Текст книги "Не от мира сего 2"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Считалось, что испивший из этой Чаши станет "всем", если до этого был "никем". Или что-то еще грандиознее – трудно сказать. Но искателей этого сосуда было даже, пожалуй, больше, нежели тех, кто хотел погреться в лучах Золотой, можно сказать, Бабы.

Два братца, Корк и Гунштейн (в переводе, х… да уксус, шутка автора), придворные конунга Олафа скупили всю информацию у отиравшегося не один день в Кеми Торстейна, все обдумали, сопоставили с верными слухами про исконную Чашу Викингов и решили: это их шанс. Набрать в дракар викингов не составило особого труда. И испытав много неудобств, связанных с морским переходом, они пришли к Кеми, где слегка отдохнули, как могут отдыхать только некоторые викинги. Ну да дело молодое, к тому же вскорости все они куда-то подевались, в том числе и дракар.

А встали они в Северной Двине, как раз возле совсем непримечательного впадения в нее какой-то реки. Тут они не принялись рыбачить, либо зверя бить, а всем кагалом куда-то убежали, обозначая свой путь корой, сдираемой со стволов деревьев. Они, вообще-то, знали, куда идти, но предполагали, что возвращаться предстоит в некоторой спешке, не до ориентирования. Разве что по звездам, но вдруг случиться облачность?

Ни сейдов на их пути не стало больше, ни вавилонов, но по некоторым признакам на встречающихся Корк и Гунштейн поняли, что двигаются они в нужном направлении. А когда разведчики-следопыты сообщили, что впереди нечто непонятное: то ли пирамида, то ли храм, догадались, что достигли цели своего путешествия.

Если бы дальше они с хлебом-солью, песнями и развернутыми знаменами вышли из лесу, то биармы бы их не поняли. А, в первую очередь, викинги бы не поняли сами себя. Что за розовые сопли!

Поэтому ровно в полночь, определенной по лунной тени, норманны растеклись по периметру. Как раз случилась смена караула, старые ушли, а новые начали приглядываться и прислушиваться к ночному лесу. К слову сказать, стражников было всего шесть – по одному на каждую сторону храма. Участь их была предрешена: они все пали, не успев проронить ни звука, потому что не были готовы к такому нападению. А викинги к этому повороту событий как раз подготовились, воодушевленные своими вождями.

Одетые в обувь без подошвы, своего рода – кожаных чулках, они бесшумными тенями беспрепятственно проникли внутрь храма. Длиной в локоть мечи в обмотанных тканью ножнах покоились за плечами, не издавая ни звяканья, ни бряцанья. Легкий шорох от одежды да стелющихся шагов – вот и все звуки, которые сопровождали воинов, проникающих один за другим в святилище биармов. Но, оказавшись, в сокровищнице, мало кто смог сдержать удивленного возгласа:

– Олле-лукойе, – шепотом одновременно выдало десяток глоток.

Сначала Корк, потом Гунштейн потрясли кулаком, осматривая каждого викинга поочередно. Но воины уже справились с удивлением. Только появившийся восторженный блеск в глазах указывал на то, что каждый моментально просчитал свою перспективу на ближайшее будущее: женщины – алкоголь – женщины – дракар – женщины – конь с элитной родословной – женщины.

Да, действительно, злата-серебра, не говоря уже о самородных камнях, было предостаточно. Сколько ни возьми с собою – еще останется. Тут уж сохранить режим тишины не получалось: звякали золотые украшения, перекочевывая в заранее припасенные на такой случай торбы, что-то падало на пол, что-то откатывалось к стене. Не знали викинги того, что из этого хранилища к лагерю баирмов тянулись слуховые трубы, и уже главные хранители подымали воинов, определив, что приблудившиеся в сокровищницу мыши столько шума создать не могут.

Гунштейн приблизился к статуе Золотой Бабы, прикрывая глаза ладонью. Он боялся поднять взгляд на красоту, помня о возможных неприятностях, которые могли после этого последовать. Да и смотреть-то ему особо не надо было – его целью была Чаша. Не удержавшись от торжественного восклицания, пусть даже едва слышного: "Грааль мой!", он обернул драгоценный сосуд холстиной и уложил в свой мешок.

