Текст книги "Облаченные в тени (СИ)"

Автор книги: Александр Матюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

6

– Машенька, была ли ты хоть раз в Мариинском парке? Красивый, правда? Особенно летом. Мне так нравиться ходить по его дорожкам, сидеть на скамейке, слушать музыку. Слышала ли ты, Машенька, какую чудесную музыку играет оркестр? Музыканты собираются там каждый вечер. Скрипач, такой длинный и с бакенбардами до самого подбородка, а тромбонист похож на медведя, и, наверное, такой же косолапый. И как это Николай догадался, что Мариинский – это мой любимый парк? Или, может, знал?..

Лежа на кровати, Елизавета держала в руках платок синего цвета и рассуждала. Глаза ее блуждали по потолку, но не видели ничего.

– И чего это я все о Николае? – спросила она у воздуха, перейдя на шепот. Машенька, которая хозяйку и так не очень-то слушала, тихонько попросила разрешения выйти и выскользнула прочь из комнаты.

– Кто такой этот Николай, что так запомнился мне в театре? Признаю, симпатичный молодой человек. Образованный, видно, увлекательно говорит… а наглый-то какой! С первого взгляда и – раз – влюбился! Наверняка морочит мне голову… А, возможно, что и не морочит. Как он может? Он так искренне говорил. Боже! Я верю ему, Машенька, как никому еще не верила…

Часы на зеркальной полке тихо заиграли известную мелодию, возвещая о том, что настало шесть часов вечера. Словно проснувшись от этого звука, Елизавета села на кровати и часто-часто заморгала.

– Время! Машенька, время!

Тут она вспомнила, что Машеньки поблизости нет. Вскочив с кровати, Елизавета пробежала к своему уголку и опустилась перед зеркалом на мягкий стул. Схватила расческу и принялась расчесывать непослушные волосы.

– Господи, да расчесывайтесь же, наконец! До чего непослушные! Машенька! Иди сюда немедленно! Время, Машенька, время!

Влетела Маша, вся растрепанная и запыхавшаяся. От нее вкусно запахло свежими пирожками. Наверняка вновь сидела на кухне и чесала языки с кухаркой.

– Расчесывай скорее. Через час мне надо быть уже в парке! А еще столько всего надевать!

Маша вытерла руки в жиру о передник, взяла расческу и профессиональными движениями стала укладывать Елизавете волосы. Вскоре на голове девушки образовалась вполне приличная прическа. Тогда перешли к одеванию.

На затягивание корсета, укладку пышных складок платья ушло почти полчаса, зато, когда все было закончено, Елизавета выглядела просто замечательно. Никто и никогда не дал бы ей девятнадцать. Сейчас она выглядела только на шестнадцать, и ни годом больше.

Однако, следуя типичной женской самокритике, Елизавета морщила нос и говорила:

– Нет, как же я некрасива! Все на мне висит, как на вешалке! А груди где мои, а?

Конечно, Елизавета сильно преувеличивала.

Когда стрелки на часах приблизились к семи, Елизавета побежала на улицу, к минимизу, и уже в нем смогла спокойно вздохнуть. Волнение от столь неожиданно назначенного свидания заставляло сердце ее биться в сто раз чаще обычного и хотя мысли о том, что все это неправильно как-то и чересчур быстро буравили ее голову, она успешно отбрасывала их в сторону, а сама думала только о предстоящей встрече.

Это было не первое свидание Елизаветы с молодыми людьми. Будучи красивой и умной девушкой, она не имела дефицита поклонников, которые посещали ее едва ли не ежедневно. Правда, в последние несколько лет рвение молодых людей из знатных семей связать свою судьбу с мадмуазель Бочариной несколько поубавилось. Многие женились на других, а те, кому просто не повезло в общении с молодой и задорной Елизаветой, распространяли о ней слухи, как о неприступной, капризной и малоинтересной девушке. Этому, ясное дело, никто не верил (кроме, разве что о неприступности, поскольку назначить более одного свидания с Елизаветой не удавалось никому. Всех своих ухажеров Елизавета находила скучными, глупыми и непригодными к более близкому знакомству).

