Текст книги "Военное дело чукчей (середина XVII—начало XX в.)"

Автор книги: Александр Нефедкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

О ходе такого набега К. Мерк (1978: 120) замечает: «Когда они приближаются к чужой земле, то оставляют позади женщин и юрты». Может создаться впечатление, что яранги с женщинами остаются где-то далеко в тылу, на границе территории противника, однако это не так. Чукотские сказания, повествующие о набегах, рассказывают, что враги ставили свой стан в непосредственной близости от стойбища противника. Нападающие располагались лагерем без всяких укреплений и дозоров и совершенно спокойно занимались обыденными делами (см.: Меновщиков 1974. № 87: 309; № 91: 316; Лебедев, Симченко 1983: 131). Бойцы, облачившись в доспехи, шли в бой, оставив нарты на стойбище, где оставались женщины без всякой защиты (Лебедев, Симченко 1983: 131). Если на данной территории был лес и какие-то естественные убежища или труднодоступные территории, то женщины оставались там (Мамышев 1809: 25, примеч.). Воины могли подъезжать и непосредственно к месту боя на нартах, оставляя их за строем (Сгибнев 1869: 16), что, в свою очередь, препятствовало возможности окружения отряда. Далее действие шло по сценарию, подобному тому, как действовали при нападении на вражеское стойбище.

Набег одних мужчин.В зимний набег могли отправляться и одни мужчины на нартах. Подобный набег мог быть дальним и неожиданным для противника, поскольку в этом случае чукчи были мобильными, не обремененными большим обозом. Такие набеги могли быть очень дальними. Так, Б. Кузнецкий отмечал, что он ехал от окрестностей Анадырска, где его захватили в плен, до стойбища чукчей шесть недель (КПЦ. № 70: 181) (1756). Если принять, что в среднем за сутки караван при неспешном передвижении проходил 10―12 км (Вдовин 1987: 73), то данное расстояние могло быть, по крайней мере, 420―500 км. Если набег был чисто грабительским, направленным на захват оленей, то пленных предпочитали не брать, а всех убивали (Бабошина 1958. № 101: 243).

Грабительские налеты.Очевидно, в основном в летнее время, в тундру в поисках добычи отправлялись небольшие пешие партии мужчин, происходящие из бедных стойбищ. Они нападали как на представителей других этносов, так и на своих более зажиточных сородичей. Эти партии не были многочисленными. Так, чукотский и корякский фольклор упоминает группу нападающих из двадцати (Меновщиков 1974. № 92: 318), десяти (Воgoras 1910: 185; Беликов 1965: 157), пяти (Богораз 1899: 354), из пяти-шести воинов (Богораз 1900. № 167: 415), из трех (Бабошина 1958. № 90: 217; Меновщиков 1974. № 155: 488—490) или даже двух бойцов (Меновщиков 1974. № 86: 307). Причем, если в предыдущий раз нападение не увенчалось успехом, то в следующий рейд могло идти большее количество воинов (Воскобойников, Меновщиков 1959: 428). Естественно, будучи немногочисленными, шайки старались неожиданно напасть на небольшие группы оседлых или оленеводов (Беликов 1965: 166). В частности, использовали различные хитрости и уловки. Например, спрятавшись, старались неожиданно напасть на пастухов или жилище убить жителей, стреляя издали из луков, угнать стада (Богораз 1899: 354; Иохельсон 1900. № 96: 210―211; Стебницкий 1938. № 1: 140 Воскобойников, Меновщиков 1959: 432; Стебницкий 1994: 28; 30; 39; 47).

Однако если враги нападали на одиноко стоящую ярангу и чувствовали при этом свое численное превосходство, то действие, судя по чукотским сказаниям, часто шло по «цивилизованному сценарию». Вожак нападавших вызывал хозяина яранги на поединок, поскольку предводитель обычно был лучшим воином в своем отряде и должен был доказывать свое умение вести бой. Видимо, нападать на безоружного было все же неэтично (Бабошина 1958. № 103: 251; Воскобойников, Меновщиков 1959: 427―429; Такакава 1974: 45; Жукова 1988. № 7: 16―17. § 50―57). Если не знали, кто обитал в жилище, то в коротком диалоге с хозяином выясняли это (Тынэтэгын 1940: 101). Пришедшие даже могли ожидать отсутствующего хозяина яранги, не начиная до его прихода грабить его жилище и убивать жителей (Такакава 1974: 45). В том случае, если мужчина, выйдя на поединок, погибал, то его семья и имущество становились добычей победителя (Бабошина 1958. № 95: 233; Воскобойников, Меновщиков 1959: 427; Антропова 1953: 41―42; Беликов 1965: 162).

