Текст книги "Долгая дорога домой"

Автор книги: Александр Абердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

После этого я снова потерял сознание и уже не помню, как спустился по каскаду водопадов вниз и сколько времени плыл. В моём шлеме было восемь воздушных клапанов, а потому минимум два были над водой и я не задохнулся. Автоматика комбинезона сработала великолепно, я надул в него воздуха и меня не увлекло потоком на дно и не разбило об камни. Не знаю, сколько я был без сознания, но думаю, что не меньше пяти часов. Во всяком случае когда я очнулся, то вода была намного теплее и хотя голова у меня так и раскалывалась, я сначала поднял голову, а потом перевернулся на спину, повертев головой, увидел, что сверху светит солнце, а справа от меня метрах в двухстах виднеется берег. Хотя я находился в воде, пить мне хотелось просто неимоверно, вот только напиться я не мог, так как тут же потерял бы плавучесть и утонул. Между тем я ощутил, что сила тяжести здесь больше, чем земная. Минимум процентов на пятнадцать.

На марсианской базе генераторы искусственной гравитации были установлены не повсюду. Во всяком случае в ангаре, где я реанимировал свой истребитель вместе с двумя техниками, которых вызывал время от времени, их не было и потому я несколько ослаб. Здесь же сила тяжести сковывала меня, словно цепями, да тут ещё дикая жажда и сильнейшая головная боль. До берега я доплыл в полуобморочном состоянии часа через полтора, проплыв ещё невесть сколько километров вниз по реке и, наконец почувствовав под собой дно, принялся выползать из воды. Лучше бы я этого не делал, а открыл лицевой щиток шлема, выпустил воздух и сдал назад, на глубину, где вода хоть чуть компенсировала бы местную гравитацию. Тогда я точно не попал бы в рабство в первые же часы пребывания на Редии.

Нет, как раз именно так я не сделал и принялся тупо ползти к берегу, чем и привлёк к себе внимание мерзавца Нира Талга Марениса, кеофийского луртия, то есть без пяти минут луртидара, но я лучше сразу буду давать пояснения. Луртий, зажиточный землевладелец, луртидар тоже землевладелец, но уже богатый и к тому же шевалье или кавалер. У меня в ушах так шумело, что я даже не слышал, как эта сволочь, возвращавшаяся с небольшим обозом из города в своё поместье, увидев меня приказал всем остановиться и направился вместе с несколькими колонами ко мне. Его присутствие я почувствовал только тогда, когда, слегка приподняв голову, увидел перед собой метрах в десяти его ярко-рыжие сактары, обувь наподобие мокасин, отчего собрался с силами и с глухим стоном поднялся на руках и встал на колени. Хотя у меня всё плыло перед глазами, я всё же увидел перед собой незамысловато одетого типа в грязно-синем плаще, который держал в руке обнаженный, длинный прямой меч.

Вот тут бы мне и надо было выхватить лучемёт и пришить его, но я вместо этого поднял руки к голове и откинул вверх лицевой щиток, после чего помахал в знак приветствия правой рукой и прохрипел пересохшим от жажды ртом:

– Привет, я друг. Я не причинную вам вреда.

Нир Талг Маренис, верзила с фигурой как минимум боксёра среднего веса, в общем битюг на голову выше меня ростом, радостно заулыбался и весёлым голосом воскликнул:

– Слава Богам Заката, это не какое-то водяное чудовище, а человек! Хотя одет он странно и неказист, как раб, всё равно сгодится.

Всё, что мне тогда говорили, я недавно услышал заново и потому хотя в то время ни черта не понимал, всё равно буду давать полный перевод. Заодно я стану в дальнейшем находить всему земные аналоги, чтобы не вдаваться в лишние объяснения, но если кому захочется узнать, как те или иные вещи называются на редийских языках, а я изучил их пять, то этому человеку нужно будет купить словари. Ничего не поняв из сказанного Ниром, но видя его улыбку, я тоже попытался изобразить на лице нечто вроде улыбки, а он в четыре прыжка подскочил ко мне и звезданул меня мечом, повернув его плашмя, по уху, отчего я вырубился основательно и надолго. Очнулся я в сумерках от того, что мне в лицо плеснули воды. Открыв глаза и увидев перед собой смутную фигуру и деревянный ковшик, я схватил его руками и стал жадно пить холодную, чистую воду. С каждым глотком ко мне возвращалось восприятие действительности, а она оказалась чертовски поганой и до жути зловещей и неприятной.

