Текст книги "Не от мира сего 2"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

3. "Заклятые".

– А что же сразу ничего не сказал? – возмутился лив, продолжая время от времени пулять в лес камни из сейда. – Ноги путал, зайцев на нас выгнал!

– Ну, а как иначе? – удивился Мишка. – Я ж по-другому не могу. Это ж у меня в крови.

– Конечно, – согласился Илейко. – Вот и сидим теперь в западне. Безоружные и без всякого толку – что дальше-то делать?

"Заклятые" нарочито шумно перебегали где-то в зоне недосягаемости. Еще немного – и пойдут они со своими корявыми луками и стрелами в атаку. Огнем, конечно, беглецов они не возьмут: не оправился еще лес от весенних вод. Но пламя им и не понадобится – запалят лапник, и под прикрытием дыма подберутся на прицельный выстрел. А стрелки-то их, не иначе, ядом пропитаны. Одна царапнет – и алес махен цюрюк, как говаривал рыцарь Дюк Стефан.

Воспоминание о былом своем друге добавило, как ни странно, уверенности в своих силах.

– Слушай, Мишаня, а все Хийси одинаковые? – спросил он у пригорюнившегося лешего.

– Как это – одинаковые? – не понял тот.

– Ну, есть среди вашего брата такие, которые, вроде бы дурачки?

– Да нету у меня братьев, – пробурчал Мишка. – А простоватые, конечно, имеются. Но они не дурачки. Они, как бы тебе сказать, недалекого ума. Сидят в глуши и никого не трогают. Лесные тролли – metsän piekko. И не тролль, и не леший. Ступни у них здоровые на ногах. Как снегоступы. И безобидные они совсем.

– Так, – призадумался Илейко. – А я за такого piekko сойду?

– По складу ума – вполне возможно, – сразу согласился Хийси.

– Мишка, сейчас второй глаз подобью, – строго проговорил лив.

– Разве что по росту, – оценивающе взглянул на человека леший. – Да и зачем тебе это?

Илейко предложил вариант действий, который Мишка сразу же забраковал. Но когда тот вытащил булаву Святогора, Хийси как-то странно взглянул на него, словно обнаруживая новые качества, и махнул рукой: может и прокатит.

Когда с шумом и гамом лив выкатился на берег озера, в него, конечно же, полетели стрелы. И, вроде бы, должны были попасть, но не попали. Илейко прокричал в сторону "заклятых":

– Нихт шиссен!

Засмеялся и перекувырнулся через голову. Выглядел он самым дурацким образом: все волосы и борода взлохмачены, сосновые шишки, казалось бы, составляют часть косм – так они органично вплелись. Созидая эту прическу, Мишка не удержался и хихикнул: "С такими космами да с космосом не связаться", намекая на представление старых людей о невидимой связи с пространством посредством распущенных волос.

Одежда тоже была старательно вывернута шиворот-навыворот. А сапоги – одеты неправильно. Все согласно моде. И чтобы никаких сомнений у "заклятых" не оставалось, кто перед ними выкатился, Илейко заорал, что было сил:

– Я несчастный metsän piekko, пустите меня домой!

Дома у этих беззлобных троллей, конечно, не бывает, но это не совсем важно. Главное, чтобы лихие люди перестали в него пуляться стрелами. Конечно, некоторое время уворачиваться можно, но бесконечно это продолжаться не может – дело случая получить отравленную занозу в задницу. И прощай родная природа, мать моя.

Лив кривлялся и хохотал, что-то улюлюкал и хныкал одновременно. Хорошо, Зараза не видела этого безобразия, не то перестала бы уважать. За реакцию Мишки беспокоиться не стоило, ему сейчас было не до сантиментов. Леший напрягал последние свои природные силы, чтобы отводить взоры "заклятых", хоть на пару мигов, хоть на несколько ударов сердца. Он сжал свою взлохмаченную голову руками, словно пытаясь унять жесточайшую мигрень, оскалил зубы, и левая нога его мелко-мелко дрожала. Из носа потекла струйка синей крови, на подбородок изо рта с каждым выдохом выдавливалась пузырящаяся слюна. Мишка очень старался. Для себя, наверно, так бы не смог.

