Текст книги "Дьявольская карусель (СИ)"

Автор книги: Александр Лекаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

"Черри" не выглядел так, как будто его хозяин лежит в багажнике, – он выгќлядел как только что сошедший со стапелей торпедный катер, об который еще не успели разбить ничью голову – и не заботясь об отпечатках пальцев, не обращая внимания на застывший постер из "Пентхауза", Алеша полез в салон сразу, сбежав по ступенькам. Он быстро нашел новенький техпаспорт, выданный на имя Афанасьевой Ларисы Дмитриевны и такую же водительскую лицензию, – с фотографией лыбящейся Зебры. – Муха не еб...ась, – гордо сказала она, загляќдывая ему через плечо. При одном лишь взгляде на документы, Алеша сразу все понял и уже не сомневался, что где-то рядом лежит и совершенно легально выданный паспорт, – который через минуту и нашел. Инга воспользовалась униќкальной возможностью, которой навсегда, вместе со многим другим, лишены взрослые, – она заплатила за аренду свидетельства о рождении, какой-то полу-беспризорной дуре, которой через пару месяцев исполнялось шестнадцать лет и получила за нее абсолютно подлинный паспорт. Когда же арендодательница истратит все деньги на дрянь из киосков и цыганских поселков или истеќчет срок договора или возникнут форсмажорные обстоятельства, в виде нужды в очередной афере, вроде замужества, – она просто получит новый, заявив о потере паспорта и если она хотя бы одного пола с арендобрателем, то ни у кого не возникнет сомнений, что за пару-тройку лет девочка могла и измеќняться. Четырнадцатилетний гражданин имеет законное право купить или проќдать, хоть пароход и без паспорта, но за получение полноценных водительќских прав в шестнадцать лет, конечно же пришлось чуть-чуть приплатить, – ну и что? За это дело платят и в тридцать.

Задрав свою шкуру, Гела выдернула из шелкового треугольника на лобке, за-менявшего ей кошелек, портмоне, чемодан и банковский сейф, синекожую, на американский манер, как свежий утопленник, паспортину с устрашающими вилами на этикетке, – А такое видел? – Ты губы себе не прищемила? – нейтрально спросил Алеша, не обращая внимания на еще пахнущий паспорт, – какая разница чью родословную арендовала Гела? Перед тем, как занавес опустился, он усќпел увидеть перламутровую рукоять револьверчика, торчащую из того же месќта, – как много, умеючи и при желании, можно уместить в клочок материи, неќдостаточный даже чтобы высморкаться, – для человека с большим носом. – Приќчем тут губы? – не поняла Гела, не подозревавшая о наличии каких-то губ в обычной шмоньке, – но Алеша уже сунул руку ей между ног и выхватил контраќбанду, – Что это? – Газовый фуфель, – огрызнулась Гела, – За кровные бабки купленный. Но в него влазит патрон от "пээма". – Алеша не хуже нее знал, что куда влазит. Он раскрыл игрушку, которая сламывалась, как руќжье, без всяких лишних прибамбасов, – в четырех гнездах барабана поблескиваќли донца патронов с армейской маркировкой. Такие волынки с клеймом "береты" затеяли делать еще югославские Кулибины, затем подхватили ушлые хорваты с албанцами, – специально для СНГ, – куда их легально импортировали ребята с очень высокими, надо полагать, "крышами". По документам эти стволы проходиќли как "револьвер сигнальный", вся хитрость заключалась в качестве оружейќной стали, выдерживающей многократную нагрузку пороховых гаќзов, а минимальный допуск, пропускающий гильзу боевого патрона был незамеќтен на глаз, – если его слишком широко не раскрывать. Ментовские верхи непо-средственно участвовали в этом приколе, а низы, хоть сколько-нибудь имеющие в голове, – знали о его наличии, но смотрели мутным глазом на то, что не запрещено официально, – просто облагая это негласным налогом через разрешиќтельную систему или в обход нее. – Где ты его взяла? – спросил Алеша. – В магазине купила, в паспорте разрешение лежит. Дай сюда, – Гела забрала из Алешиных рук и вернула игрушку в свое гнездо, – У меня продавец знакомый, сто баксов сверху за куќльтурное обхождение. – Алеша не сомневался, что такие же штучки есть и у подельниц, в соответствующих местах, – Эвелина не могла не оценить преимуществ гладкого ствола, с трех метров сбивающего человека, как удар лома, не оставляя никаких надежд, в том числе и на идентификацию пули и не спрашивал, откуда у них знакомые в оружейных магазинах, – он никогда не контролировал барышень полностью и очевидно было, что их светская жизнь не кисла в болоте, ни когда они курировали его у минерального источника, ни после.

