Текст книги "Чудо-моргушник в Некитае (отрывок)"

Автор книги: Александр Гейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Гейман Александр
Чудо-моргушник в Некитае (отрывок)

Александр Гейман

Чудо-моргушник в Некитае (отрывки из романа)

.................................................................

...Аббат Крюшон и граф Артуа добрались до Некитая и ожидают приема у императора... .................................................................

...В этот миг одна из многих дверей открылась, и за-за двери показалась чья-то физиономия. Прищурившись, она оглядела их и спросила:

– Мужики, здесь лысого никто не спрашивал?

– Не знаю,– охотно отвечал аббат,– мы только что прибыли.

– А! Вы те двое новых иностранцев, что сюда шпионить приехали? – осведомилась физиономия.

Граф побагровел и поднялся с дивана.

– Мы посланники его величества короля Франции, и я никому не позволю унижать честь моей страны в моем лице! – произнес он резкую отповедь.

Физиономия скривилась и отвечала:

– Только не уверяй меня, будто вы приехали, чтобы у болонки второй фрейлины пальчиком поковырять – я все равно не поверю.

– Что?!. – побледнев, спросил граф звенящим голосом. Что ты сказал, наглец?!. А ну, повтори!

Аббат тоже поднялся с места и принялся уговаривать:

– Успокойтесь, граф! Разве вы не видите – этот клоун нарочно старается вывести вас из себя. А вы не поддавайтесь, и все тут!

Физиономия в ответ на это прищурилась и принялась усиленно нюхать воздух.

– Фу, какой вонючий! – загадочно произнесла она и закрыла дверь.

Сразу вслед за тем открылась другая дверь, и вышедший некитайский вельможа возгласил:

– Его величество император Некитая просит вас войти, господа!

Они вошли, и граф остолбенел: за столом на золоченом троне восседал тот самый некитаец, которого аббат обозвал клоуном! Кстати, стало видно, что он почти совершенно лыс.

– Не стойте столбом, граф,– прошептал на ухо графу Артуа аббат, – это неприлично. Кланяйтесь, кланяйтесь!..

Они выполнили необходимые фигуры приветствия, и император мановением кисти усадил их на один из диванов напротив себя. Граф почувствовал что у него невесть отчего задергалась левая икра. Это не укрылось от взора венценосного хозяина и очень даже ему понравилось. Он встал с места, довольно потер руками и, выйдя из-за стола, присел на его край.

– Что, граф, поджилки затряслись? – торжествующе произнес владыка. – Это правильно – императоров надо бояться. Трепетать перед императором! Чтоб зубы стучали, чтоб колени ходуном! А не трясешься со страху – в колодец тебя или башку отрубить да кинуть в помойку. Раньше разве так было? Куда! Вон, дедушка мой покойный – тот с народом не чикался. Бывало встанет вечерком в кустах, дождется, как народ с киношки повалит, подкрадется сзади к кому-нибудь да ка-ак рявкнет под ухо: мужик, проснись! ты серешь!! – так тот так и повалится наземь да ногами задергает и трясется весь, как припадочный. Так уж народ как с вечернего-то сеанса идти уже заранее весь трясется. А все почему? Страх был перед императором! Уважение было. А сейчас что? Отольешь ему в кружку, говоришь: пей! Он: не буду! – Ему: пей, полезно! А он, стервец, выльет на землю да стоит ухмыляется – все ему нипочем. Во как распустились! А я так считаю: чем с ними круче, тем лучше. Слово поперек царю сказал – башку долой! Косо посмотрел на царя – опять башку к хренам! Подумал что не то – в петлю, мерзавца! Вот тогда будут бояться. Да вообще всех к хренам прирезать надо!

– 25

Граф и аббат переглянулись. Император заметил их недоумение и подумал: "Круто, круто беру. Народ с Запада, не поймут. Балованые – к демократии привыкли... таким все свободу подавай. Проще надо, проще". Широко улыбнувшись, император сделал свойское лицо и заговорщицки произнес:

– Мужики, вы не думайте – со мной можно покороче сойтись: я в рот беру!

На самом деле он хотел сказать:

– Мужики, вы не думайте, что я такой тиран – я скоро демократию заведу.

