Текст книги "На пороге Нового Завета"

Автор книги: Александр Мень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Такова была духовная ситуация на берегах Ганга, когда там появились первые проповедники Евангелия. Но если эллинистический мир был и их миром, то Индия останется для апостолов чуждой и малопонятной. Поэтому успех миссии был там весьма ограниченным (35). Лишь много веков спустя христиане научатся ценить духовную мудрость Востока и сумеют говорить с ним на его собственном языке (36).

Однако и Средиземноморский мир примет христианство не только как нечто целиком созвучное его чаяниям, ему придется совершить подвиг выбора и отказа. Ведь и он, как Индия, знал мироотрицание, и он верил в космический круговорот, и он поклонялся множеству богов. Евангельская весть о пути к Царству Божию явится для Запада Откровением, принять которое будет нелегко. Жизнь человечества, жизнь народов, как и жизнь отдельного индивидуума, неотделима от свободы и выбора. Античный человек изберет свою дорогу, преодолевая препятствия, которые воздвигло перед ним наследие прошлого. Он придет ко Христу не бездумно и безмятежно, но в великом борении. Его сложная и бурная история, а вслед за тем история новой Европы станут первой главой великой богочеловеческой драмы, которая разворачивается на наших глазах и уходит в даль грядущего.

ПРИМЕЧАНИЯ

Глава четвертая

БОГИ И АВАТАРЫ

1. D.С. Sircar. Select Inscriptions Bearing on Indian History and Civiliyation. Calcuta, 1942, V. I, р. 88-89.

2. Рамачарака называет индийский культ изображений "символогией, доведенной до крайности" (Рамачарака. Религии и тайные учения Востока. СПб., 1914, с. 262.).

3. Бхагавад-Гита, XII, 2, 8.

4. Нараяния, Махабхарата, XII, 344. Время составления Нараянии относится к эпохе между II в. до н. э. и первыми веками н. э. О ней см.: Б. Смирнов. Очерк развития вишнуизма по текстам "Махабхараты", с. 265 сл.

5. "Троица первична всякому существованию и всякому знанию, которые в ней находят свое обоснование". Она есть "сама жизнь Бога сокрытого, и учение о ней принесло с собой абсолютное утверждение личности" (В. Лосский. Догматическое богословие – БТ, 1972, Э 8, с. 42, 40).

6. А. Введенский. Религиозное сознание язычества, т. I. М , 1902, с. 700. Ведантист Д. Сарма говорит о Тримурти как о едином Боге, только рассматриваемом с трех точек зрения (D. Sarma. Hinduism through the Ages. Bombay, 1956, р. 25).

7. См Махабхарата, XII, 233, 237, 341

8. См.: М. Еliade. Тhе Мyth of the Eternal Return. N.Y., 1965, р. 51 ff.

9. См.J. Масkау. Еаrlу Indus Civalization. London, 1948, р. 67, Я. Гусева. Индуизм М., 1977, с. 90 сл.

10. Махабхарата XII, 284.

11. В своих лекциях по философии культа о П. Флоренский сделал попытку богословски истолковать христианское понятие о "страхе Божием", но странным образом исходил только из религиозной психологии ветхозаветного и даже языческого мира (см. БТ, т. 17, М , 1977, с. 88 сл). Более убедительная интерпретация проблемы "религиозного страха" дана в написанной в те же годы работе Р. Отто "Священное" (англ. пер. R. Оtto. Тhе The Idea of Holy. London, 1959).

12. Махабхарата, III, 81, 109.

13. Аррчан. Индика, VII, 4-9; Страбон. География, XV, 1, 8. Примечательно, что фигура из Мохенджо-Даро (III тыс. до н. э.), в которой обычно видят Шиву, украшена рогами. Это лишний раз указывает на сходство Шивы с богом-быком Вакхом.

14. По словам Д. Сармы, "шактизм есть, несомненно, результат арианизации массы неарийских культов и древних верований" (D. Sarma. Hinduism, р. 30).

