сторожу за вами не угнаться – она человек пожилой. Конечно, я со своей бригадой мог бы побегать за вами, но тогда, спрашивается, кто кирпич будет класть? Кто дом-то построит? Вы, что ли?.. Вам тоже некогда: от моей бригады улепётывать надо. Не так ли? Та-ак. Вот и будем бегать друг за дружкой, а дом? Пусть дядя строит?!

Василий Семёнович стал пилить другую дырку. Повыше.

– А ещё дырка зачем? – спросил я.

– Эта? Эта для батьки твоего. Пойдёт он, скажем, мимо. Подумает: «А чего они там за забором химичат?» Батька твой тоже небось любознательный. Глянет он в дырку. «А-а, – скажет, – дом всего-навсего строят». И пойдёт себе дальше со спокойной душой. Понятно, шурупы?

– Понятно, Василий Семёнович! – крикнули мы хором. А Борька сказал:

– Спасибо вам за дырку. Мы теперь в неё смотреть будем.

– Так-то лучше… Глаза только не проглядите, – смеётся Василий Семёнович.

Дом строили быстро. Даже ночью. Мы спали, а его строили. И оглянуться не успели, как пятый этаж пошёл.

Вот раз торчим у своей дырки. Смотрим. Подходит к нам Василий Семёнович.

– Привет, шурупы!

– Здравствуйте, Василий Семёнович! – кричим.

– Ну как, видно?

– Видно!

– Да разве это видно? Айда за мной! Только, чур, через ворота.

И когда мы проходили мимо сторожа, она сказала улыбаясь:

– Василь Семёныч, чай, на расправу ведёшь своих шурупов?

– Сейчас, тётя Маша, им земля с овчинку покажется! – ответил Василий Семёнович.

Он привёл нас на самый верх дома.

– Вот отсюда, шурупы, кое-что видно, – сказал он.

А мы прямо рты пораскрывали. Потому что было видно не кое-что, а всё – будто с самого неба. И даже солнце, мохнатое от мороза, было совсем рядом.

И когда мы насмотрелись вдоволь, Василий Семёнович слегка толкнул Борьку локтем:

– А ну, шуруп, бери кирпич с поддона и клади его вот сюда!

Борька взял кирпич и положил, а Василий Семёнович весело пристукнул Борькин кирпич блестящей железной лопаткой. Он так ловко пристукнул, что получилось, будто кирпич всю жизнь тут и лежал.

И мы все положили по кирпичу. А мне Василий Семёнович сказал:

– Держи мастерок и пристукни сам. Я стукнул, но промахнулся.

– Мазила! – засмеялись ребята. А Василий Семёнович снял рукавицу, взял мою руку в свою огромную ручищу, и мы оба здорово пристукнули кирпич. Теперь он будет лежать в доме вместе с другими.

А дом скоро совсем построят. Потому что Василия Семёновича уже почти и не видно – так высоко он работает. И когда я иду мимо, я всегда громко здороваюсь с ним, а Василий Семёнович кричит мне с вышины:

– Привет, шуруп! – и машет большой рукавицей. Вот какой Василий Семёнович.

Папа говорит, что на таких людях земля держится. А Василий Семёнович высоко-высоко в небе работает себе своим мастерком и, может, совсем не знает, что он такой сильный.

Если быстро спать

Чтобы рано проснуться, надо быстро спать. Когда я быстро сплю, я встаю очень-очень рано. Ещё везде совсем темно, а я уже хожу. Мне это так нравится!

Я иду в коридор и сначала хожу, как бабушка. Тапочки шаркают: шарк-шарк. А потом я хожу, как мама. Это совсем не интересно, потому что мама не шаркает и не топает. Зато до чего же я люблю ходить, как папа! Он хорошо топает – сразу слышно, что это папа, а не кто-нибудь. Мама говорит, что папа топает, как слон. А это совсем неправда! Потому что слоны когда топают, у них даже веточка не сломается под ногами. Они ходят медленно и осторожно. Ведь им надо укрываться от опасности, раз они большие.

А я топаю по коридору, будто я пришёл с работы, будто я так устал, что ноги отваливаются.