Но почему-то вместо этого он сказал:

– Мужики, вы не думайте – со мной можно покороче сойтись: я в рот беру!

А все дело было в том, что у многих некитайцев, включая и монархов, была одна болезнь: они часто хотели сказать одно, а говорили совсем другое. Вот и император собирался сказать про демократию, а сказал про "в рот беру".

Видя, что граф и аббат в замешательстве переглядываются, император решил поправить свою оплошность. Он хотел сказать:

– Это я в том смысле, что бутылочку могу запросто распить.

Но вместо этого он сказал:

– Да вы не гадайте, мужики, это не здесь, не во дворце, конечно – я для таких дел квартирку в городе снимаю.

"Да что же я такое несу сегодня?" – в ужасе подумал император. Он густо побагровел – даже вся лысина стала пунцовой, но решил уж держаться своего до конца – будто все так и положено.

– Что, небось адресок хотите? – спросил властитель Некитая. – Так и быть, могу продиктовать.

– Да, если не трудно,– любезно откликнулся аббат и достал откуда-то карандаш и бумагу.

– Пиши, аббат,– скомандовал император,– дом Гу Жуя на углу Главной улицы и Набережной, второй этаж, направо. Постучать четыре раза.

– Четыре раза,– повторил аббат, записывая.

– Аббат,– грозно прошептал на ухо Крюшону взбешенный граф,– зачем вы записываете этот адрес?

А император меж тем словно окаменел – он сидел с таким лицом, будто у него в животе застрял кусок только что съеденного собственного уха. Императору и впрямь стало дурно – он только теперь сообразил, что за глупость сморозил. Боясь, как бы не вышло чего похуже и не тратя времени на объяснения, император поднялся и, пройдя мимо графа и аббата, вышел в двери, которыми они вошли.

– Какой милый человек,– ласково произнес аббат, провожая взглядом императора.

– Аббат, извольте объясниться,– решительно потребовал граф. – Как вы посмели записать этот адрес?

– Так, на всякий случай,– кротко ответил аббат, глядя в глаза графа ясным взором праведника.

– Вы понимаете, в каком свете выставили себя и нас обоих? – грозно вопрошал граф. Он бы вне себя и не знал – то ли придушить аббата прямо сию секунду, то ли... Внезапно его раздумия прервали громкие голоса, доносящиеся откуда-то близко через стенку. Как оказалось, возмущен был не один только граф:

– Ты зачем им адрес дал, а? Нет, ты скажи, образина,

– 26 зачем ты адрес дал? – допытывался визгливый женский голос, выдавая известное состояние женской души, за которым следует цепляние в волосы или битье тарелок.

– А тебе-то что? Хочу, вот и дал,– пробубнил в ответ кто-то голосом, весьма схожим с императорским.

– Да дурак ты дурак! – вскипела невидимая собеседница императора. – Ты думаешь от твоего хотения толк будет? Ага, так тебе и дадут почмокать, раскатал губоньку! Он придет в своем балахоне да будет тебе показывать то пальчик, то кончик, пока совсем с ума не сведет. И до того тебя дразнить будет, что ты и в секту его запишешься!

– Ну и запишусь, что за беда! – угрюмо пробубнил император (если это был император).

– Что за беда! – взвизгнул женский голос. – Ну, дурачина же, ну идиот же ты лысый! Думаешь, ты этим своего добьешься? Да он тебя месяц таскать на ту квартирку будет, всю голову вскружит, а как только ты в его секту подашься, он сразу и скажет: нет, голубок, извини, я со всей душой бы рад, да только по нашей вере такого не полагается! – ну, и с чем ты останешься после этого, дурак?!.

Новый голос горячо поддержал собеседницу императора:

– Ваше величество! Я изумлен прозорливостью вашей супруги... Даю слово чести – императрица в точности обрисовала повадку этих подлых иезуитов – они именно так все и делают. Приходится только поражаться, как эта великая женщина в один миг сумела раскусить то, на что государям Европы понадобилось добрых двести лет! Все короли от Норвегии до Испании до сих пор от них стонут,– император Барбаросса даже утопился из-за этого – скажи, Фридрих!

Император что-то неразборчиво пробурчал в ответ, а граф так и позеленел – хуже позора просто невозможно было вообразить.

