Текст книги "Прощание с Днем сурка"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Стюарт, есть у меня пара мыслей, вернее сейчас возникли. Надо это дело обсудить.

Мы обсуждали недолго: нужно было время на претворение моих идей в жизнь, чем мы и занялись, выбрав каждый себе задачу по способностям. Стюарт подносил материал, ну а я собирал ужасные вещи, которые должны были облегчить наше противостояние с вооруженными представителями криминалитета. Получилось все в лучшем виде. Я осмотрел творение рук своих и остался удовлетворен. Теперь надо было уповать лишь на то, чтоб все это сработало.

– Прямо, как в фильме «Хищник», где добрейший Шварц подготавливает оружия для критики инопланетянина собственноручно, – критически обозрев предстоящую арену наших дебатов с оппонентами, сказал Стюарт.

– Скорее уж, как у Маколея Калкина в «Один дома», – поправил я.

Теперь оставалось только ждать. И уповать на нашу счастливую звезду.

Я подошел к окну и осмотрелся: пусто. Прибежала неизвестно откуда какая-то тощая собака, уселась на дороге и сосредоточенно уставилась в одну, известную только ей, точку. Рядом с ней на куст приземлилась ободранная ворона, покачалась немного на ветке и тоже замерла. Вообще-то правильное название этой птицы я не знал, но выглядела она, как пернатый клоун: клюв был в полтуловища, поэтому она его задрала к небу, чтоб легче было держать, перья топорщились и по своему окрасу создавали впечатление, что эту ворону изловил какой-то хулиган и, несмотря на все протесты, ухватив за лапы, от души вывозил в пыли. Эти два, неведомо откуда взявшихся существа, были, как стражи нашего спокойствия: разлетятся, разбегутся они – значит и нам надо настраиваться на прием гостей, отличающихся буйным нравом и дурными манерами.

– На всякий случай запер дверь в хозяйственном помещении, – сказал Стюарт, тем самым, выводя меня из нехорошего состояния вялой задумчивости.

– Ну, теперь мы, вроде, наиболее полно готовы к нелепым случайностям. Можно слегка побеседовать за жизнь.

– Расскажи лучше, как ты нашего мастера к порядку приучал. Мне до последнего времени было забавно наблюдать, как он пытался испепелить взглядом твою спину.

– Да уж, натерпелись мы оба. Ему-то что? Так, капитанский каприз. А мне? Балансирование на острой грани тотального объективизма из «Международного морского права».

– Это как?

– Может быть, так, а, может быть, и этак. Короче, повесь свои уши на гвоздь внимания и не хлопай ими по щекам.

Стюарт только поудобнее устроился на стуле поодаль окна, готовый заметить любое изменение в положении вещей на прилегающих территориях. Сосредоточенная собака и ворон – стервятник продолжали нести свой добровольный караул.

Вставка: Немецкий капитанат.

Судьба сталкивала меня на океанских просторах не только с русскоязычными капитанами. Довелось мне поработать под руководством разных «морских волков», как их величают недалекие немецкие бюргеры: это и Хансен, и Номменсен, и Ян, и Фризе, и еще пара – тройка забытых мною фамилий. Они были разные люди: и откровенные негодяи, как Номменсен, и образцы порядочности, как Ян. Но всех их объединял один признак: они были стары. Не в смысле, «стары» и «суперстары», ходили и звездили, где только можно. Просто возраст у них был гораздо далек от подросткового и вовсю подходил под формулировку: «песок сыпался». То ли нынешнее молодое поколение буржуазных заграниц не пытается искать морскую отдушину в романтике, то ли вместо дома престарелых стариков отправляют на процедуры, связанные с якобы целебным морским воздухом, позволяющим сглаживать приступы шизофрении. Однако они активно трактовали морскую практику, исходя из своего опыта, вмешивались везде и всегда, брюзжа и недовольствуя, а, зачастую, негодуя. И продолжали, дряхлея все больше и больше, упорно поглощать контракт за контрактом, оставаясь вечноживыми, как пролетарские вожди.

