Текст книги "Инопланетный след (СИ)"

ИНОПЛАНЕТНЫЙ СЛЕД

Вызов в МИД был для меня чем-то сродни вызову какого-нибудь древнего грека на Олимп, на «ковёр» к Зевсу, – не знаешь, чем дело кончится, то ли в Пантеон примет, то ли молнией шарахнет, и последнее, безусловно, вероятней.

Я служил в нашем посольстве в Индонезии, в аппарате посла, и занимал относительно скромную должность. С таких должностей в Москву, к Министру на беседу вызывают в двух случаях: "суперкосяк" (я даже не могу представить какой!), или невероятный взлет в карьере. Оба варианта фантастичны, и отвергались с порога сознания даже без предварительного стука в дверь. Что же тогда?

В отделе кадров посольства мне выдали билет на прямой рейс, в салон экономкласса, и оформили командировку с открытым сроком – то есть я летел в один конец. Посол перед отлетом со мной не беседовал.

"Если бы повышали – летел бы бизнес классом", – это ворчал мой внутренний пессимист. "Если лечу в тюрьму, то уже бренчал бы кандалами", – вступал в диалог мой внутренний оптимист.

Перелет из Джакарты в Москву долгий, время подумать было. И я решил, что буду размышлять логически, и критично оценивая свою карьеру, жизнь, личные и служебные отношения, события последних дней, а может быть и лет. Мысленно разделил белый лист своего сознания на две части. Если в ходе размышлений найду положительные моменты – занесу в левую часть листа, если "косяк" – в правую.

Начал с биографии. Я родился в семье военнослужащего. Мой отец был офицером Советской армии, и мы мотались по гарнизонам и служебным квартирам всё мое детство и часть юности. Факт воспитания в семье офицера всегда производил положительный эффект, особенно при проверках в "известных" ведомствах. Значит, жирный плюс в левую часть.

Был, правда, и другой факт. Мама моя по национальности – латышка, и вся родня по её линии жила в Латвии. Пока существовал СССР – всё было нормально, но после его распада часть родственников оказалась сначала в Европе, потом в НАТО, а старший брат – так, вообще, свалил в Лондон на ПМЖ, да еще и фамилию поменял. Это, несомненно, плохо для дипломата. Не жирный, но минус – в правую часть.

Может ли быть связан вызов в МИД с моими родственниками? Маловероятно. Хотя, если мой брат засветился как агент МИ-5, тогда, конечно, дело серьезное. Но в этом случае последствия для меня были бы куда мягче. Тихо убрали бы допуски к секретам Родины, на крайняк – передвинули на другую работу, впрочем, я и так занимался "ерундой".

В последнее время работал с РЖД. Контора государственная, но проект чисто коммерческий. Шли переговоры о строительстве железных дорог в Индонезии, и я курировал их от посольства – и всё. Так что даже если мой брат "Джеймс Бонд" в девичестве, или "Мата Хари" в замужестве (там у них с полами неразбериха), – мне всё равно от этого не жарко и не холодно. Это явно не повод для срочного вызова в МИД. Разве что поручат грохнуть братишку? Скажем, как предателя Родины и агента вражеской разведки. Хотя даже для шутки такое предложение грубовато, и делать его будет не министр, и не в МИДе, да и не мне Ладно, бред это всё. С братом или маминой родней вызов точно не связан. Тогда что? Минус остается, но маленький.

Детство. Может ли быть привет оттуда? В детстве я говорил по-латышски и по-русски почти одинаково. Это конечно плюс. В семье говорили по-русски, а летом, у бабушки в деревне, по-латышски. Это двуязычие помогло в дальнейшем быстро осваивать другие языки.

Я мечтал о море, о путешествиях, одним словом – романтик. Подрос, выбрал профессию моряка. Учился на радиста в мореходке. За одиннадцать месяцев до диплома меня призвали в армию. Это тоже плюс, неплохое начало трудовой деятельности.