– Вы видите теперь, аббат, что вы наделали? – гневно вопросил он.

В этот миг послышался какой-то шум, двери распахнулись и в комнату вломился какой-то субъект европейского вида с типичным надменно-тупым прусским лицом и с моноклем в глазу. Он оглядел сынов Франции с гримасой выскомерного омерзения и вдруг подскочил к аббату и вырвал у него из руки бумажку с адресом. Порвав ее на мелкие клочки, надменный пруссак швырнул клочки в лицо аббату.

– Ха! ха! ха! – проговорил наглец в лицо аббату и повернулся, чтобы уйти.

– Ничего страшного, граф,– незлобиво произнес аббат, улыбаясь в спину нежданного гостя улыбкой христианского всепрощения,– ничего, я прекрасно помню адрес и без бумажки!

Граф не знал, что ему и делать. С одной стороны, его так и подмывало призвать наглеца-тевтона к ответу – какое право тот имел рвать записку его спутника? Но с другой стороны, заступаться за аббата в таком деле... просто черт знает что! И налившись от злости, граф оставался на месте, ненавидя и проклиная все на свете: подлеца-аббата, грубияна-пруссака, маразматика-императора, каналью-возчика и всех, всех, всех, включая обожаемого короля Луи, этого паршивца – вот ведь сволочь, куда спровадил несчастного графа Артуа! У него в голове зароились кровожадные мысли – вернуться во Францию да устроить хорошую революцию: на гильотину гада! – Вот ведь до чего может дойти человек даже самого редкого благородства в черную минуту уныния и душевной слабости!

– 27

Меж тем время шло, а они с аббатом продолжали оставаться в пустой комнате в полном одиночестве. Минуло полчаса, а их так никто и не побеспокоил, и наконец, беспокоиться начали они сами.

– Ваше сиятельство,– заговорил аббат, – вам не кажется, что пора бы уже кому-нибудь и заглянуть к нам? Его величество уже добрые полчаса как соблаговолил нас покинуть.

Графу не хотелось даже видеть аббата, а не то что общаться с ним. Но другого собеседника под рукой не было, а они, как-никак, находились в одинаковом положении, и притом, весьма щекотливом. Он преодолел свою досаду и сухо спросил:

– Что же вы предлагаете, аббат?

– В нашем распоряжении есть несколько способов действия. Мы можем,– начал перечислять аббат,– сидеть тут, дожидаясь, пока о нас не вспомнят. Это во-первых.

– А если не вспомнят?

– Тогда мы сможем сделать нечто, что неминуемо привлечет их внимание. Это во-вторых.

– Что же именно?

– А давайте кричать: пожар! пожар! – предложил аббат. Все равно кто-нибудь услышит. Это в-третьих.

– Мне все больше кажется,– холодно возразил граф,– что вы нарочно назло мне несете разные несусветные глупости, чтобы изводить меня. Так вот, имейте в виду – у вас ничего не выйдет. Кишка тонка.

Аббат возвел очи горе, призывая небо в свидетели, что он терпит безвинно.

– Если вас не устраивают мои советы, зачем вы их все время спрашиваете? – кротко заметил он. – А что же вы сами предлагате, в таком случае?

– Тут у дверей стоял часовой,– отвечал граф. – Возможно, он вызовет кого-нибудь.

Но часового у двери уже не стояло.

– Странно... Ну что ж, пойдем искать кого-нибудь! решительно заявил граф.

Они блуждали по коридору минут пятнадцать, заходя то в одну, то в другую дверь, и нигде не было ни души. Вдруг граф почувствовал, что кто-то дергает его за руку. Это был мальчик-негритенок лет десяти.

– Дяденька, а вы вправду французский граф? – спросил он.

Граф Артуа снисходительно улыбнулся.

– Да, правда. Скажи-ка, малыш, как нам пройти...

– Дяденька, а вы к моей маме в постель полезете? перебил любопытный мальчуган.

Граф рассердился:

– Экий ты негодный мальчишка! Вот я сейчас надеру тебе уши!

Но мальчик ловко увернулся и спрятался за спину аббату. Он скорчил рожу и сказал:

– Дяденька, а когда вы по водосточной трубе карабкаться будете, то не лезьте голым задом кверху, а то подумают, что это лысый лезет!

