Текст книги "Прощание с Днем сурка"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Стюарт баюкал руку, которая приняла предельно опухшую форму, цвет имела удручающий багрово – сизый и пульсировала болью. Да и я не чувствовал себя огурцом – молодцом. Нога время от времени напоминала о себе, голова испытывала похмельный синдром при каждом движении. Можно было, конечно, жрать болеутоляющие таблетки горстями, но как-то решили подкрепить ими свой дух и тело во время ночевки на берегу, не злоупотребляя, абы не привыкнуть.

Слегка повеселившись воспоминаниями о родине шахмат, теперь вновь ощутил накат одиночества. Домой, боже, как хочется домой! Стюарт тоже молчал, уткнувшись взглядом в какой-то ориентир на берегу. Наверняка сейчас в мыслях находился в своем уютном доме в портовом городе Фалмуте, окруженный вниманием любимой жены, многочисленных детей, ленивой собаки и воспитанной тещи.

Высадку на берег совершили в полном молчании. Спрыгнули в абсолютно нейтральную к телу воду, поморщились, я снял мотор, и потащили лодку сквозь мутную полосу прибоя. Под ногами неприятно просачивался сквозь пальцы мельчайший песок, приходилось наступать на осклизшие стебли тростника, казалось, что какая-нибудь злокозненная прибрежная живность сейчас укусит беззащитную пятку, добавив организму еще одну проблему со здоровьем. Но обошлось, вытащили нашу легкую посудину на сушу, наметили место, где бы нас не потревожил прилив, по следам прикинув уровень подъема воды. Решили перевернуть лодку, забраться под нее и проспать до утра. Ну а завтра двинуться на поиски человека разумного, дабы определиться, как и каким властям надлежит докладываться о нашем бедственном положении.

Время указывало на вечер, тело просило отдыха. Перекусили все той же доброй пароходной едой и вдруг, откуда ни возьмись, от зоны зеленых насаждений, видимо, набежала целая шайка обезьян. Какие-то негостеприимные приматы, человек эдак под тридцать, стали требовать от нас, чтоб мы покинули их жизненно важное пространство подобру-поздорову. А не то они нас на части разорвут, надругаются над нашим нехитрым имуществом, потому что они – банда, а мы – всего лишь два полумертвых от усталости инвалида умственного труда. Естественно, обезьяньему языку ни я, ни Стюарт обучены не были, но по всем непристойностям, которые позволяли себе вольные дети джунглей, можно было примерно постичь смысл их кривляний.

– Слушай, эта братва так просто не отстанет. Может, пристрелить их вожака для острастки? – кивнул головой Стюарт в сторону самого крупного самца, который демонстративно наложил большую кучу и теперь старался бросить это дело вместе с песком в нашу сторону.

– Ну, а вдруг у них матриархат? Я лично про обезьян ничего толком не знаю. Видел в цирке, кино и зоопарке, а вот передачу «В мире животных» смотрел как-то не очень внимательно. Да и к тому же шуметь пока не хочется. Неизвестно, кто откликнется на наш выстрел, который вряд ли будет удачным.

Обезьяны тем временем улюлюкали, как индейцы и, поощряя друг друга хлопками передних лап (рук, вообще-то) по бедрам, подбирались поближе. Некоторые бросали в нас всякую ерунду, и было ясно, что если мы не предпримем ничего, то эта озорная толпа вскорости начнет безобразничать среди наших избитых тел.

– Придумал, – сказал я и подошел к пока еще не перевернутой лодке. Набрал в горсть стреляные гильзы, которые в достаточном количестве валялись на днище после наших стрелковых упражнений.

Стюарт с интересом наблюдал за моими действиями. Приматы тоже притихли, озадаченные моими передвижениями.

– Эх, расступись, братва! – крикнул я и начал одну за одной бросать остатки патронов, как только мог далеко, в толпу задергавшихся хвостатых агрессоров. Те, вдруг, повели себя уже не так самоуверенно. Шерсть вздыбилась, угрожающие голоса вдруг превратились в визги ужаса, и обезьяны стремительно умчались под прикрытие лесонасаждений.