15. Пуссен указывает на то, что "мани" и "падма" первоначально означали женские и мужские гениталии и соединение их символизировало космическую сексуальность ( J.Наstings. (ed.) Encyclopedia of Religion and Ethic, v. XII, р. 196).

16. Провозвестие Рамакришны, с. 107.

17. См.: Д. Чаттопадхьяя. Локаята даршана. Пер. с англ. М. , 1961, с. 344 сл. Хотя тантрическая литература относится к средневековому времени, истоки тантризма и культа Шакти гораздо древнее Вед. Отождествление со стихиями через ритуал вкушения и обладания восходит к культам, в которых магия переплеталась со страстным стремлением обрести единение с Божеством. См. о подобных обрядах в первобытной религии. Л. Штернберг. Первобытная религия в свете этнографии. Л., 1936, с. 160 сл.

18. Цит по: А Пятигорский. Тантризм.-ФЭ, т. 5, с. 181.

19. Чжуан-цзы, X.

20. См.: С. Невелева. Мифология древнеиндийского эпоса (пантеон). М. , 1975, с. 19 сл.

21. Махабхарата, XII, 341, 70-72.

22. Тирукурал. 1, 10. Этот литературный памятник индуизма относится к первым векам н.э. См.: Ю Глазов. О "Курале" Тируваллувара.-ВИМК, М., 1958, Э 6, с. 109.

23. Бхагавад-Гита, IX, 23, 26.

24. Vishnu-Purana, III, XVII; Agni-Purana, XVI, 1-5. Когда возник этот миф, установить невозможно. Пураны писались на протяжении многих веков.

25. Цит. по: Э. Мергаутова. Индуистская мифология. В кн.: Боги, брахманы и люди. Пер. с чешск. М., 1969, с. 180.

26. См. Г. Бонгард-Левин, Г. Ильин. Древняя Индия. М. , 1969, с. 620.

27. О Майтрейе см.: Д. Горохов. Буддизм и христианство. Киев, 1914, с. 157.

28. Кшити Мохан Сен полагает даже, что "неверно утверждать, будто буддизм впоследствии исчез из Индии. В действительности большинство его доктрин было принято огромным числом индуистов" (K.M.Sen. L'Hindouisme. Paris, 1962, р. 75).

29. Sutra Mahajana . Русск. пер. приложен к кн. : иером. Гурий [Смирнов]. Буддизм и христианство в их учении о спасении. Казань, 1908, с. 306.

30. По словам выдающегося знатока буддизма Розенберга, учение о бодисатвах есть "поворот в религиозной мысли". См. О. Розенберг. Проблемы буддийской философии. Пг., 1918, с. 242.

31. Так, в разговоре с христианским миссионером один буддист прямо сравнивал бодисатв со святыми. См. : иером. Мефодий. Буддийское мировоззрение, или ламаизм. СПб , 1902, с. 98. Св. Макарий Египетский говорит, что подвижники, осененные высшей благодатью, приходят в такое состояние, что готовы "сидеть в одном углу, в восхищении и как бы упоении". Но долг их "заниматься попечением о братии и служением слову" (Макарий Египетский. Духовные беседы, 8, 4). Это близко к идее и призванию бодисатвы.

32. Тонилхуйн-чемек [Украшение спасения]. См. перевод этого махаянистского трактата под названием "Душа Востока", СПб., 1904, с 6.

33. Пер. И. Минаева.– В кн. Всеобщая история литературы. Под ред. В. Корша. Т. I. СПб., 1880, с. 135.

34. Тонкий анализ причин победы индуизма над буддизмом дал в своих работах Г. Померанц. "Ритмически-музыкальная, праздничная стихия,говорит он, – выгнанная в дверь, проникает в щели. В конце концов она совершенно затопила буддийскую серьезность до того, что сам Будда был вытеснен пляшущим Шивой или Кришной с его возлюбленной Радхой, с хороводами пастушек и волшебной флейтой, зачаровывающей мир". (Г. Померанц. Праздник и культура. "Декоративное искусство", 1968, Э 10, с. 39; см. его же. О причинах упадка буддизма в средневековой Индии, с. 304).