Все мы когда-нибудь состаримся, если доживем, но не дай бог оказаться в таком положении, как наши отцы – командиры германской закваски. Больные самыми немыслимыми для флота болезнями, они, как стойкие оловянные солдатики, появлялись в рубке, героически выполняли штурманский долг, ни сколько не сомневаясь, что грамотный и юный (на их фоне) старпом или второй штурман обязательно подкорректирует на своей вахте некоторые промашки и упущения. Зато сколько огня появлялось в обесцвеченных временем глазах, когда можно было заниматься общими делами, как-то: покраска, внутренний распорядок, корректировка заказов на снабжение и тому подобное. Вот здесь старики чувствовали себя настоящими королями положения, буянили и ругались, звонили в компанию, принимали ужасающие по своим последствиям решения – словом, были настоящими капитанами.

Наш Фризе, 1932 года рождения, сейчас, надо думать, разделял все неприятности вражеского плена. Будем надеяться, что он все это переживет и не откинет свои копыта на горе остальным членам экипажа. Здоровье-то у пацана было совсем никудышное: инсульт, прошедший не знамо когда, вывел из строя одно из полушарий мозга. На что это оказало влияние – определить было сложно. Во всяком случае, своим поведением он нисколько не выбивался из стройного ряда капитанов всех стран и народов. Жена периодически навещала его в рейсах, совершая с супругом рейс – два, потом растворяясь в сухопутных переездах: Россия – Германия. Была она, как то водится, младше мужа. Причем на сорок лет, что не вызывало удивления: некоторым стервозным бабцам из средней полосы нашей страны подобный мезальянс может казаться пределом мечтаний. Вот и Ольга, буде она на судне, презрительно морщила носик (хотя, скорее, носище, если не хобот), заслышав родную речь, вела себя, как истинная немецкая аристократка: обращалась при необходимости лишь только на протокольном английском языке: «йес», «ноу», «бай, гнида».

У Фризе были очень странные ноги, как трубочки. Можно было подумать, что когда-то ему сделали операцию и вытащили из нижних конечностей все кости, заменив их обрезками водопроводных труб, натянув поверху розово – синюю кожу, может даже и нечеловеческую. По лестницам передвигаться самостоятельно он не мог. Поэтому несколько раз в день привлекался геркулес – Шрек, который таскал на себе нашего мастера на завтраки, обеды, ужины и на ходовые вахты. Мы всегда пытались тайно присутствовать при подобных выносах тела, стараясь перед этим обязательно посетить туалет, а иначе можно было замочить на себе всю одежду, причем, не обязательно, облившись жидкостью из стакана, а совсем иным способом.

Иногда мы называли это «свадебным поездом», иногда «настоящей мужской дружбой капитана и боцмана», а с олеговой подачи закрепился слоган: «Рома и Рики» (кто помнит советский мультфильм про попугая и боцмана, оценят название). Капитан в необъятных шортах, болтающихся, как штаны репера на алкоголике, свесив ножки – трубочки, руки – замочком на бычьей шее взбешенного своим положением краснорожего гиганта. Едет, смотрит по сторонам, улыбается, шепчет что-то на ушко (изломанную в самбистских схватках бесформенную пельмень) – сама идиллия.

Внешностью капитан походил на Хемингуэя. Не хочется оскорблять великого, но, может быть, он бы посмеялся с того света: «Так я выглядел перед самоубийством». Прошу у гения прощения за сравнение. А когда мы узнали, как зовут нашего «первого, после бога» человека, то Стюарт глубокомысленно заметил: «Такое имя могли дать только нацисты нацисту». Звали его, впрочем, может, до сих пор зовут, Адальберт. Потом мы выяснили, что валлиец, у которого дед погиб на второй мировой, был совсем недалек от истины.

Юный Адальбертик, ведомый жаждой мести за погибшего под Синявинскими болотами орденоносного отца, примерил на плечо в далеком 45 году фауст – патрон, облачившись в мешковатую форму, полученную новоиспеченным гитлерюгендом. Но полуразрушенный Гамбург не позволил ему стать военным преступником, потому что внезапно возник гражданский, обросший щетиной, человек с выправкой настоящего военного. Он прервал процесс подготовки к выстрелу парой увесистых подзатыльников и одним сокрушительным пинком под зад. С тех пор Адальберт изменил свою походку и получил аллергию на военную амуницию.