В тот же вечер, Леня Кубаткин сидел в пивняке со знакомым гаишником и пил с ним водку. – Представляешь, – рассказывал гаишник, – Сегодня приходит одна писюха регистрировать машину. Красивая, правда, как на витрине. – Маќшина? – меланхолично спросил Леня. – Нет, писюха, – объяснил гаишник. – У кого? – поинтересовался Леня. – У меня, – ответил гаишник и замолчал, мрачќно хрустя огурцом. – Я тебе не верю, – сказал Леня и тоже замолчал. – Тебе показать? Как ты мне можешь не верить, – горько сказал гаишник и извлек из кармана несколько бумажек, – Когда мы бухаем с тобой на ее деньги? – Дейќствительно, писюха, – сказал Леня, презрительно посмотрев на бумажки. – Так я ж и говорю, – воспрянул гаишник, – Приходит сегодня одна писюха... – Так кто у кого взял, я не понял? – угрожающе перебил его Леня. – Ну... я, – подумав, ответил гаишник. – За что?! – страшным шепотом спросил Леня,– За что ты, гад, взял деньги у бедной девочки? – Так машина ж была, – "че-ро-ки"! – простонал гаишник. – Ну и что? – прищурился Леня, – Может, она тонну шипованной резины стерла за эту тачку, а ты с нее последние коќпейки... – Так она ж еще и номер захотела! – закричал гаишник. – Какой? – быстро спросил Леня. – 01-666-ХА-ХА, – четко ответил гаишник.

Если бы кто-то услышал этот разговор со стороны, – он бы подумал, что обќщаются два пьяных ментовских дебила. Но Леня и его собеседник, отнюдь не были пьяными дебилами, – они были очень неглупыми людьми и в пивняке не было столько водки, чтобы напоить их пьяными. Просто они знакомы были уже очень давно и всегда беседовали так за выпивкой, подначивая друг друга, чтобы внести маленькие "ха-ха", в совсем не располагавшую к смеху жизнь – и обмениќвались информацией, между делом. Гаишник-то был гаишником, – но был он еще дознавателем, расследующим обстоятельства ДТП, – что в связи с массой злоќупотреблений на почве страховки, требовало и качественных мозгов и немалого опыта.

– Красивая, говоришь, писюха? – задумчиво спросил Леня. – Писюха,– кивнул гаишник, – на вид лет девятнадцать, не больше. И красивая, – он закатил глаза, – Смерть. Ноги, сиськи, попа,– во! – гаишник что мог, показал руками, – И все наружу. Волосы полосатые, как у зебры. – Что-то такое замелькало в голове у Лени, как полосы на экране старого, черно-белого "Рекорда", котоќрый стоял у него в летней кухне. Выкинь "Рекорд", Леня, он пережил свое время, он слишком хорошо работает, несмотря на то, что его так много били по голове, выкинь, Леня, не вспоминай. – Увидишь такую, как гаишный жезл, – ухмыляясь, продолжал гаишник, – Сразу встанет, как пограничный столб любой. Мимо не проедет. И откуда они берутся такие, прямо на дороге? А посмотришь по телевизору на этих "королев красоты", – ну, раскладушки, ей-бо. И за что им такие бабки отстегивают? – За то, что ты плюешься, но смотќришь, – ухмыльнулся Леня, – Как на мудака с жезлом. Не дашь, – душу вытрясет. -

Г л а в а 28.