Илейко не следовало идти к неприятелю, наоборот, всеми правдами-неправдами надо было выманить его к себе. Не всех сразу, пусть они и лешего стерегут, но отвлекутся на него, болезного. Что заботиться о Хийси – деваться ему некогда. Вот большой и беззащитный, как ребенок тролль – это другое дело. Он ведь тоже, как бы леший.

"Заклятые" леших ненавидели истово. Ведь именно их они считали виновниками всех своих бед. Вообще-то – правильно: Хийси уводил с глаз людских проклятых родителями детей семилетнего возраста. Иногда и младенцев уносил в лес, тех – которые во время родовых мук матери провозглашали ненужными. Как правило, такое могли себе позволить только бессовестные девки, жертвы похоти и беспутства.

Все дети рождаются с синими глазами, у "заклятых" же глаза темнеют во время родов. Если ребенок не нужен своему родителю, то он вовсе никому не нужен. Кроме "лешего". Так уж заведено. Погибнуть в лесу Хийси ему не дает, ни от голода, ни от холода, ни, тем более, от диких зверей. И любви не дает – потому как не умеет, педагогическим тонкостям не обучался. Вот и вырастают дети в равнодушных и, зачастую, бессердечных людей. Дичают, но дурная наследственность берет свое. Это только спустя века найдется политик, лицо государства, провозглашающий: "Брошенные дети (в случае реплики – воспитанники детских домов) – это государственная элита" (Астахов, из президентской свиты начала 21 века, примечание автора).

Дурная кровь дает дурное восприятие мира. Понятия "добра" и "зла" меняются местами, или напрочь исчезают, как у животных. Вот только в отличие от зверей человек подчиняется не исключительно инстинктам, есть у него много другого, способного превратить homo sapiens в homo immorales.

В частности, издеваться и глумиться над слабыми. Илейко полагал, что, как и любое человеческое существо, обуянное бесами, "заклятые" не упустят возможность посамоутверждаться над безвредной и неопасной тварью, кем он и должен был предстать пред их очами. К сожалению, он осознавал, что издеваться над безответными – становится отличительной чертой характера, присущей человечеству.

Также, кривляясь в направлении открытого берега, в первый раз у него возникло желание оказаться в трудности не в одиночку, а рядом с теми, на которых можно бы было положиться. "Сюда бы братцев Луку и Матвея Петровых, они бы учинили акробатические этюды!" – подумалось ливу, когда он в очередной раз завалился на землю, якобы для усугубления жалости и пренебрежения к себе. Конечно, на жалость рассчитывать не приходилось, но вот на остальное он надеялся. "Был бы здесь Дюк Стефан, он придумал бы настоящий выход из сложившегося положения!" "А если б тут оказался Сампса Колыванович, то и беды бы никакой не случилось – разметал бы всех супостатов по кустам, да и пошли бы себе дальше, слушая птичек!"

Но никого в помощь поблизости не было, только Мишка Торопанишка надрывался в своих потугах, не вылезая из оврага. Если у Илейки ничего не выйдет, то у лешего, пожалуй, и сил не останется, чтобы убежать. Да и толку-то – стрела между лопаток все равно достанет, как быстро ни беги.

Однако влияние Хийси чувствовалось: у Илейки волосы на затылке встали дыбом. А сам он, при стороннем взгляде, то пропадал на несколько мигов, возникая уже в другом месте, то контур его тела двоился, троился и временами меркнул. "Заклятые" не могли этого не видеть и, естественно, находили свое объяснение: глупый тролль пытается сгинуть, отвести глаза, но у него черта с два, что путное получится! Не могли они ничего иного предположить. Они обязаны были думать только так!

Сначала двое, потом еще тройка людей вышла из леса, растянулась полукругом, не давая Илейке возможности побежать вдоль берега. Это замечательно, это значит, что будут ловить его живым, чтобы помучить всласть. Он хоть и не тот леший, что был заказан, но для потехи тоже сойдет. А сволочь Мишка никуда не денется – некуда ему деваться. Только ни в коем случае нельзя смотреть на них в открытую, тем более – в глаза. Почувствуют мгновенно какой-то подвох и от греха подальше пристрелят, недолго думая.