Тут папа, если он в хорошем настроении, кричит:

– Эй, воры! Погодите, мы ещё не выспались!

А если папа в плохом настроении, то он говорит:

– Перестань, Вовка! Провалишься к соседям этажом ниже и разбудишь людей.

К нам уже приходила соседка. И она уже беседовала со мной про поведение. Я ей всё объяснил, и она всё поняла. Такая хорошая соседка! Клавдия Петровна. Она мне сказала:

– Что ж с тобой делать, разбойник. Топай уж. Только потише. А то у нас лампа раскачивается.

Теперь я стал потише. Потому что лампа раскачается, разобьётся – и наши соседи останутся без света.

А когда я похожу, как бабушка, мама и папа, я иду в ванную. Там всегда жарко, и я люблю посидеть на краешке ванны, как какое-нибудь животное из жаркой страны. Мне даже хочется забраться на высокую пальму и оттуда посмотреть. Но у нас в ванной нет пальм. И вообще никаких деревьев. Поэтому я просто пускаю воду. Сначала холодную, а потом горячую. А потом тёплую. Вода течёт и что-то говорит. И я тоже разговариваю с водой про трубы и про краны.

Однажды мне захотелось узнать, что делает вода в толстой трубе, если все ручки закрыты. Если она не течёт в раковину. Я засунул палец в кран, и тогда мне пришлось ждать, пока проснётся мама, пока она придёт. Потому что палец у меня не хотел вытаскиваться. Мама позвала папу, и они вдвоём вытащили. Пришла и бабушка, но уже было не надо. Про воду я всё-таки узнал, только потом. Оказывается, она в трубе стоит.

А тогда папа сказал, что придётся ликвидировать все краны в квартире. И я обрадовался: ведь не надо будет умываться! Я всю жизнь только об этом и мечтаю. Жаль, что краны не ликвидировали.

И вот, когда я поразговариваю с водой и она мне всё расскажет, я иду на кухню. Посмотреть в окно на улицу и на градусы в термометре. И если я увижу нашего почтальона тётю Зину, я машу ей рукой. Хоть она даже на меня и не посмотрит. Хоть даже письма мне никакого не несёт, а только другим.

А один раз я увидел птицу синицу. Она тоже уже не спала. Она стояла на подоконнике за окном. На цыпочках стояла. И голову вытягивала. Будто хотела заглянуть в меня. И мы долго-долго смотрели друг в друга, потому что мы разные. И я вертел головой туда-сюда, как синица. Мне это очень понравилось.

Иной раз я посмотрю в окно, а там ничего не видно: только ночь и темно. Тогда я сразу иду к бабушке. Сяду на стул, возьму спицы и начинаю вязать. Бабушка просыпается и сразу говорит:

– Ну что, шатун-полуношник, опять дурью маешься?..

Бабушка сразу просыпается, потому что я один раз вязал ей папин свитер. Я хотел ей помочь, пока она спит, а у меня из свитера получились одни шерстяные нитки. Весь свитер тогда развязался, и мне за это здорово влетело. Только не от бабушки. Бабушка теперь меня сразу прогоняет. Она меня прогонит, я немножко похожу ещё, а потом лягу в постель. Укроюсь одеялом, чуточку посмотрю с открытыми глазами на потолок и засну.

У дедушки Матвея и бабушки Дарьи

– Вон то село, над коим вьются тучи, оно моё родимое и есть… – сказал очень складно дядя Ренат и показал рукой на деревянные дома. Как раз туда мы и шли. Это деревня Пяльцы. В ней родился дядя Ренат и жил там таким маленьким, как я. Потом он конечно вырос и стал таким большим, как мой папа. Даже больше.

Дядя Ренат – геолог. Он ездит в тайгу, и там у него отрастает борода. У меня есть фотография. На ней дядя Ренат с бородой и в здоровенных сапогах. Сапоги сделаны из резины, и в каждом таком сапоге можно жить, как в маленьком домике.

Однажды дядя Ренат привёз мне с Охотского моря морскую звезду. Она была засушенная. Вечером я выключил свет и думал, что звезда будет светиться, как на небе, но она не засветилась. Наверно, потому, что она засушенная, или потому, что морская, или потому, что не на небе.

