Текст книги "Римляне"

Автор книги: Александр Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Татьяна (смотрит куда-то в пространство). У тебя был эскиз памятника Лермонтову, гипсовый бюстик: одна половина – гусарский поручик в мундире с аксельбантом, а вторая как будто расплавленная: выпуклый, вылезший из орбиты глаз, грудь клочьями, плечо вывернуто...

Максим. Не помню... Наверное, неудачная отливка... Брак.

Татьяна. А я очень хорошо помню. До сих пор...

Максим. Я тебя понял.

Татьяна. А насчет денег...

Максим (перебивает). Рано. Я не знаю ни размеров, ни материала...

Татьяна. Ну тогда, конечно... Но мы заплатим, мы обязательно заплатим! Мы найдем деньги.

Максим. Я не сомневаюсь.

Пауза.

Максим. Можешь забрать фотографию...

Татьяна. Оставь на перилах.

Максим кладет фотографию на перила, уходит.

Татьяна выходит на галерею, садится в кресло, откидывается на спинку.

Откуда-то с соседнего участка доносится песня "Биттлз" "Once there was a way to get back home..." Она слушает.

По ее щекам текут слезы. Она делает над собой видимое усилие, выбирается из кресла, идет на веранду, берет со стола зажигалку, встает на край дивана, поправляет фитиль лампадки, зажигает ее. Спускается на пол, встает на колени перед иконой, бьет поклоны, крупно размашисто крестится, шепчет чуть слышно:

"Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!..

Прими и упокой душу многострадального раба твоего Константина в царствии Твоем!.." Медленно разгорается пламя лампадки.

На галерею из сада неслышными шагами поднимается Андрей Николаевич. Увидев Татьяну, делает шаг назад, оступается, хватается за перила, те обламываются, и Андрей Николаевич с шумом падает в кусты перед галереей.

Татьяна вздрагивает, оборачивается и, никого не увидев, начинает медленно вставать с колен.

Татьяна (делает несколько осторожных шагов в сторону галереи). Кто здесь?

Андрей Николаевич (выбираясь из кустов). Не бойся, Таня, это я... Хотел проверить, крепко ли они держатся, дернул... В общем, перестарался... (Поднимает фотографию.) Татьяна (быстро идет к нему). Не ушибся?.. не поцарапался?.. голова не кружится?..

Андрей Николаевич (поднимается по ступенькам). Нет-нет, все в порядке. (Передает ей фотографию Кости.) Короткая пауза.

Андрей Николаевич. Похоронили?

Татьяна. Да.

Андрей Николаевич. Где?

Татьяна. В церковной ограде.

Андрей Николаевич. Он был посвящен?.. пострижен?

Татьяна. Нет... Он хотел, но не успел...

Андрей Николаевич. Н-да...

Татьяна. В конце концов какая разница?.. Он очень много сделал для церкви.

Пауза.

Андрей Николаевич проходит на веранду, видит разложенные на столе бумаги, останавливается, бегло просматривает, не трогая руками.

Андрей Николаевич. Я видел много смертей. В Курске при немцах, на фронте, в лагере... Там умирали больше от скверной пищи: острые отравления, прободные язвы... В нашей команде был врач-француз, он заставлял нас каждое утро выпивать по кружке воды – и мы все выжили.

Татьяна (стоя в дверях). Я хочу попросить тебя об одной вещи...

Андрей Николаевич (поворачивается к ней). Я слушаю.

Татьяна. Не давай Антону машину... Хотя бы некоторое время, хорошо?

Андрей Николаевич (настороженно). Почему?

Татьяна (нерешительно). Я боюсь. Эти его поездки в город, всегда внезапные, всегда срочные, эти возвращения под утро... Приезжает, глаза опухшие, мутные, блуждают, руки дрожат, язык еле ворочается...

Андрей Николаевич. Он работает в казино при гостинице...

Татьяна (не обращая внимания на его слова). Эти странные телефонные звонки...

Кстати, что у нас с телефоном?..

Андрей Николаевич. Счет не оплачен за Германию.

Татьяна. А фонд "Тайны века"?.. Ты ведь на них работаешь!.. Неужели они не могут оплатить?..

Андрей Николаевич (морщится). Наверное, они считают, что для меня это мелочи.

Татьяна. Так вот скажи им, что они ошибаются.

Андрей Николаевич. Да-да, я скажу...

Татьяна. Ведь забудешь.