Во-первых, меня заковали в кандалы, причём как руки, так и ноги. Во-вторых, с меня сняли всё до нитки и снова ограбили, забрав то немногое, что у меня имелось. В-третьих, на меня надели какие-то вонючие тряпки, а точнее холщовую рубаху длиной ниже колен с рукавами до середины предплечья и жилет из овчины. В-четвёртых, ноги мои были босы, а земля между тем была не очень-то тёплой, да и температура воздуха понизилась градусов до четырнадцати. Единственной радость было то, что меня посадили всё-таки не на голую землю, а на какой-то тюфяк и прислонили спиной к большому колесу повозки, собранному из досок, дали вволю напиться, после чего сунули в руки большую миску, в которую была налита пшенная похлёбка с кусками мяса и бросили на колени полкраюхи хлеба и две луковицы. Вот только ложки не дали, но я и этому был рад.

После того, как я напился, голова у меня болела не так сильно, хотя я и ощущал слабость во всём теле. Повозки, а я насчитал их восемь штук, были поставлены квадратом. Одна была самым настоящим домом на колёсах и возле ней сидел в деревянном кресле Нир Талг Маренис, который с удивлением крутил в руках то радиоприёмник в сверхпрочном корпусе, то лучевик, то тесак космодесантника и ни до чего не мог добраться, так как и оружие, и моё средство связи были настроены только на меня и потому больше никто не мог ими воспользоваться. Вот тут-то я и почувствовал на своей шее тяжесть аптечки и идентификационного жетона со всеми прочими полезными дополнениями. Между мною и Ниром было метров пятнадцать и горящий костёр. Сверля его ненавистным взглядом, я очистил луковицы и, отламывая куски ржаного хлеба, принялся не спеша пить похлёбку, подталкивая хлебом куски мяса и время от времени кусая луковицу.

Еда показалась мне необычайно вкусной, но она и в самом деле была недурна. Не спеша поев, я тщательно вытер миску кусочками хлеба и показал знаком тому дородному, хорошо одетому мужику, который дал мне поесть, что хочу пить. Тот пожал плечами и сказал:

– Вода не похлёбка, её не жалко, хлебай сколько влезет, бледнокожий. – протягивая мне ковш, он спросил по-тирнейски – Откуда же ты родом, раб? Да, чувствую, что ты не понимаешь меня. Интересно, где живут люди с такой белой кожей? Может быть на востоке Куарата? Ладно, не буду даже гадать попусту. Когда выучишься говорить по-кеофийски, раб, тогда и поговорим, если ты не загнёшься. Хотя выглядишь ты ухожено, очень уж ты слабый, словно ребёнок, а в поместье господина Нира Марениса надо много работать, чтобы каждый вечер получать такую миску похлёбки, раб.

Ничего не поняв из сказанного, я выпил ещё один ковш воды, лёг на тюфяк и свернулся калачиком. Боже мой, меня ограбили, заковали в кандалы и я, судя по всему, угодил в рабство. От этого мне стало так тоскливо, что я чуть было не заплакал, но всё же сдержался. Поначалу я чувствовал себя неплохо, но примерно через полчаса у меня стал жутко болеть живот, а во рту с каждой минутой усиливалась горечь. Похоже, что я чем-то отравился. Нужно было срочно предпринимать экстренные меры, чтобы не загнуться на этой планете в первый же день. Встав на четвереньки, я отполз от тюфяка, искусственно вызвал позыв к рвоте и извергнул из себя содержимое желудка, после чего на четвереньках пополз к бадье с водой, жадно выпил два ковша и снова отправился к тому месту, где оставил ужин. Наверное местный лук мне категорически противопоказан. Желудок я промывал трижды и всякий раз с громко матерясь от боли. Нир всё ещё сидел возле затухающего костра и безмолвно смотрел на угли. Подойдя поближе, он поинтересовался у кашевара:

– Хулус, ты что, отравил моего нового раба?