К иностранцам он относился снисходительно, всем своим видом показывая, что те работают в немецкой компании, правда, под поди знай каким флагом, лишь только по его милостивому разрешению. Поэтому очень любил принимать судьбоносные решения, в тайне ощущая себя этаким вершителем судеб.

Как-то задумал он покрасить стрелы у кранов. Океан валял судно лениво и вполне мирно. Солнце слепило, птиц не было, только что на своем катамаране проехал по пути к бразильским берегам Федя Конюхов. Стрелы находились очень высоко над палубой, если кто без крыльев решил бы спрыгнуть вниз, то пришлось бы смельчака очень долго отскребать от крышек трюмов. Сколько мы не присматривались, но изъянов в желтом окрасе этих конструкций обнаружить не получалось. Сошлись на мысли, что взамен побитой инсультом половины мозга у нашего капитана раскрылся третий глаз, как всевидящее око во «Властелине колец». А ему, горящему, сверху было видно все, ты так и знай.

Лезть наверх никому не хотелось – страшно. Тогда Адальберт встал в позу вождя Нибелунгов и забросил наживку: кто полезет – тому промоушен (рекомендация на повышение в ранге). Шрек только по – артиллерийски высморкался, кем ему еще можно стать? Но народ не очень жаждал получить повышение, возможно посмертное. Тогда боцман выбрал двух малюсеньких филиппинских ОэСа (матросов второго класса, чья перспектива была стать ЭйБи – матросами первого класса). Потом принес два мотка веревки с крюками на концах.

Мы, наблюдавшие все подготовительные процедуры от надстройки, решили, что сейчас Шрек привяжет одного филипка к веревке, раскрутит его до скорости спортивного молота за свободный конец, и запустит прямо вверх, чтоб тот руками, ногами, когтями, крюком, да хоть чем зацепился за стрелу крана и сразу же приступил к работе. Предварительно, поймав ведро с краской и валик.

Но Гоша оказался хитрее. Он изловил пытавшегося улизнуть ОэСа, продел его сквозь страховочный пояс высотника, застегнув все карабины и защелки на предельном минимуме, привязал к поясу веревку и, раскрутив, как пращу, конец с крюком, запустил на стрелу. Тот описал дугу и шлепнулся об палубу, при этом протащив веревку над грузовым устройством. Тогда Шрек в отличном темпе начал вешать филипка, поднимая его все выше и выше над палубой, подтягивая веревку, как через блок. Крик незадачливого кандидата на повышение сбивал пену с гребней волн. Он поднимался вверх, отчаянно извиваясь и суча руками – ногами. Наконец, удовлетворившись набранной высотой, боцман привязал веревку к ближайшему стальному кольцу на крышке трюма. Таким же образом он поднял ведро с краской и валиком. Условия созданы, приступайте к работе, товарищи. Но высотник долго еще голосил, пока Шреку не привели за заломленные руки другого героя. Тот, наивный прятался в шкиперской. От судьбы не убежишь!

Таким образом, на стрелах повисли два охрипших субъекта, которые все же начали возить валиком по поверхности к вящей радости мудрого хозяйственника Адальбертика. И все бы ничего, привыкли бы верхолазы к своей почетной миссии, если бы не пришло время чуть-чуть изменить курс и подвернуть судно. Капитан выполнил эту процедуру мастерски и плавно, никто и не заметил. Только волна, бившая в нос, начала накатывать с борта.

Когда судно радостно раскачалось с борта на борт, мы вышли вновь посмотреть на цирковые этюды. Красить стало невозможно, поэтому боцман решил спустить каторжан. Но не тут-то было: чем больше становилась длина блока, тем больше вырастала амплитуда его движения. И два немых акробата стали макаться в воду то с одного, то с другого борта. К нам подошел с камбуза Олег, посмотрел на шоу и спросил:

– Шо, рыбу ловите? – потом добавил. – Надо было сначала подкормку бросить. Вон этого парня, к примеру.