– Ну, как дела? – спросила Марина. – Нормально. Внедрился, – ответил Алеќша. – Ну, тогда получай медаль на грудь, камерад,– сказала Марина и выложиќла на стол настоящую медаль, из настоящего золота, в красивой дубовой коробке. Затем, она вынула медаль на черно-белой ленте и повесила ее на шею Алеќше. – Вот те на, – сказал Алеша, – Раньше за медаль ложились под танк. Или двадцать лет сидели в забое. А теперь достаточно обдурить старого дурака. – Ты глубоко ошибаешься, самурай, – сказала Марина, – Никогда золота не полуќчали те, кто ложился под танк. Или двадцать лет сидел в забое. Золото всегда получают те, кто летает высоко и хочет многого, – первые. Кто может смотќреть на солнце. Золото, дорогой, выедает глаза забойным лошадям. – Алеша поднял медаль к глазам. На одной ее стороне было написано в дубовом венке, – "Стоящему у истока" – и Љ1 внизу. На другой стороне был крылатый ангел с мечом и надпись, – "Стоящему на страже". – На страже чего? – спросил Алеша, – Истока, – усмехнулась Марина. – А почему лента черно-белая? – спросил Алеќша, – Как у схимника. – Потому, что все другие сочетания и цвета уже кто-то прихватил, – ответила Марина, – А у схимника ничего нет. Черно– белый цвет, – это цвет всего. Мир такой и есть, – черно-белый. – Еще это цвет анархии, – заметил Алеша. – А разве ты не анархист? – Марина подняла красивые брови, – Ни в коем случае, – ответил Алеша, с большей горячностью, чем ему хотелось бы, – Уверяю тебя, я всей душой стремлюсь к закону и порядку, – он помолчал, – Которого здесь нет. – Вот потому, там и ангел, – усмехнулась Марина. Отпраздновав свое лауреатство шампанским с Мариной, Алеша вышел под руку с ней, во двор заводской конторы. Здесь и раньше было красиво. Но теперь, когда восстановили розарий и плитами розового туфа выложили дорожки, – стало великолепно. Алое солнце касалось вершин сосен. – Ты так и не сказала, поќчему наградила меня в бункере, как Скорцени, – улыбнулся Алеша, – Почему не присутствовал Большой Босс? или я не имею права носить значок Љ1 до полной победы во всем мире? – Можешь носить его, как ладанку, – усмехнулась Марина, – Шнурок только вдень, ангел там уже есть. – Љ2 не будет возражать? – поинтересовался Алеша. – Даня вне конкуренции. С тобой, во всяком случае, – без улыбки сказала Марина и Алеша почувствовал себя, как собака, которую ударили хлыстом, – Но в том, что касается наших с тобой дел, – он человек деќсятый. Он знает, что ты гард, помогаешь отцу по моей просьбе и неплохо справляешься как менеджер у нас, – больше ему и не надо ничего знать. – Как у тебя дела в семье? – помолчав, спросил Алеша. – Нормально, – усмехнулась Марина, – Внедрилась. Но Костя действует мне на нервы, еще больше, чем отец. Если бы ты знал, как я его ненавижу. – За что? – удивился Алеша. – За все свое, на которое он зарится, – с искренней и чистой злобой ответила Марина, – Ленка еще имеет какие-то права и папочка просто высидел ее под своим крыќлом, – но этот гад вполз и набросал своих змеиных яиц. – У тебя опять киснут мозги, – сухо сказал Алеша, – Это змеиное яйцо, – твой племянник, а Костя высижен твоим папочкой, не менее, чем твоя сестра. – Да понимаю я, – Марина нерќвно зевнула, – И все равно, ничего не могу с собой сделать, – ненавижу. Холуй он. Не наша кровь. – А-а-а,– усмехнулся Алеша, – Кровь заговорила? Баронесќса фон..., – как тебя там по мамочке, – Зюскин? – Он подумал, что Марина его сейчас ударит, но она стиснула кулаки и ухмыльнулась ему в лицо. -"Есть кровь", – подумал Алеша и сказал вслух, – С такими настроениями, фройляйн, нечего лезть в кровную месть. Надают вам по мордасам и выкинут вон. И моя меќдаль не поможет. Что я с ней буду делать, – гавкать, глядя как вы сопли льеќте? – Я думаю, – тихо сказала Марина, – Что если кончить Костю, это делу не помешает. – Я тоже так думаю, – кивнул Алеша, – Это помешает производству. Но набегут менты. – Это можно сделать где-нибудь подальше от завода, от дома, – бесцветным голосом сказала Марина. – Ну, я могу поехать за ним на Бермуды и утопить его там в море, – ухмыльнулся Алеша. – Ты не юродствуй, – еще тише сказала Марина, – Тебе кто платит? – Спасибо, – Алеша снял с шеи медаль и насильно вложил ей в руку, – Моя нога уже в порядке. – После этого, он повернулся и пошел прочь. – Стой! – крикнула Марина. Он остановился, не оборачиваясь. – Ну, извини, – Марина обхватила его за шею и прижалась всем телом сзади. – Ну, извини, извини,– горячо зашептала она ему в ухо, – Ну, – сука, ну, – стерва, ну,– такая я, не могу иначе. – Она была права. Она была исќкренней и совершенно честной с ним, в своей стервозности. И очень похожа на Зебру в этом – и в бедрах, которыми прижималась к его ягодицам.