Лив продолжал пятиться к озеру, как мог, изучая приближающихся к нему "заклятых". Были они примерно одного роста, да и возраста, наверно, тоже. Что же их, со всех лесов собрали? Не может быть, чтоб в Ливонии водилось столько отверженных. Как правило, рано или поздно, обычные деревенские мужики организовывали облаву и забивали насмерть дрекольем прибившегося к окрестностям гада. "Заклятые" не умеют жить, не чиня злодейства. Появляется такая тварь вблизи с людским поселением – начинает охотиться за детишками, либо за девками. И единственное спасение для людей от беды – смерть "заклятого". Бес он, а не человек, сожрал душу без остатка, только людская оболочка осталась. Значит – никакой жалости к нему.

Илейко, вроде бы бестолково оглядываясь по сторонам, даже вздрогнул без всякого притворства. Один из приближающихся людей не похож на парня. Девка! Волосы космами (вот уж действительно настоящими космами!) ниспадают по плечам на спину. Может быть, они когда-то и собираются в косу, да вот только не знают они платка. Жизнь в лесу заставляет забыть всякие головные уборы.

Именно волосы, не стриженные и свободные от любых платков и шапок, помогают чувствовать пространство вокруг себя. В лесной глухомани это очень важно, потому что прочие чувства животного мира, как то – обоняние, слух и зрение – у людей никак не сравнятся со звериными. А жить хочется всем. Поэтому только такой человек, пусть даже и "заклятый", начинает конкурировать с окружающей средой, начинает не проигрывать в своей борьбе за существование. Только волосатый. "Лысым здесь не место".

Человек носил шапку издавна не только для того, чтобы голову свою греть. Особенно внутри человеческого общества: всю ненависть и соучастие, ложь и правду – можно было уловить, даже без ненужных и подчас опасных контактов. Поэтому, чтобы скрыть свое отношение к человеку на макушку напяливали кусок ткани, либо меха.

Когда вокруг собирается много самого разнообразного народа, то прикрытые шапкой волосы помогают скрыть не только свои коварные замыслы, но и не получить на себя такую порцию негатива, что потом начинают одолевать мигрени, мучать кошмары и вообще становится плохо. Укрыть голову – своего рода защититься. Еще можно остричь кудри, либо вовсе – сделаться плешивым. Kalju (плешивый, в переводе, примечание автора) был несчастным человеком, своего рода инвалидом, лишенным возможности чувствовать мир. Но потом волосы начали стричь, а лысые вообще пристроились на самых верхних ступенях иерархических лестниц. Им не надо ничего чувствовать, они все и так знают, поэтому легко решают любые вопросы. В зависимости от советов "внутреннего голоса", то есть – совести, или того, что получилось на месте ее.

Конечно, существуют различия в этом "волосяном" деле – люди-то все разные. Женщинам тяжелее всего. Они слабы, потому что созданы вовсе не для борьбы и противостояния. Они сильны только в любви. И также сильны, причем кратно – в ненависти. Нельзя женщинам впитывать людскую злобу, она в них растворяется, как вода в губке. Поэтому и ходили женщины в платках, чтоб всякая мерзость не приставала. И не только на службе в церквях. Вообще – в любом общественном месте, поэтому этикет и не приписывает им обязательно "простоволоситься".

Но если случилось так, что отравились в женщине естественные ее качества любви и созидания, то мужчины могут трепетать: переворот к ненависти и разрушению будет столь категоричным, что плакать будут все, сильный пол – в первую очередь.

Поэтому в той растрепанной "заклятой" Илейко вычислил главаря. Она, падла, скоро, едва Мишкины усилия будут слабеть, все комедиантство лива раскроет в один взмах ресниц. Да и сейчас, когда "коллеги", криво ухмыляясь, сужают свой круг ко все еще временами бликующему "троллю", держится наособицу, не до конца избавившись от чувства какого-то подвоха.