Нападение на поселение врагов.Г. Ф. Миллер так характеризует нападения чукчей и олюторских коряков: «…они не выступают против своего врага в организованном боевом порядке и не дают ему времени подготовиться к обдуманной защите… Но их нападения всегда неожиданны и все совершаемые ими убийства, захват в плен, поджог жилищ [61]61
  Поджог жилищ более характерен для коряков (ср.: Стрелов 1916. № 41: 126; Лессепс. Ч. 2. 1801: 156; Дьячков 1893: 64; Окунь 1935а: 51; Вдовин 1970: 0; Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 18: 77. § 1―6; Стебницкий 2000: 177). Впрочем, об этом есть упоминание и в фольклоре оседлых (Меновщиков 1974. № 57: 221) и оленных чукчей (Вдовин 1970: 22). Обычно сжигались русские селения (Олыксандрович 1884. № 11: 295―296; Богораз 1934: 48).


[Закрыть], после того как имущество разграблено, – все это они делают самым поспешным образом и затем опять скрываются обратно» (Антропова 1957: 226―227). Такой способ нападения использовался, естественно, при втором стереотипе ведения войны, против чужих и враждебных племен. Дабы не понести лишних потерь, чукчи нападали на поселения врагов неожиданно, на рассвете, чтобы не дать противнику подготовиться к обороне и просто перебить спящих или мечущихся спросонья (Богораз 1902. № 5: 163; Bogoras 1918. № 2: 28; Бабошина 1958. № 101: 245; ср.: Стебницкий 1994: 43 (коряки)). Для координации действий, чтобы враг не заметил их приближения, чукчи перекликались по-вороньи (Богораз 1902. № 6: 164; ср.: Мушкин 1853. № 83: 853 (призыв людей в снежной пустыне)). Отсюда, возможно, в чуванских преданиях чукчи ассоциируются с воронами и воронами (Bogoras 1918. № 23: 95; ср.: Богораз 1902: 163). Чтобы дать знать своим, находящимся во вражеском жилище, и не вызвать у противника подозрения, кричали, находясь у озера, как гагара: «Йоо-ок! Йоо-к!» (Богораз 1899: 353) [62]62
  Другой, более поздний вариант сказки, где муж превратился в гагару, см.: Такакава 1974: 45.


[Закрыть]. Предание о неожиданном нападении чукчей рассказали В. Г. Богоразу (1934: 48) русские жители Походской деревни на Колыме: «Когда ночи стали дольше, чукчи напали на деревню, захватили сонными и всех перебили. Как выбежит какой из дому, тотчас его и убьют». Цель подобного набега была проста, она состояла в неожиданном появлении, истреблении врага, при случае захвате добычи и быстром отступлении (ср.: Меновщиков 1988. № 125: 296). Причем еду чукчи тут же съедали и портили то, что не могли увезти (Тан-Богораз 1979а: 215), с целью вызвать голод у оставшихся в живых противников: юколу топтали, жир выливали из фляг, а пустые емкости выбрасывали; крест, как святыню противника, кололи копьями, видимо, желая убить духа этого предмета (Богораз 1902. № 6: 164; ср.: Тан 1898. № 118: 3).

Подобным же образом чукчи нападали на стойбище кочевников – оленных коряков. В этом набеге главное – молниеносность, внезапность, ошеломление противника, чтобы не дать ему возможности не только откочевать, но и спастись бегством. Доктор К. Мерк (1978: 120) писал об этом следующее: «Нападения на яранги противника начинают всегда на рассвете. Одни бросаются с арканами на яранги и стараются их разрушить, выдергивая стойки, другие в это время колют копьями покрышки яранги, а третьи, подъехав быстро на своих легких нартах к оленьему стаду, делят его на части и угоняют. Иногда удается корякам убить некоторых из нападающих, стреляя из ружей из яранги, или ранить, и тогда чукчам приходится ни с чем убираться восвояси. Однако так как чукчи большей частью очень быстро разрушают ярангу, то корякам реже удается стрелять во второй раз и больше. В то время как чукчи закалывают всех боеспособных мужчин… женщин и детей они уводят с собой».