– Забавно, – произнес Стюарт. – А еще что-нибудь умеешь, чтоб, например дождь пошел?

– Дурень, ведь все животные, знающие о двуногих соседях, должны помнить, что у них есть ружья. А запах ружья сопровождается запахом пороха. Ружье – это для фауны некоторые неприятности, может быть даже и смерть. А запах пороха – это должно быть тревога, стимул к решительным действиям, например к быстрейшему отступлению. Да, ладно, сейчас разбросаю гильзы по кругу, будут они нас до самого утра, надеюсь, от всяких диверсантов защищать.

Солнце уже почти село, когда мы закончили все приготовления для нашего ночлега: перевернули лодку, куда предварительно сложили все наши нехитрые пожитки, подготовив два более-менее сносных ложа, разбросали по округе остатки гильз. Забрались внутрь и пожелали друг другу спокойной ночи.

Как всегда так случается, что ждешь – не дождешься, когда бы прилечь, а, оказавшись в горизонтальном положении – и спать невмоготу. В голову лезли дурацкие мысли, и чем больше старался от них избавиться – тем навязчивее они становились. Стюарт уже давно дышал ровно и спокойно, проглотив на сон грядущий ударную дозу обезболивающего. Внезапно, он позвал меня.

– Слушаю. Что хочешь сказать? – откликнулся я.

– А, может быть, это были люди?

– Кто – люди? – не понял я.

– Обезьяны, – сказал он и, слабо застонав, перевернулся на другой бок.

– Спи, спи, старина, нам еще до твоего Корнуолла и моей Карелии долго добираться, – прошептал я и незаметно погрузился в сон.

Наверно, большую часть ночи все-таки проспал без сновидений. Потом, вдруг, оказался у себя на даче перед камином. На улице надрывался Максим. Лаял, как оглашенный. Может, есть хочет? Да вряд ли – никогда он у меня не ел, разок чайку вместе попили, когда он помогал мне по электрической части. И живет недалеко, чего это он лаять-то начал? О, блин, ведь Макс – это человек. Как же зовут мою собаку? Николай! Точно, Коля! Ничего себе имечко для четвероного друга! Голос у него – как из бочки, а вот ростом не удался. Когда едет на своем мопеде, то из-за руля лишь одна голова видна. Как у былинного героя Святогора. Лилипут он или карлик? Зато постоянно с папироской, вот голос у него и стал таким грубым. А ему-то гавкать зачем? С ума, что ли, сошел или с перепоя? Боже мой, что за псина орет во дворе? Ведь собаки-то у меня пока на даче не имеется.

Да это люди, то есть обезьяны упражняются в лингвистике! Ну, да и пес с ними.

Спустя некоторое не подвергающееся контролю время, по днищу будто веслом с размаху кто-то врезал. Я несколько секунд пролежал с открытыми глазами, осознавая, где я, кто я? Вспомнил о неучтивом стуке в нашу лодку. Это просто вызов!

Осторожно вылез наружу – и никого поблизости не обнаружил. Уже вовсю светало. Вокруг ни души, океан еле колыхался, рядом валялся кокос. Стало ясно, что за удар мне сыграл побудку. На ближайшую пальму забрался краб – пальмовый вор, перекусил черенок, поддерживающий связь между орехом и деревом. Хорошо, что сама пальма не упала.

Перевернул нашу крышу, предоставив на всеобщее обозрение английского бизнесмена, который ленился под брезентом. Щеки у Стюарта ввалились, обросли щетиной, он стал очень похож на Джорджа Клуни из «Идеального шторма».

– Однако пора ехать домой, чувак, – сказал я ему.

– Да, друг, хватит, погостили.

Мы ополоснулись в океане, обстоятельно подкрепились, столкнули лодку в воду и, запустив мотор, поплыли навстречу судьбе. Путь наш будет тяжел и опасен, сквозь шторма и ураганы, мимо кровожадных пиратов и свирепых акул. Но мы уверены, что скоро увидим корнуэльские скалы, а потом и благословенные ладожские берега.