А в этот вечер Елизавета и сама не знала, для чего едет на свидание с таинственным Николаем. Вернее, она отрицала, что это свидание, твердила про себя, что ей просто интересно поближе познакомиться с дерзким молодым человеком, вот так сразу признавшимся ей в любви. Вот скажите мне, какое же это свидание? Он мне совершено не нравится, просто немного симпатичен. Он не предлагал мне ничего, кроме как прогуляться с ним по парку. Так любой может предложить. С чего вы взяли, что в таких ситуациях обязательно нужно сразу целоваться и признаваться друг другу в любви?..

Мысли мыслями, но что-то Елизавета определенно чувствовала, иначе для чего ей было соглашаться на встречу?

Николай ждал ее у входа в парк, как раз около аллеи, ведущей вглубь. Одет он был неброско, в серый костюм, так что если бы не букет роз, который он сжимал в руке, Елизавета бы его и не заметила.

– Николай, вы?! – воскликнула она, едва сойдя со ступенек минимиза.

– Добрый вечер, – Николай подошел быстрым шагом, поклонился и протянул Елизавете букет, – это вам.

– Розы! – сказала Елизавета, принимая букет, и посмотрела на них так, слово впервые в жизни увидела такие замечательные цветы. Букет состоял из девятнадцати роз, был аккуратно завернут в бумагу, и удержать его в одной руке было для Елизаветы задачей не по силам. Она протянула букет обратно, – возьмите, Николай, я не в силах его удержать. Отдадите, когда будете провожать меня домой…

"Боже, что я такого сказала?! – ужаснулась она, – сама намекнула ему на то, чтобы он провожал меня! Какой ужас!"

Однако же, слетевшие с губ слова уже нельзя было воротить. Да и, честно признаться, Елизавета не очень-то жалела о сказанном. Несколько секунд оба они безмолвно стояли на месте, а затем Елизавета, никогда не любившая затяжных молчаний, воскликнула:

– Ну, чего вы стоите, Николай?! Пойдемте в парк!

– Пойдемте, – согласился Николай, – надеюсь, вы позволите взять вас за руку?

Елизавета подумала, и кивнула:

– Позволю, уважаемый. Иначе, какое же это будет свидание?..

Мариинский парк недаром располагался близ гимназий. Еще издревле он был любимым местом прогулок гимназистов. Правда, нельзя было сказать, что другие жители Петербурга не любили посещать его, прогуливаться по аллеям и отдыхать на скамейках. Парк был расположен таким образом, что в нем невозможно было заблудиться. Все тропинки были выложены булыжником, такой ширины, что четверо человек совершенно спокойно могли идти вместе. Прибавить к этому огромные развесистые лапы лип, дубов, березок и голубых елей, вкупе с двумя небольшими озерами, в которых особенно удачливые рыбаки иногда могли что-нибудь поймать – и мы получим великолепную картину парка. Гулять в нем действительно было одно удовольствие. Несколько оборудованных оркестровых площадок собирали вокруг себя зевак, пожилых, в основном, людей, и прекрасная музыка разносилась по аллеям, радуя слух.

Некоторое время Елизавета и Николай прогуливались молча. Елизавета, держа под руку молодого человека, прислушивалась к своим внутренним ощущениям и находила, что они довольно приятные. Украдкой девушка не уставала разглядывать своего Николая, находя в его лице, фигуре, манере держать спину и походке все новые и новые интересные черточки.

– Скажите, вы откуда родом? – поинтересовалась Елизавета, наконец, собравшись с духом.

– Я родился в Германии, – ответил Николай, – мать моя наполовину немка, а имени отца я не знаю.

– Как же так вышло?

– Мать никогда не говорила мне, кто мой отец. Человек, с которым она проживает, мне не родной. Я знаю только, что отец живет в Берлине, но выяснить точнее мне помешала война. Мы с матерью перебрались в Петербург. Поскольку она неплохо знает русский, обучила и меня.

– А я здесь родилась, – сказала Елизавета, – и родители мои тоже, и их родители. Все как есть – уроженцы Петербурга, представляете?

– Послушайте, Елизавета, а почему бы нам не перейти на "ты", – спросил Николай, – и давайте, пожалуй, пройдем в парк, к озеру. Говорят, сегодня даже разрешено купаться.

– Вы…ты собрались купаться?

– Я? Нет, что ты. Просто смотреть забавно, – Николай засмеялся, – люблю наблюдать за тем, как купаются аристократы. Представляешь, чопорные старички, родившиеся еще до Потопа, лезут в холодную воду в одних только панталонах? Забавно.