Восход луны он встретил, глядя на нее через окно Марининого кабинета. Спяќщая Марина, пожимаясь щекой и грудью, как рыба к стеклу аквариума, сияла задом в позе "Спящего Гермафродита", облитая лунным светом на гигантской плите собственного стола, – надгробие его самурайской чести. Бесполезная меќдаль болталась на его груди, – теперь она уже не мешала, тикал в тишине не снятый с руки "роллекс", – куда идешь, время, волоча по рубиновым камням лоќхмотья драной судьбы? Он сидел, раскачиваясь под луной, как пеннис, поднапором собственной крови, торча как камень в своей судьбе, блестящий от непролитых слез и бесполезно пролитой спермы, – зачем? На чей алтарь его кровью капает время? Кто прячется между полосами зебры, кто бросает меќдаль, – черт или нечерт? Он грезил в свете луны, глядя в оконное стекло и смеялся над своими грезами и своей реальностью, отраженной в стекќле, вместе с задницей Марины, – он не мог иначе, в точности, как и она, – он был двойственным, с шелью посередине, где ютились его самообманы. Раскачиваќясь, как водоросль, в лунном свете, он начал тихо хихикать, – очень тихо, чтоќбы не разбудить хозяйку и ее зверей, – и вместе с ним раскачивался бурхан, кивал лысой головой, рядом со спящими зверями, – Ну что? – ухмыльнулся он, – Теперь ты доволен? У тебя есть все, чего ты хотел, – деньги, крепость, лучшие звери из женщин и даже медаль, – может, прекратим убивать? Ты полуќчил с избытком и продолжаешь платить удовольствием за удовольствие самому себе, – это нечестно. – Я убивал по необходимости, – сказал Алеша.

– Э-э-э, хватит искать хозяина, сынок, – надулся бурхан, – Так же, как и друќгие, ты ни в чем не виновен, но нельзя возлагать свою невиновность на кого-то другого, – она твоя. Это страшная вещь, правда, – невиновность? – Правќда, – сказал Алеша. – Но ведь ты же этого искал, – оправданий? Я тебя предуќпреждал, что ты его найдешь – и ты его нашел. Неси. Не возлагай свою правќду на Марину, на Зебру, на Гелу, на Эвелину, – они дети, они прячутся от собќственной вины в темном углу. Ты, – темный угол, в котором нет ничего, даже пылинки вины. Ты уже все вымел начисто, ты убьешь Костю, женщину, старика, старуху, ребенка – и ничего не изменится. Хватит прятаться за занавесом, – выходи! -

– У тебя что, крыша съехала?! – закричала Марина, вырвав у него из руки пистолет. – Я что, не имею права почистить собственное оружие? – спросил Алеша, – Дай сюда, пить меньше надо.-

Г л а в а 29.

– Этот новый начальник охраны дороговато нам обходится, – сказал Костя. – Это почему же? – насторожился хозяин, – Ты что, ему приплачиваешь? – Да нет, – Костя неопределенно пожал плечами, – Но он решил, что ему нужны камеры видеонаблюдения. Пришлось заплатить. – Ну и что? – брюзгливо спроќсил хозяин, – Давно это надо было сделать. Не те времена, когда вся эта элекќтроника в Кремле стояла, сейчас она копейки стоит, вместе с монитором. – Ну, так он теперь решил, что из восьми охранников, четыре ему уже не нужќны, – сказал Костя. – Ну? – спросил хозяин, – Так в чем проблема? – Ну, так с ними же надо теперь что-то делать, – пояснил Костя. Рассчитай, – поќжал плечами хозяин, – Невелика ценность эти сторожа. Вот тебе и будет эконоќмия средств. Или переведи в цех, если кто захочет. – Ну, так их на работу брал Васильев, – сказал Костя. – Ну и что? – набычился хозяин, – И Васильева пора уже подвинуть. Я ему дал возможность высидеть тут до пенсии, хватит. Бухает Коля много, а толку от него мало.