35. Согласно легенде, в которой нет ничего невероятного, первоапостолом Индии был Фома. На I Вселенском Соборе (325 г.) были уже представители от индийской церкви. Основную массу индийских христиан составили сирийцы, которые переселились на Малабарское побережье. Эта церковь была долгое время оторвана от остального христианского мира.

36. Первая попытка создать в Индии Церковь с учетом местных традиций была предпринята о. Роберто ди Нобили, членом Общества Иисусова (XVII в.). Но европейцы не сразу сумели понять ее значение. В настоящее время возникли ашрамы (монастыри), где христианские монахи сознательно строят свою жизнь в соответствии с принципами индийской аскетической практики. Они усваивают все то, что сближает индуизм с христианством, для того чтобы христианство не было "религией белых", но естественно развивалось бы в лоне национальной культуры.

Часть II
ГРЕЧЕСКАЯ МЫСЛЬ

Глава пятая
ЧЕЛОВЕК В МЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ

Любая история есть история современная

Б. Кроне

Запад и Восток, IV-III вв. до н.э.

Как ни велика дистанция между нами и людьми минувших эпох, нас роднит с ними очень многое. Однако из всех периодов древности прообразом XIX и XX веков больше других может служить цивилизация эллинизма.

Хотя человек того времени, в отличие от нынешнего, не был втянут в водоворот технической революции и глобальных войн, он тем не менее тоже чувствовал себя в окружении стремительно меняющегося мира. Смещалось все, на чем выросли десятки поколений, и среди развалин наметились новые контуры философии, а также религиозной и общественной жизни.

Первым потрясением для греков стало своего рода "открытие мира". Походы Александра столкнули их со множеством народов древней и утонченной культуры. Македонские ветераны и пришедшие вслед за ними торговцы и колонисты на каждом шагу сталкивались с удивительным и незнакомым. Миновав пустыни и заснеженные хребты Азии, они попадали в города со странной архитектурой; их поражали звуки неведомых языков, чужеземные верования и обычаи. Диковинные идолы, алтари огнепоклонников, индийские аскеты, человеческие жертвы и запрет приносить в жертву даже животных, непонятные законы и обряды словом, было от чего прийти в замешательство...

Силясь разобраться в обилии впечатлений и объяснить виденное, греки все истолковывали на свой лад, называли чужеземных богов именами Зевса, Диониса, Геракла, но это подведение нового под привычные категории не всегда помогало. Приходилось сживаться с мыслью, что земля и человеческий род куда обширней и разнообразней, чем считали отцы и деды.

Даже у себя дома грек оказался в положении человека, который долго жил в надежной крепости, редко выходя наружу, но в один прекрасный день стены обвалились, открыв вокруг широкие горизонты. Ведь прежде отечество для эллина ограничивалось рубежами родного полиса, которые нередко можно было обойти пешком за несколько дней. Теперь же границы раздвинулись, уходя к "краю земли".

Неузнаваемо меняется и жизнь самих городов. Демократия и республиканский строй, избранные народом архонты и собрания граждан уходят в прошлое. На смену прежним порядкам идет новая власть.

Это было связано не только с внешнеполитическими событиями. Еще раньше философы (как это случится впоследствии перед Французской революцией) подточили веру в незыблемость устоев государства. Разрушительные идеи софистов, проекты Платона, исследования Аристотеля привели греков к убеждению, что гражданский порядок – нечто вполне условное, целиком зависящее от воли людей. Политическая жизнь полиса лишается традиционных точек опоры, народ все с большим трудом несет бремя свободы.