Он кивнул в сторону пробегавшего мимо в своей майке – юбочке Судака. Тот остановился, строго посмотрел на нас поверх очков и убежал дальше, оставляя после себя шлейф выхлопа вечного двигателя, работающего на спиртосодержащих жидкостях.

– Не, – ответил я, – подохнет рыба.

– Нда, – согласился Олег. Поводил немного носом и предложил. – А не принять ли и нам на грудь по стаканчику венесуэльского рома? Так сказать, для создания в коллективе здоровой атмосферы дружбы и сотрудничества.

Возражений не последовало.

А сверху в иллюминаторе мостика была видна недоумевающая рожа нашего капитана. Боцман, сбегав в рубку, не смог убедить мастера поменять на пять минут курс, чтоб спустить своих людей. Немец махал руками и недоумевал: «Как же я могу изменить курс, предписанный мне для движения! Это невозможно, решительно невозможно!» Тогда проявил инициативу Чарли Чаплин, который, ничего не сказав мастеру, тихонько подвернул, так что удалось снять мокрых и молчаливых промоутеров, потом вернул курс на прежний. «Вот, я же сказал, что и без самовольного отклонения от предписанного маршрута, можно осторожно спустить этих людей», – промямлил Фризе, увидев, как сеанс покраски завершился. Но идея не умерла, на следующий день капитанским распоряжением предлагалось продолжить процедуры по «освежению покрытия грузовых стрел».

Двум ОэСам, Мани и Ману, было уже решительно все равно: на их долю хватило испытаний, поэтому они, по-моему, уже не чаяли живыми вернуться домой. На сей раз, Гоша сколотил подобия деревенских качелей, куда помещал безропотных филипков. К моменту окончания высотно-красочной лихорадки, цвет стрел ничуть не изменился, в сравнении с первоначальным. Зато крышки трюмов под ними стали пятнистыми, как шкуры леопардов. Но Фризе ходил победителем.

Он настолько воодушевился своим успехом, что во время обеда или ужина в офицерском салоне, быстренько сожрав свою порцию, никуда не уходил, наблюдая за командой и делая замечания: глубокие тарелки нужно брать салфетками, чтоб не дай бог случайно рукой не коснуться другой посудины, хлеб доставать только один раз при помощи ножа и вилки, разговаривать нельзя и прочую другую ерунду. При этом безостановочно курил вонючие сигареты, выпуская дым вправо от себя. Ну а там сидел я, некурящий по природе. Первый раз я стерпел. Второй раз предложил капитану подождать с куревом, пока мы не поедим. Тогда он начал принципиально выдыхать ядовитый смог в мою сторону. Я прекратил есть, встал напротив сидящего Фризе и громко произнес:

– Минуточку внимания, господа! Официально предупреждаю капитана Фризе в присутствии экипажа, если он не прекратит курение во время моей еды, сообщу в штаб-квартиру международной организации здравоохранения, что он насильно заставляет меня стать пассивным курильщиком. Сумма ущерба моему здоровью будет оговорена позднее. Рекомендую капитану Фризе довести до сведения компании мое заявление.

Стюарт чуть ложку из руки не выронил, а потом выпучил глаза, стараясь сдержать рвущийся наружу хохот. Мастер же замер с сигаретой в руке, наверно, пытаясь поверить, что это не сон, что такое не бывает. Но я не дал ему повода для инакомыслия.

– Итак, капитан, ваше решение?

Тот безумно враждебно посмотрел на меня, бросил незатушенный бычок в пепельницу и медленно, очень медленно начал вставать из-за стола. За переборкой строил мне гримасы подыхающий со смеху повар, делая двумя руками непристойные жесты в сторону Адальберта. Тот наконец-то поднялся, отверг жестом помощь боцмана и, всем своим видом изображая великомученика, начал подыматься по трапу к себе.

– Все, спекся папашка! – прошепелявил Шрек, а Стюарт и Олег уже, не сдерживаясь, хохотали во все горло.

