Текст книги "Не от мира сего 2"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

8. Фенрир.

Илейко открыл глаза и безо всякого узнавания осмотрелся вокруг. Стоявший возле него леший выглядел обеспокоенным. Не мудрено, дикий вой десяток глоток раздавался так близко, что мороз проходил по коже, разгоняя мурашки во все стороны.

– Лошадь! – вскричал лив и, рывком вскочив на ноги, бросился к Заразе.

Рассвет еще только занимался, кобыла была на отведенном ей месте – она беспокоилась, но не бесновалась от страха. Видать, пообвыкла, сердешная.

– Это дрянь какая-то, а не волки, – сказал возникший из предутренней хмари Пермя. – Сюда чешут.

– Уверен? – спросил Илейко, освобождая узду лошади.

– Нет, не уверен, – ответил Васильич. – Если будем проверять, боюсь, станет поздно спасаться.

– Тогда надо уходить.

– Куда, простите за нескромный вопрос? – это Мишка подошел, неся в руках все нехитрое имущество.

– К воде, – пожал плечами лив. – Больше некуда.

– Ну да, лошадь на дерево не затащишь, как ни пытайся, – проговорил Пермя. – Да и неизвестно, может, эти твари по сучьям скачут лучше белок.

– Эх, лучше бы они в воде тонули лучше белок, – вздохнул Хийси.

Они спешно отправились к ламбушке, пока не задаваясь вопросом, что за напасть приближается?

Озерцо было обычных размеров – никак несравнимо с прудом – даже островок имелся, совсем маленький, с березой, печально опустившей ветки до воды. Значит – не кусок торфа, плавающий по воле ветра от одного берега к другому. Значит – кусочек суши.

– Парни, – сказал Илейко, когда они вышли к берегу. – Дрова нужны и костер. Чем больше дров, тем дольше огонь будет нам помогать.

– А ты куда? – уже отходя к ближайшим деревьям, спросил Пермя.

– Заразу переведу.

Куда он собирался переводить лошадь, никто не спросил, его товарищи принялись поспешно добывать дрова.

Они сунулись в воду по наиболее кратчайшему пути. Дно было, конечно, илистым, но не очень – передвигать ногами можно. Вот вода обжигала холодом не по-детски. Да и глубина легко достигла пояса, не собираясь, по всей видимости, на этом останавливаться. Когда туловище Заразы полностью скрылось под коричневой гладью озера, имеющей в этот предутренний час особенность при любом удобном случае становиться зеркалом, лошадь начала отфыркиваться, как собака. Илейко прошептал ей на ухо успокоительную фразу "свинья-собака" и с превеликим сожалением приготовился дальнейшую часть пути преодолевать вплавь. Однако ногам так и не суждено было оторваться от дна – ближе к островку наметился подъем, приведший двух продрогших путников к березе.

– Вот и сиди здесь, пока все не уладится, – отчаянно клацая зубами от холода, проговорил лив. Ему еще предстоял обратный путь, целью которого было уже не отражение возможного нападения неизвестных тварей, а живительное тепло огня, разгорающегося на берегу. Враги могут подождать, сначала надо согреться.

Илейко двинулся назад, но почему-то решил пойти ближе к сухой поросли, что бесстыдно торчала сухими стеблями несколько в стороне. К его удивлению проваливаться по шею не пришлось – глубина воды на всем протяжении выбранного маршрута до самого берега едва ли доходила до колена. Он бросил осторожный взгляд назад: не заметила ли Зараза, а то обидится, неровен час? Но лошадь, если и заметила, то виду не подала: она, вероятно, сосредоточилась сейчас на одном – как бы самой согреться, не ударяясь в пляс и не выкидывая коленца? Все-таки места на острове, чтобы по нему скакали кобылы, было недостаточно.

– Ну, что же, – сказал Мишка. – Теперь остается только ждать, пока не появятся эти твари.

Илейко поворачивался к огню то одним боком, то другим, и от его намокшей одежды шел пар.

– Звери бьются за свою территорию, – сказал Пермя.

– И еще за самок, – дрожа всем телом, проговорил лив.