Этим пользуются диадохи – полководцы, преемники Александра. Македонец показал им заразительный пример. Образ юноши, покорившего полмира и объявившего себя богом, стоит перед ними как предел честолюбивых мечтаний.

Прямые наследники престола, слабоумный Арридей и новорожденный мальчик, имеют мало шансов возглавить монархию. Поэтому среди генералов и сатрапов вспыхивает жестокое соперничество. Заговоры и измены, фальшивые декларации о свободе и непрочные союзы, битвы и мятежи составляют историю долгих сорока лет. Балканы, Малая Азия и Ближний Восток представляют собой в это время арену непрерывных войн. Диадохи рвут друг у друга города, области, титулы, переманивают наемников. Одни объявляют себя хранителями наследия Александра, другие – поборниками демократии, но все жаждут лишь одного – неограниченной власти. Это настоящая вакханалия честолюбии, схватка людей неукротимых, отчаянно смелых, готовых на все. Их биографии – нечто среднее между шекспировской трагедией и авантюрным романом – раскрывают анатомию одного из глубочайших инстинктов человека – воли к власти (1).

Первым из игры выходит Птолемей Лаг, дальновидный и дипломатичный сатрап Египта. Разбитый войском Деметрия, он отказывается от Финикии и занимает прочное положение в стране Фараонов. А вскоре погибают прямые наследники Александра и происходит раздел его империиДиадохи могут наконец провозгласить себя царями. "Так велико было у них уважение к памяти Александра, – пишет Иустин, – что, хотя они обладали царской властью, они из чувства справедливости обходились без царского титула, пока у Александра оставался законный наследник". (2)

Лишь немногие полисы, такие как Пергам и Родос, сохраняют автономию, большая же часть державы достается трем военачальникам – Греция и Македония – Антигону, а Иудея, Египет и Ливия – Птолемею Лагу, Селевк Никатор утратил в борьбе с Чандрагуптой индийские владения, но и без того его империя огромна. Она охватывает часть Малой Азии, Сирию, Месопотамию, Персию и Среднюю Азию.

К 300 году стабилизация мира завершается, хотя окончательной она так и не смогла стать. До самого прихода римлян время от времени вспыхивают войны между царями, восстания покоренных народов и рабов.

Итак, в государствах, расположенных от Эпира до Индии, утвердилась сильная монархическая власть, предшественница римского цезаризма. Навсегда прошли времена маленьких царств или республик, где для решения дел на площади могли собраться все полноправные жители. Не удался и опыт Федерации, свободного союза стран (3). Многонациональная империя – эта гробница свободы – по самой природе своей требует твердого режима (4). Непрочность связи ее частей, спаянных лишь силой оружия, постоянно дает себя знать. Поэтому правительству приходится держать машину подавления наготове и увеличивать аппарат чиновников.

Имперская идея нуждается в обосновании, и, по примеру Александра, эллинистические цари учреждают культ монархов, сначала умерших, а потом и правящих.

В руках государства сосредоточиваются огромные богатства и земли. Хозяйственная жизнь оказывается под его контролем. Самодержцы постепенно берут под опеку искусство, науку, общественную мысль, придавая им нужное для власти направление, слабеет гражданский дух и возрастает индивидуализм, столь характерный для эллинистической эпохи.

Дерзкая мечта Александра перемешать все население державы, превратив его в один народ, управляемый царем-богом, не осуществилась. Однако и эллины, и "варвары" отныне оказываются в одной упряжке как царские подданные. Это положение, ранившее самолюбие греков, компенсируется для них тем, что их культура становится ведущей в Азии и северной Африке. Она покоряет всех своей удивительной цельностью и завершенностью. Ее каноны и устои прочно выкристаллизовались за века, протекшие от Крито-Микен до Перикла и Аристотеля. Она выходит во всеоружии, чтобы покорить мир!

Селевк Никатор, приверженец греческой культуры энергично внедряет ее в своих восточных владениях. Он переносит столицу из Вавилона в новый город на Тигре – Селевкию, а в Сирии основывает вторую метрополию, назвав ее в честь своего сына Антиохией.