– Вот, Вовка, – сказал папа, – сейчас познакомишься с дедушкой и бабушкой дяди Рената.

– А они меня узнают?

– Узнают, узнают, – улыбнулся дядя Ренат, – я им про тебя рассказывал, когда ты ещё в пелёнках был.

Мы шли по деревне. Бабушки и дедушки выглядывали в окна. Они смотрели на нас. Дядя Ренат им всем кивал головой. Мы с папой тоже здоровались с ними.

– Дарья! Дарья! Глянь, кто приехал! – засуетился дедушка около одного дома.

В окошко выглянула бабушка и куда-то убежала.

Дядя Ренат с рюкзаком на спине подбежал к дедушке, обнял его – и дедушка весь утонул в дяде Ренате, потому что он был маленький и худенький. Только серую кепку было видно.

Они поцеловались три раза.

– Борода-то зачем? Ишь, разбойник какой! Чай ведь, ещё не старый, – сказал дедушка.

– Ничего с ней не поделаешь, дед, растёт и растёт. – Дядя Ренат потрогал свою бороду.

Потом папа поцеловался с дедушкой, потом я.

– Я – дед Матвей, а ты? – спросил дедушка меня и надвинул свою кепку прямо на глаза. Они были серые, колючие. Я даже подумал, что он меня ругать будет за что-нибудь.

– Я… я… Вовка, – сказал я.

– Не тёть Матрёны внучонок?

– Я… я… папин сын.

– Дед, да это же сын Алексея Петровича! Я же тебе рассказывал, – засмеялся дядя Ренат. – И в письме писал, что приедем…

– А-а!.. Ну-ну… Писал, писал, – успокоился дедушка.

Бабушка Дарья почему-то плакала. Она вытирала глаза кончиком платка, а слёзы у неё всё равно текли. Она гладила меня морщинистой рукой по голове и приговаривала:

– Справный мальчик, справный…

– Бабушка Дарья, а почему вы плачете? – спросил я.

– Бабьи слёзы и от радости льются, – сказала она и улыбнулась.

– Ходите в избу, – позвал дедушка, – нешто тут до зари стоять?

Мы поднялись на крылечко и вошли в комнату. Она была очень большая и тёмная. Сначала я ничего не видел, а потом разглядел брёвна на потолке, много веников, какую-то сухую траву, тоже пучками. А на полу стояли деревянные бочки, грабли и ещё какие-то палки.

– Тут, в сенях, и разувайтесь, – сказал дедушка Матвей, и я понял, что это мы пришли в сени.

Вошли в комнату. И тут я так удивился, что прямо не знал, что сказать, потому что всё было как в сказке: в углу стояла большая-большая печка, на которой Емеля ездил к царю. Только на этой печке, наверно, никто не ездил. Она была новенькая и покрашена синей краской.

Возле окошек стоял здоровенный стол. Он был покрыт белой скатертью со всякими узорами. За таким столом Иван-царевич пировал.

Я на всё это засмотрелся так, что не заметил, как дедушка Матвей взял меня за руку.

– Пошли в баню, – сказал он.

В бане тоже было всё как в сказке: низенькая, с маленьким окошком и печкой. В печке помещался большой котёл. Вода в нём была горячая, дымилась. А от тёмных камней пыхало жаром. Ещё были полки, на которых парятся, и большие тазы с холодной водой.

Мне тут тоже очень понравилось. И когда дедушка Матвей спросил:

– Париться любишь?

Я взял и соврал:

– Люблю, – потому что я никогда не парился. Потому что у нас в Ленинграде ванная, а в ней разве попаришься?

– Ну, поберегись тогда, – сказал дедушка.

Я отошёл от печки, дедушка взял ковшик с поломанной ручкой, зачерпнул из котла воду и плеснул прямо на камни. Они зашипели, и сразу стало так жарко, что хоть убегай. Если бы я не сказал что люблю париться, я бы, наверно, убежал.

– Присядь, Вова, присядь. Сразу полегчает, – сказал дедушка. Я присел к самому полу, чтобы дышать, и тут с меня потёк пот. Когда я отдышался, дедушка сказал:

– Залезай ко мне на полок, будем старые кости греть.