Андрей Николаевич. Я не забуду, но в то же время это будет не совсем удобно; я пока не нашел в этом архиве ничего интересного, ни одного документа, за который можно было бы зацепиться, ни одной записи...

Пауза.

Татьяна. Я как-то не удержалась, сняла трубку и послушала, о чем они говорят...

Андрей Николаевич (смотрит на нее). И что?

Татьяна. Мне показалось, что речь идет о каком-то долге, но они говорили на таком жутком сленге, что я так и не поняла, кто должен, кому, сколько...

Андрей Николаевич (глядя в сторону). Он вращается в таких кругах, где эти разговоры вполне естественны.

Татьяна. Я подозреваю, что в этих кругах естественны не только разговоры.

Андрей Николаевич. Правильно подозреваешь.

Татьяна. Но ведь надо что-то делать, Андрей!.. Нельзя смотреть на все это сквозь пальцы!

Андрей Николаевич. Боюсь, что уже поздно...

Татьяна. То есть как – поздно?

Андрей Николаевич. Он уже сделал свой выбор, и я не знаю, что предложить ему взамен... Книги? Глупо, они не читают книг. Вы были последним читающим поколением в этой стране... Бульварщина не в счет. А что еще?

Татьяна. В наше время человек уходил в армию, и там ему худо-бедно вправляли мозги.

Андрей Николаевич. А это уж совсем, прости меня, чушь собачья! Тем более сейчас, когда против диверсантов, террористов, обученных и, главное, обстрелянных, выставляют мальчишек... И эти недоросли покорно идут, совершенно не представляя себе, что это такое и чем это может для них кончиться.

Татьяна. Я не об этом.

Андрей Николаевич. Бедные матери... Протестуют, организуют комитеты, едут, разыскивают и получают наглухо заваренные ящики с мутным пластиковым окошечком в крышке.

Татьяна. Неужели все бессмысленно?.. Неужели все, что нам остается, это покорно ждать неизвестно чего?

Андрей Николаевич (задумчиво). Делай что должно, и пусть будет что будет – так, кажется?

Татьяна (возбужденно). Нет-нет, ни за что... (Ходит по веранде.) Это если ты совсем один, сам по себе, ни за кого не отвечаешь – тогда, пожалуйста: хоть на необитаемый остров, на Луну, на Венеру...

Андрей Николаевич. Я поговорю с ним.

Татьяна. Сделай это, я тебя умоляю... Расскажи ему свою жизнь, постарайся увлечь его чем-нибудь, я не знаю...

Андрей Николаевич. Я постараюсь.

Пауза.

Татьяна (cмотрит на небо поверх цветущих яблонь). Вот и тучка набежала.

Андрей Николаевич. К вечеру обещали дождь, а они в последнее время редко ошибаются.

Пауза.

Андрей Николаевич. Многие вещи невозможно объяснить на словах... Кто я для него?

Старик. А ему двадцать лет, до тридцати еще так далеко, а сорок и далее просто теряются в дурной бесконечности... Все это прекрасно знают, и при этом каждый почему-то считает себя исключением – почему?.. Ты говоришь: отнять машину? Нет ничего проще, отгоню на станцию техобслуживания, и дело с концом. А дальше что?.. Сейчас он хоть среди ночи, хоть под утро, но все-таки возвращается, а тогда он может просто исчезнуть в городе... У него наверняка есть girl-friend, и, может быть, даже не одна...

Татьяна. И ты так спокойно говоришь об этом...

Андрей Николаевич (усмехается). Давай без ханжества. Антон живет в грубом и жестоком мире. Может быть, в этом есть и моя вина, может быть, я был недостаточно внимателен к нему...

Татьяна хочет что-то возразить, но Андрей Николаевич делает предупредительный жест и продолжает говорить.

Андрей Николаевич. Молчи, я все знаю, и ты не скажешь мне ничего нового!.. Да, иногда мне следовало быть жестче, тверже, решительнее, но я боялся подавить человека... Это ведь так просто: нельзя и все – ша!.. А что получается? Робкое забитое существо, раб, да-да, именно так! Он только с виду похож на человека, а внутри он весь сморщенный, скрюченный в три погибели – тело выросло, а душа так и не родилась, зачахла в утробе...

Татьяна. Ну зачем ты так говоришь, зачем?..