А обезьяны, вышедшие на берег, вытирали мохнатые мордочки, но слезы все равно оставляли дорожки и капали на песок, моментально испаряясь. В руках обезьянки держали маленькие платочки, которыми они отчаянно махали нам вслед: прощайте, друзья!

КОНЕЦ.

Хм, ничего себе конец. Вообще-то не совсем, вернее совсем не финиш.

На самом деле, не имея понятия, куда же двигаться, поплыли вдоль берега, но Стюарт отметил ослабление и исчезновение мобильной связи. Совершили противолодочный маневр и поплыли в другую сторону. Обезьяны из зарослей провожали нас злыми взглядами, крутя пальцами у висков. Но связь прекратила пропадать. Стало быть, направление выбрано верное, к цивилизации.

Чувствовали мы себя уже вполне сносно. Рука у Стюарта была похожа на подушку не очень эстетичного цвета. Боль, конечно, никуда не делась, но как-то притупилась, временами он даже забывал о ней. Зато два пальца: мизинец и безымянный, перестали шевелиться. За неимением медицинского ухода, Стюарт постоянно старался запихнуть свою раненную конечность в ведро с морской водой. Мне было очень его жалко, но когда я совершенно случайно из контейнера с рыбацкими снастями достал маленькое зеркальце, предназначенное для привлечения внимания самолетов – вертолетов – поисковиков, и заглянул в него, то мне стало очень жаль себя. Если некоторая отечность лица прощупывалась пальцами и ощущалась при разговоре, то громадные черные синяки под обоими глазами, впервые увиденные мною, вкупе с абсолютно красными белками произвели на меня шокирующее действие. Я стал интенсивно смачивать полотенце в морской воде и прикладывать то к одной половине лица, то к другой.

– Мы с тобой, как банда инвалидов, – ухмыльнулся Стюарт, обратив внимание на эти мои попытки самолечения.

– Боже мой, желание встретиться с доктором у меня сейчас сильно, как никогда.

– Надеюсь, скоро оно осуществится, – сказал Стюарт и кивнул в сторону береговой линии далеко по носу нашей лодки. Там просматривалось некое подобие сооружения, естественное происхождение которого невозможно было бы объяснить, если не принимать во внимание фактор человеческих рук, не очень умелых, но сколотивших намек на кривую мачту, да, вдобавок, вывесив на самой вершине некогда красные трусы. Прекрасный ориентир!

– Ну что ж, приходится приступать к завершительной стадии нашей спасательной операции. К сожалению, она будет не из самых простых, потому как неизбежен контакт с местным населением. Чего-то две последние попытки узнать о жизни малайского простого сообщества не внушают оптимизма, – мне совсем не хотелось с кем-то контактировать, ожидая подвоха, но без этого не обойтись.

– Да ладно, всего делов-то: узнать, где мы находимся, сделать заявление полиции, – успокаивая, скорее, себя, проговорил Стюарт.

– Да, согласен. Как у нас говорят: бог не выдаст, свинья не съест.

– Поехали прямо на лодке?

– В смысле?

– Ну, я имею в виду, что не будем подходить к берегу, чтоб по суше осторожно разведать?

– Да, знаешь, Стюарт, мне так кажется, лишнее это. Если это бандиты, то увидели они нас уже сто раз. А раз пока не слышно ни криков, ни предупредительной стрельбы, – я три раза сплюнул через левое плечо, – поехали уж какие есть. Там видно будет. Как говорил один герой одной занимательной книги: «Упремся – разберемся».

Мы поехали на малых оборотах, ежесекундно готовые к неприятностям, держась ориентира. Но намек на присутствие человека на этом и ограничился: вокруг, куда хватало взгляда, расстилалась тишь, да гладь, да божья благодать. А мы-то надеялись, что дальше увидим если и не мегаполис, то аккуратные домики, постриженные газоны, улыбающихся сестер милосердия, готовых бежать к нам на помощь наперевес с каталками, и морского чиновника с билетами на самолет в руках. Чертовы трусы! Повесил какой-то мутант, хвастаясь размерами своей задницы!