Кроме того, он строит десятки других городов, где вводит греческие формы архитектуры, насаждает западные моды, вкусы, одежду и религию.

Более осторожен Птолемей, этот "македонский фараон", который живет в окружении египтян как на острове и принужден учитывать традиции древнего народа. Но и он превращает столицу Александрию в чисто эллинский город с гимнасиями, амфитеатром и ристалищами.

Двинувшийся при Александре поток греков-переселенцев, стремящихся на восток, не иссякает в течение столетия после его смерти. Покровительствуемые царями колонисты из Афин, Архипелага, Ионии забираются все дальше в глубь Азии и Африки, заселяя новые города и купеческие фактории. Простонародный язык греков койне начинает, как в наши дни английский, играть роль универсального. Он позволяет грекам хогя бы отчасти ощущать себя дома всюду: и у берегов Аму-Дарьи, и у границ Индии.

Мир постепенно становится эллинским, в то же время и само эллинство незаметно для себя перестает быть прежним. Триумф западной цивилизации не разрушил культурных корней Востока. Облаченный в новые одежды, он продолжает жить своей жизнью. Какой-нибудь храм Ваала в Сирии, сооруженный в коринфском стиле, наглядно воплощает в себе двойственную природу эллинизма.

В конце III века греки, отразив нападение с севера галльских племен, воздвигают в честь победы грандиозный алтарь Зевсу в Пергаме. Его украшают изваяниями, иллюстрирующими битву Олимпийцев с гигантами, что должно символизировать бессилие варварства перед эллинсгвом. Но то были галлы народ действительно еще полудикий. "Варвары" же Востока во многом не уступали грекам, как те сами вынуждены были признавать.

Контакты Востока и Запада начались еще в Ионии в "Гомеровское время". Теперь же, с первых лет правления диадохов, Восток активно включается в общекультурную жизнь эллинизма. Появляются книги финикийцев, евреев, парфян, написанные по-гречески и повествующие об истории, быте и религии этих народов. Запад с восторгом встречает "Вавилонику" – труд халдейского жреца Бероса, посвященный прошлому Двуречья. Египетский жрец Манефон помогает Птолемею I ввести в Александрии греко-египетский культ Сераписа и излагает для эллинов историю своей страны.

Читая эти труды о древних культурах, грек уже не мог согласиться с мнением Аристотеля, будто "варвары"-прирожденные рабы. Он невольно приучается к более широким взглядам. Создается почва для вселенского сознания, которое греки назовут космополитизмом.

С конца III века начинается движение с Востока на Запад. Научные и религиозные концепции, ритуалы, обычаи и суеверия Азии проникают в греческие города. Все чаще заключаются смешанные браки, на которые возлагал свои надежды Александр. Еще его современник Исократ утверждал, что слово "эллин" стало обозначать не столько этническую принадлежность, сколько человека определенного культурного круга. В этом взгляде отражена самая суть эллинизма.

Раньше было принято считать, что эллинизм – пора одряхления, когда истощились творческие силы древнего мира. Действительно, он лишен той органичности, которая отличала культуру во времена Исайи и Эсхила. Однако более глубокое и всестороннее изучение эллинизма показало, что он был вполне жизнеспособным, плодотворным и в чем-то не уступал классическим эпохам.

Каковы же главные черты эллинизма?

Прежде всего это цивилизация преимущественно городская. Причем из городов исчезают черты сельской жизни; они строятся по определенному плану и часто даже носят одинаковые имена; одних Александрий было основано тридцать. В городе концентрируется все: наука, ремесла, искусство. Хотя эллинистические писатели любят воспевать мирных пастухов и природу – это восхищение типичных горожан, которым приелся их искусственный образ жизни.