– Что вы, господин, он ел ту же похлёбку, что и все, – торопливо ответил кошевар, – наверное наша пища для него непривычная. Не волнуйтесь, оклемается. Похоже, что он не дурак, раз хлещет столько воды и выблёвывает её. Очищает желудок.

– Ладно, посмотрим, – проворчал Нир, – если раб не сможет идти, Хулус, размозжишь ему голову дубинкой, снимешь одежду и закопаешь труп. Мне не нужны в поместье доходяги.

Хулус, который был у Нира надсмотрщиком и кашеваром, усмехнулся и стал успокаивать этого ублюдка:

– Не беспокойтесь, хозяин, ваш новый раб может быть не так силён, как вам хотелось бы, но он хорошо сложен, у него целы все зубы, а сила в нём обязательно прибудет. Со временем, но я сделаю всё, как вы приказали, хозяин.

Мне же в тот момент было невдомёк, что завтра днём решится моя судьба и хотя буря в желудке после промывания улеглась, я лёг на тюфяк на этот раз лицом к колесу, а спиной к публике. Как только болтовня и хождение в маленьком обозе, в нём ехало всего восемнадцать человек, не считая Нира, прекратились, я активировал аптечку и первым делом сделал анализ крови. Всё было именно так, как я и думал – отравление растительным алкалоидом. Что же, местный лук мне категорически противопоказан. Аптечка сама выбрала нужные лекарства и сделала инъекцию. Через пять минут я спал и проснулся с наступлением рассвета. Все остальные реды спали, причём только я и ещё четверо рабов с медными ошейниками на шее снаружи. Остальные храпели в кибитках. Сутки на Редии были на полтора часа больше, а я не привык спать подолгу. Мой организм уже немного восстановился и потому я смог встать и дошел до воды вполне уверенной походкой. Выпив ковшик воды, я сделал несколько энергичных приседаний и вернулся на свой тюфяк, чтобы посидеть и подумать.

Глава 7
Кто выжил в лётке, тому не страшно рабство

Первым проснулся и выбрался из фургона, крытого кожей, в котором спал с женщиной, Хулус. Ночью, в свете костра, я не очень-то разглядел редийцев, но сразу же понял, что они очень похожи на людей, пахнут, как люди, говорят как люди, и такие же жестокие и безжалостные, как часть людей, то есть, как ниггеры из космофлота, а они, как ни крути, тоже люди. Правда, редийцы не были чернокожими. Ещё ночью я понял, что их кожа темнее моей, а я в последние годы ни разу не загорал и был до безобразия белым. Именно из этого мне и следовало исходить. Вчера Хулус и Нир, их имена я запомнил сразу же, как и ещё несколько слов, не очень-то возмущались моей бледной физиономией, но при этом смотрели на меня, как командир Сандерс на любого гиперпилота, то есть как на вещь, а не на человека и именно из этого следовало исходить.

Что же, мне предстояло теперь сравнить, что хуже, рабство на Ривере Три или пять лет обучения в лётке, где все ниггеры относились к нам, как скотам, как к грязи под ногами. Верите нет, но с их стороны я ни разу не увидел ни одного сочувственного взгляда, не говоря уже про что-то более конкретное. Больше всего их бесило то, что на банковском счету у каждого из нас имелось немало денег и они были обеспокоены только тем, чтобы выкачать их из нас. А ещё каждый из них от мала до велика только и мечтал унизить грязную, ленивую обезьяну и дать ей пинка, толкнуть в спину или подставить подножку, бить нас кулаками им запрещалось, но до тех пор, пока кто-нибудь не выдержит и не замахнётся на ниггера рукой. Вот тогда начиналось такое, что не приведи Господи. Тут же вызывался наряд полиции, писался рапорт и такому парню доставалось на орехи так, что в медсанчасть его отправляли на носилках.