– Нда, может зря Заразу эвакуировали, – хмыкнул леший. – Она одна у нас самка. Эй, Наследник, а ты, случаем, не самка?

– Если они придут к нам, то это не совсем звери, – игнорируя слова Мишки, рассуждал Пермя. – Мне надо понять, что это такое. Тогда можно придумать, как с ними бороться.

Словно по заказу вой резко оборвался, и наступила тишина. В такие предутренние часы это не редкость. Никто не хочет нарушать безмолвие природы, ни человек, ни животное. Разве что какая-нибудь поганка, в смысле – утка, заорет что-то совершенно безумное, да и только. Ну, так что с птицы взять – у ней на уме ничего нет, потому что и ума-то нету.

Только смутный шелест, вроде бы от мягкого перемещения лап, да дыхание, причем – чужое. Потому что люди как раз дышать перестали: они вслушивались. Огонь совершенно беззвучно облизывал поленья, и тут Мишка заорал, подражая пресловутой поганке.

Илейко от неожиданности чуть в костер не свалился, а невозмутимый Пермя произнес:

– Крупные твари. По виду – волки, но величиной с нашу Заразу. Такими волки не бывают.

Васильич внимательно следил за окружающей обстановкой, поэтому углядел метнувшуюся в сторону тень за дальними кустами. Для нее крик лешего тоже оказался неожиданностью.

– Придется сидеть тут, постигать, что же это такое к нам прибилось? – продолжил Пермя. – Днем надо экономить дрова, да глядеть в оба. К ночи будет сложнее.

– Так и они тоже нас изучать примутся, – сказал Мишка. – Иначе бы уже всей своей сворой навалились.

– И что же им мешает? – на этот вопрос Илейки его товарищи взглянули на него с осуждением.

В то же самое время, будто получив некое разрешение, четыре крупных и каких-то облезлых волка маленькими шагами начали приближаться к людям по широкой дуге. Глаза зверей были абсолютно и неестественно желтыми, мех на шкурах местами свалялся, обнажив отвратительного вида проплешины.

– Однажды к нам в деревню с леса на Кадайке прибежал бешеный волк, – сказал лив, просто чтобы что-то сказать. Он чувствовал досаду на себя и некую вину перед товарищами: будто бы своим предыдущим вопросом позволил тварям двигаться. – Он выглядел очень похоже.

– Ну и что? – вытаскивая из огня горящую головню, спросил леший.

– Так убили его мужики, – пожал плечами Илейко, перехватываясь левой рукой за тесак. – Никого кусить не смог.

– Бешеное животное передвигается только бегом и никогда в стае – его оттуда изгоняют, – поделился знаниями Пермя. – Готовьтесь – сейчас будет представление. Мишка, ты справа держи свой сектор. Я – слева.

– А я? – спросил, было, лив, но в этот момент из-за спин тварей бесшумно и стремительно выскочил еще один "волк". Он не убоялся огня, одним прыжком преодолевая пламя. Остальные твари сейчас же напряглись, готовясь прыгнуть на людей. Но Мишка с яростным криком взмахнул головней перед ними, заставив ближайших к нему зверей отступить на несколько шагов. То же самое проделал и Пермя, своим мечом пытаясь достать морду ближайшей желтоглазой твари.

Ну а Илейко, конечно, этого не видел. Каким бы ни был отвратительным "волк", у него вряд ли получилось бы летать над огнем бесконечно долго. Прыжок хищника был рассчитан на внезапность, сбить человека грудью, а потом порвать ему, поверженному горло ли, грудь ли, живот. Лив нанес два удара: первый – тесаком по оскаленной морде, второй – локтем правой руки куда-то по шее зверя. Тварь была достаточно крупного размера, то есть, и вес имела немаленький. Но и ее инерция не смогла совладать с могучими ударами бывшего тахкодая (точильщик, в переводе, см "Не от мира сего 1", примечание автора).

"Волк" почти по-человечески хекнул, завалился спиной в костер, полежал там немного, словно бы приходя в себя. Едко завоняло паленым волосом – шкуры зверей оказались отнюдь не огнеупорными. Тогда тварь завизжала, как щенок, все еще продолжая неподвижно валяться среди пламени, задрав все четыре конечности к небу. Прочие звери как-то недоуменно переглянулись между собой и, словно по команде, помчались прочь.