– Аббат! – призвал граф. – А ну, хватайте этого мерзкого сопляка!

Аббат повернулся спиной к графу, растопырил руки, как бы желая охватить большой шар и, размахивая ими, стал топтаться на месте. Вдруг он пронзительно закричал:

– Пожар!.. Пожар!!. Насилуют!...

– 28

В один миг с разных сторон послышался топот множества ног и из нескольких дверей враз выскочили люди с ведрами воды. Первым делом они окатили аббата из ведра, и кто-то спросил:

– Что горит? Где?!.

Аббат, отфыркиваясь, отвечал:

– О, господа, успокойтесь – ничего страшного. Просто граф пожаловался, что сгорает от жажды.

Тут же пара ведер воды обрушилась на графа.

– Стоп, стоп, стоп! – распорядился один из прибежавших. Не надо больше поливать графа Артуа. Вы, кажется, хотели утолить жажду? – обратился вельможа к графу.

– Да, и перекусить бы не помешало! – тотчас отвечал за него аббат.

– О,– удивился вельможа. – Так в чем же дело? Все вас давно ждут в парадной зале к ужину. Пойдемте, пойдемте, господа!

Любезный придворный провел их в парадную залу, где, как это бывало и при французском дворе, толклось множество народа. Вдоль стен стояли накрытые столы, но за них еще никто не уселся. Поодаль, на подиуме у одной из стен, сидел на троне император, а рядом, на троне чуть меньше, царственно восседала императрица. Император заметил вошедших и хлопнул в ладоши. В наступившей тишине он торжественно возгласил:

– Мужики! Тут к нам новенькие приехали из Франции, граф Артуа и аббат Крюшон, да вы их знаете – вон они, мокренькие. Прошу любить и жаловать.

Императрица сделала любезный кивок и помахала издали веером – графу показалось, что она подмигнула ему. "Хороший знак",– подумал он и взбодрился духом.

– Кстати, господа, по особой просьбе иностранных послов в честь наших гостей будут поданы блюда из французской кухни! объявил император.

Все захлопали в ладоши.

– Странно,– сказал граф аббату Крюшону,– сомневаюсь, чтобы тут могли знать французскую кухню!

– Чего же не знать,– отвечал один из придворных, стоявший поблизости. – Вы, французы, лягушатники, кто вас не знает!

– На подобное прозвище можно и обидеться,– заметил граф,но я уверен, что вы это сказали без дурного умысла.

– Да? – язвительно переспросил некитаец. – Только не уверяйте меня, будто это вы вчера пытались перехрюкать свинью под окном премьер-министра – я все равно не поверю.

– О чем толкует этот недоумок? – громко спросил граф аббата. – Может, так в Некитае принято напрашиваться на поединок?

Аббат примирительно отвечал:

– Не теряйте самообладания, граф, это же язычники, откуда им знать христианские понятия!

Некитаец скривился, понюхал воздух и произнес странную фразу:

– Да уж, граф, вас на хлеб не намажешь!

– Вот именно,– гордо отвечал граф. – Не на такого напали, и чем раньше это все поймут, тем лучше!

В ответ на это некитаец стал делать губой и руками какие-то странные жесты, явно направшиваясь на ссору. Вокруг них стал собираться кружок.

– Что это с графом? – послышалось за спиной у графа Артуа.

– 29

– Да вишь, плохо облили – все еще не остыл парень,отвечал кто-то.

– Так яйца ему надо оборвать – глядишь, и успокоится,произнес еще кто-то.

Граф вскипел. Он резко обернулся, желая разглядеть негодяя. К счастью, в этот самый миг пригласили к столу и все дружно кинулись занимать места. Графа и аббата подхватило волной и выплеснуло к столу рядом с двумя дамами не первой молодости. Оглядевшись, граф заметил наискосок от себя у противоположной стены европейца с моноклем – того самого, что порвал бумажку с адресом.

– Прошу прощения,– осведомился граф Артуа у своей дамы,вы случайно не знаете, кто тот человек с моноклем?

Дама игриво хихикнула и уперлась в ногу графа коленкой.