Но так уж сложилось в природе вещей, что одна из этих вещей по никому неведомым законам не может являться полной, законченной без какой-то другой. Это нарушает равновесие. Если некоторые камни, вывезенные куда-то от их прежнего местоположения, вдруг, начинают ощутимо двигаться обратно, даже несмотря на то, что на них, быть может, покоится один из углов обычного дома-пятистенка, то что можно ожидать от Золотой Бабы? Чаша Викингов настолько неразрывна стала с этим творением искусства, что посвященный народ без всяких уточнений принялся называть ее "Кералла".

Да и Корк, услышавший тихое мление Гунштейна, не очень возрадовался: Грааль – это круто, а что ему достанется? Разве что золотой истукан, так его в торбу не запихать. Неожиданная мысль молнией мелькнула в мозгу, вроде бы даже не запечатлевшись в сознании. Однако рука выдернула из-за пояса верный обоюдоострый топор, резким движением метнув его в Золотую Бабу. Если нет возможности взять с собою всю скульптуру, то почему бы не воспользоваться какой-нибудь ее частью? К сожалению, вырезать самые интересные – не хватит времени, поэтому можно остановить свой выбор на голове.

Корк на миг взглянул статуе прямо в глаза, в тот же момент она то ли резко подняла, прикрываясь, левую руку вверх, то ли изменила траекторию движения топора. Повадки изваяний мало изучены, поэтому никаким научным обоснованиям не подвластны, к тому же столь ненаучными людьми, кем были викинги. В общем, промахнулся Корк, не то, чтобы совсем, но результат оказался менее ожидаемым: оружие норманна срезало изящный мизинец с кисти Золотой Бабы.

И прежде чем удрученный воин поднял столь незначительный трофей, раздалось два звука, услышанных всеми грабителями и даже спешившими на разборку биармами, хотя они были еще неблизко. Первым был печальный женский голос, хрустальным журчанием прорвавшегося из-под снега весеннего ручейка, возвестивший одно-единственное слово: "Kiro! (проклятие, в переводе, примечание автора)" Ну, а вторым был зависший в воздухе гул, словно от тьмы шмелей, устраивающих где-то в самом недоступном углу только что срубленного дома свой вигвам.

Гунштейну эти события показались крайне подозрительными, поэтому он каркнул своим воинам: "Отход!", и все они устремились к выходу, как положено – впереди простые викинги, позади – вожди.

Что-то там отделилось от потолка, что-то выдвинулось из стены – и три человека булькнули моментально окрасившимися кровью ртами нечто нечленораздельное. Несчастные, с пробитыми грудными клетками, они и не могли произнести ничего иного, даже клятву верности своим руководителям, прячущимся за их спинами. Корк предполагал нечто подобное, заранее смирившись с неизбежными жертвами, но то, что их встретило на улице – этого он предугадать не мог.

Построенные боевым порядком биармы всем своим видом показывали, что любые переговоры недопустимы. Одним из сжимающих свой кистень был Пермя Васильевич.

Викинги – неистовы в сражении, даже если среди них нет ни одного берсерка. Этим же качеством обладали и стражи Золотой Бабы. Но норманны на этот раз бились за свою жизнь, а биармы горели желанием эти жизни отнять. Это правило войны, что спасающие себя и своих товарищей совершают гораздо больше подвигов, нежели те, у которых в голове ударами пульса звучит слово "атака".

Оставив больше половины своих воинов неподвижно лежать на щедро политой кровью земле с оскалами зверских улыбок на лицах и продолжающих сжимать рукояти своих мечей, викинги пробились к лесу и, подбадривая друг друга нецензурными криками, помчались по известной им тропе к своему дракару.

За ними, естественно, устремились и биармы, но им потребовалось некоторое время, чтобы оценить потери, создать наиболее функциональную группу преследователей, организоваться и только потом броситься в погоню. Однако совсем скоро пришлось сделать остановку, потому что три человека из их арьергарда умерли. Нет, конечно, с ними не случились сердечные приступы, да и от старости они не скончались – их убили сюрпризы, заблаговременно выставленные на предполагаемом пути отступления викингами. Что ж, восстановился паритет в "невоенных" жертвах: трое на трое.

И все-таки биармы догнали беглецов, правда, это случилось уже на берегах Северной Двины.

7. Воспоминания о Госпитальерах.