В принципе, хозяин был совершенно прав. Коля, в основном, сидел в своей каптерке и смотрел футбол, накатывая помаленьку. А потом выходил, набрасыќвался на первого встречного и давал ему разгон, – так, чтобы по всему предќприятию было слышно и до хозяина дошло. Его сторожа были людьми того же типа, – армейские отставники, ничего не смыслящие в специфике охраны или проќсто мужики с широкими плечами и длинным списком всяких-разных работ за ними. Но Коля был почти другом хозяина, даже и выпивавшим с ним в те времена, когда хозяина еще не прихватило что-то похожее на инфаркт и такой поворот событии Костю несколько озадачил.

Все, что босс брюзгливо и вскользь заметил своему менеджеру, соответствовало очевидной действительности, – подноготная же, ревниво зажимаемая в куќлаке, состояла в том, что новый начальник охраны, – просто ему нравился. Этот парень был именно таким, каким хозяину хотелось быть в молодости, – умным, уверенным в себе, хорошо воспитанным и уже небедным. Он был красив особой, мужественной красотой мачо, – редкой в этих краях картофельных носов и хлебных подбородков. Он был вежлив, он был незаметен, как пантера в лесу, но женщины замечали его, когда он выходил на свет, двигаясь как пантера, им можно было и полюбоваться, – но ни у кого не возникало желания трогать пантеру пальцем. Возможно, хозяин и преувеличивал недостатки своей старшей дочери, но знал их хорошо и почти не сомневался, что молодой челоќвек успевает в две смены, – в дневную наладив ей производство. Конечно, он опирался не только на рога ее мужа, но без мозгов и деньги не помогли бы в этом городе, а Марина была не из тех баб, которые потерпели бы возле сеќбя альфонса, – она умела выжимать профит обеими руками из любого, у кого в штанах было достаточно, чтобы взяться хотя бы двумя пальцами. Разлив минеќралки был прибыльнейшим делом, к которому пристраивался и сам хозяин, но далеко не каждого подпускали отцы к надежно забитым скважинам и то, что меќнеджер Марины сумел так удачно прошуровать в мокрых забоях, – очень высоко ставило его в глазах ее отца. Так высоко, что он даже вспомнил о своем отќцовстве и начал размышлять о вероятностях возвращения блудной дочери в сеќмью, хотя бы с частью израильского приданного – и толковым, русским мужем.

Костя же, сидя у себя в кабинете, размышлял о том, что этот змей, который вполз в фирму с подачи этой подлюки Марины, – начинает путаться под ногами. Как ни странным это могло бы показаться, но между самураем Алешей и холопом Костей, – было очень много общего, – оба испытывали нужду в хозяине. С той лишь разницей, что Алеша обманывал себя своим самурайством, – будучи на саќмом деле, бродягой и волком. А Костя, будучи подлинным дворовым псом, – ниќсколько не обманывался в себе, точно зная, что ему не прожить по ту сторону забора. Алеша мог бы загрызть Костю походя и уйти в лес, – ничего не взяв из его миски. А Костя, даже люто ненавидя чужака, зарящегося на его кость, – смел только скалить зубы из своей будки. Он был очень несчастным человеќком, который мучался своими амбициями, сознавая свою никчемность – и в этом был абсолютно честен с собой и отличен от абсолютно бесчестного по отноше-нию к себе Алеши. Костя имел нравственность, – нравственность дворовой собаќки. Алеша был безнравственен настолько, – что ничего кроме собаки в нем не видел. И змей Алеша, со своей улыбкой клоуна, адресованной Богу, – был почти беззащитен перед холопской ненавистью Кости и ядовитой слюной, копящейся на его клыках.

А Клара была вполне счастлива и довольна, у нее не было врагов, не было клыков, не было ядовитых слюней и не было никаких причин их распускать. Слюни Клары были особые, – сладкие и она упивалась ими в своем маленьком Эдеме. Ничего не зная об улыбке клоуна, – она искренне улыбалась ею всему миру и в этом была удивительно схожа с вышедшим из лесу Алешей. Алеша не замечал ниќкого, кто был хотя бы на полсантиметра выше него, – Клара не замечала никого кто был хотя бы на полулыбки менее нее счастлив. Она умудрилась прожить жизнь с нелюбимым мужчиной, не замечая его презрения, она умудрилась не заќметить, как старшая и любимая дочь ушла из дому, – ну, вернулась же? Она могла бы быть Алешиной матерью, его единственным другом или великолепным врагом, – они были из одного теста, – только по-разному пропеченого. Всепоглощающая самовлюбленность Клары вобрала в себя весь мир. Алешина, – этот мир от него отрезала. Они были, – два сапога пара, – лихая обувка для Кота, шагаќющего по головам.