Итак, как видим, временем для нападения избиралась рассветная пора, когда сон у спящих наиболее крепок и проснувшийся от криков и шума человек не может сразу сообразить, в чем дело, и гибнет под ударами нападающих. Обычно при этом ярангу окружали, чтобы никто из жителей не мог убежать и позвать на помощь (Меновщиков 1974. № 87: 309; Стебницкий 1994: 29; ср.: Богораз 1902: 369; Иохельсон 1900. № 52: 127). Группа нападавших при этом должна была насчитывать, по крайней мере, около десятка человек. Нападали враги спереди яранги, вероятно, когда по какой-то причине не могли окружить ее полностью (Bogoras 1918. № 2: 28). Воины в нападавшем отряде имели четкую специализацию, в зависимости от хозяйственных и бытовых навыков каждого. Оленеводы умели ловко накидывать аркан на оленя, в данном же случае этот навык использовался для заваливания яранг, чтобы оттуда выбежали жители, поскольку в сами жилища чукчи, видимо, не стремились врываться. Вероятно, это было связано с религиозными мотивами, опасением мести со стороны духов-защитников очага, на которых, в свою очередь, надеялись оборонявшиеся. В. Г. Богораз (1991: 75) поясняет: «Считается недопустимым врываться в чье бы то ни было жилище, будь то даже нора лисицы, так как предполагается, что каждое жилище имеет бубен и духов-охранителей, месть которых может последовать немедленно» (ср.: Богораз 1902: 151; Меновщиков 1977: 81―82). Подобный прием накидывания аркана был достаточно типичен. Эскимосская сказка так описывает нападение врагов, очевидно чукчей, на стойбище: «Скоро увидели, что черной вся сопка стала. Это враги к стойбищу ползли… Копья у них были и ремни длинные с петлей на конце. Кинут они петлю на верхнюю часть яранги. За конец шеста зацепят и тянут. Падает яранга» (Козлов 1956: 182). Подобным образом описывает это действие и корякское сказание: «Подошел к юрте, набросил аркан на сплетение верхних концов жердей, которые остов юрты держат, потянул сильно и опрокинул юрту набок» (Меновщиков 1974. № 150: 476; ср.: Крейнович 1979: 190; Новикова 1987: 101). Следовательно, такой способ сноса кочевого жилища был типичен для региона.

В то же время другие воины, копейщики, использовали при нападении на жилища еще один характерный прием: прокалывание стенок яранги и полога, находящегося рядом внутри, копьем (Богораз 1934: 175; ср.: Стебницкий 1994: 53 (оленные коряки)). Видимо, копье при таком ударе держали в обеих руках (правой ближе к концу), используя характерный прием для забивания домашних оленей и охоты на диких (ср.: Богораз 1991: Табл. VI. Рис. 1). Отметим, что подобным же образом, через полог, убивали и стариков, решивших уйти к «верхним людям» (Зеленин 1937: 62; ср.: Ч-о 1889. № 7: 106). Следовательно, и тут воин-оленевод использовал типичный бытовой навык. Наконец третья, очевидно самая незначительная, группа нападавших угоняла оленье стадо. Для быстроты это делали, не слезая с нарт. Табун, насчитывающий сотни, а то и тысячи оленей, делился на части, за которыми присматривала часть угонявших: они ехали сзади на ездовых нартах, как и при перекочевке (Олсуфьев 1896: 148; Тан-Богораз 1979: 106―107). Судя по фольклору, корякский пастух против подобного налета на стадо мог использовать следующую хитрость: он натягивал крупному оленю-быку на рога кухлянку, после чего испуганное животное металось по стаду, распугивая его, а разбегающиеся олени сметали самих чукчей на их нартах (Жукова 1988. № 4: 16―17. § 16―49).