Мне почему-то сразу показалось, что на Ривере Три рабов не истязают так, как в лётке, иначе они не смогут работать. Пока Хулус ходил до ветра, я внимательно рассмотрел повозки. Одна, командирская, в которой ехал Нир, была хотя и шикарная на вид и прочная, являла собой жалкое зрелище – тяжелая, неуклюжая и очень примитивная. Чего стоили одни только колёса без спиц, правда, с железными шинами. Выше «ватерлинии», то есть платформы, это был симпатичный деревянный домик на колёсах, с окнами, забранными витражом. Вторая была точно такого же размера фургоном с кожаным верхом, а шесть остальных – шестью крытыми парусиной фургонами длиной метров в восемь. Они были на треть больше. Приглядевшись к ним повнимательнее, я догадался, что Нир помещик.

Вскоре вернулся Хулус. Он был одет в просторные штаны из серой ткани, красную просторную рубаху, поверх которой на нём была надета кожаная бригантина со стальными бляшками, и обут в грубые, неказистые, короткие сапоги. На широком поясе у него висели справа чёрные ножны с длинным, прямым мечом, а слева кинжал побольше тесака космодесантника в красных ножнах с бронзовыми накладками. Роста в нём было минимум метр девяносто пять, но Нир вымахал ещё выше, под два метра пять сантиметров, и я со своими метр восемьдесят два, наверное, казался им чуть ли не пигмеем. А сила тяжести на Ривере Три была минимум на пятнадцать процентов больше, так что на первых порах мне придётся тут туго. Памятуя о том, что космофлотские ниггеры терпеть не могут пристальных взглядов, я рассматривал этого коротко стриженного, весьма симпатичного смуглого верзилу украдкой, из-под полуприкрытых век.

Мне в глаза также бросилось, что на шее у Хулуса висит сразу три массивных медальона, явно выставленных напоказ и я понял, что правильно сделал, повесив аптечку и универсальный жетон на шею. Их с меня даже не пытались сорвать, иначе на шее и подбородке остались бы следы. Вспомнив про жетон, я положил на него руку и, незаметно для верзилы, включил его запись. Хулус, отлив, слегка размявшись достал меч и немного помахал им, после чего растолкал рабов, спавших неподалёку от меня и приказал им разжечь огонь. Трое пошли за дровами в ближний лесок, а четвёртый сгрёб палкой прогоревшие угли, бросил на них несколько пучков травы и стал раздувать. Через несколько минут костёр разгорелся и рабы установили над ним треногу с большим котлом, в который налили воды. Наконец проснулся его величество Нир и соизволил выбраться из своего дома на колёсах и сойти на грешную землю. Небожитель, ***дь.

Из фургона Хулуса тотчас выбралась молодая красотка, одетая в длинный хитон серо зелёного цвета и серебряным амулетом на шее, вежливо поклонилась, что-то негромко сказала и поднялась в домик. Похоже, что прибраться и приготовить этому уроду завтрак, так как над из круглой, керамической трубы вскоре повалил дым. Вода в котле вскипела и Хулус стал засыпать в него из мешочков какие-то сухофрукты, бросать травы и сушеные лепестки, отчего воздух наполнился очень приятным ароматом какого-то местного взвара. Из фургонов стали выбираться все остальные мужики. Рослые, все выше меня, крепкие и довольно молодые. Они были одеты куда как попроще помощника Нира, но лучше рабов и все коротко стрижены. Первым делом они подходили к хозяину, кланялись и приветствовали его, а тот сдержанно кивал им в ответ и коротким жестом велел отойти. Ясное дело, что они были его колонами, а если учесть, что у каждого на поясе висел короткий меч и на всех были надеты бригантины, то ещё и его личной гвардией, так что сочувствия от них ждать не следовало.