Елена была лишена счастливой способности матери быть счастливой. Она не была и несчастной, – она была никакой. Горячая кровь Клары, достаточная для поддержания огня в семейном очаге и комнатной температуры в доме круглый год, – увяла на ней, изойдя на теплый бульон диетического темпераметра. Елена не терпела ни острого, ни соленого, ни крепкого и без сомнения, блевала бы даќлеко за пределы своей близорукости, если бы кто-то хотя бы упомянул при ней что добрый глоток спермы, – очень тонизирует. Никогда не выпила она даже глотка водки из ствола, в темных аллеях и не задыхалась под щербатой луной от ожогов, оставленных на ее девичьих грудях, губами пьяного от любви подростка. Какая такая любовь? Она даже домой, до самого до замужества, ни разу не вернулась позже 22-х часов, – папа строго бдел. Разумеется, дело было не только в папе, – папа с бдением вылетел бы, как пробка из бутылки, если бы она имела хоть на градус выше температуру в том месте, которое поэты называют сердцем, – но и самый мощный градусник увял бы там, где было прохладно и сухо, как в соляной шахте и даже мутные слезы Кости, пролитые им в могилу собственной чувственности, не увлажнили ни едиќной пылинки на ее дне. Притом Елена не была чужда некоторых форм сапфичес-кой поэзии, которым ее обучили в частной школе так, как обучают игре в шахматы и умела сложить строфу при помощи пальцев в духе самой мэтрессы. Клаќра, с громадным удивлением, однажды заставшая ее, лет в пятнадцать за этим занятием в процессе подготовки уроков, получила в ответ вялое, – Ну и что? Все девочки это делают. – С восьми лет для нее уже не было тайн в отношения между полами, книжки в которых на рис. Љ1, дядя Джон, лежа на тете Мэри, вводил член в ее влагалище, а на рис. Љ2, совершал фрикции, обозначенные стрелками, – давали ей не извращенцы, подстерегающие девочек у ворот школы, закрывая гнусные лица воротниками черных плащей, – а школьные учителя, с располагающими, как у доктора Карнеги улыбками, навсегда приклеенными поверх оксфордских галстуков. То, что ее старшая сестра, полыхая щеками, вычитывала между строк в романах Набокова, – Леночке с дубовой бесцеремонностью вбивали в голову настолько открытым текстом, что она навсегда потеряла к нему интерес. Вероятно, именно это здоровое половое воспитание, с корнем выкорќчевавшее всякое половое любопытство и загасило в ней искры Клариного огня, – пожаром вспыхнувшего в Марине. Собой Елена была недурна, об уме же ее сказать затруднились бы и родители, – ум, как и любовь, требует движения и результата, – как война, для своего определения. А где же было взять и то и другое женщине, которая не имела ни малейшего желания выходить из-за забора, за которым прокисла всю жизнь?

Она и суженного своего-то нашла под забором, уже начищающим цепь Гименея во дворе ее дома, – а на войну была просто неспособна. Марину Елена не любила и сильно не любила, – но до ненависти ей не хватало 99№. Она была похожа на экзотический оранжерейный цветок, – он боится ветра, но никто не знает какие яды он накопил в душной атмосфере своей теплицы.

В доме, в который пришли Марина и Алеша чтобы разрушить его, жили странные люди, – но не более странные, чем пришельцы, которые бродили по Земле за его стенами, в поисках странных удовольствий топча другие жизни и не зная, что делать со своей.

Г л а в а 30.