Разочарование было велико. Я даже чуть к берегу рулить не стал, но вовремя опомнился, выровнял лодку и добавил оборотов.

– Знаешь, – протянул Стюарт, – если к вечеру мы никуда не приедем, то придется путешествовать пешком – бензин кончится.

– Фатально, – ответил я.

– Хорошо, что еще не качает.

Я только вздохнул в ответ.

Вставка: Морская качка.

Самые настоящие моряки – это рыбаки. Такая вот морская истина. И еще одна: если ты ни разу не блевал и не писал в раковину умывальника – значит и в море ты не был. Хотя эта последняя истина теперь несколько устарела. Дело в том, что раньше на судах в каютах не обязательно должен был присутствовать унитаз. А вот умывальник – непременно.

Когда штормит, или попадаешь в эхо далекой непогоды – океанскую зыбь, то обязательно вспоминается Макаревич с его «в сущности, буря – пустяк». Сюда бы его с гитарой песенку попеть.

Судно трясется, кряхтит и стонет, удары волн воспринимаются всем корпусом. В каюте приходиться исхитряться, чтоб закрепить все свободные предметы, а они имеют обыкновение освобождаться и в своем свободном падении наносят некоторый урон интерьеру, бытовой технике и лежащему в койке хозяину каюты. Как даст по башке неизвестно откуда вылетевшая книга Леонида Соболева, вспыхнет в одуревшем сознании зеленый луч, но силы, чтоб изловить энергичное произведение Мастера, нету. Она вся потрачена на то, чтобы, раскорячившись над унитазом, пытаться испугать последнего грозным полурыком – полустоном. Наконец, подняв руки, как клешни, перехватываешь разбушевавшуюся литературу. Облегчение? Ничуть не бывало. Просто теперь слышно, как раздаются из салона удары конвульсирующего холодильника, сорванного из своих стальных креплений. И, боже мой, надо идти его подымать, привязывать посреди осколков разбитой посуды и пролитого молока. А кроме этого жизненно необходимо контролировать работу главного двигателя и всех остальных механизмов, потому что прекрасно понимаешь: в случае кривляния какого-нибудь агрегата, снежный ком отказов остальных участников механического процесса может привести к самым неприятным последствиям. И одно из них – судно, развернувшееся бортом к волне, даст необратимый крен и все. Капец. Теоретически спастись можно. Но практически – кому как повезет. Моряки – народ очень суеверный, большая часть из них возит с собой иконы. Вот так и получается, что остается уповать только на святого.

Конечно, к качке тоже постепенно можно привыкнуть, но приходиться мириться с фактом, что иммунитета к морской болезни не существует. Привычка есть, но ее обретать приходится каждый раз заново. Даже если всего месяц мозжечок проводит в состоянии покоя, не пытаясь поймать равновесие, то первое же волнение на море провоцирует волнение в душе: «Почему такая лабуда? Ведь совсем недавно на такую качку и внимания-то не обращал!»

Но спустя время, адаптировавшись к постоянным изменениям центра тяжести, примирившись с мыслью, что все мы под богом, авось и пронесет на сей раз, начинается период восхищения мощью океана. Выглянешь в иллюминатор четвертой палубы – сердце замирает, настолько ничтожным себя ощущаешь посреди великолепия пены, брызг и мириад тонн воды. Нос судна полностью зарывается в волну. Корпус содрогается несколько раз. Волна, накрывшая бак, как будто взрывается – рассыпается бесчисленным множеством мельчайших белых брызг выше штурманского мостика. Как гигантский гейзер пара. Если светит солнце – частенько светило не скрывается облаками – в брызгах появляется радуга – дуга. Она стремительно мчится на надстройку, увеличиваясь в диаметре. И по иллюминатору барабанят капли, мешая сфокусироваться, а на нос уже накатывает очередной вал.

Качка доставляет массу неудобств: есть трудно, спать приходится урывками, работа опасна травмами. Но делать-то нечего, с судна посреди океана не сбежишь. Невольно приходится приспосабливаться.