Андрей Николаевич (продолжает). А все эти секты: свидетели Иеговы, кришнаиты, адвентисты, мунисты – кого только нет!.. Почему? Они же так хотели свободы, проклинали коммунистов, Сталина, Советскую власть – ну так живите! Кто вам теперь мешает?..

Татьяна. Ты у меня спрашиваешь?

Андрей Николаевич. Гениальный Достоевский: и будут искать, кому поклониться, кому отдать свой хлеб, чтобы вновь, изголодавшись, получить его из этих же самых рук!.. Но кто сейчас читает Достоевского?..

Татьяна. Антон читал.

Андрей Николаевич. Что? "Подростка"?.. Или, может быть, "Игрока"?.. У Достоевского много соблазнов. Он весь – сплошной соблазн, и к черту все десять заповедей!..

Татьяна (сдерживаясь). Андрей, прекрати, я прошу тебя!

Андрей Николаевич (громко смеется). Все дозволено, все!.. Бог умер человек может вздохнуть свободно и творить все, что ему вздумается!.. А как же загробная жизнь? Карма? А это все имеется! (Хохочет.) Астральное тело, эдакая туманность, которая иногда через дисплей общается с родственниками, друзьями и преданными соратниками!.. (Хохочет громко, заразительно, но в смехе его порой проскакивают злые, жесткие нотки. Резко обрывает смех и после короткой паузы почти спокойно продолжает.) Жаловались: не дают сказать, запрещают, не пускают... Я как-то сказал одному такому: я разрешаю – говори... В ресторане Союза, тихо, шепотом, в самое ухо: я разрешаю – говори!..

Татьяна. Кому?

Андрей Николаевич (отмахиваясь). Неважно. Не помню... Какая разница?.. Ты все равно не знаешь... Двести сорок тысяч только партийных взносов... Из Парижа прикатил на такси... Менял машину на каждой границе: ему, понимаешь, Европу захотелось увидеть поближе, из окна дорожной коляски!.. Русский путешественник!

Гоголь! Карамзин!.. Потом говорил: осуществилась мечта – я ехал и ощущал прикосновение к историческим корням отечественной словесности! (Саркастически хохочет.) Татьяна. Я, кажется, знаю, о ком ты говоришь...

Андрей Николаевич. Ну, разумеется... Он еще пьесу написал про детей-узников фашистских концлагерей, о том, как они рвались домой из американской зоны оккупации: обходительный дядя Сэм в форме майора уговаривает мальчика уехать в Америку, а мальчик ни в какую – хочу домой, и катись ты, майор, к такой-то матери!.. Ха-ха-ха!

Татьяна. Я вспомнила: один мой знакомый работал тогда завлитом в детском театре, и когда к нему попала эта пьеса, он ужаснулся... Пытался как-то воспрепятствовать, но ему говорили, что все так и было, а он просто мальчишка, ничего не знает. И тогда он попросил меня дать пьесу тебе на рецензию...

Андрей Николаевич. На рецензию?.. Не помню.

Татьяна. А я очень хорошо помню: я привезла тебе экземпляр, ты прочел, сказал, что все это чистейшей воды конъюнктура, то есть попросту вранье, но давать какой бы то ни было письменный отзыв отказался – это, мол, все равно ничего не изменит. Странно, что ты это забыл...

Андрей Николаевич. Да-да, припоминаю... Впрочем, сейчас это уже все равно. Он умер два года назад.

Татьяна. Тогда, конечно, все равно.

Андрей Николаевич (набивая трубку). Последний роман так и не дописал. Не успел.

Роман о писателе, который пишет роман о писателе, пишушем роман о себе самом...

Капуста. Сплошная фальшь, ни одной искренней живой строчки... И ведь напечатали.

Посмертно. Дань памяти и уважения к заслугам. Каким? Перед кем?.. А ведь не дурак был, вовсе не дурак, знал свое место, свое настоящее место там, где не берут в расчет премии, звания, правительственные награды... Страшно мучался, пил в одиночку, в своем особняке на берегу Ладоги, где стены первого этажа были инкрустированы перламутром. Я ему как-то сказал: тебе, говорю, одной только вещи надо бояться... Забеспокоился, засуетился: какой, Андрюша? какой еще такой вещи мне надо бояться?! Революции, говорю... Посмеялись. (Невесело усмехаясь, раскуривает трубку, выходит на галерею.) Умирал хорошо, спокойно, без истерик, как римлянин. По крайней мере, внешне... Знал от чего, знал когда... Примерно, плюс-минус две недели. Хотя, казалось бы, что такое две недели?