– Да, действительно забавно, – засмеялась Елизавета, живо представив себе подобную сцену, – никогда раньше не задумывалась над этим… Пойдемте, значит, к озеру?

– Пойдемте.

Путь до озера занял несколько минут. Вдоль песочных берегов действительно собралась уйма народа. Многие купались, многие просто сидели на раскинутых пледах, подставив обнаженные плечи под палящие лучи августовского солнца. Откуда-то издалека ветер принес манящий запах жарящегося мяса.

– Где же мы сядем? – спросила Елизавета, оглядываясь.

– Вон там, слева, за ивами, есть небольшой скверик с кафе. Думаю, там нам найдется место.

Кафе было небольшим, но уютным, расположенном на свежем воздухе. Со всех сторон его окружали небольшие деревца с нежно-розовыми бутонами. ("Китайская роза" – восхищенно шепнула Елизавета, – они цветут круглый год. Я видела такие цветы только один раз, еще в детстве! Боже, как красиво!")

Свободных мест действительно оказалось много.

– Что-нибудь поедим? – осведомился Николай, когда они присели.

– Ничего не буду, – смутилась Елизавета, – я недавно полдничала. Оставьте.

– Мы, кажется, перешли на "ты", – напомнил Николай, рукой подзывая официанта, – не стесняйся, Елизавета. Скажи, ты любишь мороженое?

– Мороженое? Кто же его не любит? – удивилась Елизавета, – особенно мне нравится с лесными орешками. Фундук называется.

– Официант. Два мороженых, с орешками, и запить чего-нибудь, – сказал Николай.

– Молочный коктейль? – поинтересовался официант.

– Молоко полнит, – сказала Елизавета, – дайте лимонаду.

– Лимонад, так лимонад. – Легко согласился официант, – извольте подождать несколько минут.

– Итак, Елизавета, раз уж мы начали разговор о тебе, то позволь узнать, ты учишься, работаешь? – Николай откинулся на стуле, заложил одну руку за спинку, а ногу на ногу. За его спиной красиво зажглись огни гирлянд, развешанных на деревьях, разгоняя наступающие уже сумерки.

– Ах, я уже не учусь, – ответила Елизавета, залюбовавшись этими яркими разноцветными огнями, – но и не работаю. Папенька мой, еще при жизни, отдал меня учиться в гимназию, которую я закончила в прошлом году. Сейчас мне хватает средств, чтобы не работать. Знаешь, я такая ленивая!

– Неправда, но верно. Если есть деньги, зачем мучить саму себя?

– Не скажи. Вон, брат мой, Феофан, тоже имеет от наследства половину, но продолжает работать. Профессия его ему нравится, пропадает в своем бюро дни и ночи напролет. И ничего – не жалуется.

– А где работает брат?

– Я же говорила тебе еще в театре. Он следователь по особо важным делам при Дворе Его величества императора. Далеко не последний человек, между прочим.

– Охотно верю, – засмеялся Николай.

– А ты где работаешь?

– Я, в некотором роде, тоже бездельничаю. Средств к существованию у меня хватает. Вдобавок, выпускаю в Берлине газету, от которой получаю немало прибыли.

– Так ты журналист? – изумилась Елизавета, – всегда хотела познакомиться с журналистом! У них так хорошо получается разговаривать! Знаете, с иного кавалера и слова не вытянешь, а они-то уж точно всегда найдут тему для разговора.

Николай улыбнулся и взмахнул рукой:

– Нет, что ты, Елизавета, я совсем не журналист. И даже не редактор. Я просто финансирую газету. Спонсор, как модно говорить нынче.

– Спонсор, – повторила Елизавета, – тоже интересно.

Подошедший официант поставил на стол две вазочки с мороженым и бокалы, предварительно наполнив их шипучим и холодным лимонадом. Открытую бутылку поставил тут же и осведомился, будут ли еще заказы.

– Мне достаточно, – сказала Елизавета, – если ты еще чего-нибудь хочешь…

– Пожалуй, все, – кивнул Николай, – спасибо.

Официант удалился, и они сидели несколько минут, разглядывая друг друга. Потом взгляд Елизаветы вновь устремился на гирлянды, ставшие еще более красивыми в темноте.

– Посмотри, посмотри! – воскликнула она, – я раньше не бывала здесь после заката и не видела, что зажигают огни!

– А я был, – сказал Николай, поворачиваясь, – захватывающее зрелище. Скоро по озеру должны пустить лодочки для влюбленных. Ты поплывешь со мной?