Судя по сообщению К. Мерка, чукчи, получив отпор от обитателей яранги и неся некоторые незначительные потери, предпочитали не сражаться далее, а ретировались (ср.: Козлов 1956: 182). Обороняющиеся коряки, очевидно, стреляли через стены или через специально проткнутые бойницы (ср.: Козлов 1956: 182), используя огнестрельное оружие, которое чукчи практически не применяли в XVIII в. Чукчи могли в считанные минуты завалить ярангу, и коряки просто не успевали перезарядить ружье вновь. Во второй половине XVIII в. скорострельность огнестрельного оружия, заряжаемого с дула, была невелика: несколько выстрелов в минуту, и, естественно, коряки не успевали выстрелить второй раз. Подобный же прием применялся чукчами и в полевом сражении против русских, которым не давали выстрелить во второй раз, ведь чукчи, будучи блестящими воинами-индивидуалами, тут же переходили к рукопашной схватке.

Таким образом, еще раз отметим, что чукчи искусно использовали свои бытовые оленеводческие навыки в военном деле. Это, собственно говоря, не особенность их, а, скорее, характерная черта первобытного военного дела, еще не отделившегося полностью от охотничьего промысла и скотоводческого хозяйства.

Столкновения из-за кровной мести и/или прочих обид.Этот вид столкновения, с одной стороны, был наиболее древним, а с другой – наиболее живучим, сохранявшимся еще в начале XX в. К. фон Дитмар (1856: 38), говоря о чукчах, замечает: «Врага же преследуют неумолимо и кровавую месть считают священною обязанностью». Причиной кровной мести было обычно тяжкое «преступление» – убийство. Столкновение могло происходить по различным причинам, часто бытовым, постепенно перерастало в ссору, драку и затем приводило к фатальному исходу.

У чукчей, как уже отмечалось, существовала «группа участников кровной мести», которая и была ответственна за этот культовый акт в целом [63]63
  Ср. с представлениями нивхов: всякий, кто не исполнил кровную месть, «неизбежно искупает такое упущение несчастьем и даже смертию», поскольку дух убитого будет ему мстить (Шренк 1903. Т. 3: 24).


[Закрыть]. Обычно же на месть отправлялся ближайший родственник убитого: муж, брат, сын. Друг также должен был отомстить за своего друга. Мститель часто шел на обидчика один, нередко сразу, как только обнаруживал убийство, и если недругов было много, то он старался незаметно пробраться к ним и отомстить (Бабошина 1958. № 101: 245). Месть в первую очередь была направлена на обидчика, которого стремились убить тем же способом, каким и он произвел убийство, то есть существовал первобытный принцип возмездия «око за око» (О кровной мести. 1958: 71; Меновщиков 1974. № 97: 327; ср.: Стеллер 1927: 48, 70; Толмачев 1911: 99). Так, в одной сказке упоминается, что мстители за своего односельчанина просверлили убийце макушку, то есть наказали его тем же способом, каким и он убил (Меновщиков 1974. № 83: 293―294; ср.: Галкин 1929: 110). После убийства виновного мщение с данной стороны прекращалось, ведь убивать дальше считалось грехом (Богораз 1934: 183). Впрочем, в качестве мести могли убить не обидчика, а его близкого, стремясь доставить ему максимальное страдание (Богораз 1934: 183).

Механизм возникновения ссоры и последовавшей за ней кровной мести приводит житель села Маркове на Анадыре Г. Дьячков (1893: 57―58): «Что у чукчей в обычае кровавая месть, видно из следующего случая. В феврале настоящего 1891 года из Нижне-Колымска несколько человек отправились по берегу Ледовитого моря, к востоку от устья Колыми [sic!]. Приехавши на первый чукотский постоянный (оседлый) острожек, имевший около 4 юрт, они не застали ни одного живого человека: все, как мужчины, так и молодые девушки, лежали мертвыми – облитые кровью». Потом русские узнали, что тут произошло. «Один чукча купил у другого березовый полоз под нарту, потом продавец начал просить обратно свой проданный полоз, а покупатель воспротивился уничтожению сделки; по этому поводу завязалась между ними драка, сначала кулачная, а потом и кровавая. Драка произошла в юрте покупателя, продавец убил хозяина, его жену и детей. У убитого чукчи был сын, который был в отлучке. Когда он приехал домой и нашел убитыми отца, мать, братьев и сестер, свою жену и детей, то он вздумал разделаться с убийцей таким же кровавым образом. Забравшись в юрту убийцы, он убил все семейство без остатка, затем напал и на посторонних чукчей с укором, зачем они допустили до кровавой драки, убил их всех, даже младенцев и, наконец, сам умер от полученных ран. Во время последнего убийства три мальчика со' страху убежали в другой чукотский острожек, они-то и рассказывают, как произошло убийство». Дионео (1895: 151), возможно, говоря об этом же случае на Шелагинском мысу, отмечает, что был вырезан весь клан из 18 человек, трупы которых ко времени их обнаружения частично обглодали собаки.