Илейко уже всерьез заподозрил, что дымящийся в их костре "волк" сгорит, подобно межзвездному Фениксу и даже хотел возразить, что восстать из пепла не удастся, но тот уже, отчаянно визжа, забавно задвигал спиной – видать, припекло. Каким-то образом он таким замысловатым способом выполз из огня, обернулся на лапы и, прижимая брюхо к земле, пустился за своими собратьями. Его горестный вой еще долго слышался из леса.

– Вот так, – твердо сказал Пермя. – Разведка не увенчалась успехом.

– Да, теперь точно известно, что они пришли не самку делить, – добавил Мишка. – Да и на территорию им наплевать.

– Так, может, уйдут? – спросил Илейко.

На него посмотрели, как на ребенка.

Отчаянно пахло паленой шерстью, лив подошел к озеру и умыл лицо, словно бы пытаясь избавиться от запаха.

– Ничего, ничего! – заметил Пермя. – Зато оценят нашего защитника. Пока горит костер – мы, будто бы, в крепости.

– Тогда они будут придумывать что-то другое, возьмут на измор, к примеру, – вздохнул леший.

– Позвольте, – возразил Илейко. – Наверно я чего-то не понимаю. Но это же звери, просто огромные твари, которые живут по инстинктам. Они и придумывать ничего не могут.

– Ага, вот ты это им самим скажешь, когда они пойдут на второй приступ – а пойдут они обязательно, – сказал Хийси.

– Видишь ли, Илейко, – начал Пермя. – То, с чем мы имеем дело – это не наш мир. Это не Явь. И живут они по другим законам. Поэтому обозначать этих зверей, как "susi", либо, как "hukka"(в переводе, "волк", примечание автора) не стоит.

– Терзают меня смутные сомнения, – вставил свою реплику Мишка. – Только ты, Наследничек, мог их за собою притащить.

Пермя насупился и ничего не сказал. Да и что можно было возразить? "Волки" прискакали не просто так по пути к землям счастливой охоты. Их намерения стали вполне очевидными: разорвать людей на множество маленьких частей, а дальше – хоть трава не расти. Васильич понимал, что в природе вещей все взаимосвязано: если где-то убыло, то обязательно находилось такое место, где прибыло. Викинги Корка и Гунштейна не по своей воле обратились в непонятных существ, болезнью их состояние тоже назвать было крайне затруднительно. Проклятие загадочной Золотой Бабы – единственное тому объяснение, потому что потеряли свое человеческое лицо только те, кто был замешан в краже реликвий. Ни один из биармов не помертвел, хотя с викингами они общались достаточно тесно, можно сказать – на кулаках.

Скандинавы с их решимостью скандалить в любых условиях, даже самых неудачных, друг за другом, в зависимости от своего душевного состояния, вываливались из Яви. Через ворота или шлюз, скорее – дыру в двух сущностях. Вторая – это, конечно же, Навь. На древней ливонской земле слишком много таких невидимых "дыр", управлять которыми могла, например, Золотая Баба. Вообще-то любой человек тоже может научиться делать грань Явь – Навь относительно условной. Но этому, во-первых, надо посвятить всю жизнь, а, во-вторых, нет никакой гарантии, что, в конце концов, Навь не окажет влияния на самого умельца, либо умелицу.

Овладев сомнительным искусством разных колдовских "штучек", типа приворота, заклятия или проклятия, остановиться уже невозможно. Навь ничего не дает просто так. Она даже чужое-то отдает с трудом. Об этом можно спросить у тех, кто умеет делать "добро" – лечить, искать, защищать.

Итак, в деле с викингами сорвавшееся проклятие, настолько мощное, насколько это можно предположить, вырвала из Яви самое ранимое у человека – душу, отправив ее через открывшуюся "дыру" прямиком в Навь. Без души и сердце работать отказывается. Получается, что в том мире прибыло то, что ему не принадлежало по праву. Стало быть, что-то должно было убыть.