Служил срочную в ракетной бригаде, в качестве связиста на станции с "секретной связью". Оборудование ЗАС требовало допуска. И он у меня был, и это тоже плюс. Я много раз проходил проверку, в том числе и на лояльность. Именно тогда и попал в поле зрения особистов, и меня зачислили в так называемый "кадровый резерв", а это, в целом, странный бонус, пока не знаю куда его записать – в минус или плюс?

Моя судьба круто поменялась после посещения отцом части, где я служил. Меня вызвал замполит и предложил поступить в военное училище. После некоторых сомнений я согласился. В результате учиться пришлось на Урале, в Свердловске. Родное СВВПТАУ закончил в 1991 году, как раз накануне развала СССР. Ничем примечательным, с точки зрения плюсов и минусов, годы учебы не отличились. Только перед выпуском я снова был у особиста, и то, потому что ехал за границу, в Польшу.

С развалом Союза начался вывод войск из восточной Европы, тут-то и начались события, которые в итоге изменили мою судьбу кардинально. Летом 1992 года меня неожиданно вызвал к себе начальник политотдела дивизии (целый генерал-майор!). Правда тогда его должность называлась иначе. Однако вызов тот был сродни этому, по которому сейчас лечу в Москву. Простых лейтенантов такие начальники вызывают либо за "суперкосяк", либо для сумасшедшего карьерного взлета.

В кабинет с ковровой дорожкой входил на ватных ногах. Если бы мог обосраться от ужаса, то точно обосрался бы, но к счастью, дело было перед обедом, а завтрак я уже переварил (кстати, надо учесть этот опыт перед визитом к Министру). В кабинете, помимо генерала, сидел еще один человек, – абсолютно лысый полковник, с вытянутым лицом и очень колючим взглядом. Я доложил, что явился, мне предложили сесть. Сел напротив полковника. Генерал молчал.

Полковник пожевал что-то, судорожно двигая губами, и изрек примерно такую речь. Мол, Родина в опасности кругом враги, и я. как коммунист (партию к тому времени уже отменили), обязан с пламенным взглядом принять все муки адовы, но долг свой выполнить до конца. Я тихо хлопал глазами, и почему-то молчал. Наконец полковник перешёл к конкретике.

– Дело ваше мы изучили. Вы нам подходите. Вам надлежит перейти на работу в органы, причем во внешнюю разведку, и для работы на сопредельной супостатской территории. То есть в другой стране.

"Жопа", – хотел сказать я, но удержался.

Короче меня вербовали. Сказали, что мой латышский очень кстати. Что я должен вернуться на Родину мамы, устроить там свою жизнь, и забраться как можно выше по служебной лестнице.

Я робко возразил:

– Жена у меня в Свердловске, сыну два года.

– Разведешься, – сказал полковник, – а сын... ну что сын, – вырастет!

Помню, в голове воцарился белый шум, как в телевизоре, когда каналов нет. Я перестал понимать, что происходит, но меня спрашивать никто и не собирался. Моя судьба уже была решена. Прямо из кабинета генерала я отправился на гарнизонную гауптвахту. По мысли полковника из армии меня должны уволить по дискредитации звания. То есть принялись лепить из меня негодяя. Это огромный минус в биографии, причем вонючий и с последствиями.

Я был очень молод и очень глуп, но даже тогда понимал, что все то, что происходит вокруг меня – ужасная мистификация. Что рвать здоровый зуб, чтобы создать видимость тяжелой болезни челюсти, – против правил, но меня именно выкорчевывали из нормальной жизни. Развод с женой не казался тогда трагедией, большой любви у нас не получилось, и я даже был рад, что меня "вынуждено разводят", а вот с сыном – это как-то уж слишком. И все-таки скажу честно – я тогда смалодушничал. Надо было послать их к черту и уволиться самому. Жил бы с чистой совестью, а тут пришлось играть по их правилам. Да, но эта история к вызову в МИД отношение не имеет, хотя бы потому, что она известна моим работодателям.