Лирики полагают, что самой драгоценной жидкостью на планете Земля является человеческая кровь. Прагматики ухмыляются их наивности, считая, что такой жидкостью является кровь Земли, – нефть, уж им-то известно, сколько крови человеков проливается за нее и просто так, в землю, песок, мергель и сухие камни этой планеты. И те и другие ошибаются, – самой драгоценной жидкостью на планете Земля, является пресная вода. Так было всегда, – просто счастлиќвые обладатели подлинной драгоценности, купаясь в ней, – этого не замечали. Две трети поверхности Земли, оставленной океаном для покинувших его обитаќтелей, – это пустыня, – в которую океан человеков успешно превращает оставшуюся треть, не оставляя места для самого себя. Вынужденная тенденция к цен-трализации существовала задолго до появления промышленности, выпивающей пресной воды больше, чем все желудки в мире, – люди селились там, где была вода, но и там ее стало недостаточно, – в результате централизации, верќнувшейся бумерангом капитала. Сегодня Япония тратит на опреснение морской воды больше, чем есть в бюджетах некоторых государств, а количество заболеќваний, связанных с исскуственным изменением структуры воды достигло катастрофических масштабов. В больших городах водопроводная вода давно уже стаќла непригодной даже для технического использования. Те, у кого они есть, – покупают воду за большие деньги. У кого нет, – умирают от рака, – даже если в конституциях их государств прямо сказано, что земля и недра принадлежат народу.

В Палестине не было достаточного количества питьевой воды и во времена Христа, – возможно, поэтому он и появился там, обещая молочные реки кучке истомленных жаждой кочевников, в самом занюханном уголке Римской империи. Но времена изменились и с подачи империи Британской на клочке земли, неспоќсобном прокормить и восточноевропейское село, собралось целое государство людей, истомленных жаждой по обетованию – и что же они должны были пить, – если не собственные слезы, стекающие со Стены Плача? Никто не хотел умирать от дерьмовой воды, привезенной в танках из Египта и Турции или субќлимированной из рокового для египтян Красного моря, – а минералка из Италии или Греции стоила безумно дорого. С умом у Дани было получше, чем у Моисея, – он сумел открыть источник в юго-западной части постсоветской экономической пустыни и тихо направить его в нужное русло, не тыча жезлом, которым послужила ему Марина и при мудром уважении к ее партнеру. Великоќлепная минералка, уже имеющая сертификат качества, не требовала дополнительной обработки, ее даже не газировали, а просто разливали в пластиковые ем-кости по 10 литров. Почти ничего не стоило поднять ее с глубины всего в 17 метров и при минимальных затратах очень дешевого труда, – она обходилась, почти как манна небесная. Дальновидный Даня не скупилќся, вкладывая деньги в "Источник" и дорогу к нему, – у него было самое лучќшее оборудование, у него была "зеленая улица" от Бахмуса до порта Ильичевск, где грузились пароходы в Хайфу, у него был собственный самурай и преданная, как собака жена. В умных руках Дани был договор на поставку воды в кибуцы, без всяких посредников, – а умные кибуцники брали не какую попало воду и по-ловина из них родилась где-то неподалеку от Даниного "Источника", – который теперь зафонтанировал деньгами. Даня работал под заказ, а не на склад – и первая же торговая операция вернула половину вложенных средств, – включая офисный особняк с участком, который занял бы половину торгового квартала в Хайфе. Если бы кто-то сказал Дане, что его преданная, как собака, жена со своим самураем, – могут поставить под удар это выгоднейшее предприятие... Даня постарался бы отвести этот удар, не задев жену и служащего. Он был мудр, как Соломон и читал в черных сердцах человеческих, – потому что имел такое же собственное, – он знал о Марине намного больше, чем полагала она и Алеша. Но на весах его сердца, – великолепная задница Марины, – перевешивала выгоду. А на весах его мудрости, – выгода от Марины, – перевешивала ревность.

Все предприятия, задуманные людьми, заканчиваются одинаково со времен Иова и ветер возвращается на круги своя, унося пыль сгоревших сердец и никќчемной мудрости, Леня Кубаткин рылся в своем архиве, в поисках карточки на букву "З", Марина вынашивала планы мести, Клара с Еленой до слез смеялись над Темчиком, читающим слово "мараскин", Костя грыз кость, хозяин, один в кабинете, потирал ладонью дряблое сердце, девки вытирали носы, только, что разбитые о переднее стекло джипа, Алеша заглядывал в глаза своих пистоќлетов, – а ветер кружил над землей улыбку клоуна на драных афишах и выќтертая под носом кровь, – оставалась на руках, хватающих небо.

Г л а в а 31.

Даня сидел в своем городском офисе вместе с Гелой и обучал ее буквам иврита, – она их схватывала удивительно быстро. Поначалу, он занялся этим любопытства ради и развлечения для, – но был поражен ее способностями и вскоре увлекся. Ему приходилось видеть, как азы иврита изучают взрослые люди, – у них получалось неизмеримо медленнее.