Любой норманн готов с детства биться с мрачным волком Фенриром. Чтобы, конечно, победить, но при этом остаться в живых – совсем не обязательно. Степень своей схватки каждый определяет сам. Кто-то махнет топором – а Фенрир уже и убегает. Ну, а некоторые рубятся до последней капли крови, обретая честь бессмертия в памяти людской.

Угодив в Навь, душа викинга выдавила в Явь своего Фенрира, настолько мощного, насколько это было определено еще детскими грезами. И задача у образовавшегося зверя осталась прежняя: не дать никому овладеть добытыми сокровищами. Конечно, произошло это "выдавливание" не в тот же самый момент, как викинг "мертвел" здесь. Процесс должен был пройти только тогда, когда в Нави образовалась некоторая "критическая масса", и там, где "дыра" между сущностями была вполне пригодна для перемещения десятка Фенриров. Неизменно выделяющийся при этом деле холод заставил насторожиться Пермю.

Поэтому он уверовал, что звери пришли именно за ним. Хотелось, конечно, сказать об этом своим товарищам, но толку-то? Оказавшись вместе, им теперь не уйти. Судьба связала их воедино.

– Мне нельзя умирать, – почему-то выдал странный итог своих размышлений Васильич. – У меня жена осталась и дети. Им без меня пока никак.

– И мне нельзя на тот свет, – сразу согласился Хийси. – Мне нужно лес мой обязательно вернуть. Выиграть обратно в карты, а тому лешему, что сейчас безобразничает в моем хозяйстве, морду набить.

Они оба выжидательно посмотрели на Илейку.

– Нет, конечно, я вас прекрасно понимаю и даже поддерживаю, – сказал лив. – Что же мне тогда – согласиться, что мне помирать как раз можно?

Из леса донесся хриплый рык, прекращая у людей всю полемику.

– Вожак, – кивнул головой в ту сторону Мишка. – Наводит порядки.

– Пойдут на второй приступ, – согласился Пермя. – Илейко, как твой ножик?

От удара по "волчьей" челюсти на лезвии появилась какая-то щербина. Доверия оружие "заклятого" не вызывало никакого.

– Давайте, братцы, сделаем колья, пока возможность имеется. Обожжем на огне, да расставим по периметру – все какая-то защита. И себе копья соорудим, – предложил Васильич.

Они принялись за работу, уменьшая тем самым количество добытых дров. Все равно сделать достаточно не получилось – материал был изначально заготовлен с другой целью. Тогда Илейко сходил по разведанному броду к Заразе, успокоил ее, как мог, забрал шкуру ледового медведя и, поколебавшись, взял также молот Тора с зеркалом.

Запах, еще не совсем выветрившийся с гигантского по размерам меха, должен был послужить средством устрашения, а прочее он взял просто так, без всякой идеи.

Меж тем "волки" пошли в очередную атаку. Скорее, это был самый отчаянный штурм. Внезапно появившись от леса, они целым косяком устремились к лагерю людей. Впереди неслись два зверя, остальные располагались по две-три твари сзади. Их стратегия была очевидна: задавить мощным наскоком, чтобы люди не успели отразить удар, а далее – по сценарию: рви-круши.

"Фенриры" мчались во всю свою прыть, первые несколько отклонились от прямой линии броска, потому что увидели торчащие им навстречу заостренные колья. Вся стая дисциплинированно повторила движение лидеров. Но тут Илейко развернул свою шкуру в месте очевидной бреши, куда, без всякого сомнения, стремились звери. Точнее, конечно, не то, чтобы свою, а вовсе медвежью, а Мишка, видя такое дело, попытался с помощью не до конца утраченных лешачьих штучек усилить довольно слабый запах некогда грозного зверя.

Первые "волки", хоть они и были обуяны боевым задором, но вожаками не были. Куда поставили, там и бежали. Однако видимо, и у них в Нави запахи носили информативную особенность. А тут в ноздри ударил аромат чего-то опасного, плотоядного и злобного. Поневоле пришлось чуть сбавить прыть, чтобы оценить степень угрозы. Но бегущие позади к этому были не готовы. В самом деле, это только селедки в косяке одновременно меняют направление своего движения – у них для этого есть такие вот загадочные навыки.