В общем, что сделано – то сделано. Главное не повторить этих ошибок сейчас. Вполне может быть, что какой-то эпизод моей жизни опять привлек внимание "товарищей", и меня попытаются вырвать из контекста устоявшейся жизни, бросив на баррикады или в прорыв. Что ж, очень может быть. Однако вербануть меня повторно – нужны серьезные доводы. Я так долго приходил к пониманию, что семья и дети – это и есть самое ценное в жизни, и вот теперь, когда у меня, наконец-то, – после долгих лет потерь и мытарств, – появились эти ценности, я так просто с ними не расстанусь.

Ладно, эмоции в сторону. Причины вызова в МИД? Мне нужна рабочая версия. Вербовка? Пороюсь поглубже в этой версии.

* * *

Моя история с разведкой и агентурной работой закончилась печально, да и могло ли быть иначе? В стране тогда была страшная турбулентность, и решения принимались порой очень спонтанные, противоречивые, и всё это отразилось на мне в полной мере. После позорного процесса увольнения из армии (кстати, как я понял потом, он так и не был завершен) и не менее постыдного развода с женой, я оказался в Москве, слушателем языковых курсов. Чему там учили? В основном, методам агентурной работы, но всё – неглубоко, поверхностно. Помню занятие по теме «Слежка». Методы ухода от оперативного наблюдения и еще там что-то. Препод сразу предупредил: «всё, что я вам сейчас расскажу, полная чушь, в жизни так не бывает, в жизни, если за тобой начинают следить – тебе конец».

Единственное, что на курсах было полезного – это язык. Латышский и английский нам давали по современным методикам, потом мне это здорово пригодилось.

Проучился я на этих курсах месяца два. Жили мы в закрытом военном городке, на территории училища пограничных войск. Выходили только группами. Документов у меня (как, впрочем, и у других) не было никаких. Единственное, что мне удалось сделать за время, пока я увольнялся – это оформить загранпаспорт с серпом и молотом. Да, те еще были времена: СССР уже умер, а паспорта его всё еще служили гражданам, причем не только России.

До окончания учебы было далеко, но вдруг всё изменилась. В один прекрасный день нас собрали в небольшой аудитории, причем всех, и "прибалтов", и "молдаван", и "грузин". До этого общих собраний не было ни разу: "чем меньше тебя знают, тем больше шансов выжить", а тут собрали. Пришел начальник курсов, некий майор со звучной фамилией Столбец (он ходил в пограничной форме, поэтому гармонировал с фамилией), и с ним лысый товарищ, формата того полковника, который меня вербовал в Польше, только в гражданке, но с теми же злыми глазами. Я тогда сразу подумал, что всех кэгэбешников рожают не женщины, а делают машины-автоматы – в целях унификации, с учетом специфики задач.

Майор сказал:

– Курсы расформировываются в связи с новыми задачами.

В аудитории повисла гнетущая тишина. Никто ничего не сказал, но в голове каждого, я уверен, прозвучало слово – ЧЕЧНЯ. Лысый подтвердил эту догадку.

* * *

Опускаю подробности, но всех нас отправили на Кавказ, причём воевать на стороне боевиков. В конце апреля я вылетел в Чечню, на должность инструктора по борьбе с бронированными целями. Чеченец – «покупатель», который встретил нас на аэродроме «Северный», отвечал за наше внедрение в отряды боевиков. Мы все должны были подписать контракты с полевыми командирами. Чего мы там будем делать для Родины – я так и не понял. Ни связи, ни конкретных заданий у нас не было. На все вопросы отвечали: «потом, на месте». И вот тогда, на этом самом «месте», когда я вошёл в палатку для подписания контракта – меня как будто подменили.

Я "восстал". Я послал на хер сразу всех. И чеченцев и наших, сволочей, которые явно нас продавали. Могли ли меня пристрелить прямо там? Да, могли, но повезло, вышел живым. Вышел и побрёл к зданию аэропорта (если его так можно было назвать). За мной никто не дёрнулся. Никто не хватал за руки, даже не окрикнул.