Елизавета смутилась.

– Но мы же не влюбленные, – почти шепотом сказала она, – вот еще…

– Мы влюбленные, – сказал Николай, – я в тебя, Елизавета, а ты, как мне хочется надеяться, в меня.

– Вы мне нравитесь, и только, – едва слышно сказала Елизавета, – с чего вы взяли, что я должна в вас влюбиться?

– Я смею только робко надеяться на это… – сказал Николай, вновь поворачиваясь к Елизавете лицом.

Несколько невыносимо долгих для Елизаветы секунд, они смотрели друг другу в глаза, и она чувствовала, как в ее груди разливается что-то… что-то похожее на тепло, наверное… Никогда ранее она не испытывала такого удивительного чувства.

Николай вдруг смутился, промямлил:

– Я тут…знаете…одну вещь соизволил написать, когда о тебе думал…я не хотел вам показывать, честное слово…но…знаете…наверное покажу…да, покажу и будь, что будет…

Он долго рылся в многочисленных карманах камзола, пока не извлек сложенный лист бумаги.

– Ой, как интересно! – воскликнула Елизавета, – ты опять написал, что я красива и стройна, как роза? – и посмотрела на букет, лежавший тут же, на краешке стола.

– Вовсе нет, – казалось, Николай смутился еще больше, – это стихотворение. Я никогда не писал стихотворений, но вдохновение было столь сильно, что я не в силах был сдерживаться…

– Читай же.

– Право слово, я боюсь, – хихикнул Николай.

– Чего же боятся? Разве не вы только что заверяли, что любите меня без памяти? Читайте, ну?!

Николай сдался, развернул лист и, склонившись к свету, запинаясь, торопливо прочел:

Когда зажигается свет,

Когда проходит гроза,

Когда уходит рассвет,

Я вижу твои глаза.

Глаза, где любовь и свет

Бушуют, как океан.

Других таких больше нет.

В других не любовь – обман.

Глаза, что, как "чертов круг",

Тревожат все мысли во мне.

Глаза, что приходят вдруг

Ко мне наяву и во сне.

Он поднял глаза на Елизавету. Она сидела, не шелохнувшись, и ошарашено смотрела на Николая.

– Это точно вы написали? – уточнила она вдруг сорвавшимся голосом, – обо мне?

– Только о тебе, – улыбнулся Николай, – я люблю тебя, Елизавета Бочарина. И хочу, чтобы ты вышла за меня замуж!

7

Акакий Трестович Трупной стоял около входа в библиотеку, пыхтел трубкой и, судя по виду, был чрезвычайно доволен.

На дороге, за спиной Акакий Трестовича, его грозного автомобиля не наблюдалось.

– А, уважаемый мой Феофан Анастасьевич, – воскликнул он, стоило Бочарину в сопровождении Бочкина появиться в дверях, – я жду вас уже около пятнадцати минут. Думал докурить трубку и ринуться на ваши, хе-хе, поиски! Я ведь питаю исключительно трепетное уважение к библиотеке, но, поверьте мне, и в ней можно затеряться так, что вас сам черт не сыщет!

Акакий Трестович приобнял Бочарина за плечи и заговорщески зашептал, щекоча усами ухо:

– А ведь знаете, Феофан Анастасьевич, я выяснил, наконец, от чего мне знакома была фамилия этого вашего странного субъекта Бочкина! Стоило мне отъехать от библиотеки, как меня осенило! Ну, конечно, сказал я сам себе, был такой тип, Тарас Петрович Бочкин, который крутился в казначействе при Дворе императора батюшки! Около полугода назад его разжаловали из старших офицеров в юниты, за воровство, и сместили на более низкую должность. Насколько мне помниться, в деле Бочкина фигурировал и Антоний Тупин! Представляете?

– Отлично представляю, Акакий Трестович, – Бочарин отстранился от начальника полиции, – позвольте представить. Вот – Тарас Петрович Бочкин. Тот самый, с кем я разговаривал накануне и который горит желанием свидетельствовать, что оставшиеся одиннадцать похищенных людей уже, увы, убиты!

Акакий Трестович внимательно вгляделся в испуганные глаза Бочкина:

– Свидетельствовать, говоришь? – спросил он.

– Мне многое известно и у меня есть доказательства, – сказал Бочкин, – но я буду говорить только в безопасном месте. Прошу вас поторопиться, пока они не узнали, что я здесь.