"Волки" о селедках никогда не слышали, поэтому получилась некая куча-мала. А выскочивший в контратаку Пермя сломал свое рукотворное копье о чей-то бок, причем изрядная часть кола так и осталась в звериной утробе. Твари разделились на две неравные группы, объединенные свалкой: одна – визжала и скулила, другая – рычала и злобно подвывала.

– Пошли вон, шченки! – во всю мощь своих легких заорал Илейко, потрясывая, как знаменем, медвежьей шкурой.

Его слова оказались поняты – звери один за другим ускакали в лес.

– Ну вот, еще одну атаку отбили, – Пермя вытер тыльной стороной ладони пот. – А ты это хорошо придумал внести замешательство!

– Да как-то само по себе получилось, – ответил Илейко, сворачивая шкуру. – Больше, наверно, не прокатит. Слушайте, а, может, яму выкопаем на пути их движения?

– Ну да, – криво усмехнулся Мишка. – И все эти "волки" попрыгают туда, как бараны.

Из леса донеслось суровое рявканье, а потом звуки звериной драки, которые вскорости переросли в визг, оборвавшийся бульканьем.

– Вожак подавляет бунт, – кивнул головой в сторону затихшего шума Хийси. – Итого: минус три твари.

– Поодиночке нам их до Педрун-пяйвя не истребить, – сказал Илейко. – Надо что-то придумывать.

– Дров хватит на одну ночь, – заметил Пермя. – Да и то, если сейчас сильно топить не будем, да какой-нибудь дождь не соберется.

Все посмотрели в небо, но утро на Севере никогда не служило показателем, какой будет остальной день. Искать спасение на островке, где коротает время Зараза, тоже выходом не являлось. Запершись там, они теряли всякую возможность для маневра.

– Теперь нам надо убить хотя бы одну тварь, – сказал Васильич. – Мы показали, что не боимся их, представили доказательства, что не слабее. Дело за следующим: доказать, что мы сильнее.

– Тогда надо вожака валить, – вероятно, соглашаясь, добавил леший.

Илейко понимал, что каждый "Фенрир" – какое-то смутное отражение проклятых Золотым Идолом викингов. Если бы удалось заставить этих зверей вспомнить о былой человеческой сути, раздвоить сознание, внести сумятицу в оценку поступков – вот тогда бы появился им всем шанс разойтись краями. Пока же у них имеется вожак, как и положено в любой стае, и смысл дальнейшего существования – порвать людей, способных овладеть бесполезными для их самих сокровищами.

Пусть бы они все шли к тому месту, где попрятали свои богатства, их бы и охраняли. Если бы культя (от слова kulta – золото, в переводе, примечание автора) Истукана была так важна, вот бы и паслись рядом. Должен же быть способ достучаться до их подсознания, tynka (обрубок, в переводе, примечание автора) пальца Золотой Бабы – гораздо важнее, чем жизни трех путников.

– Ладно, будем думать, – сказал Пермя. – Пока добуду еще немного дров. Если что, дайте мне знать.

– Что – что? – спросил лив.

– Ну, звери появятся, – ответил Наследник и пошел к ближайшим деревьям.

Илейко стал караулить с одной стороны, леший – с другой. И все равно проглядели.

Откуда взялся этот "Фенрир" – неизвестно. Словно из-под земли вырос. Огромный, стремительный, одним прыжком достиг ничего не подозревающего Пермю и сбил его с ног, подминая под себя. Все произошло в один момент, никто из караульных даже крикнуть предостережение не успел.

Позднее Илейко никак не мог вспомнить свои ощущения и переживания. "Волк" ударил грудью Васильича – лив отскочил к своему имуществу. Зверь извернулся обратно и открыл чудовищную пасть – молот Тора после короткого взмаха полетел в тварь. Дикая боль в левой руке заставила содрогнуться все тело. Мишка с деревянным копьем наперевес оказался у поверженного под огромной тушей Наследника.