Пауза.

Андрей Николаевич. Как-то на встрече со студентами филфака один начитанный молодой человек спросил его: а вот как так получилось, что на протяжении своей жизни вы так часто менялись? (Полуобернувшись в сторону веранды.) И знаешь, что он ответил?

Татьяна (медленно). Поживите с мое, юноша, и я посмотрю, как вы изменитесь.

Андрей Николаевич (легкое удивление). Верно. Но откуда...

Татьяна (перебивает). Я была на этой встрече. И было это не в университете, а в нашей библиотеке... Встреча с читателями. И вопрос этот задал мой бывший муж Виктор Чирвинский...

Андрей Николаевич. Как интересно. Я не знал... Впрочем, теперь это уже не важно.

Татьяна (невесело усмехается). А тогда было важно, и еще как важно. Ночами сидели на кухнях, пили кофе, обсуждали, спорили до хрипоты – о чем?.. Господи, если бы мы тогда знали!..

Андрей Николаевич. Что – знали?..

Татьяна. Что все так изменится... Библиотека работает три дня в неделю, половину сотрудников сократили, за последние три года два пожара, четыре кражи, одно наводнение... А читатели?.. Голодные, в обносках, глаза сумасшедшие... А чем занимаются? Один ищет снежного человека, другой доказывает, что земной шар представляет собой две сферы и что все извержения вулканов, землетрясения, дрейф островов происходят оттого, что внутренняя сфера в своем вращении отстает от земной коры, задевает ее, и вот в местах этих столкновений происходят всякие стихийные бедствия...

Андрей Николаевич. Н-да, скверная физика, но какая смелая поэзия!

Татьяна. Кандидаты наук, доктора, академики нашей новой отечественной Академии...

Андрей Николаевич. Русская наука!.. (Смеется.) Татьяна. Ты смеешься, а мне их жалко.

Андрей Николаевич (жестко). А мне нет... Я понимаю, они ни в чем не виноваты, они честно делали свое дело, а главное: они были послушны! Им было сказано: не лезьте в наши дела, играйте в свои игрушки – и мы вас прокормим! Но пришли новые люди и сказали: ничего не знаем! ни о чем таком мы с вами не договаривались!..

Кто не спрятался – я не виноват! (Смеется.) Татьяна. Зачем ты так говоришь, Андрей? Ты ведь так не думаешь...

Андрей Николаевич. Я по-разному думаю: сегодня так, завтра как-нибудь иначе...

Ведь на любое явление можно смотреть с разных точек зрения – не так ли?

Татьяна. Ты у меня спрашиваешь?

Андрей Николаевич. У тебя?.. Нет, я так, сам с собой... (Докуривает трубку, выбивает золу о столбик галереи. Смотрит в сад.) Ты говоришь: расскажи Антону свою жизнь! Представляю эту сцену: картинка из хрестоматии... Скажи-ка, дядя, ведь недаром... Да, были люди в наше время!.. Смешно. И потом в моей жизни нет ничего замечательного, ничего такого, что могло бы составить предмет для подражания. Как я при немцах в Курске на вокзале зажигалками торговал? Как в плен попал? Как Шуру с мамой встретил в лагере для перемещенных лиц?..

Беременную от американского сержанта-освободителя?.. Они ведь с нами особенно не цацкались... Шура никогда ничего не рассказывала, но я-то немножко представляю, как это все могло случиться... И не пожалуешься: кому? на кого?.. Мы же вас освободили, от смерти спасли, так что извольте кушать, что дают!

Татьяна (тихо). Саша мне рассказывала, как это все было.

Андрей Николаевич (несколько опешив). Тебе?! Когда?.. Зачем?

Татьяна (смотрит на него). Мы женщины, Андрей, две женщины в одном доме...

Андрей Николаевич. Я понимаю... Подруг у нее не было никогда. По возвращении мы получили две смежные комнатки в коммуналке, где в первое время она боялась даже выйти в туалет... Боялась, что Максима во дворе просто затравят. Попробовали. Но Макс вырос в таких диких трущобах, что в двенадцать лет не боялся уже ни черта:

ни кулака, ни ножа, ни кастета – так что от него быстро отстали. А потом я напечатал свой первый роман, который начал писать еще там... И сразу гонорар, премия, пресса, фильм!.. И тогда мы купили этот дом... Собственный дом.