– Кто они? – насупился Трупной, – вы что-то от меня скрываете, Феофан Анастасьевич?

– Бочкин утверждает, что чиновников убил Антоний Тупин с помощью призраков, – сказал Феофан Анастасьевич, чувствуя себя прескверно и глупо. Сейчас, при белом свете, он подумал, что все, рассказанное Бочкиным в библиотеке, было не более чем бредом умопомешанного.

– Призраков? – переспросил Акакий Трестович, – в своем ли вы уме, уважаемый Феофан Анастасьевич, чтобы верить в призраков?

– В столь странном деле можно верить во что угодно, – сказал Бочарин, – если уважаемый Тарас Петрович предоставит мне доказательства их существования, то, что ж, я согласен рассмотреть и такую теорию. Тем более, что иных версий у нас пока нет.

– Надо торопиться, – рука Бочкина сильно сжала локоть Феофана Анастасьевича, – я чувствую, что призраки покинули свои убежища и ищут меня… Надо ехать… домой. Доказательства спрятаны там.

– Что за дом, какие именно доказательства?

Тарас Петрович не ответил и стал торопливо спускаться с лестницы.

– А где ваш служебный автомобиль? – спросил Феофан Анастасьевич, когда они с начальником полиции стали спускаться следом.

– Я отправил его в участок, – вздохнул Трупной, – небольшой бунт на Казанской площади. Люди требуют принятия скорого решения от императора о назначении новых чиновников. Никто не хочет жить без власти. А полиция, как принято, оказывается крайней в делах урегулирования.

Бочкин подозвал крытый минимиз и жестом пригласил всех внутрь.

– Позвольте, я закрою шторы, – попросил он, – призраки не могут проникать сквозь темные ткани. Чернота втягивает их…

Трупной закатил глаза. Бочарин кивнул:

– Закройте, Тарас Петрович, но прежде, не скажете, куда мы по вашей милости едем?

– В Таенный переулок. Дом двенадцать, – сказал Бочкин, – там я и живу.

Таенный переулок еще называли Трущобным Петербурга располагался в самом опасном и бедном районе города. Квартиры там стоили чрезвычайно дешево, но покупателей находилось мало. Отличительной чертой Таенного переулка было то, что правительство города очень редко вспоминало о том, что там живут люди и, следовательно, не считало нужным, проводить туда свет и газ. Обитатели переулка жили как могли и на что могли. Не мудрено, что в том районе собирался весь сброд Петербурга. Находить пару-тройку трупов на его улицах за ночь было для полиции обычным делом. Как правило трупы эти принадлежали местным ворам или никому не нужным алкоголикам, поэтому полиция не забивала себе голову расследованиями подобного рода преступлений…

Минут пятнадцать ехали в полной темноте. Только едва светилась трубка Акакий Трестовича, с которой он никогда не расставался.

Потом минимиз остановился.

Бочкин выскочил первым и сразу побежал в сторону небольшого строения с обшарпанными стенами и грязным подъездом.

Бочарин и Трупной заторопились следом. При ближайшем рассмотрении строение оказалось многоэтажным домом постройки прошлого века. Дом порядком осыпался и осел, но все еще держался на потрескавшемся бетонном фундаменте.

Вокруг была грязь и запустение. Мусор валялся прямо на тротуаре, никогда не видевшем метлы дворника. Странные личности шарахнулись в стороны от бегущих людей, и заругались пьяными голосами, размахивая палками.

Узкой, замызганной лестницей они поднялись на третий этаж. Тарас Петрович долго стоял перед дверью, возился с ключами, кряхтел и извинялся, потом, наконец, открыл и вошел внутрь.

– Я не здесь живу, это только временное убежище, – пробормотал он, оправдываясь.

Обиталище Бочкина больше всего походило на пещеру, состоящую, правда, из двух комнат. Из мебели здесь присутствовал небольшой стул, стоящий в углу. Стены квартиры были обклеены пожелтевшими газетами и обрывками бумаги. На полу валялся матрац и синее одеяло из грубой ткани. Чуть дальше стоял чайник и пустые бутылки из-под водки. Раскиданного вокруг мусора было не счесть.

– Недурно, – заметил Акакий Трестович, принюхиваясь, – я бы сказал, хе-хе, что здесь обитает маньяк убийца, а не бывший министр финансов государства. Куда же мы катимся?