Случилось так, что на одном из пароходов, пересекая буйную Атлантику, я отправился в душ. Он у нас в каютах совмещался, как обычно, с маленьким помещением туалета. Дверь из гальюна по прямой смотрела на дверь из каюты, та, в свою очередь, через полутораметровый коридорчик располагалась перед входом в каюту деда. Старший механик иногда для профилактики оставлял свою дверь в открытом настежь положении. Курил он, как паровоз, иллюминатор по причине проникновения морской воды открыть не представлялось возможным.

Для интереса можно устроить аттракцион для сильных духом мужчин: помывка в душевой кабине, расположенной на качелях, которые находятся не в состоянии покоя. Струя воды постоянно меняет свое направление, приходится ее ловить. К тому же добавляется маленькая сложность: если удалось, как следует раскорячившись между стенками кабинки, добросовестно намылиться, то трение, как таковое, становится практически незаметным. Иными словами, устоять на ногах довольно сложно. А если в одной руке – мыло, в другой, допустим, на беду – мочалка, а пол внезапно накренился под самый невинный угол в десять градусов, то чем же держаться?

Вот в такой момент, весь в пене, как взмыленная лошадь, я и ухнул всей своей массой в дверь душевой. Она, подчиняясь насилию, открылась: милости просим на выход. Но, то ли в этот раз пароход сильно завалило на борт, то ли просто удачное стечение обстоятельств, открылась одновременно и дверь из моей каюты. Я, поскальзываясь и махая руками в тщетной надежде зацепиться за что-нибудь, вылетел в коридорчик, откуда, не замедляясь, рыбкой сиганул в гостеприимно распахнутую дедовскую жилплощадь и смачно приложился к двери в его гальюн. Только пенные брызги по сторонам полетели. Старший механик очень интеллигентного вида с блестящей лысиной в полголовы и тоненькими усиками подпоручика укоризненно посмотрел на меня поверх очков – он сидел с томиком Батюшкова на диванчике у иллюминаторов.

Я сказал: «Извините», и, получив ускорение в обратную сторону, заскользил обратно к себе. Дверь в мою каюту за мной с треском захлопнулась. «Вот и помылись!» – почему-то со злостью тогда подумалось мне.

Но ведь не все время качает, случается и хорошая погода, когда приводится в порядок то, что успело натворить взбесившееся море. А у рыбаков на их маленьких суденышках, да в ревущих северных широтах, отдыха для вестибулярного аппарата практически не существует. К тому же все так насквозь пропахло рыбой, что и никакого шторма не надо, чтоб почувствовать в животе неуютную слабость. Вот они – настоящие моряки!

Некоторое время мы ехали молча. Каждый был наедине со своими мыслями, со своей тоской и своей болью. Ужасно скучное занятие.

– У меня предложение, – нарушил тихий час я, наконец, изловив мысль, которая неуловимо кружила в моей голове уже не одну минуту.

Стюарт ничего не ответил, только кивнул мне, мол, продолжай.

– Я считаю, что нам нужно прервать методичное изучение местной береговой линии.

– Не понял.

– Нужно просто дождаться предсумеречного времени на берегу, чтоб потом поплыть подальше в море.

– Оригинально. И что ж нам там делать? Утопиться на закате? – недоуменно полюбопытствовал мой тупой друг.

– И я тебе отвечу. Но сначала скажи мне: что становится ночью?

Стюарт пристально посмотрел на меня. И в его взгляде не было и тени понимания, одно только подозрение и печаль.

– Ну что ты вылупился на меня, как психиатр на пациента? Отвечай, давай, не выеживайся!

– Ну, ночью становится тихо, птички дрыхнут на ветках баобабов, люди ложатся спать. Во, становится безлюдно! – обрадовался мой собеседник.

– Экий, вы, батенька, глупенький! Я другое имел ввиду. Днем светло – а ночью становится…

После некоторой паузы Стюарт, наконец, выдавил:

– Темно.

– Браво! В темноте люди имеют обыкновение зажигать свет. Разве не так?

– Так. Ну и что?