– А шо? У нас на флоте так! – сквозь смех выдавил повар.

С той поры курение прекратилось, но мастер затаил на меня обиду. А мне было наплевать: надоело.

Теперь он даже питался иногда в своей каюте. Перед этим спускался, чтоб выбрать в салоне какой-нибудь диск для просмотра и исчезал. Но это было зрелище, когда Фризе, наклонившись, перебирал нашу коллекцию фильмов.

Стоял он на негнувшихся ногах, и было даже не по себе: а вдруг сейчас какая-нибудь трубочка сломается? Вероятно, находиться в таком положении ему было тяжело, приходилось напрягаться. И тогда он испускал газики, вылетавшие восторженно и почему-то безостановочно, как проказницы – воздушные феи. Те с некоторыми подвываниями, хлопками и рычанием вырывались на свободу, мгновенно заполняя весь салон. Народ деловито и тактично исчезал из помещения, дабы не прослыть токсикоманом.

Ладно, Фризе, нет у меня на тебя зла, впрочем, никогда и не было.

Мы слегка посмеялись, вспоминая былое, потом замолчали. Тишина упала, как снег, только невдалеке продолжал урчать дизель – генератор. Но вот, раскачавшись, как следует, на ветке, взлетела носатая ворона, собака, поджав хвост, засеменила ногами, как гигантская сороконожка, в сторону деревни. Стюарт посмотрел на меня, я кивнул ему в ответ. Слава богу, ожидание закончилось. Теперь повеселимся.

Во двор, как раз напротив окон, лихо въехала машина, старенькая Рено, судя по эмблеме. Мы наблюдали из глубины зала, как из распахнувшихся дверей вылезли три человека с автоматами в руках.

– Что и требовалось доказать, – сказал я.

– Если с оружием в руках ехали, значит между нами и городом может быть их база – ведь совсем полиции не бояться, сволочи, – добавил Стюарт.

Эта троица вся была примерно одного роста, как мы и предполагали. Они держали автоматы с показным пренебрежением, переговаривались и посмеивались между собой.

– Ну что, американцы, выходите, мы с вами говорить хотим! – наконец, прокричал один из них на неплохом английском языке.

Мы переглянулись.

– Неужели здесь еще и америкосы сидят? – спросил меня Стюарт.

– Это они на нас с тобой обзываются.

– Погорячились, теперь они мои кровные враги.

Бандиты, не дождавшись ответа, снова заголосили. На сей раз тонким голосом и с плохим произношением:

– Американцы! Выходите, или мы зайдем. А это будет плохо, совсем плохо.

– Точно. Насколько плохо будет, они даже и не подозревают, – сказал я.

– Сейчас должен по законам жанра откричать свою обязательную программу третий повстанец. И не удивлюсь, если он нас спросит: «Что я могу сделать для вас?» – хмыкнул мой коллега.

Вскорости, не удовлетворившись нашим молчанием, еще один подал свой голос. Он вообще не утруждал себя ломанием языка, просто прокричал что-то на визгливых нотах на родном диалекте.

– Все, ждем гостей, сейчас полезут, гады! Стюарт, стоим по местам! Все по плану! – подытожил я наш короткий брифинг.

Стюарт вытащил руку из повязки и даже не поморщился. Только ноздри надул и переместился к выходу в подсобку, сделавшись абсолютно невидимым для любого вошедшего сквозь крохотный коридорчик. Когда я укладывался вдоль барной стойки перпендикулярно входу, он уже стоял с обрезком тоненькой трубки в руках. Раньше эта трубка была частью ножки стула, но мы ее выломали и привязали к самой большой деревянной лопатке для перемешивания еды, какую только смогли здесь обнаружить. Получилось дуло с прикладом, детское ружье для игры в войнушку. Несмотря на комичный вид валлийца, мы оба сохраняли полную серьезность.