Рабы в отличие от них были кудлатыми и бородатыми, но одеты получше, чем я, причём гораздо. Они щеголяли в портках, длинных холщовых рубахах, поверх которых были надеты длинные жилеты из овчины, но при этом имели нательные рубахи и короткие постолы. Один я выглядел совершенно неприглядно и был закован в кандалы. Правда, только у одного раба на нее помимо медного ошейника висел ещё и бронзовый, красивый амулет в форме орла, распростёршего крылья и именно этот раб несколько раз ободряюще улыбнулся и кивнул мне. Вскоре Нир удалился в свою хибару, откуда сразу же послышалось громкое женское хихиканье, а Хулус малость посуровел лицом, но его пассия уже через пару минут выскочила и он снова подобрел и достал из своего фургона сначала раскладной столик, а потом съестные припасы и посуду. В каждую миску он положил по четвертинке хлеба, четвертинке головки сыра и снова две луковицы.

Рабы тем временем разливали взвар по литровым кружкам, а колоны, взяв миску, подходили к ним. Поглядев на это, я пружинисто и бодро поднялся на ноги, но не сдвинулся с места до тех пор, пока Хулус не усмехнулся и не махнул мне рукой. Для меня в это утро было сделано исключение. В мою миску кашевар положил половинку килограммового круглого хлеба, четвертинку сыра, большой ломоть варёного мяса и две луковицы, которые я сразу же вернул ему и вежливо поклонился в порядке благодарности. Надсмотрщик только криво усмехнулся. Взяв из рук раба с амулетом кружку, я сказал:

– Благодарю, приятель.

Тот удивился:

– Похоже, парень, что ты сказал Ортану спасибо?

У меня хорошо развиты способности к языкам и я, выделив в его словах самое существенное, с дружеской улыбкой ответил, легонько стукая себя кружкой по груди:

– Я, Валент, сказал Ортану спасибо, приятель.

Раб заулыбался, а я отошел к своему тюфяку и, видя, что никто не спешит, сначала принялся изучать взвар. На вкус он был кисловато-сладким и не показался мне ядовитым. Выпив три глотка, я принялся жевать в сухомятку хлеб, мясо и сыр. Съев немного, я выждал десять минут и сделал анализ крови. Аптечка выдала своё обнадёживающее резюме – «Здоров. Причин волноваться нет». Облегчённо вздохнув, я быстро прикончил завтрак и выхлестал взвар, в котором все сухофрукты превратились в тонкую взвесь. После этого я ополоснул кружку и миску водой и отнёс их Хулусу чистыми, чем снова немало удивил его. Ткнув меня пальцем в грудь, он спросил:

– Так ты всё-таки говоришь по-кеофийски, раб, или нет?

Догадавшись, о чём меня спрашивают, я ответил по-кеофийски:

– Нет.

Пристально посмотрев мне в глаза, Хулус проворчал:

– Ступай, раб.

Вернувшись на своё место, я скатал холщёвый тюфяк, сел на него и принялся обматывать кандалы на ногах сухой травой. Там, куда меня занесла река, уже наступила весна и сквозь сухую траву пробивалась зелень. Не знаю почему, я ведь тогда ещё ни хрена не понимал, о чём говорили Нир и Хулус, но мне показалось, что меня заставят идти пешком, а железные кандалы быстро разобьют мне ноги в кровь. Надсмотрщик Нира это приметил. После завтрака в каждый фургон впрягли по две пары здоровенных, неторопливых коняг. Тут я сделаю пояснение. Кони Редии довольно похожи на коней Земли, но крупнее и имеют рост в холке больше двух метров. Пока их запрягали, я аккуратно обмотал сухой травой кольца кандалов и был готов к пешему путешествию, но тут ко мне подошел Хулус и два колона. Держа в руках чёрную верёвку, сплетённую из конского волоса, он спросил:

– Пойдёшь в кандалах сам или без них, но на верёвке?

Указав пальцем сначала на одно, а затем на другое, я сам задал ему вопрос вместо ответа:

– Кандалы? Верёвка?

– Хм, да ты сообразительный парень, раб, – пробормотал удивлённый Хулус, – явно стараешься выучить кеофийский. – после чего подтвердил мою догадку – Это кандалы, в них больно ходить, а это верёвка. Ты её не порвёшь. Она очень прочная. Что выбираешь?