– Я же говорю, что это только временно убежище, – сказал Бочкин, – я снял квартиру под другим именем и выхожу из нее не больше одного раза в сутки. Как бы усердно призраки ни занимались моими поисками, чтобы обнаружить меня здесь им придется славно потрудиться.

– Ближе к делу, – раздраженно заметил Феофан Анастасьевич, – покажите нам доказательства. Иначе мы арестуем вас и проводим в отделение полиции.

– У меня есть доказательства. Сейчас. Одну минуту. – Тарас Петрович исчез в соседней комнате. Раздался звук открываемой двери.

– Он держит доказательства в туалете, – хмыкнул Акакий Трестович, – странный тип.

– Вам не кажется, что все происходящее и так странно.

– Только не говорите мне, Феофан Анастасьевич, хе-хе, что вы верите в призраков! В наш век прогрессивного возрождения технологий допотопного периода просто глупо таскать при себе всякие там амулеты и обереги, платить бешеные деньги гадалкам и уж тем более, да-да, верить в потусторонний мир! Помяните мое слово, Феофан Анастасьевич, не пройдет и пяти лет, как ученые докажут, что после смерти ничего нет!

Бочарин попытался облокотиться о скользкую от грязи стену, но вовремя передумал:

– Я не хочу спорить с вами, Акакий Трестович, но лично я считаю, что то, что не доказано не может быть и опровергнуто. Кто знает, что ждет нас после смерти? Я допускаю, что там может быть и Бог, но также допускаю, что там его может и не быть! В подшивках старых газет я наткнулся на интересную статью. В прошлом месяце в Петербурге открылся первый буддистский монастырь. До Всемирного Потопа была такая вера. Так вот в этой вере существовала цикличная теория загробной жизни. Если вкратце, то буддисты считали, что после смерти душа человека переселяется в душу какого-то другого, еще не родившегося существа – в муху, бабочку, человека или зверя. Отсюда и некоторые качества родившегося ребенка, а также необъяснимое явление Deja vu.

– Какие умные вещи вы говорите! – пробормотал Акакий Трестович, – вам впору читать лекции в университете, а не расследовать убийства!

– Я не лектор и никогда не стремился забивать головы людей своими суждениями, – улыбнулся Бочарин.

Из другой комнаты неожиданно закричал Бочкин:

– Еле нашел! Запрятал так, что едва вспомнил куда! Идите скорее!

Феофан Анастасьевич сделал несколько шагов в сторону соседней комнаты, и тут произошло что-то странное.

Акакий Трестович за его спиной удивленно воскликнул и вдруг, ни с того ни с сего, вылетел вон из квартиры, причем не просто так, а по воздуху, кувыркаясь, словно кто-то невидимый схватил его за шкирку и высоко подкинул.

Увидеть падение начальника полиции обернувшийся Феофан Анастасьевич не успел. Дверь шумно захлопнулась. Посыпалась штукатурка.

Невидимый ветер подхватил с пола одеяло и швырнул его в сторону Бочарина.

Из соседней комнаты раздались долгие, ужасные вопли Бочкина. Зазвенели стекла, и стало как-то невыносимо душно…

Одеяло накрыло онемевшего Бочарина и повалило на пол. Феофан Анастасьевич упал, отчаянно размахивая руками, и почувствовал, что кто-то тщательно придавливает его к земле, не давая встать. Одеяло стал плотнее, сдавило со всех сторон ребра и легкие, перекрывая дыхание.

Бочарин понял, что задыхается, задергал ногами, но кто-то невидимый продолжал давить с неистовой силой.

Перед глазами Феофана Анастасьевича поплыли разноцветные круги. Он захрипел, но хрип этот утонул в одеяле. Заболело, возможно, сломанное ребро… С отчаянием погибающего человека, Феофан Анастасьевич, глухо зарычал, напрягся, припоминая давно забытые уроки борьбы… и тут одеяло обмякло. Из последних сил, Феофан Анастасьевич, отшвырнул его в сторону, поднялся на корточки, упершись руками в пол, и громко закашлял, выплевывая то ли кровь, то ли еще что…

Мутным взглядом, он успел заметить, что чайника на прежнем месте тоже нет, и тут что-то тяжелое и металлическое упало ему на голову…

Лирическое отступление/ Видение Феофана Анастасьевича Бочарина в недолгие минуты его обморочного состояния.