Я был один, в какой-то несуразной форме без знаков различия, шел сам по себе и не очень понимая куда. И вдруг увидел самолет, на котором мы сюда прилетели.

Небольшой гражданский Як мирно стоял на взлётной полосе с открытой дверью и пристыкованным трапом. Я решил, что сяду в этот самолет и полечу – да! – куда угодно, лишь бы свалить отсюда.

Поднялся по трапу, прошёл вдоль рядов остановился у места на котором летел сюда, забился в кресло у иллюминатора, затаился, вцепившись в подлокотники, скукожился. В голове билась единственная мысль: "Не выйду. Хер вам! Не выйду!!!".

В салоне было тихо. Никто не входил, не выходил, так прошло примерно два часа. Потом в салоне начали появляться люди, кто-то был в форме, кто-то в таких же "рабочих" комбинезонах как у меня. Двое в гражданке.

"Не выйду! Пусть выносят, пусть хоть убьют – не выйду!".

Но на меня особо никто не обращал внимания, – так, взгляды мельком, в поисках свободного места. Наконец салон заполнился почти полностью. Появилась бортпроводница, посчитала пассажиров и, наморщив носик, прошла в кабину пилотов. Минут через пять-семь вышла и демонстративно уселась на кресло в первом ряду, давая понять всем в салоне, что никому тут кофе или пиво не принесут. Как же я удивился, когда следом за стюардессой вышел пилот и закрыл дверь и зафиксировал замки. Через десять минут мы уже взлетали.

Я не верил своему счастью. Мы летели ДОМОЙ, и неважно куда – в Москву или на Колыму. Домой – это главное! Прилетели, в Москву, то есть туда, откуда вылетали. На выходе из самолета, прямо у трапа, проходила проверка документов у прилетевших. Тогда это была обычная процедура для рейсов из Чечни. Меня опрашивал сержант милиции. Он равнодушно выслушал мой рассказ и, как показалось, вполне себе буднично вызвал офицера из комендатуры. Офицер посадил меня в УАЗик и мы поехали.

Куда – не могу сказать. Важно другое. Я оказался в обычном коридоре обычного административного учреждения Министерства обороны. Красные таблички с номерами на дверях и дурацкими сокращениями типа СПНШ. На кабинете, куда меня доставили, был только номер. В коридоре проторчал недолго. Дверь открылась, и меня пригласили пройти внутрь небольшой комнаты. За столом сидел подполковник в общевойсковой форме. Седой, небольшого роста, и с очень, как мне показалось, усталыми глазами.

Коротко бросил:

– Садитесь, – указав на стул перед письменным столом.

Минуты три заполнял какой-то бланк, а потом, не глядя на меня, выдал фразу, которая до сих пор звучит в голове как набат, как гром, как фанфары, одним словом – ключевую фразу, давшую старт моей новой жизни.

– Вы отказались подписать контракт, – сказал он, – что ж это ваше ПРАВО. Вот вам справка для постановки на учет в военкомате по месту жительства. Встанете на учет как офицер запаса, оформите документы: паспорт, страховой и медицинский полис, – одним словом, вы теперь гражданский человек. В вашем личном деле записей касающихся командировок (многозначительная пауза) и обучения на курсах не будет. Этот период будет отражен как нахождение за штатом в части, из которой вы были уволены, там же получите денежное довольствие, начисленное по текущий период. Ваша часть сейчас находиться в Твери на расформировании, так что поторопитесь вот вам соответствующие документы. Вопросы есть?

Вопросов не было. Этот подполковник открыл для меня новый мир, и новую, недоступную ранее, реальность. В голове гремели барабаны: "У меня было ПРАВО! У меня было П-Р-АВО! П-Р-Р-Р-АВО! П-Р-Р-Р-АВО!".

Я с самого начала – в Польше – мог заявить свое ПРАВО! И тогда не было бы этого кошмара увольнения, не было бы этих моральных страданий по поводу потери связи с сыном, не было бы унижения в Чечне и еще много чего бы – не было.