Естественно я кивнул надсмотрщику:

– Я выбираю прочную верёвку, урод.

Хулус громко расхохотался:

– Снять с него кандалы. Посмотрим, какой из него ходок.

Хотя на мои плечи и навалилось лишних почти пятнадцать килограммов, если считать вес ручных кандалов, я был неплохим ходоком. Вскоре обоз тронулся в путь. В фургонах ехали все, кроме меня. Впереди ехал фургон Хулуса. Четвёркой лошадей правила его подруга, а справа и слева от неё два здоровенных лба с копьями и щитами. Сам Хулус сидел в кресле сзади и от нечего делать держал в руках верёвку, конец которой был привязан к цепи. Чтобы мне было удобнее идти, я забросил цепь с привязанной к ней верёвкой за шею, натянув на неё жилет и ухватился за неё руками, чтобы хоть как-то контролировать ситуацию. Дорога, на которую мы выехали, была широкой, мощёной тёсаным камнем, с двумя давно наезженными колеями. По ней прошли пешком десятки миллионов человек и выгладили её ногами, так что ступать было не больно. Позади меня грохотал колёсами дом Нира, а за ним ехали все остальные фургоны.

Редийцы ехали в фургонах, а я весь день шел пешком с утра и до вечера. Чтобы не свалиться на дорогу без сил, после полудня мне пришлось воспользоваться аптечкой и та дала мне какой-то мощный допинг. Ну, а Хулус решил не терять времени даром и учил меня разговаривать на кеофийском языке, который на слух весьма похож на английский, но только на слух. Язык я учил очень тщательно, а кашевар был неплохим педагогом и потому к вечеру у меня в мозгах наступило хоть какое-то прояснение. На все вопросы, которые стал задавать мне вечером после ужина надсмотрщик Нира, я отвечал коротко – нет, не знаю и не понимаю. Подошедшему хозяину он негромко сказал, отведя того в сторону метров на пять, но я всё же расслышал:

– Господин, ваш новый раб оказался весьма неплох. Он не очень силён, но зато невероятно вынослив. Больше всего меня поразило даже не это, а то, как быстро он учится разговаривать на кеофийском языке. Полагаю, что он был когда-то либо дворянином, либо жрецом.

Ниро отмахнулся и брезгливо сказал:

– Хулус, меня не интересует, кем он был раньше. Теперь он мой раб и будет на меня работать, как и все остальные рабы и колоны. Ты лучше подумай, к какой работе его приставить. Если он действительно такой выносливый, как ты говоришь, то пусть идёт пешком до самого поместья. Это только укрепит его тело. Корми его получше.

А до поместья от того места, где мы снова заночевали рядом с дорогой, было ещё сто сорок километров с лишни, то есть полные семь дней пути. Хулус, повинуясь приказу Нира, действительно кормил меня, как на убой, но только вечером и утром. За всё время мы ни разу не сделали привала в полдень. Редийцам было хорошо, они всю дорогу ехали. Коняги двигались довольно медленно, а потому при необходимости каждый мог спрыгнуть с фургона, отбежать от дороги, справить нужду и догнать обоз. Мне же приходилось терпеть до самого вечера, так как оросить имперскую дорогу считалось преступлением. Зато за эту неделю я окреп физически и что самое главное, довольно неплохо изучил язык Кеофии. Хулус всё время пытался выпытать из меня, кто я такой, но у меня имелась теперь шикарная отговорка, короткая и непробиваемая – «Не помню».

Кроме своего имени – Валент Карт, я не помнил ничего, хоть ты убей меня. Уже через три дня весь словарный запас Хулуса, а это всего три с половиной тысячи слов, перекочевал в мою голову. Не рассказав ему о себе ничего, я ловкими наводящими вопросами выведал у надсмотрщика, что его зовут Хулус Ферн Тагис, ему сорок шесть лет, он родом из города Тирота, что на побережье Сулиарского моря, и что он был до сорока лет моряком, но скорее всего всё же пиратом. Узнал я кое-что и Нире. Этот ублюдок был весьма богатым луртием, имел большое поместье с тридцатью пятью тысячами гектаров земли, на него работало две с половиной тысячи колонов и сто сорок четыре раба, я стал сто сорок пятым. В своём поместье он выращивал рожь, пшеницу, различные фрукты и овощи, а также имел большие стада коров, свиней и коз. Ещё он имел лучшую во всей Гистагии сыроварню и четыре раза в год отвозил в столицу Кеофийской империи, в Тинадтикар, сыры своего изготовления, многие из которых покупали к столу императора Тенуриза Отважного, за что тот его привечал.