Даня был зрелым мужчиной немалого ума и опыта жизни, но в некоторых вещах оставался наивным, как ребенок, – как большинство граждан цивилизованќного общества. Он получил серьезную военную подготовку, ему даже приходиќлось стрелять в людей и он умел выжить в пустыне, но опыт его жизни не соќдержал базовых понятий для выживания в человеческих джунглях. Если бы кто-то в деталях разъяснил ему отношения в семье Марины, – он бы решил, что такие варвары не имеют права называться не только семьей, но и людьми вообще, а если бы даже сама Гела рассказала ему, что она такое, – он бы просто не поверил девочке, насмотревшейся американских "ужастиков".

Гела же, не была в состоянии поверить, что этот взрослый мужчина всерьез увлечен обучением ее каким-то сраным буквам, а не возможностью засунуть руку ей в трусы. Даня читал написанное в сердцах людей, – белым по черному, – но сердце Гелы было слепящей тьмой. Ни он, ни Гела этого не понимали, – что и давало им возможность общаться на давно вымершем в цивилизованном обществе языке чувств, – глазами, жестами, запахами, Дане нравилась эта красивая девочка, но он Никогда не позволил бы себе прикоснуться к ней даже пальцем. Гела же считала, что он просто не знает, как к ней подойти и изо всех сил старалась ему помочь. Она была чрезвычайно чувственной женщиной, с бешеным темпераментом, – но в наивности своей, полагала это нормой. Она понятия не имела о том, что большинство женщин за всю жизнь не испытывают того, что она успела испытать уже десять раз, топчась вокруг этого улыбающегося отормоза. Она злилась, она выходила из себя, она даже забыла о необходимости интриговать против Даниной жены и отставлять пальчик при письме, от нее начало пахнуть так, как пахнет морская рыба, завернутая в листья базилика.

Даня получал все больше и больше удовольствия, глядя на эту грациозную девчонку и общаясь с ней. Если бы он понял до конца хотя бы одну из фраз, которые произносила Гела, – он бы решил, что имеет дело с проституткой – и сильно ошибся бы. Но читающий в сердцах людей Даня, не ошибался, глядя на ее вишенные губы, – он понимал, что ум ее не имеет глубины, не располагая базой знаний, но в пределах ей известного, – быстр, как электронный луч. В ее прозрачно-карих глазах вспыхивали зеленые искры, на каждое движение Даќниной руки, рисующей знак, – она реагировала мгновенно, повторяя его почти непрерывной линией, как рисунок тушью. Отраженный ритм завораживал, покаќчивались черные кудри вдоль щек Гелы, подрагивали тени ресниц на ее щеках и груди под льющимся щелком платья, – не понимая языка, не зная сердец, они танцевали древнейший танец любви, покрывая древними знаками белый лист. – "О, возлюбленная моя!" – написала рука мужчины – и рука женщины отразила летящую строку, – "Твои волосы, – как стадо чернорунных ягнят, спускающихся с гор..." – "Да что же это я делаю!" – Даня бросил ручку. Гела прямо посмотрела ему в глаза. Она была быстра, как электронный луч, так же безумна и безжалостна, это она застрелила охранника, выскочившего на шум и двух других людей в кабинете "Кредита", – в пределах ей известного она действовала мгновенно. Даня не успел ни о чем подумать, не успел сдеќлать ни единого движения, – Гела прыгнула ему на колени и как змея, впилась поцелуем в его рот. Переход от "Песни Песней" к содомской чувственности был столь ошеломляющ, что Даня застыл, – а Гела взахлеб лизала его губы, ввинчиваясь ему в пах распяленной промежностью и ее сладкая слюна стекала на его чеканную, как у статуи, бороду. Это уже совсем не было похоже на тонкую лирику отношений с красивой девочкой, но даже и в такой ситуации Даня не посмел оторвать ее от себя за волосы, – он схватил ее за талию. С Гелой нельзя было так, – она распалялась, как собака, а сидя на Дане верхом уже не могла освободиться от разделяющего их клочка материи так быстро, как ей хотелось и завизжав от бешенства, – просто рванула его в сторону. Трусы порвались пополам, открывая место, где жила любовь Гелы и к которому она прижимала все свои богатства, – револьверчик ткнулся стволом в пах Дане. Гела схватила и то и другое, – Даня схватил ее за руку, – стволик хлопнул неќгромко в их руках.