Отметив, что Пермя поднялся на ноги, и они вдвоем бегут обратно, волоча за собой за хвост неподвижного "Фенрира", в боку которого покачивается кол, Илейко позволил себе сунуть обожжённую кисть левой руки в воды озера. Вой десятка глоток разорвал воздух. Но это была уже не агрессивная песнь, а удивленная и даже испуганная. Вот какие интересные штуки выкидывает сознание, когда время останавливается – начинаешь понимать оттенки волчьих рулад.

9. Зеркало, которое не треснуло.

– Вот ведь гаденыш! – кричал Пермя, размахивая лохмотьями рукава.

Каким-то образом одежда на его руке изорвалась в полоски, оставив плоть практически неповрежденной, разве что пара синяков. Ноге повезло меньше, но повезло определенно – кости не сломаны, хотя хромать предстояло изрядно: левая стопа опухала, если верить ощущениям.

Но Пермя сейчас был слишком занят, чтобы обращать внимание на свое недомогание. Он ожесточенными ударами меча пытался отделить голову "Фенрира" от прочего туловища. Илейко морщился и дул на свою пузырящуюся ожогом кисть, Мишка хмурился и ворошил дрова в костре.

– Так викинги не поступают! – возмущался Наследник, наконец, откатив оскаленную голову в сторону.

– Так они ж не викинги, – пробурчал леший, которому пришлось явно не по его лесному нутру издевательство над телом зверя.

– Вот и я говорю, что нет! – строго сказал Пермя, схватил голову за ухо и похромал вместе с ней сквозь частокол.

Илейко хотел, было, что-то сказать, но Мишка махнул ему рукой: пускай поступает, как знает.

Васильич тем временем приблизился к лесу на расстояние в тридцать шагов, вой и скулеж утих. Лив забеспокоился, что звери, задумав сейчас броситься на человека, к тому же отчаянно хромающего, доберутся до него быстрее, нежели помощь в лице лешего и его самого.

– А ну выходи, твари! – прокричал Пермя и потряс "волчьей" головой.

Ответом ему было глухое рычание.

– Думаете, вы – звери? – голос Наследника прерывался от бешенства. – Это мы – звери (фраза из фильмы "The Grey", примечание автора)!

С этими словами он швырнул свой страшный трофей в лес, тот с глухим стуком ударился о дерево, долетев до ближайшего ствола, и откатился за бугор.

Все "Фенрирово" воинство горестно взвыло, но никто не бросился на Пермю, когда он, повернувшись спиной, заковылял обратно.

Вернувшись в лагерь, Васильич, ни на кого не глядя, с трудом стянул обувку и погрузил ногу в озеро, как до него это проделал Илейко со своей рукой. Он постепенно успокаивался, вновь становясь прежним невозмутимым биармом.

– Шли бы они культю сторожить, раз так им хочется, – проворчал он, вздыхая.

– Ты про палец Золотой Бабы? – осторожно спросил лив.

– Ну, да, ну, да, – покивал головой Пермя.

– Пойду, что ли, молот обратно принесу, – сказал Илейко. Почему-то именно сейчас молчание очень тяготило.

– Не вздумай! – возразил леший. – Никуда он не денется, некому тут его прибрать.

– Действительно, – согласился Васильич. – Сейчас эти твари придут в себя, новый вожак выищется – и опять прибегут кусаться.

– Думаешь, это был самый главный "Фенрир"? – спросил Хийси, ногой указав на обезглавленное "волчье" тело.

– Почти уверен, – сказал Пермя. – Однако если мы ничего не придумаем, то шансов дальше бороться, по крайней мере, без жертв с нашей стороны – очень мало.

Действительно, Илейко с обожженными руками мог, конечно, лягаться и кусаться, а Васильич биться, не сходя с места – но в таком состоянии противостоять сильному и маневренному врагу сродни самоубийству. Даже все искусство лешего не поможет, как бы он ни старался.

"Волки" пришли к линии обороны в полдень. Нападать они почему-то не торопились – посмотрели издалека своими желтыми глазами, походили туда-сюда, словно присматриваясь к слабым местам.