Выйдя на улицу, побрел, не сознавая ничего вокруг. Очнулся на остановке общественного транспорта. Там стояли люди, ждали своих автобусов или троллейбусов. Я словно проснулся от долгого летаргического сна. И задал вопрос, который заставил улыбнуться окружающих.

– Товарищи, как добраться до Твери?

* * *

Этот переход в гражданскую жизнь – сложный период моей жизни, может ли он стать поводом для вызова в МИД? И к чему его отнести, к плюсам или минусам? Минус, точно, но это не причина моего срочного вылета в Москву. Многочисленные отделы кадров с кучей запросов в соответствующие инстанции я прошел, это было, когда меня брали на дипломатическую работу. И, как я понимаю, этот огромный минус моей биографии, в конечном счете, перевесили многочисленные плюсики, которые я набирал, живя гражданской жизнью. Так что вызов в Москву не связан с вербовкой.

Моя жизнь после увольнения была довольно успешной, но очевидно не интересной с точки зрения предстоящего разговора с Министром (если только в вызове к нему не замешано какое-нибудь давнее знакомство, способное сыграть роль кнопки социального лифта). А что? Это как раз и может быть. Надо внимательно, не пропуская никого, вспомнить всех значительных и значимых людей, с кем я пересекался.

В первой фазе гражданской жизни таковых не просматривается. Я вернулся в Свердловск, тогда уже Екатеринбург, в надежде наладить отношения с семьей, но ничего не вышло. Моя бывшая жена была, вообще говоря, не против, но я понял, что уже не смогу с ней жить. Сын рос без меня, я для него стал воскресным папой. Эту рану мне, наверное, никогда не залечить.

В поисках работы устроился в школу – учителем. По диплому военного училища я имел право заниматься педагогической деятельностью. Учил детей английскому и истории. Постепенно жизнь налаживалась. Поступил в Педагогический Университет для получения второго высшего образования. Принялся за кандидатскую диссертацию. Именно в тот период и встретил первого, по-настоящему влиятельного и авторитетного, человека. Профессор филологии Беляев. Он обратил внимание на мои лингвистические способности, и помог в дальнейшем изучении иностранных языков. Однако профессор давно умер. Так что, как "лифт" его рассматривать нельзя. А вот аспиранты, которые учились у него, и, безусловно, помнили меня по групповым занятиям и просто по неформальному общению, наверное, могут потенциально повлиять на мою судьбу в текущем периоде.

Кто же там был? Пожалуй, самая перспективная – Татьяна Казаринова, она сейчас работает заместителем министра образования Свердловской области, и если бы хотела меня приподнять, то вызвали бы меня в Министерство образования. Да и в целом эта версия слабая.

Так, идем дальше. По протекции Беляева я попал в Институт востоковедения РАН. Почему туда? Ну, во-первых, моя диссертация предполагала изучение некоторых специфических особенностей образовательных процессов Китая и стран юго-восточной Азии. А во-вторых, изучение китайского тогда (да впрочем, и сейчас) было весьма перспективно, прежде всего, с материальной точки зрения.

Стремление заработать и учиться снова вернуло меня в Москву. Я стал сначала слушателем, а потом студентом Восточного университета при Институте востоковедения РАН, по специальности "международное экономическое сотрудничество".

Было тяжело. Если бы тогда у меня была семья, я бы точно не справился. Мне было уже под тридцать – самый возрастной на курсе, и как оказалось, не самый успешный. Диссертацию забросил. От получения образования в педагогическом институте пришлось отказаться. Еще хуже дело пошло с китайским. Язык мне не давался. Я уже собрался сворачивать свое образование. И тут судьба снова сделала неожиданный разворот.

Я познакомился с молодой симпатичной женщиной из приличной семьи, аспиранткой с кафедры восточных языков Университета. У нее были очень интеллигентные родители. Отец профессор и мама профессор. Работали они в Институте востоковедения РАН. Личная жизнь у молодой аспирантки сложилась непросто. Она рано вышла замуж и рано родила. У сына оказались серьёзные проблемы со здоровьем. Больной ребенок стал причиной бегства мужа из семьи. Я понимал её горе, сочувствовал, и в общем, мы стали близки друг другу. Отношения быстро развивались. Решили жить вместе, поначалу на съемной квартире, а после знакомства с её родителями – у них в доме.