– Эх, блин, Стюарт! Какой ты непонятливый! Мы отойдем в море, станет темно. Посмотрим на землю. Там где будут видны огни – есть те, кто их зажигают. А не просто трусы на палочке вывешивают. Прикинем направление, может, оценим расстояние. По крайней мере, будем знать, где эта чертова цивилизация! Ведь не Робинзон же Крузо те трусы на шест поднял, чтоб махать проходящим судам!

– Логично. Как это до меня сразу не дошло? – воодушевился Стюарт. – Греби на сушу.

Остаток дня мы провели, питаясь и набираясь всяческих сил. Но, приняв какое-то решение, почувствовали если не облегчение, то отпор черной тоске точно.

Наконец, солнце начало клониться к горизонту, мы быстро собрались и поехали вдоль берега по дуге, забирая все дальше в открытое море. Темнота, как то водится в этих широтах, сгустилась достаточно быстро. Хотя до этого мы ежеминутно бросали взгляды назад, но глазам было не за что зацепиться: ровная береговая линия, постепенно отдаляющаяся от нас.

Однако когда тьма сгустилась до состояния ее физического осязания, Стюарт вежливо поинтересовался:

– Ну, что скажешь, на сей раз?

Я до рези в глазах уставился по направлению к невидимой суше. И кое-что углядел.

– По-моему, там какие-то огни.

– Значит, мне не показалось, – невозмутимо резюмировал он. – Что ж, твой метод оказался наилучшим в нашем положении. Поехали туда, что ли.

Мы последовали в сторону света, который креп с каждой минутой нашего к нему приближения. Как на маяк. И вдруг, раз – и огни пропали.

– Опа – на, ведь не показалось же нам одновременно! – почти закричал я.

– Может, причудливая береговая линия заслонила нас от них? – предположил Стюарт.

– Надеюсь, это ландшафт, если уж на то пошло, а не причудливое поведение господина Чубайса, приехавшего с визитом.

– Хотя, смотри, где-то там даже целое зарево на небе. Должно быть, крупный город, раз так сверкает.

– Да, действительно. Но, полагаю, что полезную информацию для себя мы вынесли, пора к берегу двигать. В темноте можно налететь на что-нибудь, а это совсем необязательно, – предложил я.

– Что ж, давай остановимся на ночевку, а со светом отправимся делать вещи.

На том и порешили, правда, до берега пришлось добираться долго. Или это мне показалось? Вытащили лодку на песок, но переворачивать не стали, разлеглись в ней, закутавшись в брезент. Пожелали друг другу спокойной ночи. И уже почти засыпая, почему-то подумал про Новый год.

Люблю я этот праздник. Так же, как День Победы, Пасху и семейные дни рождения. Это потому, что всегда с уважением относился к сказкам. Не помню, верил ли я в детстве в Деда Мороза, но зато поверил, начав взрослеть. Потому что я сам он и есть. Хоть ненадолго, на пару часов, но мне этого было достаточно, чтоб отвлечься от всех забот, присоединившись к великому братству бородатых весельчаков в халатах. Во время старших классов на новогодних вечерах поздравлял со сцены всех ровесников, участвовал в постановках для младших классов, не забыв перед этим раздавить бутылку сухого вина на троих – четверых в пионерской комнате или комитете комсомола. Легко и радостно.

Позднее, когда мои дети радовались красавице – елке в ожидании чудес, надев бороду и запахнувшись в традиционный красный халат, рассказывал им байки про нашу хлопотную дедморозовскую жизнь. Просто восторг ощутил, когда на корпоративном детском утреннике для детей работников организации присел в центре хоровода детишек в костюмах, среди которых была и моя маленькая дочка. Она все время рассматривала меня, загадочно улыбаясь, а когда я подмигнул ей, то, отбросив все сомнения, радостно крикнула: «Это мой папа!»

Да, здорово, под Новый год. Правда, уже несколько лет подряд приходится встречать новую цифру на обложке календаря, будучи вдали от родных, а именно, на пароходе. Не самый лучший момент для праздника, но, что поделаешь – работа. Да и дома вряд ли доведется одеть себя а-ля Дед Мороз. Новое время диктует новые отношения, и теперь новогодние старцы очень напоминают шоуменов, что я, конечно, не осуждаю. А сам, закрыв на пару секунд глаза под бой курантов, обязательно вспомню детский восторг: «Это мой папа».