Она права, она не может быть обманутой, она, черт возьми, ведьма! Она ведает, она уже открывает рот, чтобы отдать приказ бить из луков. Ее мысленный посыл дошел до мозга косматых мужиков, они остановились и недоуменно начали смотреть друг на друга. Илейко больше не имеет времени для продолжения своей игры, да она, по сути, ему уже и не нужна. Цель была одна – вычислить мозговой центр, обнаружить наиболее чувствительное существо. В самом-то деле, должны же эти несчастные "заклятые" получать каким-то образом наставления по дальнейшим действиям! Не с почтовыми же голубями приходили к ним вести! Кто-то должен был их организовывать, и этот кто-то – женщина. Точнее, она могла бы быть женщиной. Да вот приняла на себя заклятье.

"А глаза у нее – черные-черные", – подумал Илейко, лишь только один раз в них взглянув, да и то на долю мига.

Он сделал рывок вверх, словно собираясь подпрыгнуть на месте, но ноги от земли не оторвал. Правой рукой через левое плечо лив ухватился за всколыхнувшуюся под рубашкой рукоять булавы, бросился вперед наземь, переворачиваясь через голову с уже вытащенной палицей. В этот момент их глаза с "заклятой" встретились. А в следующий – он уже метнул свое оружие, целясь в исковерканный рождающимся криком оскаленный рот.

Мимоходом отметив про себя, что он почему-то обжег ладонь, отбросив все сомнения в своем неудачном броске, Илейко ринулся к ближайшему лиходею. Тот заполошно искал концом стрелы тетиву, но ни в коем случае не успевал. Во-первых, расстояние между ним и преобразившимся "троллем" было невелико, во-вторых, чтобы дернуть колчан пришлось сбросить под ноги жуткого вида крюк – последний, вероятно, служил излюбленной "игрушкой" в общении со слабыми.

Но прочие три человека вполне успевали и наложить тетивы, и пустить стрелы в цель. Что и было проделано безотлагательно. Все выстрелы нашли свою мишень – стрелять с такого расстояния мог бы даже великий князь Владимир Мстиславович, чтобы объявить себя снайпером. Вот только цель претерпела изменение: она перестала быть Илейкой, зато легко стала безымянным "заклятым".

Дело в том, что лив, сблизившись с врагом, так и не успевшим вооружить свой лук, рывком сдернул его тело на себя, прикрывшись им, как щитом. Все стрелы с чмоканьем вошли тому в спину, что нисколько его не порадовало. Он вздрогнул, всхлипнул, пробормотал на кестеньгском языке: "За что?" и испустил дух.

Илейко поморщился, поворотил нос в сторону и закричал боевой клич, побежав с чужим телом наперевес по направлению к врагам. Клич отчего-то не удался – то ли потому, что не набрал в легкие воздуха, боясь задохнуться, то ли потому что, кувыркаясь, досадил себе некий чувствительный орган, который иногда вынуждает взрослых мужчин говорить детскими голосами.

А потом в действиях лиходеев, доселе слаженных, наступил некий разлад. Вряд ли они испугались замершего на высокой ноте крика "Ааааа", или смутились от запаха. Дело было в другом.

Один "заклятый" развернулся спиной к подбегающему ливу и явно выказывал намерение удрать. Другой – смотрел на него и колебался. Третий, воинственно раздув ноздри, уронил лук, развел руки по сторонам, причем, в одной оказался зажат большой тесак и заревел, как олень, выискивающий соперника. Голос у него оказался хорошо поставленным и обладал настолько густым басовым тембром, что с деревьев, буде сейчас осень, обязательно посыпалась бы листва.

Вот в него и запустил беспомощным телом Илейко, предположив, что другие "заклятые" на этот исторический момент не столь важны. Противник перестал зычно реветь, отмахнулся от летевшего в него мертвеца, причем настолько изящно, что голова покойного полетела в одну сторону, а прочее – в другую. Вырвавшийся из обрубленной шеи фонтан крови продолжил предполагаемую ливом траекторию броска и щедрым плевком окропил лицо "заклятого". Тот не мог не зажмуриться.