Итак, стычка произошла в доме, очевидно, оленного чукчи, к которому приехал для торговли оседлый (ср.: Меновщиков 1974. № 42: 180―181). Спор начался из-за торгового конфликта, и продавец, пришедший в ярость (а быстрое нарастание ярости – одна из черт характера чукчей), убил покупателя и его семью. Ведь при кровной мести обычно уничтожали и детей убитого, боясь, что они будут мстить, когда подрастут (Меновщиков 1974. № 150: 476; ср.: Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 20: 99, 101. § 81―83), хотя в данной ситуации семья могла просто быть перебита «под горячую руку». Сын убитого, отправившийся мстить, убил семью убийцы. Причем он пришел один, не собрав родственников. Подобное нападение, очевидно, обычно производились на спящих жителей (Меновщиков 1988. № 37: 78). А поскольку жители поселения оседлых вступились за своего земляка, то и они поплатились жизнью. Сам же мститель также погиб от полученных ран. Все это – характерный пример возникновения, хода и окончания кровной мести.

Поскольку, как уже отмечалось, одной из особенностей национального характера чукчей была легкая возбудимость (Богораз 18996: 18; 1902а: 84; 1934: 26; Воскобойников, Меновщиков 1959: 430), то ссора могла вспыхнуть из-за пустяка, простого оскорбления. Так, К. Мерк (1978: 140―141) отмечал, что «у чукчей дело редко доходит до ссор, но тем легче кончает последнее убийством… и сын убил отца, упрекнувшего его, что он недостаточно быстрый и потому мало пригоден к походу против коряков». То есть, сын, которого отец лишь упрекнул в недостаточной физической подготовке для войны, в гневе убил своего родителя; но такое событие скорее исключение, чем правило.

А. Ф. Кибер (1824: 118―119) рассказывает о другом случае: племянник убил дядю из-за того, что шаман указал на последнего как на причину гибели двоих сыновей племянника. Сыновья убитого собрались мстить, но их двоюродный брат попросил отсрочить наказание на год и скрылся за это время. Таким образом, даже среди родственников могла возникнуть кровная месть, но, как видим, в несколько смягченном варианте.

Как правило же, споры среди родственников улаживались мирным путем (ср.: Богораз 18996: 41; 1900. № 132: 336―337; Шнирельман 1994: 103―104). Кровная месть была направлена вовне рода, на представителей других родов или иноплеменников. Г. Майдель (1925: 30) отмечал: «Удивительно, что при таком роде жизни у них кровавые стычки встречаются сравнительно редко. Случаются споры и таковые разрешаются копейным поединком или грабежом, если один из обиженных может собрать несколько товарищей, которые ему помогут поколотить противника и угнать часть его оленей. Но все же такого рода расправы должны быть довольно редки…» Таким образом, обиженный, чувствуя в себе силы, мог вызвать обидчика на копейный поединок, который мог окончиться смертью одного из сражавшихся (ср.: Богораз 1934: 179―180; Меновщиков 1974. № 30: 135 (эскимосы)). Кроме простых поединков на копьях происходили состязания-бои. Так, чукотское сказание рассказывает о состязании с похитителем сестры (Бабошина 1958. № 86: 212): сначала поединщики, обегая вокруг озера, по очереди преследуют противника и метают друг в друга копья.

Обида удовлетворялась не только местью, но еще и «моральной компенсацией», состоящей в отнятии у обидчика стада или иного имущества. Пострадавший часто забирал у обидчика половину стада (Бабошина 1958. № 62: 151; Козлов 1956: 59 (стадо и нарты); о поведении в подобной ситуации коряков см.: Меновщиков 1974. № 150: 476; Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 20: 101, 103. § 85―93 (еще забрана и половина работников)). В качестве выкупа могли быть выданы наиболее ходовые товары: чай, табак, шкуры и ремни (Меновщиков 1974. № 94: 323). У эскимосов человека, убившего кормильца, могли не убивать, а заставить его платить своеобразные алименты: обеспечивать семью убитого (Арутюнов, Сергеев 1975: 113). Также бывали случаи, что убийца в качестве своеобразной виры порабощался семьей, потерявшей своего члена, и выполнял его обязанности (Богораз 1934: 177). Впрочем, в качестве своеобразного выкупа чаще передавали женщину – члена семьи убийцы (Богораз 18996: 41).