Так с новогодними воспоминаниями я и заснул. Наверно, большую часть ночи снов не видел, но потом, вдруг, оказался в каком-то офисе на Лиговке на четвертом этаже. Я глядел из окна на здание напротив. Серый от пыли старый дом с магазином во весь первый этаж. Над магазином метровый карниз, на котором лежит целая гора бычков. Внизу, по проспекту, снуют озабоченные люди туда – сюда, глядя перед собой или под ноги. Из форточки окна над карнизом висит, высунувшись по пояс лысый чувак. Широкие волосатые плечи, иссиня небритый. Роняет окурок на гору, энергично убирается внутрь, но замирает на полпути. Медленно поднимает голову и смотрит мне в глаза. Я резко отскакиваю от окна, но успеваю испугаться пустых, как дульные срезы зрачков. Сажусь в лодке, будто весь состою из тревоги одной. Тянусь за пакетом воды. Приснится же такое!

Пора вставать, однако. Небо на востоке начинает светлеть. Надо двигаться в путь, чтоб одолеть максимум пути, пока хватит бензина. Опять же неспокойно на душе.

– Стюарт, подъем! Нас ждет горячая еда, обжигающий чай и радушие людей!

– Ты в это веришь? – морщась от боли в потревоженной руке, спросил он, выбираясь на песок.

– Честно говоря, не особо. Но что же, нам всю жизнь по этой пустыне ходить? – я широко развел обе руки.

Да пошел он в пень, этот говеный мир, если мы не сможем выбраться отсюда! Нет такой силы, которая бы смогла противостоять нам в нашем стремлении достичь дома! Мы – потомки двух древних наций, их опыт – наше достояние, мы в состоянии побороть все обстоятельства, наш дух сильнее боли и крепче страха!

Проверили состояние нашего бензобака. Не очень обрадовались, предположив, что у нас есть около четырех часов эксплуатации нашего механического движителя. Потом он будет кашлять, потом плавно стухнет без надежд на реанимацию. Разве что удастся разжиться канистрой бензина посреди мирового океана. Дальнейшее плавание будет происходить весельным способом.

Мы отошли от берега молча, разговаривать как-то не очень хотелось. Но тут подал голос старина Стюарт. Нет, он не стал лаять, ожидая поощрения, он просто предложил мне попрактиковаться в английском языке:

– Когда я первый раз выходил в море, романтика меня просто окрыляла. Я не чувствовал палубы под ногами. Было круто. Да и сейчас, время от времени можно на пару – тройку месяцев оказаться посреди океана: острота ощущений от этого восстанавливается. Но это же не способ зарабатывать на жизнь!

– Согласен, – подтвердил я.

– Так как же ты попал в морскую кабалу?

– О, это долгая история. Никогда не считал себя морским человеком, но так уж жизнь сложилась, что как бы далеко ни пытался бежать от моря, все равно прибегал к нему. Ведь земли-то мало, а воды – вон сколько вокруг.

– Времени у нас достаточно, рассказывай.

Вставка: Как попадают на моря.

Было такое время, когда я заканчивал последний класс в школе, а кем стать – хоть убей, не определился. Но знал одно: обязательно стану питерским студентом. Учился на заочных подготовительных курсах в кораблестроительном институте. Просто готовился, зная, что вуз – один из самых престижных (оттуда даже в армию не брали), но поступать не горел желанием. Закончил эти курсы, как оказалось, вполне успешно, получил даже приглашение на сдачу вступительных экзаменов, но отнесся к этому без восторгов. А тут школа бац! – и осталась позади. Выдали нам аттестаты. Тогда внезапно понял, что наши учителя – тоже люди. Некоторые хорошие и добрые, а некоторые, к сожалению, не очень. Навела меня на такую мысль четверка по математике, совсем незаслуженная мною. Уже много лет прошло, но так до сих пор и считаю, что достоин был высшего балла: позднее институтский курс высшей математики и теории относительности без особого напряга одолел с безапелляционной «пятеркой».