Со слов Хулуса я узнал, что луртий Нир Талг Маренис человек богобоязненный, высокообразованный, прекрасный воин и мудрый командир полка тяжелых всадников народного ополчения, очень хороший хозяин и к тому же человек строгий, но добрый и справедливый. Для колонов он отец родной, а к рабам относится заботливо, но только в том случае, если они трудолюбивы и исполнительны. Ленивых скотов, бунтовщиков и подстрекателей к бунту он не щадит и казнит их, как это и положено, без малейшего промедления, но такое случается крайне редко. Если раб работает хорошо и предан своему хозяину, то он не только получает поблажки, но и может стать в его поместье колоном. В общем мне очень сильно повезло, что я стал рабом этого ангела во плоти – луртия Нир Талг Марениса и потому должен просто визжать и прыгать от немыслимого счастья.

Утром девятого дня моего пребывания на Редии обоз въехал в большое и красивое поместье Нира, которое я смог увидеть только издалека, так как рабам сразу же приказали топать на Рабский двор. Это была самая настоящая тюрьма, огороженная высокими, мощными стенами, в которых, к моей неописуемой радости, имелись квадратные окна размером метр на метр, перегороженные вертикальными стальными прутьями. Рабский двор был внутри в общем-то невелик, квадрат двести на двести метров с большим бассейном, который окружали каменные ванны, и высоко бьющим вверх фонтаном посередине. Вода была практически дармовая, так как к поместью, расположенному в предгорье, был подведён акведук. Над всеми четырьмя углами возвышались караульные башни, а по плоской крыше двухэтажной тюрьмы прогуливались, отгороженные от Рабского двора высоким каменным парапетом, над которым возвышался частокол прутьев, лучники с очень недоверчивыми физиономиями.

В общем более предрасположенной к побегу тюрьмы невозможно придумать. Да, стены имели в толщину метр, да, тяжелые ворота были двойными, с площадкой досмотра посередине и над ними возвышалась пятая караульная башня. На первый взгляд всё выглядело солидно, вот только стены-то были не из гранита или базальта, а из какого-то ноздреватого тёмно-рыжего камня, а потому вмурованные в них прутья это так, пустячок-с для очень настойчивого и терпеливого человека. В общем я сразу же нацелился на побег, но сначала решил хорошенько изучить местные условия и окрепнуть физически, а потому был настроен на ударный физический труд во имя кармана того ублюдка, который решил, что раз я выползаю из реки на берег, то уже всё, только поэтому являюсь его рабом. А ещё я решил, что мне нужно будет совершить парочку каких-нибудь подвигов, чтобы хоть раз побывать в поместье и забрать свои вещи. Нир часто вертел в руках моё орудие и радиостанцию, но так и не смог их вскрыть.

Когда мы доехали до поместья, Хулус выбрался из фургона и, держа в руках верёвку, повёл меня на Рабский двор лично, чтобы проследить за тем, как меня станут окончательно превращать в раба. Едва мы оказались внутри двора, по которому бегало с полсотни ребятишек в возрасте от двух-трёх до семнадцати лет, он первым делом приказал снять с меня ручные кандалы и повёл на вещевой склад. Там мне подобрали по росту и выдали: исподние портки и нательную рубаху из серовато-белого полотна, холщовые штаны, неказистые, но весьма удобные постолы высотой чуть выше щиколоток, новенький длинный, меховой жилет, а также два полотняных полотенца, две пары портянок, два холщовых полотнища, сшитых из двух кусков каждое, две кружки, литровую и пол литровую, четыре миски одна другой меньше, кувшин для воды и два холщовых мешка, один чтобы всё сложить, а второй поменьше, заплечный.