Как бывало у меня раньше в подобных решительных обстоятельствах, во мне возрождались неведомые инстинкты. Я как бы переставал продумывать ситуацию, все мои поступки совершались автоматически быстро: мозг, минуя промежуточные стадии (анализ, выбор варианта) отдавал команды всем моим органам, мгновенно выполнявшиеся. Если все заканчивалось благополучно, то потом можно было поудивляться некоторым событиям. Например, нарвавшись однажды на поножовщину на Невском проспекте у кафе «Дружба» каким-то чудом перехватил чужую руку с ножом, будучи прижатым к стене, сразу присел. Оказалось, что поднырнул под удар другого хмыря, который со всей дури стокилограммового тела зарядил замечательный боковой удар над моей головой по водосточной трубе, которая, в свою очередь, избежать хука не могла по причине жесткого крепления со стеной. А так как дело было в начале марта заполночь, то вода, которой положено по этой трубе стекать с крыши в колодец, закалилась долгой морозной зимой до состояния алмаза. Кулак негодяя брызнул перезрелой сливой с косточками, попутно предплечьем смахнув на обочину коллегу с ножиком. Мне оставалось только по – футбольному выверенным ударом послать зубы вооруженного холодным оружием придурка под колеса подъезжающего троллейбуса, дождаться полной остановки транспорта, забраться внутрь, затащив своего кореша, который все еще жаждал разобраться с напавшими на нас уродами до конца. Хотя, зачастую даже и не вспомнить, что делал, каким образом остался вроде бы в порядке?

Например, до сих пор не смог восстановить в памяти, как когда-то в армии в наряде пересекся с представителем гордого народа гор. Тогда у того грозненца был штык – нож, у меня только повязка дневального. Когда он первый раз взмахнул у меня перед носом этой штукой, то время выключилось. Когда оно вновь включилось, тот валялся в глубокой отключке, а на моей левой руке от локтевого сгиба до ногтя большого пальца была неприятная царапина, долго потом заживавшая.

Все это я одномоментно вспомнил, располагаясь на полу в заранее отрепетированной позиции: на спине, головой от двери. Так что если бы кто вбежал в зал, то сразу бы натолкнулся взглядом на меня, стоило только чуть повернуть голову направо. Мы ожидали, что непрошеные гости будут заходить по – одному, в коридорчике двоим не разместиться, да и во входную дверь не протиснуться. Мы замерли в полнейшей неподвижности, и мне оказались слышны шаги человека, подходящего к входу в зал. Кто-то очень уверенно шествовал к двери, на кривых ногах, расставляя их широко, будто нормально идти мешала тайная гипертрофированная часть мужского организма. Еще он нес на плече автомат и вдобавок небрежно сплевывал по ходу движения. Вообще-то по звуку шагов подобные умозаключения я сделать не мог, но воображение нарисовало именно такую картину. Я лежал, не шевелясь, внимательно наблюдая, когда же откроется тайная дверь. Как оказалось, я слышал вовсе не шаги, потому что роковая калитка начала тихонько открываться, а звуки шагов не прекратились. Значит, это отдавались в моих ушах удары сердца, которое, как известно, после длительной разлуки с любимой женщиной, меняет свое привычное местоположение и перемещается несколько ниже, чем пояс.

Дверь с легким скрипом отворилась, и на пороге появился прекрасный принц. У него были действительно кривые ноги и круглая физиономия, на которой то там, то сям торчали кустики похожей на букеты прошлогодних гвоздик растительности. Малюсенькие глазки уже готовились совершить полуоборот, чтоб увидеть меня, в моей пляжной позиции. В довершение общей картины в напряженных руках он держал то ли автомат, то ли винтовку (честно говоря, не очень разбираюсь в оружии). Полнейший урод! Такого и в угол на горох поставить не жалко.

Я не успел испугаться, что он меня увидит (а мысль об этом только начинала формироваться в моей голове). Потому что вновь пришедший начал без излишней траты времени палить в дальний левый угол. Ну и я не стал зевать, всадив в стрелка в хорошем темпе все четыре оставшихся у нас патрона. Ведь я лежал здесь не просто так, а держал в руках наш автомат дулом на дверь. Одновременно с моими выстрелами в режиме одиночных, раздался звон разбитого стекла, а точнее зеркала.