К ночи в лагере трех путников стало тише. И это произошло не потому, что они все разом замолкли, каждый уйдя в себя, а просто порывы ветра, сотрясающие деревья, как-то постепенно начали угасать, совсем скоро вовсе прекратив колыхать ветви. От созданной стены огня шло тепло, рыба и глухарь очень уютно расположились в животах, где-то в темноте кто-то осторожно ухал, да Зараза по своему обыкновению иной раз вздыхала.

– Так как вы с викингами-то разобрались? – спросил заинтересованный рассказом Илейко.

– Плохо разобрались, – досадливо скривился Пермя. – Неправильно. Короче, мы полностью облажались.

В стычке с норманнами преимущества не было ни у кого. Поэтому часть викингов во главе с Гунштейном отплыли на своих лодках к ожидающему их дракару. Ну, а другую часть, ту, что не поубивали в схватке, удалось захватить в плен. Все они были жестоко изранены, в том числе и Корк. Вот тут-то и случилась фатальная ошибка, которую никто не мог просчитать.

Корк, лишившийся слишком много сил от потери крови, забравшись в легкий челн, зацепился своей торбой за уключину, и та – то ли порвалась, то ли развязалась. Все драгоценности, в том числе и мизинец Золотой Бабы, высыпались в серые, обесцвеченные надвигающимися сумерками воды безымянной речушки. Сначала никто в суматохе на это происшествие внимания не обратил, но спустя некоторое время, когда дракар снялся с якоря и, влекомый течением, заскользил к месту, где Северная Двина разливается в море, а хрипящие от бессилия плененные викинги были крепко связаны, кто-то в изумлении прокричал:

– Смотрите!

Из-под воды поднималось свечение, просто световой столб, постепенно растворяющийся в воздухе.

Неспроста лишилась своего мизинца Золотая Баба. Пока тот был рядом с Чашей, существовала и связь Дивы с загадочным дорогим ей предметом. Тогда и можно было узнать судьбу Грааля, найти его и, вновь овладев, вернуть в сокровищницу. Да кто ж об этом догадывался?

В отбитых сокровищах драгоценной Чаши не было, нашлись смельчаки, нырнувшие к истокам странного свечения, но кроме пары-тройки золотых безделушек ничего обнаружить не удалось. Позднее тоже ныряли, но опять же безуспешно: большое количество омутов, стремительное течение, да илистое дно сокрыли надежнее, чем человеческие храмы.

Но Пермя Васильевич с несколькими добровольцами об этом не узнали. Они пошли вдоль берега, надеясь неизвестно на что. И чудо свершилось.

Северные шторма по ярости и напору ничем не отличаются от своих южных собратьев. Внезапно налетевший шквал разорвал на дракаре выставленные паруса. Викингам не привыкать бороться со стихией, но нехватка рук сыграла свою зловещую роль. Обескровленный потерями экипаж физически не успевал выполнять все надлежащие меры, способные обеспечить дракару необходимую живучесть и управляемость.

Едва ли с десяток человек выбралось на берег Гандвика, однако свою богатую добычу никто из них не бросил. Можно было по суше добраться до Кеми, где прикормленные Торстейном чиновники посодействовали бы в найме легкого когга, чтобы убраться восвояси.

В это же самое время биармы, вернувшиеся к своему обесчещенному храму, пытались разговорить оказавшихся в их руках пленников. Но ни один из викингов не поддался на уговоры заплечных дел мастеров, и ничего толкового не сказал. А потом начались странности: сначала у Корка глаза покрылись бельмами, а тело перестало истекать кровью, потом те же самые симптомы обнаружились и у других пленных. При этом они могли двигаться, даже разговаривать, но во всем этом осталось мало человеческого. От греха подальше сняли у них у всех с плеч головы, а тела сожгли. Биармы начали поговаривать о проклятии Золотой Бабы, благо почти все слышали зловещее слово.

А Гунштейн сотоварищи спешили по чужому лесу, нагруженные сверх меры, да, вдобавок, чувствуя погоню на своих плечах. Вождь викингов справедливо заключил, что преследующий их отряд немногочислен, но самим гоняться за преследующими биармами по чащобам было лишено всяческого смысла. Тогда он оставил трех человек в засаде, сам двинувшись дальше. Но далеко уйти не удалось.