Причины ссор, естественно, могли быть самые разные. У чукчей еще в конце XIX в. существовал своеобразный экстремальный вид спорта – кража оленей, тогда как в прочих отношениях чукчи были весьма честными людьми (Богораз 18996: 19; Беретти 1929: 20). Так, В. Г. Богораз (1934: 28) отмечал: «Среди оленных чукоч воровство между стойбищами и стадами, можно сказать, вошло в обычай» (ср.: Богораз 1902а: 84; Меновщиков 1974. № 100: 330―331). Это также было одной из причин, приводивших к ссоре, борьбе и мести. Причем если отец не успел получить сатисфакцию, то месть переходила к сыну (Августинович 1878: 54; 1880: 725; Сильницкий 1897: 52).

Капитан А. А. Ресин (1888: 171―172) также отмечал столкновения между оленеводами из-за кражи оленей и кровной мести: «Чукчи отличаются от коряк воинственностью, судя по вооруженным столкновениям, нередко случающимся между ними. Поводом к таким столкновениям служит обыкновенно ссора между членами двух родов из-за какого-нибудь вздора, украденного оленя и т. п. Ссора, особенно под влиянием водки, переходит в драку и нередко кончается убийством. Родственники убитого считают своим священным долгом мстить за него и, таким образом, один род подымается и выступает против другого, дело доходит до вооруженного столкновения; дерутся на копьях, но иногда в дело идут и винчестеры, хотя вообще замечено, что там, где есть эти ружья (особенно у сидячих чукчей), войны стали реже. Часто столкновение кончается мировой: род наступающий, обиженный требует удовлетворения, контрибуции и, если состоится соглашение, противная сторона платит каждому из пришедших оленя, двух». Естественно, употребление горячительных напитков, в частности водки, особенно распространившееся в XIX в… способствовало возникновению ссор (Суворов 1867а: 171). Как заметил Н. Галкин (1929: 161), «чукча хмелеет быстро и становится совершенно невменяемым». Итак, кровная месть могла быть улажена и посредством выкупа (ср.: Меновщиков 1974. № 94: 321―323), то есть в конце XIX в. намечалось постепенное отмирание кровной мести и переход к более цивилизованным способам решения споров. И. П.Толмачев (1911: 99) также заметил, что месть часто заменяют выкупом (Богораз 1934: 184―189). Действительно, в самом конце XIX в. не проходило и года, чтобы не убили кого-нибудь у оседлых или кочевников, хотя до 1890-х гг. убийств, по заявлению приморских чукчей, было меньше, так как боялись кровной мести, которую в это время стали соблюдать менее неукоснительно (Гондатти 1898: 5, 18).

Еще в начале XX в. случались набеги, вызванные какими-либо бытовыми обидами, кражей оленей или кровной местью. Старик-чукча так обрисовывал стереотипы поведения своих предков в середине XIX в.: «Пусть люди и мирно живут, друг друга не обижают, а все равно думают: "Вдруг воевать придется…" Так поживут-поживут, а потом подерутся и расходятся…» (Лебедев, Симченко 1983: 134; ср.: Тан-Богораз 1979а: 219―220). Однако такие столкновения, возникавшие на почве кровной мести, были уже достаточно редки. Причем очевидцы указывали, что стычки чаще происходили на Чукотском полуострове, у оседлых, у которых сильнее развились товарные отношения, тогда как оленные чукчи сохраняли патриархальный быт в чистом виде и решали свои споры более мирными путями (Майдель 1925: 31; Дьячков 1893: 53; ср.: Суворов 1867: 23; Олсуфьев 1896: 107).

Бой

Засады.На ранней стадии развития военного искусства засады были одним из основных военных приемов. Чукчи использовали их, имея как небольшое количество воинов, так и крупные силы. В бою засада, по-видимому, не считалась военной доблестью и поэтому ее применяли главным образом против тех этносов, с которыми вели тотальную войну.