С этого момента моя жизнь повернулась к лучшему. Первое, что рекомендовали её родители – это поменять язык изучения. По их совету я взялся за индонезийский. Этот язык с очень интересной судьбой. Дело в том, что он один из самых молодых в мире. В основе его, по сути, лежит малайский – родной для двадцати миллионов человек. После Второй мировой войны в Индонезии многое менялось, в 1945 году волна национально-освободительного движения привела к необходимости объединения нации, встал вопрос о языке межнационального общения, им и утвердился индонезийский. На нем заговорили двести миллионов человек. С точки зрения лингвиста это означало лишь одно – язык стремительно унифицировался. Диалектов нет, большое количество заимствованных слов, и алфавит латинский. А главное, у нас в стране круг специалистов по этому языку сравнительно небольшой, и конкуренция значительно ниже, чем в том же китайском.

Со сменой языка и при поддержке профессорской семьи стало значительно легче. Меня приглашали на семинары, лекции научных светил, тематические конференции. Вскоре я начал выступать на форумах по различным вопросам индонезийской тематики. Напечатали несколько моих статей в научных журналах. У меня были и есть способности к анализу, и это здорово помогало. Я успешно шел к завершению обучения в университете и даже задумался о научной карьере.

С успехами в учебе значительно увеличился и круг моего общения. И вот уже перед получением диплома мне предложили первую дипломатическую должность – переводчика при нашем посольстве в Индонезии. Это был прорыв. В тридцать три года я, наконец-то, нашел себя и начал строить карьеру. Но одновременно всё потихоньку катилось к разрыву с профессорской дочкой. Мне чаще и чаще намекали, что наши отношения надо узаконить, ребенка усыновить, жену холить и лелеять. Я не был против, но мне хотелось своих детей. Наследников. Тут-то как раз и оказался главный узел противоречий. Моя гражданская жена больше рожать не собиралась.

Теперь о главном, может ли кто-то из моих знакомых того периода вспомнить обо мне и стать инициатором вызова в МИД? Однозначного ответа нет. Главным мотором судьбы в тот момент был отец моей пассии, и во многом именно его связи лежали в основе моих движений. Но его больше нет, он умер еще до окончательного разрыва взаимоотношений с его дочерью. На фоне смерти этого замечательного человека рухнула и моя личная жизнь. Мы не ссорились, но претензий друг другу накопили много. Она, и моя, так сказать, тёща – постоянно тыкали в неприятный для меня факт, повторяя раз за разом, что "всё в этом мире счастливого у меня от них". Я особо не спорил, но твердо стоял на своем: нам нужен наш общий ребенок. Короче, разрыв отношений. Расстались. Моя карьера пошла на спад, стараниями бывшей тещи меня тихо сливали. Но, как говорится, есть Бог на свете. Совершенно неожиданно я получил очень многообещающее задание. Мне поручили в рамках интересов отечественных государственных корпораций подготовить доклад о перспективных направлениях экономического сотрудничества с Индонезией.

Это была серьезная работа, и я вложился в нее по полной. Доклад превзошел все ожидания. Вершиной славы стало выступление на заседании правительства в присутствии Председателя правительства РФ. А это был 2008 год. Владимир Владимирович оценил и заметил. И ветер снова наполнил паруса. Множество запросов со стороны министерств и департаментов, погрузили меня в такую активную работу, что моментами даже не успевал есть и спать. Я был снова "холостой" и работал отчаянно. Наконец несколько проектов вышли на стадию реализации, и пришло время определяться в каких из них я сам буду учувствовать. Мне понравилось предложение РЖД. Но тут снова неожиданный поворот. Меня вернули в Индонезию, в аппарат посла. Это был провал. Я был близок к тому, чтобы занять должность одного из топ-менеджеров РЖД, а тут отправили на работу: поднеси, подмети, накрой поляну. Может именно эта интрига и есть причина вызова в МИД?