– Это барон фон Пфлюген-Пфланцен, прусский посланник,разъяснила она, наклоняясь пониже и показывая свое декольте.

Рядом с прусским посланник сидел еще один человек европейской внешности – с мясистым красным лицом, с рыжеватыми бакенбардами и бесцветными водянистыми глазами.

– А! – сказал граф. – Понимаю... А кто вон тот, с бакенбардами?

– Это британский посланник, сэр Тапкин,– отвечала дама. Кстати, меня зовут Зузу.

– Значит, мы имеем дело с англо-германским альянсом,сказал сам себе граф, а вслух принялся извиняться.– О, прошу прощения за оплошность, признаться, я не решился поинтересоваться прямо. Кстати, позвольте представиться: наследный граф Артуа из гасконской ветви.

– Да уж знаю,– вновь хихкнула дама.

В этот момент к столу, где находились граф и аббат, подошли двое слуг, каждый с огромным подносом, на котором виднелась гора чего-то зеленого, а третий слуга – очевидно, кравчий – громогласно объявил:

– Внимание! Специально для наших дорогих французских гостей – национальное французское блюдо. От императора!.. – слуга сделал торжественную паузу. – Лягушачья икра, господа!.. Приятного аппетита.

Слуги поставили перед графом и аббатом по огромному подносу с лягушачьей икрой, а весь зал дружно зааплодировал. При этом, графу показалось, что Пфлюген злорадно ощерил рот, а Тапкин довольно потирает руки. Граф и аббат с вытянувшимися лицами переглянулись между собой, и тут графа Артуа осенило.

– Я знаю,– прошептал он аббату,– это подлость Пфлюген-Пфланцена!

Но граф не собирался сдаваться так просто. Он поднялся с места и объявил в парадном тоне:

– Выражаю нашу общую признательность его величеству за внимание к скромным птуешественникам из Франции. Однако в знак нашего доброго отношения, а также не желая себе положения исключительности... мы с аббатом единодушно решили – послать оба подноса с лягушачьей икрой нашим, так сказать, соседям по Европе. Барон фон Пфлюген-Пфланцен и лорд Тапкин – примите от нас эту икру!

Зал разразился рукоплесканиями.

– Как благородно! – восхищенно произнесла Зузу. – Вот она, французская косточка!

Но Пфлюген и Тапкин тоже были не лыком шиты. В ответ на речь графа поднялся британский посланник и произнес:

– 30

– Господа! От всего сердца спешу поблагодарить наших, как вы выразились, граф, соседей по Европе. Право – мы с бароном сердечно тронуты.

– Э! – сказал себе граф Артуа. – Где-то я слышал этот голос... А не ты ли, голубчик, лажал иезуитов в глазах императора всего час назад?

Меж тем, Тапкин продолжал:

– Но мы, увы, не можем принять этот щедрый дар. Во-первых, мы не вправе лишить дружественных французов привычной для них пищи. Во-вторых, эта икра – дар императора, а от того, что дарит монарх, отказываться не пристало. И в-третьих, мы с бароном, как это и заведено при некитайском дворе, получаем от его величества свою традиционную национальную пищу. Я, в частности,– ростбиф и пудинг с изюмом,– сэр Тапкин поднял вверх на палочке немалой величины ростбиф, аппетитно сочащийся соусом и благоухающий даже издали, а затем торжественно вознес в обеих руках опять-таки немалый горшок с пудингом. – А барон...

– А я получаю,– горделиво заявил барон Пфлюген,– тушеную капусту с сосисками и говяжий студень,– и он показал тарелку с горой сосисок и капустой – у графа и аббата так и заурчало в животе от вида сосисок и ростбифа.

– Так что,– заключил Тапкин,– мы вынуждены отказаться от великодушного дара наших европейских друзей-французов! Ешьте, господа, свою икру сами!

Зал снова зааплодировал.

– Тоже очень велкодушно,– растроганно промолвила Зузу. Ах, вы, европейцы такие воспитанные!