Викинги, вдруг, один за другим начинали вести себя странно: они переставали реагировать на происходящее, отказывались от пищи, да и лицо свое человеческое как-то теряли – мертвели у них глаза, что ли. И, самое главное – они бросали свое золото, словно бы за полной ненадобностью. На увещеванья, угрозы и уговоры никак не реагировали. Количество "умертвий", как Гунштейну хотелось назвать былых своих товарищей, не уменьшалось с течением времени. К великому сожалению, их становилось больше.

Вождь понимал, что дело – не уха, надо что-то предпринимать. И он сделал то, что и должен был сделать любой живой человек: дать себе надежду. Во-первых, он приказал собрать все награбленное богатство, включая и свою ненаглядную Чашу Грааля. Потом утопил все это в укромном озере, отметив место выложенными в определенном порядке камнями. Во-вторых, объяснил всем своим товарищам, что нужно обязательно добраться до Кеми, где их непременно вылечат. Тогда они вернутся за своим кладом, чтоб остаток жизни провести в роскоши и изобилии.

А теперь – ходу!

Живых в Кемь не пришло никого, если, конечно, не считать таковыми "умертвия", кем они сделались по дороге, вероятно после "доброго словца" хоть и Золотой, но Бабы. Дальнейшая судьба экспедиции викингов известна.

Почти известна, потому что нынешний поход Илейки с товарищами невольно оказался связан с былыми событиями. Но они об этом если и догадывались, то очень смутно. Да и то не все, а только умудренный опытом Хийси.

– Так вы прикончили тех норманнов? – спросил Мишка, имея ввиду выставленную засаду.

– Из этой троицы нам удалось взять живыми двоих, да и то только, из-за того, что мы были вооружены луками, и стреляли вроде бы неплохо.

– Как я понимаю, никакого проку от этого не было? – поинтересовался Илейко.

– Да, – вздохнул Васильич. – Упертые они люди. Ничего не сказали, только смеялись над болью и потугами. Причем потуги были, вроде, как, наши, а боль, стало быть – их. Но продлилось это недолго. Один умер, потеряв много сил. Другой, наоборот, воспрянул, помертвел глазами, и кровотечение у него прекратилось.

– Ожил? – пошутил лив.

– Ага, – криво усмехнулся Пермя.

Они помолчали немного – это очень хорошо получается, когда поблизости пляшет на дровах живой огонь: ни неловкости, ни потребности нарушить тишину. Можно ненароком и заснуть.

– Выходит, всем стало плохо от этой кражи со взломом, – очень тихо произнес леший, вроде бы и для себя только, но товарищи его расслышали.

– Ну да, викингам не прибавилось, а нам убавилось, – также негромко сказал Пермя.

– Думаешь, Норны подскажут? – спросил Илейко.

– Ничего я не думаю, – недовольно возразил Васильич. – Деваться некуда, вот и подрядился попытать удачу.

Откуда-то издалека донесся тоскливый волчий вой, внезапно оборвавшийся. Илейко поглядел на Хийси: чего это волку весной орать? Но Мишка сохранял невозмутимость, будто бы ничего странного не произошло. Вообще-то теперь они были вооружены несколько основательней, нежели несколько дней назад. Трофейный тесак убитого "заклятого", да одинарный меч пермяка, да его же нож, да еще лук со стрелами – уже кое-что для встречи с каким-нибудь ополоумевшим волком. Молот Тора, как боевое оружие, в расчет не брался – ладонь с прошлого раза пока еще не зажила. А брошенные луки пресловутых "заклятых" никуда не годились, требовалось специально учиться, чтоб можно было с них стрелять на значительное расстояние. Этим делом заниматься не хотелось.

Итак, кое-какой арсенал на двоих имелся, стало быть, можно чувствовать себя спокойней. Леший, конечно, к оружию не прикоснется ни под каким предлогом, но за него опасаться не стоит – он себя в обиду не даст даже с голыми руками.

– Был бы здесь рыцарь Стефан! – вздохнул Илейко, когда довелось подумать об Торе. Дюк, как ему помнилось, совершал свою "одиссею", то есть, торил свой путь – болтался по свету.

– Это какой рыцарь? – оторвал взгляд от пламени Пермя. – Госпитальер?