Минимиз был странным: без лошадей, без крытого тентованого верха, а с металлической крышей и на четырех резиновых колесах. Походил он скорее на служебный автомобиль Акакий Трестовича Трупного, только бы удлинен спереди и приплюснут сверху. В общем, сигара сигарой, какие принято курить за границей. Табака в таких сигарах вдвое больше, чем в обычной трубке, от чего, следовательно, они и ядовитей. Курить их в России строго запрещено, да никто и не курит. Больно надо…

– Выходи, чего уставился? – небритый кучер с темным синяком под глазом и в странной голубой кепочке с длинным козырьком неучтиво распахнул дверь и дохнул кислым перегаром.

– Позвольте, но куда?..

Феофан Анастасьевич вышел из минимиза и огляделся.

Впереди находился небольшой приземистый домик. Из окон его лился яркий свет, раздавалась режущая слух музыка, доносился звон бокалов и пьяная ругань.

– Как заказывали! Бар "Пьяная корова"! – кучер протянул ладонь. На внутренних фалангах пальцев было написано синим: "Сашка", а в самом центре ладони неровное сердечко с пронзающей его стрелой, – деньги давай!

– У меня только золото, – сказал Феофан Анастасьевич.

– А я не гордый! – ответил кучер, принял из рук Бочарина небольшой мешочек и растворился в воздухе.

Улица вокруг была пустынной и тихой. Где-то вдалеке горел фонарь, выдергивая из темноты лишь небольшой круг тротуара. В домах около бара света вообще не было.

Вздохнув, Феофан Анастасьевич, толкнул дверцу "Пьяной коровы" и вошел внутрь.

Музыка мгновенно оглушила. Казалось, она доносилась отовсюду, из всех щелей расписанных неприличными узорами стен, из огромнейших динамиков, занимающих всю стену напротив, из стойки бара за которой улыбался лысый бармен.

– А-а! – закричал лысоголовый, стоило Бочарину подойти ближе, огибая извивающиеся в танце молодые потные тела, – уважаемый Феофан Анастасьевич, следователь по делам особо важным при дворе императора Андрея Второго! Как же, как же, наслышан! Решили к нам заглянуть, на огонек, так сказать, верно?

– Д я только…

– Да не робейте вы так, чувствуйте, себя как дома! Вам чего налить, текилы или "Кровавую мери"? Хотя, с "Мери" у нас сегодня облом, нет томатного сока. Тут один вампир подлетал, весь выпил, представляете?

– Вампир?

– Ну, да ваша буддистская идеология не приемлет вампиризм! Выкиньте из головы! – бармен поставил на стол граненный стакан и заполнил его на четверть густой темно-зеленой жидкостью, – пейте текилу, Феофан Анастасьевич, хорошо прочищает кишки! Да, и еще одно…

Бармен на секунду исчез под прилавком, потом показался вновь, что-то протягивая Бочарину.

Это было что-то черное, размытое, словно кусок дыма, формой своей напоминающий костюм.

– Облачайтесь, – сказал бармен, – иначе вы умрете от вкуса кактусового сока. Не все выдерживают, знаете ли.

– Что это?

– Тень, – сказал бармен.

Феофан Анастасьевич протянул руку и взял из рук бармена тень. Она оказалась легкой, почти неощутимой на руке. Стоило к ней прикоснуться, как тень распахнулась, в ней появились отверстия для рук и капюшон.

– Но зачем он мне?

– Это секрет, – сказал бармен, – но вам я скажу. Вы миллионный посетитель нашего бара. Это специальный приз для тех, кто вступил в борьбу с нечистой силой. Тень вам ох как понадобиться. Нужно быть невидимым, чтобы свергнуть невидимое. Надеюсь, вы понимаете меня?

– Не совсем, – сознался Феофан Анастасьевич, – вы как-то запутанно говорите…

– Это моя работа, – вздохнул бармен, – ну одеваете же…

И Феофан Анастасьевич одел.

Тень легла на его лицо, делая очертания бармена далекими и размытыми. Бочарин почувствовал, что тело его стало легким и непослушным, что холодный пол ушел из-под его ног, музыка затихла, а тела танцующих замерли в самых разнообразных позах.

И где-то далеко-далеко чей-то голос кричал:

– Только не снимайте тень, уважаемый следователь по особо важным делам! Вопрос жизни и смерти, знаете ли…