Откроются двери кабинета. Из окна польется Божественный свет, и Министр – весь в белом – скажет мне:

– Извини дорогой, мы были неправы, именно ты возглавишь проект РЖД в Индонезии.

Полная херня. Меня подвинули не люди, меня подвинули деньги. Кто я такой, чтобы рулить миллиардами? Как известно у миллиардеров, и даже у миллионеров, свои дети есть, именно они и рулят бабками, а меня отжали, попользовали и кинули.

А может ВВП вспомнил мой триумфальный доклад летом 2008 года? И сказал:

– А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!

И меня из самой грязной Индонезийской попы достали, отмыли и под ясные государевы очи ведут.

Тоже херня. Даже если наш уникальный Президент и помнит спустя девять лет мой триумф, то причина подать меня пред его ясны очи, через столько времени, должна быть ого-го какой. Короче, нет у меня ответов. И все плюсы-минусы – гадание на жидком свином навозе. Жду посадки в Москве.

С этим я и уснул в не очень удобном кресле экономического салона родного Аэрофлота. И снилась мне моя молодая красивая жена, мои любимые малышки-детишки, и дом на набережной.

Разговор с Министром

Сразу скажу: МИД РФ очень серьезная организация. В сталинской высотке на Смоленской – 65 тысяч квадратных метров, а высота здания 172 метра. Внутри столько всего наворочено, что понять, где – что находится – не всегда могут даже сотрудники со стажем. Я, конечно, бывал, и не раз, в здании МИДа, но редко посещал что-либо, кроме нашего третьего департамента Азии. А уж кабинет Министра – это табу, и не только для меня, но и для многих, даже серьезных, начальников. Так что я понятия не имел, как туда пройти. Но все решилось просто. На вызове был обозначен номер комнаты, куда я должен явиться. Туда и явился к назначенному времени.

Там меня встретила довольно миловидная тетенька. Глянув на мою депешу – натянуто улыбнулась, и попросив подождать, взялась за трубку внутреннего телефона. Потом с меня потребовали документы, удостоверяющие личность, попросили глянуть в видеокамеру и приложить плацы рук к сканеру. Я не особо удивился. В МИДе имелся и департамент безопасности, и там часто придумывали всякие веселые штучки. Поскольку я к Министру никогда не обращался, и на приемы к нему не ходил, то решил, что это стандартная здесь, пусть и не по жизни, процедура. Когда с моей личностью закончили, и убедились, что я – это я, а не коварный шпион Сидней Рейли, появился сопровождающий.

Мы двинулись по коридорам МИДа, поднимались и спускались на лифтах, несколько раз проходили зоны с ограниченным допуском. Внутренне я понимал: идем не в кабинет к Министру, – и надо сказать, это меня несколько успокоило. Наконец мы зашли в светлую, уютную комнату. Обычная переговорная, каких в этом здании по десятку на этаж. Пока я созерцал её благолепие, сопровождающий исчез, а вместо него прямо из стены вышел Министр. Я чуть не рухнул на пол от неожиданности. Министр, впрочем, был с компанией, его сопровождали двое, один из которых до боли мне знаком: тот же лысый череп, злые глаза, тонкие губы, – явно сделан машиной под специфические задачи.

Стена за спиной Министра закрылась, и я понял, что это просто лифт и чудес не будет. А будут меня опять вербовать. В мозгу воспылала яростная ненависть: "Не дамся, – не заставят повторить польскую историю. Ради своей, уже нежданно обретённой, семьи, ради недавно появившихся моих детишек Игоря и Анечки, – не возьмёте, гады!". Я сделал шаг назад и сжал кулаки. Министр взглянул на меня слегка поверх очков.

– Прошу вас, садитесь, Александр Иванович, – его спокойный тон и обращение по имени отчеству подействовали на меня как гипноз.