Американская мечта.

Пауза.

Андрей Николаевич (смотрит в сад). Там, на окраине Буэнос-Айреса, работая автомехаником, я мечтал о доме на берегу Ладоги... Я не верил в то, что мы когда-нибудь сможем вернуться, я ведь здесь видел такое... В детстве. Голод на Украине... Не хочу вспоминать... Рассказывал тамошним соотчичам – не верили...

Плакали, пили виски и – не верили. А ты говоришь: расскажи Антону свою жизнь!

Смешно, ей-богу!.. (Смеется.) У него своя американская мечта, у нас у всех это в крови...

Татьяна. Что?

Андрей Николаевич (взволнованно, меряя галерею широкими шагами). Мечтательность, Таня! Нас ведь на этом и поймали! И опять ловят, причем весьма успешно – уверяю тебя!.. Вплоть до того, что я иногда ловлю себя на мысли, что готов подписаться под самыми радикальными пунктами самых крайних партий, точнее, одной, самой популярной, с этим припадочным клоуном во главе... Вольфович – Вульфович – Wolf

– волк-оборотень – человек-миф!.. Гениальный имидж!.. Свет? Музыка? Готовы?..

Занавес!.. Маэстро, туш!.. Марш!.. Левой!.. Левой!.. Левой!.. Даже я клюнул, Таня, как же – опять пайку дадут, опять путевки, дачки, тачки!.. Ха-ха-ха!..

(Холодный, издевательский хохот.) И это я, Таня, я, видевший фашизм в натуре, во всех видах, в полный рост... Так что клюнуть-то я клюнул, но тут же и выплюнул – не подсекли... Но каков зверь, Таня! Особенно в глазах простого народа...

Впрочем, что народ?.. Политический фантом. Мираж. Миф...

Садится в кресло, набивает трубку, раскуривает.

Татьяна (смотрит на него из глубины веранды). Мы начали говорить об Антоне...

Андрей Николаевич (слегка покачиваясь в кресле). Об Антоне... Об Антоне...

Подросток. Тинейджер. Лет пять назад надо было начинать, отправить за границу – людей посмотреть, себя показать. Ему было бы проще – не безъязыкий.

Татьяна. Нечего было показывать.

Андрей Николаевич. Не скажи!.. В таком возрасте да еще с такими данными человек представляется в собственных глазах всемогущим!.. А это гораздо важнее чужого мнения. Как там у Пруткова? Мужчина долго остается под впечатлением, производимым им на женщину! (Смеется.) Татьяна. Даже когда работаешь в ночном баре при гостинице?

Андрей Николаевич. Я до тридцати четырех лет зарабатывал на жизнь ремонтом автомобилей.

Татьяна. У тебя не было другого выхода.

Андрей Николаевич. Был.

Вопросительная пауза.

Татьяна. Уехать в Америку?

Андрей Николаевич (медленно). Мы не могли уехать в Америку.

Татьяна. Извини.

Андрей Николаевич (усмехается). Чепуха... Не за что. Но объяснить это невозможно. Это надо прожить. Этим надо пропитаться...

Татьяна. Надо ли?..

Андрей Николаевич (вздыхает). Конечно, нет. Это я так, для примера...

Пауза.

Андрей Николаевич. Да, у меня был выход... Я мечтал. После работы я забирался в брошенную голубятню, мечтал и записывал свои мечты, положив тетрадь на ящик из-под бананов...

Пауза.

Андрей Николаевич (негромко, сам с собой). Американская мечта... Американская...

Может быть, для того, чтобы понять, что такое родина, полюбить ее такой, какая она есть, надо покинуть ее, а потом вернуться?.. Истина одна, и она может открыться тебе в любой точке земного шара. Или не открыться...

Татьяна. Мы говорили об Антоне...

Андрей Николаевич (глядя перед собой). Я к этому и веду.

Татьяна (чуть настороженно). Не понимаю?..

Андрей Николаевич. Иногда мне кажется, что я занимаю в его жизни не свое место.

Татьяна молча смотрит на него.

Он чувствует ее взгляд, но не поворачивает головы.

Пауза.

Андрей Николаевич. Чужое место.

Татьяна (с легкой иронией). Вот уж не думала, что мужчины придают этому такое большое значение.

Андрей Николаевич. А женщины? Разве нет?..