Илейко прикрутил веревкой к правой руке тесак, чтобы иметь хоть какое-то оружие, и встал у прохода в частоколе. К нему с мечом и топором присоединился Пермя. Ногу он туго обмотал тканью, но опираться на нее все равно практически не мог. Подошел и Мишка, протянув каждому по куску свежезажаренного мяса. Все, в том числе и леший, механически принялись его жевать.

– И вы пожуйте! – крикнул леший и бросил в сторону "волков" еще один кусок.

Кто-то из зверей повертел мордой, принюхиваясь, кто-то подошел ближе, шевеля носом и, вдруг, как по команде ближайшие к мясу твари отпрыгнули прочь. Шерсть на загривках у них стала дыбом, они оскалили удручающего размеры клыки и как-то странно посмотрели на людей. Более всего их взгляд сопоставлялся с чувством страха. В следующий миг эти "волки", безвольно опустив хвосты, затрусили к лесу. За ними устремилась прочая стая.

– Теперь они будут нас бояться, – сказал Мишка, а потом добавил. – Но они не уйдут.

Илейко ничего не понял, да и Пермя, похоже, тоже. Лив предположил, что это какие-нибудь секретные штучки Хийси, фокус-покус. Васильич для пущей важности спросил, впрочем, без всякого интереса:

– А что за мясо мы ели?

– Печень, – ответил леший, и вопросов ни у кого больше не было.

Нет, конечно, случалось в воинской жизни всякое. Увлеченный битвами человек начинал видеть в убийствах смысл своей жизни, превращаясь в машину смерти. Не обязательно таковыми становились берсерки, но у семейных людей шансов обратиться в такое существо было гораздо меньше. Наверно, дело тут в любви, отсутствие которой ломает некий барьер, отделяющий человека от хищника. У хищников же особым шиком считается не просто победить врага, но и забрать у него его отвагу и доблесть, вкупе с воинским умением. Никаким другим образом это не сделать, кроме как, сожрав сердце, либо печень поверженного соперника. Таких воинов ценили за их мастерство, но сторонились, как враги, так и "наши".

Люди волков обычно не едят – видимо, невкусные. Но учиненное Мишкой гастрономическое преступление способно было в большей степени воздействовать на "Фенриров", на их упрятанную под спудом инстинктов человеческую память, если они имели какое-то отношение к сгинувшим викингам – расхитителям древних сокровищ.

Совесть Илейко и Перми была чиста, желудок не выворачивало от неприятия пищи, они даже оценили всю мудрость поступка лешего, но все-таки чувствовался некий дискомфорт, словно отведали человечину, пусть даже под волчьим соусом.

– Что у тебя это такое? – спросил Наследник, указывая на принесенный ливом перевязанный пакет. Вообще-то ему до него не было никакого дела, да и не в правилах биармов интересоваться чужим имуществом.

– Зеркало, – Илейко пожал плечами.

– Чего же оно закрыто, будто рядом покойник?

Лив ничего не ответил, но что-то мелькнуло в голове и пропало, оставив после себя только горькое чувство чего-то очень важного, безнадежно упущенного. Он даже руки к голове приложил, пытаясь что-то вспомнить, но тщетно. Да еще щербатый тесак, так и оставшийся привязанный к руке, мешал.

Почему-то вспомнился, что приснился удивительный сон, разобраться в котором так и не удалось – не хватило времени. Детали грез уже смазались, никак не воссоздаваясь в события и картины.

– Нам снится не то, что хочется нам, -

Нам снится то, что хочется снам (Вадим Шефнер. "Военные сны", примечание автора), – сказал Илейко, поняв, что вспомнить о ночных видениях уже не удастся.

Осталось только настроение, что снилось что-то неплохое, даже радостное. Вообще, конечно, заниматься трактовкой сновидений – дело бесполезное, даже вредное. Никакой действительности они не отражают, разве что создают настроения: глухой тоски по навеки ушедшему человеку, зудящей тревожности предстоящего решения, светлой радости какого-то счастливого воспоминания и блаженное состояние детства. Порой, чтобы сохранить добрые впечатления после пробуждения, нужно взглянуть в зеркало, потому что в таком состоянии невозможно себе не улыбнуться. Тогда день удается, тогда и мир тебе улыбается.