Наиболее элементарным видом засады было простое подкарауливание неприятелей всем отрядом. Так, даже один чукча мог напасть на врагов, тянущих судно вверх по течению. В этом случае неожиданность компенсировала недостаток в численности (Bogoras 1910: 182; Меновщиков 1985. № 127: 308―309). Из засады могли просто стрелять во врага, находясь в безопасности. Если верить русскому преданию, записанному В. Г. Богоразом (1902. № 5: 162) на Нижней Колыме в 1896 г., то перешедшие эту реку чукчи, подстерегая русских, прятались в ямах, покрытых сверху мхом от кочек, откуда они неожиданно стреляли из лука (ср.: Олыксандрович 1884. № 11: 295; Дьячков 1893: 56; Крейнович 1979: 189 (коряки)).

Простым же видом засады было укрытие всего отряда и неожиданное нападение на идущего походным маршем противника или же на его лагерь (Богораз 1900. № 129: 333; Меновщиков 1985. № 127: 308―309; ср.: Тан-Богораз 1979: 106―107; Bogoras 1910: 182; Жукова 1988. № 7: 16. § 7 (коряки)). Прятаться для нападения могли в пещерах, как это сделали чукчи, по информации М. Соэра, выступившие против отряда Д. И. Павлуцкого, видимо во время похода 1731 г. (Sauer 1802: 104, п. 2). На идущий караван в подходящем месте нападали, можно сказать, классически, на голову и хвост, внося панику и не давая противнику возможности ни бежать, ни прийти на помощь «авангарду» или «арьергарду» (Тан-Богораз 1979: 78). Капрал Г. Г. Шейкин, рассказывая о войнах середины XVIII в., так обрисовывал характерный образ действия чукчей против русских: «…а русских людей тогда убивают, когда где небольшое число людей и в узком проходе между гор захватят» (АИИ, ф. 36, оп. 1, № 643, л. 585). Нападение на стоянку противника могло происходить и ночью (Богораз 1900. № 129: 333). Смысл этой засады предельно прост – произвести неожиданное нападение на неспособного быстро организовать отпор противника и, следовательно, быстро его разбить, а самим избежать лишних потерь.

Засада могла устраиваться и на противника, сопровождающего оленье стадо. Не ожидая врага, сопровождающие в основной своей массе шли позади оленей (особенно в узких местах), поэтому появление впереди врагов, которые пугали стадо, приводило к тому, что олени, разбегаясь в панике, просто сметали незадачливых воинов-пастухов (Богораз 1899: 365).

Классический пример засады мы находим в рассказе именитого чукчи Пурехома Менямтина (1776). Он так предполагал напасть на коряков, расположившихся у Гижигинской крепости для защиты от чукчей: «Оставя большую половину чукотского войска… в прикрытом месте, а достальным малым числом для обману появиться близ крепости у стойбища коряцкого, учинить сражение и не долго оное имея, обратитца к побегу, а когда преследование будет, то чукчи, находящиеся в засаде, должны будут выскочить сбоку и перебить преследователей…» (Вдовин 1987: 106; ср.: Антропова 1957: 230).

Итак, большая часть чукчей должна была расположиться в засаде, ожидая удобного времени для нападения на коряков во время ложного отступления чукчей. Их действие было рассчитано на скоротечный бой: нападающий отряд, завязав, вероятно, перестрелку, спешно должен был отступить, заманивая находящихся в победном угаре коряков в засаду. Неожиданный удар, ошеломив врагов, должен был решить дело. Сам план был составлен блестяще: в засаду выделялась просто большая часть войск, а не какой-то отборный отряд, ведь чукотские мужчины все были хорошими воинами; завязка боя и вовлечение противника в сражение; ложное отступление, имитирующее бегство и, наконец, основной бой с коряками не у стойбища, а вдали от него, ведь из находящейся тут же Гижиги могли подоспеть на подмогу русские, столкновение с которыми могло обернуться для чукчей поражением (ср.: Мамышев 1809: 23―25).