Вопрос озадачил лива. Кроме ливонского ордена существовали и иные, но госпитальеры?

– Понятно, – глубокомысленно произнес Васильич. – Поздние рыцарские ордена, упрощенные, так сказать.

Мишка не поддержал разговор – его как-то не очень волновала тема рыцарства. Но Илейко помнил свою детскую мечту: а вот бы стать Ritari (рыцарь, в переводе, примечание автора)! Да и название какое-то не очень, чтобы очень. Рыцарский меч, рыцарский крест – это понятно, но госпитальер как-то тяготеет к госпиталю. Медбратья, что ли? Хотя, оно, конечно, верно: вид крови и ран может выдержать далеко не каждый, тут особая сила духа нужна.

– Быть госпитальером удосуживался далеко не каждый, – тоном учителя заговорил Пермя. Точнее – тоном Наследника забытых знаний. – Помимо рыцарской Доблести самым важным правом считалось Право Крови. Ее чистоту нужно было показать на протяжении шестнадцати поколений. Такая вот строгость, можно сказать, Божественная.

– Ну и как же, интересно мне знать, можно было проверить правдивость шестнадцати поколений, непорочные связи и прочее-прочее? – с большой долей скептицизма спросил Илейко.

– По запаху, – вдруг сказал Хийси и, то ли беспокойно, то ли раздраженно, заерзал на своем месте. – Чего тут не понять?

– Точно, – сразу согласился лив, поднялся на ноги и вышел в область темноты. Снег, прилипший к деревьям, уже успел стаять, вот только на земле он все еще лежал, будто разбросанные лоскуты белой материи. Ночь случилась безоблачной и звездной, и каждый звук, оброненный Природой, бесконечно долго не затухал, передаваясь мельчайшими капельками воды, наполнившими атмосферу. Дышалось очень привольно, и, казалось, воздух слегка пьянил. Так на самом деле и было, потому что у водопадов люди зачастую ощущают состояние сродни с легкой эйфорией, вызванному частицами вдыхаемой влаги.

Конечно, Пермя знал куда больше, чем любой из живущих ныне людей. Он этим, понятное дело не кичился, но, иной раз, слушая от него вполне очевидные истины, которые ранее просто не приходили в голову, возникало некое раздражение. Что раздражало – пес его знает. Наверно, свое собственное невежество.

Илейко постоял рядом с верной кобылой, погладил ее по гриве, пытаясь собрать множество разрозненных мыслей в понятную хотя бы ему самому форму и понял, что чем больше он знает – тем меньше он понимает. Госпитальеры, конечно, не имели с больницами и лечебницами ничего общего. На руническом санскрите go-pitha – означает "защита", отсюда и "господин", и та же "госпиталь". Но "господин" еще подразумевает "единственный защитник", берущий свой смысл слова от бога Одина. Один – вовсе не имя, или, как его еще называют хунгары и прочие немцы Oden. Один – это уникальность, это начало, это неповторимость. В то же самое время некоторые люди называют одиночество "alone". Все это взаимосвязано, поэтому и Авалон, и Аполлон, и даже Олонец. Божественная суть – быть одиноким. Счастье это, или горе? Ни то, и не другое. Это – Бог.

Когда Илейко вернулся на свое место, три пары глаз внимательно пытались углядеть в нем признаки какого-то недовольства, но, вероятно, тщетно. Лив был спокоен и даже улыбнулся своим товарищам:

– Да все нормально, парни. Пара-тройка глотков живительного воздуха перед сном – это, знаете ли, не самый странный поступок после сегодняшней беседы.

Третья пара глаз вместе с прочими составляющими организма, как то: лапы, хвост, узкая мордочка с маленькими острыми зубами – растворилась в ночи. Это ласка полюбопытствовала, стянула объеденную глухариную косточку и ускользнула восвояси.

– Не успел договорить, – сказал Пермя. – Все земные существа пахнут, причем как-то по-разному. Даже люди. Пот выделяется, вот и запах.

Илейко ничего не сказал в ответ: вот уж открытие – пот!

– Рыцари передавали свой титул в основном по наследству, – продолжал Васильич. – Если мама-папа известны, то и сомнений в чистоте крови не возникает. С этим все просто. Достоин по прочим данным быть рыцарем – милости просим в Госпитальеры. Вот если находится некий соискатель, доселе не "зазвездивший" себя в списках Ордена, тогда процедура усложнялась.