Татьяна (холодно). Спроси у своей младшей сестры.

Андрей Николаевич (сухо). Это не типичный случай.

Татьяна (начинает истерически хохотать). Что?.. Как ты сказал?.. (Хохочет.) Не типичный случай?! Ой, я не могу!.. (Хохочет.) Скажу Шурочке... она... она обхохочется!.. Не типичный случай!.. О-хо-хо!..

Андрей Николаевич (резко вскакивает). Прекрати!.. Сейчас же перестань!.. Я совсем не то... Я...

Вдруг застывает на месте, прикладывает руку к груди.

Смех мгновенно обрывается.

Татьяна бросается к Андрею Николаевичу.

Татьяна (интонации профессиональной сиделки, не первый случай). Спокойно, Андрей... Ничего страшного, все хорошо, все нормально... Не напрягайся...

Садись, вот так, откинь голову, дыши... Так, хорошо...

Осторожно усаживает Андрея Николаевича в кресло.

Во время предыдущей сцены на небе сгущались тучи, и сейчас на галерее и на веранде заметно потемнело.

Андрей Николаевич (бормочет, в его голосе слышатся дребезжащие старческие нотки). Ничего, Танюша, ничего, бывает... Перед грозой... Давление...

Татьяна. И давление мы сейчас измерим... Ты только сиди спокойно, не нервничай...

Андрей Николаевич откидывает голову на спинку кресла, закрывает глаза.

Андрей Николаевич (настойчиво). Я спокоен... Я абсолютно спокоен... Мне плевать... (Сквозь зубы.) Гори оно все ясным огнем!.. (С нарастающей яростью в голосе.) Пошли они все к чертовой матери!..

Татьяна (гладит его по голове). Все хорошо, Андрюша, все хорошо...

Андрей Николаевич (не открывая глаз, слабым голосом). Воры... Негодяи...

Подонки...

На галерею из сада поднимается Максим, напевая или насвистывая мелодию из фильма "Генералы песчаных карьеров". Издалека доносится протяжный раскат грома. При виде Татьяны, хлопочущей над Андреем Николаевичем, резко обрывает мотив. Татьяна жестом дает ему понять, что все, в общем-то, не так страшно.

Берется за одну ручку кресла, Максим за другую.

Тянут кресло с Андреем Николаевичем на веранду.

Андрей Николаевич (бормочет). Кто я для него?.. Слабый старик. Больной человек.

Инвалид. Одной ногой в могиле... Прошлое не в счет... Не было... Ничего не было...

Ослепительная вспышка молнии над садом.

Оглушительный раскат грома. Первые капли дождя.

Максим (облегченно). Наконец-то!..

Татьяна. Слава тебе, господи!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Декорация та же. Гроза кончается. Отдаленные раскаты грома, редкие вспышки молнии, тихий шелест дождя.

Андрей Николаевич сидит у стола в кресле-качалке, Татьяна измеряет ему давление.

Максим в холле в глубине сцены импровизирует на пианино.

Легкая джазовая мелодия.

Андрей Николаевич (ни к кому не обращаясь). Мерзавцы!..

Татьяна (качает грушу). Мерзавцы, мерзавцы...

Андрей Николаевич. Негодяи!.. Паразиты!.. Наука гибнет... Армия?.. Это не армия

– это сброд!.. Мародеры... Убийцы... Воры...

Максим (громко, из холла, не переставая играть). Ты, дядюшка, как всегда прав, и сейчас, может быть, прав более, чем когда-либо...

Андрей Николаевич (возбужденно). Вся беда России в том, что это очень богатая страна, невероятно богатая, фантастически!..

Максим (подхватывает). И в ней всегда было легче и выгоднее украсть, чем сделать...

Андрей Николаевич (делает попытку встать). Вот-вот, именно так!..

Татьяна (строгим тоном). Сидеть!

Андрей Николаевич (послушно возвращается в кресло). Украсть что-то готовое, сотворенное самой природой и по недосмотру Божию отданное в грубые хамские лапы... Чернобыль. Ящик Пандоры...

Максим (веселится за пианино, при свечах). Бесплатный сыр бывает... э-э-э...

только... э-э-э... в мышеловка-ах!.. Если ты такой умник... йе-йе!.. то где же тогда твои дэ-энэжки?.. Йе-йе!.. Йо-хо-хо!.. My darling!.. My pretty girl!..