А граф меж тем едва не потерял сознание при виде кушаний, назначенных пруссаку и британцу. Он горячо возненавидел обоих и благородно решил отомстить обоим. Однако его друг еще не сказал своего слова и не собирался отступать так просто. Аббат поднялся с места и заявил:

– Вот граф сказал, будто мы хотим поделиться лягушачьей икрой только с европейцами, а мы со всеми хотим поделиться. Нам, как христианам, подобает скромность. Ваше величество! спасибо за адресок, то есть,– поправился аббат,– я хочу сказать, за подарок. Но мы не хотим ничем выделяться – пусть эту икру разделят между всеми гостями в этом зале, а мы будем есть то же, что и остальные. Долой эти привилегии – и да здравствует простота и скромность!

Вновь раздались аплодисменты, однако императрица горячо возразила:

– Нет, нет! Вы так устали с дороги, дорогой аббат, и вы, граф! Мы не должны мучать вас непривычной пищей,– правда, дорогой? – обратилась она к супругу.

– Да пускай едят свою икру, чего там,– великодушно согласился император. – Ешьте, мужики, сколько влезет, не стесняйтесь! Я уже распорядился – вас теперь каждый день будут так кормить. Так что кушайте на здоровье!

– Приятного аппетита! – хором произнес весь зал, а Пфлюген и Тапкин мерзко заухмылялись.

Граф посмотрел на икру и ему стало тошно. Он сидел со слезами на глазах и молча страдал. Есть хотелось невыносимо, но лягушачью икру он есть не мог. А меж тем вокруг так все и чавкало, так и хрустело разными вкусными сочными кусочками. "Еще немного – и я сойду с ума",– подумал граф.

Однако отчаиваться не в обычаях храбрых гасконцев. Граф и

– 31 теперь нашел выход. Он сделал вид, будто ухаживает за своей дамой, и стал накладывать ей в тарелку разные лакомства. Изображая таким образом галантное ухаживание и перемежая свои усилия всякими любезностями и шуточками, граф ухитрялся незаметно угоститься то одним, то другим, то третьим. Краем глаза он заметил, что аббат последовал его примеру и, рассказывая своей даме житие святого Варсонофия, изображал в лицах, как того искушали бесы в пустыне во время его поста.

– А лукавый и сует под нос святому Варсонофию кусок ветчины – вот такой,– увлеченно излагал аббат. – А Варсонофий, как он есть святой подвижник, отказывается. Тогда бес ам! этот кусок – вот так! – видите? да и ням его – ням! ням! – и весь съел... Кстати, давайте я вам порежу ваш окорок...

– О,– улыбнулась дама, – Как вы, французы, любезны!

– Да уж, мы такие,– отвечал аббат и, складывая окорок на тарелку даме, ловко сбросил себе в рукав два завидных куска.

Не отставал и граф. Но вслед за одной бедой навалилась другая – графу Артуа внезапно заложило нос. Проклятые сопли так и подступали, не давая дышать, и уже начали капать на стол. Но граф не потерялся и тут – он сделал вид, будто уронил на пол свою вилку. Нагнувшись пониже, чтоб никто его не видел, граф – чтобы сделать приятное Зузу и отвести подозрения относительно истинной причины своего нырка под стол – пожал ей коленки. Довольная Зузу нежно захихикала, а граф стал срочно сморкаться в рукав – его платок, как назло, куда-то запропастился. Он быстренько вытер рукав о сиденье соседки разумеется, с тыльной нижней стороны – и выбрался наружу. Он продолжал любезничать с Зузу, вновь и вновь, по мере надобности, наклоняясь под стол и мазая о ее сиденье – с нижней стороны – новую порцию соплей. Так он повторял свою проделку несколько раз, а Зузу, в ответ на ухаживания графа, сама то и дело склонялась к его плечу, шаловливо щебеча всякие пустяки. Таким образом, граф отважно выпутался из всех передряг, что послала ему судьба, однако злодейка готовила ему новые испытания – каковы они, будет видно из дальнейшего рассказа.

Послышался чей-то крик:

– Нет, вы послушайте! Вы только послушайте, что пишет этот негодник!

Взоры всех обратились в сторону императора – крик исходил от какого-то очкастого мужчины, невесть когда появившегося у трона с листком бумаги в руке. Другой рукой он тащил уже знакомого графу чернокожего мальчишку.

– Это учитель словесности, наставник нашего принца,разъяснила Зузу, отвечая на вопрос графа.