Несколько по-иному устроенная засада из части войска использовалась против русских. Во время боя на реке Егаче с отрядом А. Ф. Шестакова (1730) чукчи устроили засаду, и после начала атаки по фронту, когда левый фланг противника, состоявший из коряков, побежал, воины из засады напали на последних, а затем зашли в тыл центральному отряду, состоящему из казаков и якутов, тем самым окружив его (Сгибнев 1869: 16). Также и в бою на реке Орловой с отрядом майора Д. И. Павлуцкого (1747) чукчи разделили свой отряд, состоявший примерно из полутысячи человек, на две части, под руководством двух тойнов: основная масса атаковала русских с фронта, а другая часть, обойдя сопку, зашла неприятелю в тыл, стремясь захватить противника в кольцо и отрезать его от обоза (Словцов 1886. Кн. 1: 253―254; Зуев 2001: 26). Суть подобной засады состояла в том, чтобы отвлечь часть войска врага, сковать его силы и внимание, тогда как другая часть должна была неожиданно напасть с тыла и заставить противника сражаться на два фронта, окружая его. Подобная засада часто устраивалась против многочисленного противника. Впрочем, иногда она располагалась и по фронту противника и нападала на него после ввязывания в бой его сил, о чем информирует сказание о борьбе чукотского героя Кунлелю с коряками (Меновщиков 1974. № 85: 300―301).

Таким образом, у чукчей существовало несколько видов засад. Во-первых, немногочисленный отряд или даже отдельный воин мог просто неожиданно напасть на врага. Во-вторых, чукчи могли, используя ложное бегство, привести противника к засаде и, в-третьих, завязав бой с фронта и тем самым не давая возможности противнику перебросить воинов на другие участки фронта, напасть на его тыл с целью окружения. Таким образом, засады входили в сферу военного искусства чукчей. Хотя засада, в общем, является элементом тотального типа войны, она была обычным явлением в первобытном военном деле, позволявшим избежать излишних потерь обычно немногочисленным армиям племенного общества.

Военные хитрости.Естественно, периодически чукчи применяли на войне и различного рода хитрости. Так, в «Сказании об Эленди и его сыновьях» упоминается, что при нападении коряков герой притворился мертвым и голым распростерся на холодной земле. Затем, когда коряки уже не обращали на него внимания, он пополз на четвереньках на врагов. Коряки, приняв героя за духа, в панике бежали и в это время были перебиты (Богораз 1899: 370).

Если враги намеревались напасть на пастуха со стадом, то последний, заметив это, для того, чтобы враги подумали, будто при стаде присутствует несколько пастухов, мог изготовлять чучела людей, набивая одежды ветками. Это могли делать и с целью отвлечь на чучела внимание неприятелей, чтобы неожиданно напасть на них (Воскобойников, Меновщиков 1959: 432). Подобное употребление чучел, прикрытых сверху обычной одеждой, было характерно для региона (Тюшов 1906: 274 (камчадалы); Стебницкий 1994: 24, 26 (коряки)).

В поздней сказке, записанной в 1971 г., упоминается и хитрость при приеме непрошеных гостей: враги пришли в ярангу и стали ждать хозяина, якобы не вернувшегося еще с охоты. Сытно поевшие и отдыхающие пришельцы были просто сожжены в яранге ее хозяевами (Такакава 1974: 45; ср.: Стебницкий 1994: 58; Жукова 1988. № 4: 16―17. § 50―67).

Иногда чукчи нападали на русских, приходя под видом торговцев. Так, в начале XIX в. трое из чукчей, подойдя к рыболовам на реке Майн якобы для обмена, неожиданно бросились на россиян и закололи одного, обратив остальных в бегство. Русских могли также сначала радушно принять, но затем, усыпив их бдительность, убить, как было в то же время на той же реке (Дьячков 1893: 41, 56). Возможно именно из-за таких случаев среди русских было распространено мнение о том, что в старину чукчи, приходя под видом торговцев, затем коварно убивали и грабили россиян (Народы России. 1874. № 2: 26). По замечанию К. фон Дитмара (1856: 34), для русских «торговля с чукчами была весьма опасна, потому что торговали с обеих сторон с оружием в руках и часто бывало более грабежа, схваток и убийств, чем размена товаров» (ср.: Мушкин 1853: 1422; Нейман 1877. № 3―4: 87; Александров 1872: 73; Завадский-Краснопольский 1873: 34; Антропова 1957: 171). Данное мнение обосновано и тем, что в первой трети XIX в. взаимное недоверие и подозрение сторон было еще велико.