Татьяна. А Кулибин?.. Циолковский?..

Максим (оглушительно, раскатисто хохочет). Кибальчич, Желябов и Софья Перовская!.. Тра-та-та-та-та-та!..

Лупит по клавишам так, словно поливает из пулемета.

Андрей Николаевич (во весь голос). Циолковский хотел воскресить всех покойников и вывезти их на Луну!.. Шучу.

Максим (перестает играть). Всех-то зачем? В земле столько всякой сволочи зарыто...

Встает, выходит на веранду, ковшом заливает воду в самовар, втыкает вилку в розетку.

Татьяна. Сто семьдесят на сто тридцать.

Собирает прибор.

Максим. На Луну... Мало того, что Землю засрали...

Татьяна. Макс!..

Максим (сокрушенно). Ай-ай-ай!.. Прошу прощения! Живу здесь тридцать пять лет и никак не могу привыкнуть к этому словесному ханжеству! Нормативная и не нормативная лексика – чушь какая-то!..

Андрей Николаевич (подхватывает). И при этом переводят того же Бодлера, свободно употребляющего такое, скажем, сверхпохабное словечко, как "ля пинь"! Где в нашем государстве можно встретить такую поэзию? На заборе и на стенке общественного туалета!..

Татьяна. Сейчас такое печатают...

Максим (рассудительно). Пресса – это стены и заборы государственного здания. И если само здание превратилось в гигантских размеров сортир...

Татьяна. Да что с вами сегодня?.. Неужели нет других тем для разговора?..

Уходит через холл, унося с собой приборчик для измерения давления. Поднимается по лестнице на второй этаж.

Андрей Николаевич провожает ее взглядом и, как только она скрывается, встает, быстро наливает себе рюмку коньяка и выпивает ее.

Все это он проделывает так быстро, что Максим даже не успевает его остановить.

Максим (ошарашенно). Дядя!..

Андрей Николаевич (умиротворенно опускаясь в кресло). Когда у меня во рту смердит валидолом, я чувствую себя почти покойником.

Пауза.

Андрей Николаевич (видит разложенные на столе бумаги). А это что?.. Рукопись?..

Таня принесла?..

Максим. Да.

Андрей Николаевич. Зачем? Что им всем неймется: пишут, пишут!..

Максим. Может быть, тебе лучше полежать?

Андрей Николаевич (возмущенно). Да оставьте вы этот лазаретный тон!.. Давление!

Магнитная буря! Расположение звезд! Лунные фазы!.. Мало ли что могло повлиять?..

И каждый раз надевать похоронные личины, ходить на цыпочках, говорить шепотом?!

Максим. Ты преувеличиваешь...

Андрей Николаевич (подхватывает). Старческая мнительность, да?..

Максим (пожимает плечами). Не знаю, я не психолог.

Андрей Николаевич. Психолог... Никогда не понимал этой науки. Мнения, наблюдения, гипотезы – а как было шаманство, так и осталось... Кому-то дано, кому-то – нет, и никакие книги, теории, никакая клиническая практика здесь не при чем... То есть при чем, конечно, но для того, кому от природы дано.

Встает из кресла и осторожно, стараясь не делать резких движений, начинает прогуливаться по веранде.

Во время этой прогулки как бы ненароком приближается к бутылке с коньяком и легким непринужденным жестом наполняет свою рюмку.

В этот момент в холле появляется Татьяна.

Татьяна (устало, почти умоляюще). Андрей!..

Андрей Николаевич (быстро подвигает рюмку Максиму). А это я вот... Максиму...

Максим берет рюмку, отпивает глоток.

Андрей Николаевич (продолжает). Мою родную бабку в деревне страшно боялись...

Колдунья. А по виду не скажешь: сухонькая такая старушонка, волосики седенькие, три зуба во рту... А как-то варили мы с ней варенье во дворе на костре в медном тазу, и забежал к нам на запах соседский поросенок, так бабка глянула на него, и он на месте закрутился, упал, визгнул тоненько и сдох...

Татьяна (идет на веранду). Неужели у тебя ни на волос нет силы воли?.. Тебе все мало, да?..

Максим. Таня... Танюша, успокойся, не надо... Гроза прошла, солнышко выглянуло, все хорошо...

Татьяна. Господи, как я устала, кто бы знал!.. Иногда я хочу лечь, уснуть и уже не просыпаться... Никогда.

Долгая неловкая пауза.