Хулус отвёл меня к фонтану, к одной из каменных ванн с проточной водой, где приказал искупаться и переодеться во всё новое. Прекрасно понимая, что за отказ буду, как минимум, жестоко избит, я покорно разделся и залез в ванну. На меня тут же уставилось множество любопытных глаз. Лицо и руки у меня уже загорели, а вот тело было белым, хотя всё в разводах грязи. На бортике ванны лежало несколько рогожных мочалок, а также стояло три горшочка с голубовато-серой моющей пастой из голубой глины, пепла и небольшого количества мыла. Мылся я долго, с час и всё это время Хулус терпеливо прогуливался рядом, жуя вяленное мясо. Когда я выбрался из каменной ванны, он удовлетворённо кивнул и сказал:

– Это хорошо, что ты чистоплотный. Господин не любит грязных, вонючих скотов, но учти, мыться можно только вечером, после ужина. Вот тогда плескайся, хоть до утра, но через час после рассвета ты в любом случае отправишься работать. Пойдём, я покажу тебе то место, где ты будешь теперь жить. Если ты умный человек, то не задержишься в рабах надолго, если дурак, проживёшь там до старости.

Жить до старости, если я не совершу побег, мне предстояло в каменном мешке размером три на пять метров, в котором стояла лежанка с тюфяком, набитым какими-то листьями, над ней висела полка, возле окна стоял стол, перед ним табурет, а в углу, справа от входа, стоял сундук и над ним висела деревянная вешалка. По периметру всего двора располагались на первом этаже всякие складские помещения и мастерские. На уровне пола второго этажа располагалась широкая, метров пять, деревянная веранда с навесом. Некоторые комнаты были поменьше, их было немного, а все остальные вдвое больше, в них жили семейные пары рабов. Точнее все семьдесят два раба имели жен, а многие так ещё и детей, которые до пятнадцати лет не знали ничего, кроме Рабского двора. Впрочем, раз в пять дней их выводили на целый день на прогулку, но кроме ближайшей рощицы они всё равно ничего не видели. В общем этим детям вряд ли кто-нибудь стал бы завидовать, но я так думаю, что рабы всё же были довольны.

Во всяком случае Хулус ходил вокруг меня гоголем и явно ждал моего восхищения, но его не последовало даже тогда мы вошли в мою комнатку. В ней он сел на табурет, велел мне сесть на лежанку и суровым, непререкаемым сказал:

– Сегодня ты отдыхаешь, Валент Карт и вечером тебя последний раз покормят за счёт господина. С завтрашнего дня ты начнёшь отрабатывать свой хлеб, пшено, мясо и всё остальное. Парень ты, как я посмотрю, выносливый, но Боги обидели тебя силой.

Надсмотрщик над рабами сделал паузу. Меня так и подмывало сказать ему, что боги обидели меня умом, а не то я перестрелял бы их всех на дороге, запасся харчами, местной одеждой и пошел бы вверх по реке к своему кораблю, но я промолчал, а он продолжил:

– А ты, как я погляжу, человек сообразительный и скорее всего умеешь делать что-то особенное, так как руки у тебя не покрыты мозолями. Вот ты мне и скажи, чем ты можешь быть полезен господину?

Не долго думая, я ответил:

– Господин Хулус, я могу ухаживать за скотиной.

Надсмотрщик нервно дёрнулся, видно хотел ударить меня, но сдержался и вместо этого насмешливо спросил:

– Ты же ничего не помнишь.

– Да, это так, господин Хулус, я ровным счётом ничего не помню и всего лишь знаю некоторые вещи. Например то, что меня зовут Валент Карт. Также я знаю, что могу ухаживать за скотиной.

– Ты видел нашу скотину? – быстро спросил держиморда – Какая она из себя? Как выглядит и что ты о ней знаешь?

Горестно вздохнув, я отрицательно помотал головой:

– Я ничего не помню. Может быть видел, а может нет. Просто я знаю, что с этим делом справлюсь без особого труда.