– Как! – потрясенно воскликнул граф. – Вот этот негритенок – сын императора, наследник престола?!.

– Ну да, разве вы сами не видите? Он же весь в отца,ласково улыбнулась Зузу.

– Вот так так! А я-то назвал его сопляком и хотел драть за ухо! – сказал граф сам себе. – Хорошо, что аббат мне помешал.

Меж тем словесник продолжал на весь зал:

– Ваше величество! Я велел написать этому сорванцу сочинение "За что я люблю папу" – и что же?

– А что такое? – спросила государыня, сойдя с трона и нежно обнимая свое дитя.

– А вы прочитайте! – потребовал словесник и сунул императору листок.

Император начал было читать, но словесник снова потребовал:

– Нет, вы вслух читайте, чтоб все слышали!

Император начал было читать:

– За что... что я не... – побагровел и сказал: – Что-то я не разбираю почерка.

– Дайте сюда, я сам прочитаю,– словесник забрал бумагу из руки императора и громко зачитал:

– За что я не люблю папу.

Сочинение. ЗА ЧТО Я НЕ Папа давно всем обрыд. Я очень не люблю ЛЮБЛЮ ПАПУ его. По-моему, он козел. Один раз я налил

ему в ночной горшок апельсинового сока.

Так этот додик стал бегать и всем доказывать, что достиг просветления. Да только никто не стал пробовать. Он совсем додик – придет, че-то хнычет, хнычет... К тому же, он мне не папа. Мой папа – конюх Ахмед. Мама сама сказала. Да все и так знают. Говорят, скоро придет какой-то мокрушник и влепит папе богатырский чудо-моргушник.

Поскорей бы это случилось.

Словесник закончил зачитку сочинения. В мертвой тишине было слышно, как шуршит кровь в капиллярах венценосного лба император то наливался багровым цветом, как пион, то белел, как Гималайские вершины. Наконец, окрас его лица принял какой-то полосатый вид и на этом установился. Все ждали, что будет дальше, но император молчал. Кто-то из придворных робко произнес что-то о мальчишеских шалостях, другой неуверенно бормотнул о вреде для детского здоровья ранней мастурбации, и тут император заговорил.

– Эта молодежь... – с глубокомысленным видом произнес он. – Она всегда ищет романтики... Но проходит время юношеских порывов и... – император мелко закивал головой, что должно было изображать мудрую снисходительность,– и жизнь берет свое. Мы все были романтиками, а теперь вон... – и государь снова мудро закивал,– жрать-то охота, небось!

Зал облегченно перевел дыхание.

– Да, да! – послышался отовсюду хор восклицаний. – До чего точно сказано! У мальчишек – у них всегда в голове романтика.

Аббат Крюшон поднялся и громко сказал:

– Вот тут говорят, что принцу пора расстаться с юношеским романтизмом, да и адресок, дескать, забыть надо,– хотя никто не говорил ничего подобного,– а я говорю, что в его возрасте подобная возвышенность ума чрезвычайна похвальна! – да и адрес мы помним без всякой бумажки!..

Император одобрительно посмотрел на Крюшона и милостиво кивнул ему. Посыпались новые восклицания.

– Аббат совершенно прав! У мальчика романтический склад души, это замечательно!

– Конечно, конечно, сразу видать будущего поэта!

С места поднялся один из придворных и сказал:

– Ваше величество! Но если у наследника такая романтическая душа и к тому же – незаурядные литературные способности, почему бы с ним не позаниматься кому-либо из наших мэтров?

– Да, да! Например, Ли Фаню! – тотчас отозвался зал.

Император несколько нахмурился – он был в размолвке с Ли Фанем. Императрица же немедленно ухватилась за эти слова:

– У мальчика литературный талант, а из-за твоего Тарзана,– накинулась она на супруга,– наш лучший писатель Ли Фань удален от двора (хотя Ли Фань сидел в это время за одним из столов). – А кто же будет заниматься с ребенком?

Тут встал из-за стола редактор одной из двух местных газет Ван Вэй:

– Ваше величество! Мы тут посоветовались и единогласно решили... У нас тут есть избранный кружок любителей изящного "Золотой аргонавт". Мы туда, конечно, только самых лучших стихотворцев берем, но у принца такой талант, что и обсуждать-то нечего... В общем, мы его записали в почетные члены с присвоением звания "золотой аргонавт". Так что пусть приходит, мы его вырастим во всемирного поэта!