Это позволило Илейко сократить расстояние и предстать перед очами врага на расстоянии вытянутой руки. Надо отдать тому должное, он не испугался. Окровавленное лицо даже осклабилось в подобие злорадной гримасы. "Заклятый" радовался драке, нож давал ему некоторое преимущество. Но воспользоваться этим преимуществом лив ему не позволил.

Илейко коротко без замаха ударил противника в голову сначала правой, потом левой рукой, затем присел, пропустив над головой зажатый в кулаке врага нож, изначально намеревающийся достать его горло. "Заклятый" оказался крепким парнем, или, быть может, это лив ударил, не вложившись. Поспешил, так сказать.

Исправляя положение, он снизу вверх выбросил свою руку, доставая чужой подбородок, а потом сразу же другим кулаком по печени. Это проняло врага, хоть и голова его не оторвалась от шеи, но глаза подернулись загадочной дымкой, и взгляд уплыл куда-то вдаль. В этот момент его восприятие окружающего пространства нарушилось, словно кто-то большой заслонил собой весь свет. Ну, а появиться свету было уже не суждено.

Илейко, отступив на шаг, вложился в удар поворотом своего туловища, угодив в левый висок "заклятого". На этот раз получилось более чем достаточно для прекращения поединка. У лива даже сосновые шишки из бороды полетели по сторонам. Противник всплеснул безвольными руками и завалился наземь. Изо рта и ушей его потекла кровь, такая же красная, как у обычных людей.

Лив поднял лук и выпустил, почти не целясь, одну за другой две стрелы. Удирающий во все лопатки лиходей заимел между ними, лопатками, нечто, несовместимое с дальнейшей жизнью. Совершив по инерции еще три шага, он сказал на керетьском языке: "За что?" и покатился по земле, ломая оперение торчавшей в спине стрелы.

Некогда колеблющийся в решении смываться тип оказался пригвождённым к широкому стволу разлапистой ели. Он потрогал древко стрелы, торчащее в своей груди, пробормотал на олангском языке самый популярный на данный момент вопрос: "За что?" и обмяк.

Илейко отбросил чужой лук и заорал во всю мощь своих легких:

– Мочи козлов!

Хватит на сегодня убийств, неистребленные "заклятые", что стерегли овраг с лешим, почувствовали непреодолимое желание оказаться за тридевять земель и побежали со всех ног врассыпную, в тайне лелея мечту к ночи одолеть хотя бы пять из двадцати семи уготованных отрезков пути. Илейко за ними не побежал. Где-то вдалеке затерялся, проткнутый сосновыми ветками, развеянный рябиновыми побегами крик на слэйвинском: "Гуще мажь, Гущин!"

– Я не Гущин, – медленно, едва слышно, произнес Илейко.

Он подошел к мертвой, практически безголовой, "заклятой" девушке, левой, необожженной, рукой осторожно прикоснулся к рукояти святогоровой булавы. Она была обычная, не горячая и не холодная, только испачканная очень. Стараясь не смотреть, что отмывает в озерной воде, Илейко привел оружие в божеский вид. Только после этого он вернулся к оврагу.

Зараза дрожала кожей, как лошадь. Да, собственно говоря, она таковой и была.

– Свинья, собака, – проговорил лив успокоительные для кобылы слова и погладил кобылу по шее. Та посмотрела на человека, вроде бы даже с укоризной, прикоснулась мягкими теплыми губами к обожженной ладони и глубоко вздохнула.

Мишка лежал ничком. Илейко недоуменно осмотрел его на предмет торчащих стрел, ножевых порезов или отсутствия некоторых органов, например, головы. Да вроде издалека Хийси выглядел неповрежденным. Лив повернул лешего за плечо, чтоб тот был лицом кверху.

– Поздравляю, командир, с тебя новые штаны, – сказал леший, едва только Илейко похлопал его по щекам. Сказал одними губами, просто просипел, не открывая глаз.

Лив принес с озера воды и побрызгал ею на Мишку. Тот вздохнул и выдавил из себя пародию на улыбку:

– Ой, как хорошо.

Потом добавил:

– Мы победили?

– А то! – ответил Илейко. – Зачем тебе мои штаны?

– В свои я накидал.