Эллинизму свойствен дух просветительства. Необозримое море книг создано за эти три века. Известны имена более тысячи ста авторов, но, вероятно, их было больше. Поэты и филологи, историки и публицисты, ученые и философы пишут уже не в расчете на узкий круг избранных. Грамотность и образование растут необычайно быстро, идеи выходят на улицу, правда неизбежно упрощаясь и вульгаризируясь. Это – зарождение массовой культуры, время популяризации, учебников, обзорных трудов.

Когда-то писатель мог быть земледельцем, как Гесиод, или политиком, как Солон. Теперь литература все больше становится профессией, дающей заработок. Стремление авторов блеснуть эрудицией порой лишает поэзию непосредственности, а покровительство монархов заставляет поэтов писать льстивые панегирики. И все же эллинистической литературе присуща своеобразная прелесть и тонкое изящество.

Увеличение числа читателей вызывает потребность в библиотеках. По восточному образцу греческие монархи создают обширные собрания книг. Крупнейшее из них Александрийское. В нем Птолемей Лаг, покровитель муз и сам автор мемуаров, собрал сотни тысяч рукописей. Он приглашает к себе на службу библиографов для составления каталогов (один из них был написан на ста двадцати свитках).

Просвещение содействует смягчению нравов. Гуманность и терпимость проявляются все чаще, даже во время войн. Иные противники стремятся не только одолеть друг друга, но и соперничают в благородстве. Ослабляется замкнутость полисов, теснее становится общение между жителями разных областей.

Уже в самом начале эллинистической эпохи отчетливо заметен рост рационализма, который и раньше был присущ греческому мышлению. Чувство священного на время притупляется, подавленное плоской рассудочностью. Зато делает успехи естествознание, которое отделяется от своего материнского ствола – философии. Уже преемник Аристотеля по Лицею Теофраст в большей мере занят вопросами географии, минералогии, ботаники и психологии, нежели метафизикой.

Научные открытия и инженерные изобретения составляют славу Александрии. Герон создает проект первой паровой машины, Герофил обнаруживает связь между головным и спинным мозгом, Эвклид разрабатывает основы математики, Эратосфен изобретает календарь, который просуществует в Европе многие века. Если к этим именам прибавить основоположника механики Архимеда, биолога Страбона и отцов гелиоцентризма Гераклита и Аристарха, то станет ясно, что эллинистическая наука имела мировое значение.

Но почему эти достижения не увенчали историю античности технической цивилизацией? Окончательный ответ на этот вопрос до сих пор не найден. Одни полагают, что причина кроется в рабском труде, который в то время принял массовый характер и соперничал с работой механизмов. Другие видят тормоз в язычестве – вера в божественность природы мешала ее покорению. Третьи ссылаются на творческий упадок общества, наметившийся к концу II века (5). Быть может, в каждом из этих соображений есть доля истины, но, как бы то ни было, характерно, что наука эллинизма все больше приобретала технический, утилитарный характер, отходя от центральных проблем миросозерцания.

Интерес к технике был связан со своего рода практическим материализмом, неизбежным спутником "светского" общества. Тяга к комфорту, чувственность, изнеженность и любовь к роскоши сменили простоту и строгость которые ценили прежние поколения.

В литературе и искусстве намечается тяга к изысканному, возбуждающему нервы, эротическому. Многие писатели того времени указывают на признаки повсеместного нравственного упадка. Большие идеи волнуют людей уже далеко не так, как в эпоху Перикла. Священный театр, некогда ставивший перед зрителями вечные вопросы, вытесняется жанровой драмой и комедией. Эдипов и Прометеев сменяют на сцене обыватели. В пьесах Менандра выводятся обманутые мужья, семейные распри, споры о наследстве.