"Золотой аргонавт" гордо оглядывался по сторонам, корча рожи всем сразу.

– Ну, вот видишь, обошлись и без Ли Фаня! – засмеялся император.

Зал дружно поддержал, вежливо похихикивая.

– А я, ваше величество, из своего детства могу похожий случай рассказать! Можно? – заговорил один из некитайцев, и граф узнал в нем того, кто предлагал оборвать ему яйца.

– Кто это? – спросил граф Зузу.

– Это Гу Жуй, у них соперничество с Ли Фанем,– охотно объяснила Зузу.

– Значит, был я, помню, сопляком-подростком, лет тринадцать, что ли... Ну, ясно, тоже своего старика за козла держал – ума-то не было, романтика одна в башке. Ну, значит, была у нас одна служаночка без пробы, сикушка на год меня моложе. Я уж ее и там тискал, и тут, – ну, кое-как сговорил придти вечерком в сарай. Хожу гоголем целый день, на старика как на додика посматриваю – ну, еще бы, первая любовь. А старый хрен-то подслушал, как мы сговаривались, я вечером-то на конюшню пошел, захожу – а старик-то мой телку уже завалил да шоркает, только шерсть летит. Повернул ко мне голову и смеется: что, куренок, думал отца обскакать? будешь знать – не лезь поперед батьки в пекло! Да уж так неделю ее и валял, пока не натешился,– ну, потом и мне кое-чего досталось... Так что романтика романтикой, а против отца-то кишка тонка!

Все посмеялись над незадачливым Гу Жуем, и история с сочинением как будто уже совершенно загладилась. Произнесли тост за новоиспеченного "золотого аргонавта", и тут вдруг встал Ли Фань и громко произнес:

– Гу Жуй, ты потаскушка!

– Почему это? – обиделся Гу Жуй.

– Да потому что твой отец помер, когда тебе и трех лет не было, я точно знаю! Ты нарочно все выдумал, чтобы подольститься, да еще отца своего измарал, подлец!

Возникла неловкость. Гу Жуй покраснел и стал неуклюже оправдываться:

– Ну, насвистел маленько, а что такого? Я же не для себя – для государя нашего старался. Приятно, думаешь, когда твой сын такую парашу под нос навалит, да еще при всех! Вон император – как пеобанный сидит. Ну, думаю, срочно надо какую-нибудь ересь покруче запулить... Что тут особенного?

Император побагровел. Он с неудовольствием заметил Гу Жую:

– Да, Гу Жуй, тебя на хлеб не намажешь!

– Почему, ваше величество? – испугался Гу Жуй.

– А кто же бутерброд с таким говном будет есть! отвечал император и злорадно засмеялся.

Императрица тоже была недовольна. Она досадливо наморщилась и выговорила Гу Жую:

– Фу, Гу Жуй, какой ты неграциозный! Поучился бы манерам хоть у наших французских гостей!

– А что я? – продолжал неловко оправдываться Гу Жуй. Манеры как манеры. Вон граф – я видел, он сопли на сиденье мажет.

Граф Артуа побледнел:

– Извольте взять свои слова назад, сударь! Вы – низкий клеветник! – гневно закричал он, выскакивая из-за стола.

– Ничего не клеветник,– стоял на своем Гу Жуй. Переверни-ка стул, небось, сразу все убедятся. Ну, что, боишься проверки?

– Или вы принесете мне извинения, Гу Жуй,– торжественно заявил граф,– или мы будем драться на шпагах!

– Ну вот еще! Это из-за соплей драться? – обиженно спросил Гу Жуй.

– Стул! Граф, ты стул-то переверни сперва! – дружно закричали по залу.

К графу подошло несколько некитайцев:

– Граф, вы не разрешите осмотреть ваш стул?

– Пожалуйста,– холодно отвечал граф, торжествуя про себя – он-то знал, что ничем не рискует.

Его стул подняли и перевернули сиденьем вверх. Граф обомлел: вся обивка снизу была вымазана свежими соплями!!! Но ведь он же ее не касался!..