– Каждый рыцарь обнюхивал, что ли? – попытался пошутить лив.

– Да нет, не каждый, – не откликнулся на шутку пермяк. – Были там свои специалисты.

– Понимаешь, какое дело, – не выдержал Мишка. – Вы с Васильичем пахнете обыкновенно, у вас с наследственностью все в порядке. Но есть еще и другие люди, и во всех выделениях их плоти содержится этилмеркаптан и меркаптанэтинол. А это, уж поверь мне на слово, самые вонючие вещества в мире. Все зловонные штуки содержат серу, а ей, как известно, пахнут существа Тёмной Нави. Вот так-то.

– Понятно, только что за другие люди такие?

– Ну, кожа у них черная. С некоторой поправкой это относится к метисам и жидам, – пожал плечами леший.

Ну да, давешний Дихмат перед тем, как его растерзали женщины, тоже попахивал (см "Не от мира сего 1", примечание автора). Только ливу тогда показалось, что причина зловония была в другом.

– Бог создал естественный регулятор, не допускающий кровосмешения, – сказал Пермя.

– И называется он – Любовь, – добавил Илейко тоном грустным и романтичным. Действительно, это пришло ему в голову только сей момент. Судя по тому, что никто не возразил, придумал правильно.

– Любовь – это хорошо, но есть еще и другое чувство, свойственное человеческому организму, – продолжал Васильич. – К сожалению, всякие вещи случаются в жизни, особенно, если позволить себе заниматься, чем ни попадя, без всяких запретов и ограничений. Когда человеком движет похоть, ему ни в жизнь не стать Госпитальером.

– Унюхают, – закивал головой Мишка.

А Илейко попытался представить себе Рыцаря с черной кожей, но не смог. Зато представил Стефана, какой он был в ночь памятного побоища (см "Не от мира сего 1", примечание автора). Еще попа Мишу вспомнил и свои беспомощные ноги. Он даже потрогал их и пошевелил пальцами. Потом от костра поднялась вдовая попадья из деревни Терямяки и спросила:

– Когда за шкурой придешь?

– Какой? – не понял Илейко.

– Медвежьей, – ответила она и, не дожидаясь ответа, пошла к озеру.

Лив подумал, что раз она идет туда, стало быть, там и баня. Надо бы, конечно, матушку предупредить, что опоздает к ужину, да и вообще домой пока не придет. Он поднялся на ноги и пошел по дороге, нисколько не удивляясь тому, что стоит ночь, а светло, как днем. Звезды на небе были крупными и разноцветными: зелеными, синими и обычными, белыми. Они водили беззвучные хороводы. "Надо же", – подумал Илейко. – "А я и не видел раньше, что они так танцевать умеют!"

– Ну, здравствуй, Чома! – раздалось, вдруг откуда-то сбоку.

Лив обернулся и увидел красавицу из своего далекого детства. Взгляд ее был радостный и веселый, будто она, наконец, повстречалась именно с ним. Он хотел, было, ответить, но с ужасом обнаружил, что позабыл в бане всю свою одежду и теперь стоит перед девушкой нагишом.

– Так ты уже не казак? – засмеялась она, и лицо ее, столь четко видимое и даже узнаваемое, стало затуманиваться, будто ветер нагнал дым от костра. Несколько мгновений – и лив забыл, как она, эта девушка из его юности выглядела, сколько бы не напрягал свою память. Стало как-то очень горько на душе, вместе с тем, почему-то, по-тихому радостно. Она приходила к нему, и она не обиделась!

Но нельзя здесь долго стоять, земля ощутимо подрагивает – это Змей Горыныч пытается выбраться на волю. Кресты, могилы кругом. Что же такое – Змей карабкается через кладбище? Все равно ничего не получится – Святогор крепко ухватился за его хвост. Уж метелиляйнен не отпустит своего врага, уж он позаботится о нем, как следует.

– Вот скажи мне, как лыцарь лыцарю, – сказал, вдруг, появившийся из ниоткуда Стефан. – Нас бы с тобою взяли в Госпитальеры?