Лив не улыбнулся. Если во время помощи товарищу случаются казусы с организмом, это говорит всего лишь о том, что дух настолько силен, что тело зачастую не может справиться с принятой нагрузкой. Это доблесть, а не постыдство. Правда, с ним самим такая доблесть пока не случалась. И, честно говоря, хотелось надеяться, что без этого как-то обойдется.

Он соорудил из лапника лежбище около озера, перенес туда совсем обессиленного лешего, а сам пошел копать яму. Не ночевать же рядом с неприбранными трупами!

Долго отмываясь в студеной озерной воде, Илейко прикидывал, стоит ли искать ручей поблизости? Любая встреча с "нечистью" чревата тем, что часть гадостной сущности, которой столь богаты супостаты, может зацепиться и за твой организм. Не фигуральным, конечно, образом, а в виде так называемого "сглаза". Предводительница "заклятых", вне всякого сомнения, обладала излишком злобы, которую она вполне сознательно могла бросить в сторону несчастного встречного даже просто с помощью одного единственного взгляда.

Именно она контролировала собранное по соседним лесам воинство. Только сделала она это не по своей воле. Тогда кто же ее привлек к такой вот задаче? Кто-то сильнее и могущественнее, нежели она сама. Еще одна женщина? Или совсем не женщина? Чтобы заставить бродить по лесу и искать опального лешего, необходимы возможности, которыми родственники покойного попа вряд ли обладали. Этим могла заниматься только светская власть, управляемая духовной.

Новая вера насаждалась насильно, только насилием можно было добиться, чтобы независимая и достаточно могучая noita-akka (ведьма, в переводе, примечание автора) бросила дремучие леса и занялась беспокойным для себя делом. В отличие от Хийси, эта тварь была отнюдь не божьей. Она стала таковой, когда душу ее пожрали. Вероятно, опять же – бесы.

Стало быть, такими же "бесноватыми" были и те, кто нашел способ воздействия на нее. Гораздо проще было бы напрямую сломить всю волю опального лешего, да, видно, не получалось. Другой веры Мишка Торопанишка. Сломить нельзя – можно уничтожить. Желательно показательно, чтоб ни у кого из обывателей не возникло сомнение в могуществе новой веры и ее служителей. Уничтожить лешего, уничтожить всю память предков, живших в согласии с самими собой и с Богом. Недаром большая часть народных праздников исподволь переделывается под одобренные церковью. Вроде бы традиции остались, но названия изменились. Был Pedrun päivä – День Оленя, стал Петров день. В чем разница, лишь бы праздник состоялся, лишь бы от работы отдохнуть, лишь бы повеселиться и погулять?

Да есть, оказывается, разница. Северный Бог-Олень с короной блистательных рогов над головой, кто тебя вспомнит? Леший вспомнит. Извести лешего, чтоб и памяти о нем не осталось, только, разве что, как о нечистой силе. Туда же домовых и баннушко. Туда же метелиляйненов, туда же верующих. Почва для грядущего Бога, пусть и самозванца, готовится. Только как называется смена Богов? Да и будет ли она невинной и безобидной? Не Рагнарек, тогда что? Разве Апокалипсис как начнется по отмашке, так и закончится?

Илейко лежал в русле ледяного ручья и не чувствовал холода. Вода, казалось, протекала сквозь его тело, вымывая всю скверну, вымывая зло. В голове вертелись вопросы и просились на язык. Он знал, что никто не сможет ответить на них. Но разве это так важно? Коль есть воля вопросить, значит, есть возможность, если и не найти правильный ответ, то методом исключения избавиться от неправильных.

Он поднялся из воды и только сейчас ощутил всю прохладу весеннего вечера. Зубы застучали дробь, мурашки принялись состязаться в беге на спине.

– Только огонь! – сказал лив сам себе, судорожно содрогаясь. – Только пламя способно помочь несчастному истребителю "заклятых". А иначе нам удачи не видать!

Когда он прибежал к месту будущей ночевки, Зараза, расседланная, задумчиво смотрела в водную гладь, лениво пережевывая какую-то жвачку. Мишки нигде видно не было, зато весело трещал горящими сучьями жаркий костер, распространяя вокруг себя живительное тепло.