Мы сидели и грели кости.

– Теперь давай веничком берёзовым, – сказал дедушка и стал меня парить. Он хлопал здорово, а мне вовсе не было больно. Только очень жарко.

От веника хорошо пахло. Один листок прилип к моему плечу, и он тоже пах, как веник.

А потом я парил дедушку изо всех сил, и он кряхтел, как больной. Только от удовольствия.

– Ах, ещё… Ах, ещё… – говорил он. И когда у меня кончились силы, я сказал, что устал.

– Ну, мойся, мойся, – говорит дедушка. – Чай, совсем заработался.

Как мы оделись – не знаю, но когда нам с дедушкой надо было выйти из бани, то мы совсем не могли. Мы совсем устали.

– Знатно напарились? – спрашивал меня дедушка.

– Зна-атно, – отвечал я.

После нас парились дядя Ренат и папа. Они так поддавали пару, что на улице было слышно, как шипят камни. Я даже думал, что папа с дядей Ренатом решили совсем запариться.

– Сущие бесы! – строго сказал дедушка Матвей, а по глазам его было видно, что ему очень нравятся и дядя Ренат, и мой папа, и как они здорово парятся.

Дядя Ренат и папа тоже долго не могли выйти из бани – так устали. А потом они всё же вышли. Лица у них были красные и довольные.

И вот мы сидим за столом, за которым Иван-царевич пировал. И у нас тоже пир. На столе чего только нет, а бабушка Дарья всё вытаскивает и вытаскивает ухватами что-то горячее прямо из печи. Какие-то тёти ей помогают, и они весело покрикивают друг на дружку, потому что они, наверно, любят угощать гостей.

Я сижу рядом с дедушкой Матвеем. Вокруг собралось много народу. Все уже меня знают, а я почти никого. Но я подумал – это не беда, потом я всё равно с ними познакомлюсь. А пока они мне только руками машут:

– Давай, Вова, не стесняйся! Мы тут все свои – пяльцевские…

А я хоть и не пяльцевский, тоже, оказывается, свой. Я и не стесняюсь. Потому что мне дедушка Матвей дал солёный огурец, а он оказался такой твёрдый и вкусный, что я его схрумкал в два счёта.

Потом мне дали суп и деревянную ложку. Суп был очень горячий, но я его ел и не обжёгся. Потому что ложка-то деревянная! Такой ложкой как раз такой суп и есть. Это мне дедушка Матвей объяснил.

Я и суп-то не успел съесть, как бабушка Дарья подошла и сказала:

– Дед, ты чего за Вовой не доглядаешь? Насыпь ему картохи да яешню положь.

Тут дедушка положил мне белых горячих картошин. И яичницу с жареной колбасой. Я ел, отдувался, а дедушка всё спрашивал:

– Вов, может, ещё чего?.. Может, капустки?..

За столом разговаривали про дядю Рената, про его жизнь и про его работу. Моего папу тоже спрашивали, а он отвечал про себя, про меня и про маму. А дядя Ренат и папа расспрашивали про деревню и про то, как здесь живётся людям.

Оказывается, здесь больше нет «дэтэшек», а одни «Беларуси». «Дэтэшки» – это гусеничные трактора. «Беларуси» – тоже трактора, только колёсные. На них хорошо и пахать, и сеять, и возить грузы. Лучше, чем на «дэтэшках».

Становилось всё шумнее и шумнее.

– Вовк, ты там не спишь?! – со смехом спросил меня очень загорелый дядя.

Он приехал на самосвале. У самых окон остановился. На полном ходу. Выскочил из машины и бросился в дом. Дядя Ренат как увидел в окне самосвал, развёл руки и пошёл к дверям. Двери открылись, и тут они встретились. И так обнялись, что только кости затрещали.

– Дружки они были. Мальцами, как ты, – сказал мне дедушка Матвей. – Ох, озоровали… Бывало, я их крапивой… Обоих…

– За что, дедушка?

– А за озорство. Ему, Павлухе, и сейчас полагается всыпать.

– За что?

– Побежал, а машину не выключил. Вон она тарахтит впустую. – Дедушка Матвей нахмурился. – Павел, – сказал он строго, – ты чего машину не выключил? Тарахтит зазря.