Оно и понятно, ведь мы предварительно установили имевшееся в наличии зеркало на стул, а стул в угол. Подобрали наклон и поворот, чтоб от двери можно было видеть отражение Стюарта у входа в подсобку. Он взял в руки специально изготовленный пистолет – пулемет, направив дуло на зеркало. Я, имитирующий случайного посетителя, остался удовлетворен видом злодея с карамультуком в руках, который, энергично двигаясь, целился мне прямо в сердце. Состроил ему в ответ жуткую рожу и предупредил, чтоб он не вздумал, войдя в образ, прокричать: «Тра – та – та – та – та!» или каким другим образом озвучить стрельбу.

Что ж, первая часть нашей заготовки удалась. Привыкший сначала стрелять, а потом думать, бандит разбил в дребезги отражение молчаливо кривляющегося Стюарта, получил свою порцию свинца и решил больше не жить. А мы стали обладателями скорострельного агрегата.

Пока тело нашего гостя падало, я успел вскочить на ноги и перехватить у него оружие, бросив здесь же уже бесполезный «Калашников». Потом стремительно перепрыгнул через барную стойку и вперил взгляд в старательно выковырянную нами щель, где уже, чуть засунутая, торчала щепка от бамбука с прикрепленным на конце перышком. Это перышко мы оторвали от целого пучка, которым то ли обмахивали пыль, то ли разбрызгивали воду.

На звуки выстрелов в помещение ворвался еще один визитер. Вернее, попытался ворваться, потому что я его через щель ткнул перышком в щеку. Получилось, как прикосновение призрака, такое же легкое и непонятное. В общем, умер он.

Да нет, конечно, не от страха – в тех структурах, где работали эти парни, слабаки не водятся. Просто удивленный из-за стрельбы коллеги, тот еще больше удивился, когда в маленьком проходе внутрь помещения его скулы коснулось что-то мягкое и непривычное. Инстинктивно одернул голову влево, где уже под накинутой тряпочкой его ожидали острия ножей.

Эти ножи при помощи скотча, отрезанных от пластиковых бутылок с минералкой горлышек, разделочной доски, мы заблаговременно установили на косяке. Ножи подобрали очень аккуратно, ориентируясь на одинаковую длину, стараясь найти самые узкие. Запихнули их ручками в получившиеся от бутылок воронки, замотали намертво скотчем, предварительно проложив между ними смятые до нужного размера пивные банки. Зафиксировали всю конструкцию на доске, лезвиями от косяка, на котором и повесили жалящий инструмент. Сверху небрежно повесили какую-то тряпочку для маскировки. Спасибо Питу за предоставленный материал, надеемся, он не обидится за несанкционированное использование его инвентаря и имущества.

Парень, ворвавшийся к нам, оказался бывалым, реакция была хорошей, поэтому он неслабо приложился к жаждущим крови остриям, вскрикнул, уронил автомат, хотел уже осторожно вытащить себя из объятий такого рода капкана, но тут подскочил небритый Стюарт, схватил валяющийся «калаш» за дуло и с размаху ударил им по бандитской скуле. Голова второго гостя глубоко насадилась на лезвия. Так он и застыл с открытым ртом, словно собирался что-то сказать. Глаза повылазили из орбит, ноги чуть подкосились, но упасть он не мог – голова, пришпиленная к косяку, держала все туловище. Стюарт, что называется, пригвоздил его насмерть. Зрелище, надо признаться, было жуткое.

Наступила некоторая пауза. Итак, что мы имеем? Наш арсенал возрос сразу на две единицы. Количество наших потенциальных недоброжелателей, соответственно уменьшился на двоих. Один лежал в ногах у другого. И оба были, мягко говоря, не совсем живы. И что самое поразительное, вид безжизненных тел не вызывал никаких эмоций. А ведь насильственная смерть всегда страшна. Где-то в самой глубине души я понимал, что все это неправильно, но на то и существует самое дно моей сущности, что необходимо время, чтоб до него добраться. А лишней секунды, чтоб заняться традиционным для российской интеллигенции 18–19 века самоедством, у меня, увы, не имелось.