Пришла пора сдавать документы на поступление. Куда? Так особых симпатий и не созрело. Приехал в корабелку с приглашением, а там меня, оказывается, уже ждали, во всяком случае, признали человека, честно окончившего у них заочные подготы. После обмена любезностями, из тумана всяких специальностей материализовался факультет прикладной математики. Вот, оказывается, куда я хочу поступать! Отправили меня на собеседование к декану. Тот оказался парень не промах. Перед дверью его кабинета стояла солидная очередь из золотых мам и денежных пап. Мне даже сначала показалось, что я ошибся, и это не то место, где проходят собеседование с абитуриентами (потому что моего возраста даже поблизости я никого не видел).

Но породистый и излишне вежливый дядька развеял все мои сомнения, сходу предложив мне, не терять попусту время, а сдавать экзамены на какой-нибудь простенький факультетец, ведь у меня же по профилирующему предмету «четверка» в аттестате, в то время как по другим дисциплинам – отличные баллы. Я попытался возразить, что это ошибка, что я очень успешно окончил здесь заочные подготы. Но он только вежливо посмеялся над этим. Короче, до экзаменов на прикладную математику меня не допустили.

Обидно! Пошел обратно забирать документы, а мне их не отдают. Говорят, поступай на судоремонт, потом, через семестр – два переведешься. Но к ремонту меня никак не тянуло, поэтому, вдруг, сказал, что пойду учиться на штурмана в институт водного транспорта. В приемной комиссии посмеялись: тоже нам институт – ведь с него в армию берут! Но я уперся, вспомнив, как меня полчаса назад вежливо назвали дурачком.

В ЛИВТе меня встретили без лишних вопросов. Штурманом? Пожалуйте. Пошел на медкомиссию. А там очередной удар: шумы в сердце (подростковые). Я обомлел: это серьезно? Да нет, говорят, через полгода пройдут. На следующий год приходите и поступайте. Если штурманом нельзя, то кем можно? Судомехаником – пожалуйста. Через год переведетесь. Я устал, я сломался. Чем год ждать, а ведь весной еще и в армию заберут, это получается три, если не четыре (если во флот) года, берите меня в судомеханики. Судьба, наверно. Сдал вступительные экзамены по математике на отлично, меня и зачислили, освободив от остальных испытаний. Пять лет учебы плюс два армейских года пролетели даже без мыслей о переводе куда-нибудь. Приходилось обеспечивать себя, потому как время настало лихое: моя страна в агонии умерла, появился президент, который дал добро на воровство. Я подрабатывал, как мог. И вдруг – защита диплома. Хорошо, а дальше-то что?

В бандиты подаваться не хотелось, в торговлю идти – душа не лежала, одна дорога – в Беломорско Онежское пароходство, в БОП, проще говоря. После третьего курса проходил там полугодовую плавательскую практику на могучем «Волго – Балте». Есть такие пароходы. Приняли меня на работу без энтузиазма, но и на том спасибо, ведь тогда устроиться на более – менее приличные заработки было весьма проблемно. И понеслась моя морская карьера. Стал я механиком, вот уж чего никогда не ожидал. Руки-то у меня обе были «левые», мучился при ремонтах всяких механизмов. Но со временем это прошло, научился при работе включать голову – стало попроще. Так бы свою карьеру и влачил, упершись в свой дедовский диплом. Но тут и в БОПе нашлись добрые люди, активно включившиеся в невинный процесс воровства. Суда распродавались, устроиться на пароход стало сложно, приходилось месяцами ждать подачки от своего инспектора по кадрам. А наш инспектор, проводя санкционированную с верха селекцию, вдруг меня с визы назначил на внутренний флот. Пытался я брыкаться, упирая на свое институтское образование и приличное знание английского, но тщетно. Инспектор, Плошкин, свирепо взглянув на меня, произнес революционные слова: «У нас российское пароходство – английский язык нам не нужен, а на образование нам наплевать, хоть академия, хоть училище». Уволился я по собственному желанию. Вот и началась долгожданная сухопутная жизнь.