Дядя Павел махнул рукой.

– Да брось, дед! Горючка-то казённая!

– Я тебе покажу «казённая»! – Дедушка Матвей погрозил пальцем. – А ну, марш сейчас же!

Дядя Павел схватился за голову, будто очень испугался.

– Бегу, дед, бегу! Только не серчай шибко!

– То-то у меня… – сказал дедушка.

Дядя Павел вернулся, посидел немного за столом, потом встал и пошёл в угол. Я только сейчас заметил, что там стоял телевизор. Дядя Павел включил его. Показывали футбол.

– Ты что, Павел! – закричали все. – Ренат приехал, а ты!..

– Как тебе не стыдно!

– Выключи сейчас же!

– Тихо, товарищи! – сказал дядя Павел. – Подарочек гостям – «Зенит» играет. Проигрывает… Так как, Ренат, – дядя Павел хлопнул по плечу дядю Рената, – болеешь за свой «Зенит»?

– Я, Павлуша, к футболу равнодушен, – ответил дядя Ренат.

– Понятно, понятно… Был когда-то наш «Зенит» очень даже знаменит, а теперь игра в «Зените» не игра, а извините… – весело пропел дядя Павел.

Все засмеялись.

– Вот шалопай, – сказал дедушка.

Я и не заметил, как уснул. Вдруг слышу папин голос:

– Да зачем его на кровать?! На печь его! На печь забросим! Ведь он никогда не спал на русской печи!

Какой-то здоровенный дядя взял меня на руки, и я очутился где-то высоко, под самым потолком.

Я лежал на чём-то мягком и мохнатом. У самого моего носа висела целая связка лука. Она шуршала, когда её тронешь рукой, и пахла чем-то хорошим и непонятным.

Здесь было очень тепло, и я развалился, как барин.

Спать мне уже не хотелось, потому что внизу подо мной играли на баяне и плясали.

Вдруг кто-то крикнул:

– Цыганочка!

Я высунулся и посмотрел вниз.

Запела медленная музыка. И тут мой папа вышел на середину комнаты. Все смотрели на него. Я тоже смотрел. Папа был очень серьёзный. Он стоял неподвижно и смотрел на дядю, который играл.

Папа будто дождался чего-то, щёлкнул подмёткой по полу, потом так же щёлкнул другой ногой: чок-чок-чок. И музыка и щелчки становились всё быстрее. Всё быстрее двигались папины ноги. Папа не отставал от музыки, а даже успевал как-то провести ногою по полу, и получалось очень здорово. И когда замелькали папины ноги, папа стал хлопать себя по коленкам и ногам так, будто он пляшет не один, а и ещё кто-то.

Я смотрел и думал: «Вот я живу с папой всю жизнь и даже не знаю, что он так умеет…»

Все сели за стол. Опять стало очень шумно, но тут кто-то запел. Все сразу стихли и прислушались. Запел дядя Павел. Он сидел рядом с моим папой.

Песня была грустной. Я её никогда раньше не слыхал. Такую хорошую песню про степь… как она вся кругом… Как в этой степи умирал ямщик, потому что он замёрз… Как он отдавал товарищу приказ поклониться маме с папой… И про жену тоже… про кольцо… Чтобы товарищ отдал кольцо, и пусть уж она не печалится…

Песню запели все. Её и на улице, наверно, было слышно. Мне тоже очень хотелось запеть, но я не знал всех слов наизусть. А песня была такая хорошая.

И когда я заснул, я увидел во сне ямщика. Я к нему подъехал на лошади, а он лежал и умирал. Он мне стал отдавать приказ, а я ему сказал: «Вы потерпите, товарищ ямщик. Я вас довезу до поликлиники, и там вас вылечат. Там вам обязательно помогут. У нас всем помогают, даже у кого царапина пустяковая. Ну, немножко только потерпите!..» И мы с ним поехали. Я думал, что вот-вот мы с ним доедем, но я его не довёз. Он умер. А я стоял около него, как тот его товарищ, и плакал.

Утром я проснулся, и мне было грустно, потому что я не спас ямщика.

Я спустился по лесенке с печки и вышел на улицу.