Теперь мы были полноценно вооружены, план расправы над любителями легкой наживы пока выполнялся. Но наша безопасность еще не обеспечена, потому как с улицы начал орать третий бандюк, тот, который по-английски ни бельмеса. Он прокричал, срываясь на визг, но ответом ему были только истошные предостережения былых коллег. А так как слова привидений по большому счету еще никому не удавалось услышать, то и на сей раз все потуги злодеев пропали втуне. Они взвыли, прокатились по прибрежному песку маленькими, да нет – просто малюсенькими смерчиками и провалились в ад на вековечные муки. Живые же молчали.

Тогда растерянный и недоумевающий злодей выхватил гранату. Тут на сцене появился старый добрый Пит. Почуял, что дело – не уха, подбежал к человеку с «лимонкой» и попытался его урезонить: ведь могли же там его друзья остаться в живых. На самом деле старику просто стало жаль своего имущества: от взрыва могли пострадать не только стекла, но и кое-что посущественней. И тогда уже надо будет решать, что легче – починить, или отстроить заново? Но если уж бандит взял в руки гранату, то он ее обязательно использует. Может, орехи будет колоть, может, на прутике за кольцо крутить, но, скорее всего, швырнет по месту вероятной угрозы. Тут уж не приходиться делать скидки на корешей: что они в таком случае молчали, если не умерли?

Поэтому, ткнув ужасающегося Пита для пущей важности прикладом под ребра, он бросил гранату в окно, потом упал на песок, лепя куличики и сказочные замки в ожидании взрыва.

Да, конечно, туго бы нам пришлось, если бы мы не предполагали такого маргинального развития событий. Поэтому мы постарались предварительно усилить самое незащищенное от проникновения инородного тела место в конструкции любого дома, а именно – окно. Собрав все имеющиеся столы, мы установили «хоровод из столов на задних лапках» вокруг окна. Честно говоря, я очень надеялся, что предмет, похожий на гранату, разбив стекло, ударится о преграду и вывалится обратно наружу.

Но, на сей раз, не сложилось. «Лимонка», падла, обвалилась сразу под доски столов, не отпрыгнув назад. Мы с нашими сумками и автоматами лежали, открыв рты в подсобке. Бабахнуло так, что некоторое время я перестал соображать, где это я, что это я? Если бы мы держали наши губы сомкнутыми, то наши барабанные перепонки вылетели бы вместе с фронтальной стеной. Ухнуло знатно, домик развалился, как карточный, крыша уперлась в пол, я порадовался, что дом одноэтажный. Подсобка, где мы загорали, вся скособочилась, но устояла. Поднялась целая туча пыли, будто взорвали сельскую библиотеку. Но главное было то, что мы вроде пока остались живы!

Несмотря на кровь, сочившуюся из ушей и носа и некоторых ссадин на руках и ногах, Стюарт выглядел вполне жизнеспособным. Почему мне показалось, что ему досталось по конечностям, не знаю. Наверно, потому, что мне самому какая-то ерунда добавила синяков на бедрах и плечах. Мы одновременно начали крутить головами, шевелить поочередно каждой рукой и ногой, проверяя работоспособность. Пыль клубилась, как желтый туман. Теперь желательно было успокоить того мерзавца, что учинил подобное буйство. Ведь не мог он не полюбопытствовать, кого же все-таки завалил, вернее, разнес на кусочки?

А он уже отряхивался, подымаясь с колен. Наверное, несколько удивился масштабности учиненного им теракта. Пит, тоже подняв голову, заголосил, как муэдзин. Пыль стояла столбом и, казалось, не думала опускаться. Стены, прикрывающей нас от недоброжелателей, уже как таковой не было, поэтому лишь только бандит подошел поближе, дабы рассмотреть дело рук своих, он оказался под прицелом внимательных глаз, совмещающих мушку с его телом. Мы со Стюартом выстрелили одновременно. Тот дернул сначала одной рукой, сделав ею полукруг в воздухе, затем другой, подрыгался, как паралитик, и упал, продолжая сучить ногой. Похоже было на ритуальный танец. Пит завыл еще выразительней. Настала наша пора выходить на сцену.