Изобразительное искусство, по выражению одного историка, "перестает служить религии". Эллинистические мастера охотнее обращаются к повседневному, идеальным образам предпочитая обыкновенных людей и обыденную жизнь. Ореол тайны, который начал меркнуть уже в скульптуре ранней классики, погас окончательно. Даже изваяния богов отличаются подчеркнутым натурализмом и вниманием к мелочам. Напомним хотя бы знаменитых Аполлона Бельведерского или Афродиту Милосскую. В них нет почти ничего сверхъестественного. Это люди, прекрасные, гармоничные, но не более. Лишь как отблеск горнего мира остается на их ликах печать просветленной бесстрастности. Но и ее уже редко встретишь в эллинистическом искусстве. Позы, жесты, лица статуй исполнены напряженности, мук, аффектов. Таков Лаокоон с сыновьями и гиганты Пергамского алтаря.

Повышенный интерес к мелкому, частному, житейскому был, однако, не просто порождением потребительского мещанства. Он был симптомом ломки, которую переживало сознание человека того времени. Беспокойные, смутные годы войн, постоянное общение с чужеземцами, непривычный размах жизни вызывали как защитную реакцию желание спрятаться, уйти от тревог. Это настроение и раньше бывало знакомо грекам. Теперь же оно становится едва ли не господствующим.

Потерянный в большом мире, утративший прочную связь с общиной, средний человек уже не может жить "как все", ибо все теперь живут по-разному. Города с огромным населением, часто собранным со всех концов света, мало походят на прежние полисы. Многолюдство и одиночество, как говорил Бодлер, понятия тождественные. Именно эти Александрии с их прямыми однообразными улицами, мноюэтажными домами и разноязычными толпами становятся родиной античного индивидуализма. Человек силится противопоставить массовому– свое.

Одним из главных рычагов, когорый способен восстановить это нарушенное равновесие души, потерявшей целостность, является религия. Но мог ли найти в ней опору и ориентир человек эллинистической эпохи?

Рационализм и светский дух не убили в людях потребности в Высшем; однако философия, развенчав традиционную мифологию, оказалась не в состоянии заменить ее. Агония полисного уклада жизни сопровождалась агонией гражданских культов. При Солоне и Писистрате религия была частью общественного порядка, теперь же, невзирая на сохранение официального богопочитания, она должна была найти место в частной жизни. А к такому повороту дел греки были плохо подготовлены.

Конечно, Дельфы и другие культовые центры продолжали пользоваться уважением, а крестьяне по-прежнему хранили веру в старых богов. Но в городах она переживала кризис. Уже давно вошло в привычку говорить об Олимпийцах с иронией. Все это при отсутствии религиозной альтернативы мифам могло вести лишь к болезненному духовному вакууму. Лишь один шаг отделял критические выпады против Гомера и Гесиода от полного отрицания.

Писатель Эвгемер (ок. 300 г.) уверял, что видел на острове Панхоте гробницы Зевса и прочих богов. По его словам, они были просто древними героями, прославившимися своими подвигами. Религиозные воззрения Эвгемера неясны. Есть основания думать, что все же он верил в некое высшее Божество, хотя многие древние авторы считали его атеистом. Так, Плутарх писал: "Люди не перестают сводить с неба на землю столь великие семена и подрывать и уничтожать благочестие и веру, вложенную почти в каждого с самого рождения, и тем открывать ворота чудовищу безбожия, и очеловечивать богов, и давать волю плутням Эвгемера из Мессении, который сам, составив копии не внушающих доверия и поддельных мифов, рассеивает по всей земле неверие, потому что он произвел всех предполагаемых богов скопом от имен полководцев, навархов и царей, живших в древние времена и запечатленных письменами в Панхоте" (6).

Подобная мысль могла быть подсказана Эвгемеру рассказами о восточных храмах – гробницах богов умирающей и воскресающей природы. Но скорее всего он имел перед собой как образец культ Александра и его преемников. Пытаясь вновь связать религию с государством, они поставили на место сомнительной небесной власти власть земную, единственно очевидную для всех. Народ охотно шел навстречу такого рода нововведениям. Приветствуя Деметрия Полиеркета, поселившегося в Парфенонском храме, афиняне сложили песню, в которой свое предпочтение "земным богам" выразили вполне откровенно:

Другие боги или далеки, или не имеют ушей.