И, не дав Илейке откликнуться, сам же ответил:

– Взяли бы, брат! Ох, как бы нас взяли! Пусть бы и обнюхали, но без нас бы не обошлись. Мы – сила, потому что мы – дух.

– Так тогда бы и Сампсе Колыбановичу, и братьям Петровым, и Мишке Торопанишке, и Перме Васильевичу не отказали бы, – сразу же согласился лив.

– А поп Мишка не стал бы лыцарем! – отрицательно потряс указательным пальцем Дюк. – Пусть он и драться горазд.

Так сказал, будто бы этот самый поп первый друг Илейке. Но лив опять не успел ничего возразить, что ему Мишка практически незнаком, хоть и бились вместе, его проверять нужно и прочее, прочее, потому что Стефан опять изрек, как перед торжественным собранием:

– Он со спокойной душой распинался перед прихожанами: "Хвала Господу!" Вот тут-то он лукавил, подлец этакий.

– Почему? – ливу удалось-таки вставить свою реплику.

– Да потому, что hvala на руническом санскрите – это значит "заблуждение". А как Бог может заблуждаться? Ему надо было кричать "svasti"! Ибо это "процветание, успех, счастье". Вот оно – лукавство!

Земля под ногами опять заколебалась. Мимо, отчаянно работая веслами, прямо по кустам проехал дракар с викингами.

– Тор! – прокричали они, быстро удаляясь.

Илейко вспомнил, что должен был сказать Дюку про Эскалибур, про Артура, но тот уже куда-то подевался: может на дракар успел заскочить?

– А "лив" – значит "жить" (live, в переводе, примечание автора), – прошептал он вдогонку.

В самом центре начинавшегося прямо перед ним вавилона на плоском огромном валуне стоял человек. Он, скрестив руки на груди, смотрел вдаль и всем своим видом выражал покой и уверенность. Илейко побрел вдоль каменного лабиринта и сразу же оказался перед этим камнем.

– Андрей! – узнал он человека. Действительно это был один из тех путников, вылечивших его злой недуг (см "Не от мира сего 1", примечание автора).

Андрей улыбнулся, но ничего не сказал в ответ. Лив откуда-то знал, что скрещенные на груди руки – жест рунического санскрита, "svastika", означает успех и счастье (см книгу Кочергиной В. А. издательства "Русский Язык" 1987 года, примечание автора). Андрей любил в такой позе беседовать с людьми, даже положением рук желая собеседникам процветания. Недаром в память о нем и его намерениях появился флаг, прозванный Андреевским, где косой крест – это символ санскритского жеста "svastika".

Илейко хотел, было, сказать что-нибудь хорошее, да язык отчего-то во рту завязался чуть ли не в узел. Он посмотрел в ту сторону, куда глядел Андрей, но ничего знаменательного не обнаружил: бескрайняя водная гладь и остров. Что это – "svasti-ga", дорога, ведущая к счастью?

Откуда ни возьмись по ногам начал тереться совсем незнакомый кот, серый, пушистый и одноухий. Ну, что же, коты – животные полезные. Или дать ему волшебный пендаль?

Илейко протянул руку, чтобы погладить животное, но оно резко отпрянуло и уселось на землю. Ба, да это же Бусый (см также "Не от мира сего 1", примечание автора)!

– Ну, здравствуй, друг мой дорогой! – обрадовался Илейко. – Вот уж встреча, так встреча!

Бусый с видимой радостью смотрел на человека. Как обычно, он обходился без слов, но чувствовалось, что и волк доволен. Разве что хвостом не вилял, так он ведь и не собака!

Откуда-то издалека снова прилетел тоскливый вой, Бусый беспокойно обернулся всем телом – волки не умеют двигать шеей, потом он снова посмотрел на Илейку.

– Что такое? – спросил лив, уловив беспокойство во взгляде серого друга.

Бусый ощерился куда-то в сторону, шерсть на загривке встала дыбом, дрожь ожидания схватки унялась – волк был готов биться, как в свои лучшие годы, которые, увы, совпали с самыми тяжелыми в жизни человека.

Снова донесся вой, исполненный дикой злобой и ненавистью, уже ближе, нежели было до того. Боже мой, да кто же выть так может? Бусый заглянул Илейке в глаза и, не открывая своей пасти, произнес голосом Мишки Торопанишки:

– Илейко, вставай, у нас тут беда.