Послушно опустив плечи, я уселся в кресло и замер в режиме кролика готового к поеданию удавом. Министр говорил по-деловому, очень спокойно и уверено, но это по тону – по смыслу всё было так же ужасно, как тогда, в Польше.

Дословно я сейчас не воспроизведу его речь, но смысл был тот же: "Отечество в опасности, и наш долг спасти всё, что можно спасти, защитить всё, что можно защитить, и вам от этого не свинтить, уважаемый Александр Иванович, прилипли вы как муха к липкой ленте".

На речь Министра я отреагировал молчанием. Тогда пошла вторая часть балета. Сначала лысый, пожевав тонкими губами какую-то дежурную триаду о секретности, подсунул мне бумагу "о неразглашении гостайны". Я подмахнул её не глядя, подмахнул бы и приговор себе, поскольку опять это гадкое малодушие, вбитое армией, торжественно развалилось в сознании и царственно отдавало команды моей униженной личности.

Наконец дело дошло до третьего участника беседы. Честно говоря, я разглядел его только после того, как он вступил в разговор. Этакий кругленький маленький толстячок, лет пятидесяти, с открытым лицом и живой мимикой. И у него был просветлённый взгляд, такие бывают у священников или у детей, Говорил он торопливо, выплевывая слова, и с дикцией у него явно не всё идеально. Видел я таких людей раньше, они глубоко верят в свои убеждения и, как ни странно, заставляют верить в эти убеждения других. Такие люди вызывают доверие, им прощаешь и глупости, которые они говорят, и ценишь их мнение, которым они дорожат. Но когда с ними общаешься на протяжении длительного времени, понимаешь, что они, свои "глубокие убеждения" могут легко поменять, и единственное чему они преданы без остатка – вкусному ужину и отличному пиву.

Начал этот "товарищ" с вопросов.

– Прежде всего, речь пойдет о периоде вашего обучения в военном училище СВВПТАУ. Помните ли вы Виталия Максименко? В каких отношениях были с ним в училище? Что вам известно о его дальнейшей судьбе?

Я постарался искренне ответить на вопросы.

– Макса – это его прозвище в училище – я знал хорошо, мы дружили. Он отличный парень, честный товарищ, прекрасный друг. После училища мы не виделись, но я знаю, что он вернулся на Украину, в Киев. Служил в СБУ, дослужился до полковника, вышел в отставку и, к сожалению, умер от сердечного приступа совсем недавно, год или два назад.

Мой собеседник внимательно слушал меня. Потом добавил:

– Мы знаем о вашем однокашнике несколько больше. У Виталия была семья. Но назвать его семейную жизнь счастливой, довольно трудно. Жена занималась бизнесом, много разъезжала, и была, деликатно выражаясь, не очень верна вашему другу. Хотя в браке родились две дочери, семейная жизнь сопровождалась скандалами и взаимными претензиями. Несмотря на это они не разводились, видимо ради детей. Дочери выросли, и младшая удачно вышла замуж за одного состоятельного гражданина Российской Федерации. Попросту говоря, дочь замужем за известным российским олигархом.

– Хорошо ей, – улыбнулся я.

Мой собеседник улыбнулся в ответ, и в непринуждённой, даже шутливой форме продолжил:

– Старшая дочь менее удачлива, не замужем, живет в Киеве с матерью. Ваш товарищ действительно служил в СБУ, но в последние годы в мутной украинской водичке поставил не на ту лошадку. Его последним заданием было продвижение продукции Украинского ВПК на рынки Юго-восточной Азии. По некоторым данным именно он от СБУ курировал контракт по продаже танков "Оплот" Таиланду. И там хлопцы перешли дорогу китайским товарищам, чем обидели поднебесную, ослабив её позиции на этом рынке. И все бы ничего, если бы Максименко вернулся, и тихо ушел на пенсию. Но он пошел дальше, он напросился курировать подготовку крупного контакта по продаже БТРов Индонезии. Там у китайцев были более серьезные намерения, и случайным образом ваш товарищ пропал.