Андрей Николаевич. Я перила на галерее сломал... Сегодня. Потянул легонько, а они – хрусь, и все!..

Максим. Гнилье, что ж ты хочешь...

Андрей Николаевич. Я?.. Я уже ничего не хочу, Макс. На мой век этого бунгало хватит.

Пауза.

Андрей Николаевич. А если бы и хотел... Не могу. Не знаю даже, как подступиться... Столько лет за письменным столом, за машинкой... Совершенно отвык от ручной работы.

Максим. Чепуха... Съезжу завтра на лесопилку, привезу доски, и начнем мы с тобой потихоньку приводить наше жилище в божеский вид... Антона привлечем к этому делу.

Андрей Николаевич. Хорошо бы...

Максим. Ты сомневаешься в том, что это возможно?

Андрей Николаевич. Не знаю.

Татьяна. Хорошая мысль! Он, конечно, будет отговариваться занятостью, говорить, что он еле успевает отоспаться, но есть же у него совесть, в конце концов!..

Максим (смеется). Вот заодно и проверим!

Андрей Николаевич. Н-да, ты, Макс, как всегда прав! Надо что-то делать... Надо что-то делать.

Татьяна. Ну, вы как хотите, а я пойду готовить обед. (Собирается уходить, но напоследок оборачивается к Андрею Николаевичу.) Андрей, ты все понял?..

Максим?..

Они делают примирительные успокаивающие жесты: мол, все будет в порядке. Татьяна уходит.

Андрей Николаевич (поворотом головы указывая на икону). Как ты думаешь, она действительно верит во все это?

Максим (подумав, пожав плечами). По-видимому, да...

Андрей Николаевич. Член партии. Секретарь партийной организации одной из крупнейших библиотек в стране... Как они с Виктором когда-то убеждали меня в том, что надо просвещать народ, чаще выступать на заводах, ездить по провинции.

А я не люблю провинцию, терпеть не могу эти убогие, провонявшие хлоркой гостиницы, жалкие кабаки, ветхие заброшенные храмы над живописными обрывами, без куполов, без крестов, окна и врата заколочены досками...

Максим (усмехнувшись). Ты вполне мог избежать всей этой экзотики: не останавливаться в таких гостиницах, не жрать всякую отраву в местных кабаках.

Андрей Николаевич (вскидываясь). Но ведь я должен был узнать жизнь родной страны, ее народа!

Максим (смеется). Я помню, как они тебе внушали: вы так долго были вдали от родины... вы видели мир... вам есть с чем сравнить!

Андрей Николаевич (подхватывает). И я слушал и кивал головой, как мальчик в воскресной школе! Я смотрел в ее глаза и чувствовал, что готов сделать все, что угодно: опуститься на дно Марианской впадины, полететь на Марс! Я понимал, что со мной происходит, и я боялся в это поверить на шестом десятке, и вдруг такое?!

Максим (иронически). Дух дышит где хочет...

Андрей Николаевич. Не только дух.

Максим. Я помню.

Андрей Николаевич. А что теперь? Икона в углу, какие-то сомнительные паломники, посты – не понимаю!.. Ведь был нормальный человек, и вдруг на тебе: отец Димитрий сказал... отец Димитрий думает... Сомнамбула!

Максим. Ты преувеличиваешь, дядя.

Андрей Николаевич (вздыхает). Хотелось бы в это верить.

Встает, тянется к бутылке с коньяком.

Максим. Не искушал бы ты судьбу...

Андрей Николаевич (наливает рюмку). Судьба?.. В моем возрасте?.. После всего, что было?.. Чушь. (Пьет. Ходит по веранде, рассуждает как бы сам с собой.) Я пытался поверить, Макс... Ходил в церковь, ставил свечи перед иконами, выстаивал всенощные, постился, даже исповедовался отцу Димитрию!..

Максим. Почему " даже" ?..

Андрей Николаевич (медленно, подбирая слова). Трудно бывает понять, что тебя мучает, тревожит, не дает покоя – это, наверное, и называется грехом, да?.. Себя ведь не обманешь?..

Максим молчит.

Андрей Николаевич. И как это высказать? А тем более человеку постороннему?..

Очень странно. Пародия на сеанс психоанализа.

Пауза.

Андрей Николаевич (глядя в сад). Как ты думаешь, она счастлива со мной?

Максим. Полагаю, да. Впрочем, я не присматривался...