Быть может, они вовсе не существуют

или не смотрят на нас.

Но ты перед нами не деревянный и не каменный,

а телесный и живой,

И вот мы обращаемся к тебе с молитвой. (7)

С культом живых носителей власти связано и почитание Тихе – случая, капризной и своенравной фортуны. В полную превратностей эпоху, когда звезды диктаторов восходили и падали, когда какие-то силы, казалось, подыгрывали то одному, то другому, так естественно было уверовать в Случай. Впоследствии Плиний писал: "Во всем мире, во всех местах и во все часы все голоса признают и называют одну фортуну, ее одну обвиняют, только ее одну тянут к ответу, ее ругают и чтут; она превратна, многие ее считают даже слепой, она непоседлива, непостоянна, неверна, изменчива, покровительствует недостойным" (8).

Наряду с Тихе греки постоянно говорят о Судьбе, старой богине предков. В отличие от фортуны, она представляется железным Порядком, который никто не в силах изменить. В связи с этим понятно и увлечение "научной" астрологией, которую принес грекам вавилонский жрец Берос. Древнее искусство определять будущее по звездам находит живой отклик среди людей, верящих в Судьбу. Им начинает казаться, что найдена разгадка закономерностей, по которым совершается все в мире. В астрологии – этом сложном сочетании науки и суеверия, философии и шарлатанства, – господствует мысль о всеобщей детерминированности и неизбежности происходящего. (9)

Фатализм, как это часто бывало, питает пессимистические настроения. Мир, которым правят Случай, Судьба или светила, вызывает у многих отвращение и ужас. Поэт Архит Митиленский печально размышляет:

Право, достойны фракийцы похвал, что скорбят о младенцах,

Происходящих на свет из материнских утроб,

И почитают, напротив, счастливым того, кто уходит,

Взятый внезапно рукой Смерти, прислужницы Кер.

Те, кто живут, те всегда подвергаются бедствиям разным,

Тот же, кто умер, нашел верное средство от бед. (10)

В развитых обществах религиозный упадок всегда идет рука об руку с суевериями. Заклинатели, знахари, толкователи снов и маги прочно и надолго обосновываются в городах. Даже насмешник и богохульник в трудную минуту не прочь бывает обратиться к ним, либо "на всякий случай", либо смутно веря в существование чего-то таинственного и непостижимого.

Более серьезные умы идут за ответом к философам. В рационалистический век их влияние возрастает как никогда раньше. Четыре школы времен эллинизма: скептическая, эпикурейская, киническая и стоическая – получают широкое распространение в массах. Философия впервые становится по-настоящему популярной во всех слоях общества. Человек не ждет от нее теорий о небе и земле; их в изобилии поставляет наука. Теперь людей в первую очередь интересует, как научиться жить в этом мире спокойно и счастливо. Они устали и мечтают о тихой пристани.

Неудивительно поэтому, что среди эллинистических мыслителей мы прежде всего находим моралистов и учителей жизни. Они не вносят ничего оригинального в метафизику. Теория вообще отступает у них на второй план в сравнении с практическими задачами. Философы заняты не судьбой Вселенной и человечества, а учасгью индивидуума. Они хотят без всякой мистики, опираясь лишь на разум, найти спасение от зла, треволнений и несовершенств жизни. В этом они сближаются с учителями Индии и Китая, которые проповедовали в ту же эпоху.

Разумеется, говорить здесь о прямом влиянии мы не имеем права, хотя и известно, что в Афины приезжали буддисты, а греки вели в Индии беседы с брахманскими отшельниками. Знаменательно и то, что многие эллинистические мыслители были родом не из Греции, а из Азии.

Во всяком случае, греческая философия, невзирая на свой рационализм, выступает теперь не столько как наука для любознательных, сколько как панацея, сулящая человеку спасение и внутренний мир.