– А у нас зеркало закрыто, как при покойнике, – снова сказал Илейко.

– Слушай, что ты там бормочешь себе под нос? – не выдержал Мишка.

– Да я про зеркало говорю, – ответил лив.

– Стоп, – внезапно произнес Пермя. – Зеркало, говоришь?

Илейко кивнул головой. Этой штукой "волков" не разгонишь, даже если бить им по башке. Вот было бы оно какое-нибудь кривое, чтоб "Фенрир", взглянув в него, живот от смеха надорвал, тогда другое дело. Ходи себе вдоль берега, весели "волков" – а те на спинах лежат, задними лапами в воздухе дрыгают, передними за пузо держатся. Красота!

– Знающие люди говорили, что зеркала не просто отражают действительность, они могут показывать и другую реальность. Их энергетическая оболочка всегда в двух измерениях, – заговорил Пермя, постепенно воодушевляясь. – Если в доме умер кто-то, то нельзя оставлять зеркало открытым. Иначе душа покойного вместо того, чтобы уйти в иной мир, может войти в зеркало и остаться в нем, как в ловушке.

– Ну и что? – удивился леший.

– А то! – ответил Пермя и показал товарищам указательный палец. – Если мы предполагаем, что эти "волки" с Нави, вытолкнутые оттуда проклятием Золотой Бабы, то с помощью этого зеркала мы сможем загнать их обратно.

– И викинги, стало быть, вылезут обратно? – съехидничал Хийси.

– Нет, – терпеливо возразил Наследник. – Викинги и волки – это одно и то же. Они сами этого не понимают. "Фенрир" – это то темное человеческое начало, или конец – как угодно, которое было у норманна при жизни. Их самих не стало, но вся злость вырвалась обратно в Явь, воплотившись в эдаких монстров. Понятно?

– Нет, – хором ответили Илейко и Мишка.

Пермя в отчаянье махнул рукой:

– Короче, зеркало надо развернуть и при новой атаке взглянуть на отражение первого попавшего в поле зрения "волка".

– Ага, только сначала нужно заставить монстра не откусить нам головы, – проворчал леший.

– Выбора у нас все равно нет, – сказал ему лив. – Иначе они нас загрызут, не увидев в отражении всю непривлекательность этого зрелища.

Пермя их уже не слушал – он как-то пафосно разворачивал зеркало, приговаривая про себя:

– Конечно, лучше бы это ночью проделать. Ну, да посмотрим, может быть, так оно и будет.

Мишка, убедившись, что биарм его не видит, специально для лива покрутил пальцем у виска. Тот в ответ только вздохнул и развел в стороны перемотанные тканью руки.

– Отражения – это тоже жизнь. Усеченная, несвободная, зависимая, но тем не менее. Почему нечисть нельзя увидеть в зеркале? Потому что ее отражение находится в другой, потусторонней поверхности. Однако не все так безобидно. Отражением Одина, распятого на древе Иггдрасиль, сделался Иисус, приколоченный к Леванидову кресту, – говорил меж тем Пермя, освободив от покрывал тускло блеснувшее зеркало. – Сегодня нам доведется кое-что испытать.

– Надеюсь, не жуткую боль, – вставил Хийси, но, заметив, что Васильич обернулся к нему, поспешно добавил. – Имею в виду, душевную боль.

"Фенриры" действительно не пошли на очередной приступ до наступления темноты. О своем присутствии они напоминали только изредка долетающим до слуха людей рыком. А запертые в ловушке путники готовились к последнему бою. Пермя был так уверен в себе, точнее – в магической способности зеркала, что его уверенность передалась сначала Илейке, потом и лешему.

Они подкорректировали свой частокол, установив в нужном направлении свободный проход. Васильич хромал, лив был не в состоянии нормально за что-нибудь ухватиться. Зато Мишка старался работать за всех троих. Со второй половины дня начала накрапывать мелкая морось. Дров для поддержания огня по предварительным подсчетам на всю ночь могло не хватить, но об этом никто не задумывался.