Текст книги "Черный алмаз"
Автор книги: Александр Коренев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
КОСТЕЛ
А фронт уж рванулся на запад, вдаль...
Только лютует один февраль
Космы омел на ветру простер
В резкое небо... И цел костел.
Не было – в стенах костела боя,
Не было и лазарета затем.
Был только Бог! Через дыры стен
Смирно он смотрит в небо рябое.
Более нет ни пальбы, ни дыма.
«Езус Мария!..» – жители мимо.
И лишь в конфедератке хлопец,
За руку дивчю втащив туда,
Даже не лапал, глазами хлопал.
На пол валил ее, ал от стыда.
«Тихо! Не можно при Боге...» шептала
Кроха, от счастья сама не своя
Грохотали танки слякотью талой,
Шли и с них стряхивалась хвоя
В лужи, в кашу, не нужная больше.
Пахло над Польшей особенно: волей.
Рваными лешими из берлог
Мы выходили, разведки остатки.
Мимо костела шли наши танки.
А там сплетались, тоже – для Польши,
Он и она. Им содействовал Бог.
1945, 77.
АТАКА
– За Родину! За Сталина!..
Солдат огнем снесен.
Но в смертный миг представлена
Жизнь перед ним, как сон.
Вот с дедом на покосе,
В ночном, лицо коня...
Вот скарб из изб выносят
И голосит родня.
С конвоем по дороге
Вот гонят мужиков:
Обложенных налогом
Обычных кулаков.
– Вперед!.. Убит во взводе
Еще солдат, гляди:
Кровь красная, как орден,
Вразброс бьет из груди.
– За Ста...
в бою бесстрашном
Снесен огнем косым,
Лицом уткнувшись в пашню,
Лежит крестьянский сын.
1945
ТРАВА ЛАГПУНКТА
ДОПРОС
Перед тобой,
От недосыпа сер,
Сел кэгэбист с лицом Савонаролы,
А ты прошел сквозь все макИ и горы,
Сопротивленья русский офицер.
В спецлагеря загнали, как изменников,
Вас для проверки,
Беглецов, бойцов.
А тот всех мерит по единой мерке.
Подергивается белое лицо.
Но вот рассвет,
Оранжевый, червонный.
Он свое пламя над тобой вознес.
Как знамя штурмового батальона,
Где жизнь отдашь,
Но ордена вернешь.
1945—1970-е.
ТРАВА ЛАГПУНКТА
Все в телогрейках плетутся зеки,
Хотя давно миновала весна.
А на лагпункте по лесосеке
Трава неслыханно зелена!
Смолистых пней годовые кольца.
Вот отдохнуть бы, сойдя с тропы!
Слабеют бывшие комсомольцы
От синевы, от росы, травы.
И греет солнышко, греет косо.
Пни – это пляжи для мотыльков.
А в полосатых тельняшках осы
Пьют сок, как водку, внутри цветков.
Да многоярусные, как пагоды,
Ёлки возносятся в небеса.
А чуть в глуши попадутся ягоды,
Сразу вонзаются все глаза!
Хмелеют урки и придурки.
И зной, и плачут в лесу стволы,
То тихо скатываются по зарубке
Слезы янтарной густой смолы.
Южсиб, 1952.
ЗВЕЗДА
И вот опустели лагеря —
Свилась проволока
Кольцами вольными.
Лишь пес по зоне бродит, скуля,
Оставленный конвойными.
Бараки разобраны,
Над синевой
Алебастровый месяц вылез,
Паясничает усмешкой кривой:
Не слишком ли поторопились?
Лишь белый клозет
Привиденьем немеет,
Где болотные кочки да ягель.
Осталась уборная как Монумент
Дистрофику и доходяге.
Здесь резал сквозь щели
Полярный снег,
Жгли щепки, харкали на пол.
И кто-то на мерзлой дощатой стене
Красную звезду нацарапал.
Свети же! Ни черти, ни кум не сотрут
Свободы заветный знак:
В единственном месте,
Где кровью срут,
Где окоченевает мертвяк.
1957.
ГОРНАЯ ГРОЗА
Минводы, ночь, бронзовый Сталин.
Вдруг разражается гроза.
Кинжально молнии заблистали,
То тут, то там тополя кроша.
Разряд! Молния ударила свыше.
Изломанными концами летя,
Как свастика, глаза ослепивши,
Над черной глыбой фигуры Вождя.
1957.
ПРИТЧА О КАЗНЕННЫХ В ГПУ
Лучше б – немцами,
Как лазутчик,
Лучше б плюнуть
В лицо палачам
Но в сто раз фантастичнее, жутче:
Пулю в грудь от с в о и х получать!
И предателя клеймо
Уносить, погибая,
С т р а ш н о...
Ваша смерть в ГПУ, все равно,
Не нелепа и не напрасна!
По заслугам, а не огульно,
Власть рубила вас напролом.
И не просто
«Ошибки культа»:
Бой библейский – добра со злом.
Так мстит подлость – горенью гения.
Ненавистен им – свет любой.
И не культа злоупотребления:
Вечный бой!
Да, все тот же, хотя и скрытый,
(Вам гордиться б такой судьбой)
Света – с тьмою,
Правды – с кривдой,
Спаса – с дьяволом
В е ч н ы й б о й!
1957.
БАБИЙ ВАГОН
Проходили в пальтецах, как тени,
Группки вдов и жен врагов народа.
Разные, любых происхождений...
Вдоль перрона.
Да и чьи-то дочки, и поменьше,
Из простых квартир и общежитий.
Господи, за что их гонят, женщин?
Дяденьки, за что, скажите?
Товарняк, ему в такую даль идти!
Дождь с крупой хлестнет по окнам косо.
«На кого ж детей вы покидаете?..» —
Запоют колеса.
Застучат колеса, буксов сверки,
То не я, не я... Я что? Комар.
Мама моя, левая эсерка,
Мудро померла еще сама.
Рать конвойных, гарных, прыщеватых,
Размещала их гуртом, зараз,
И хозяйственно увещевала:
«Тихо! Вот вам веник, таз.»
Дрогнул поезд, дернулись вагоны.
Все затосковали, в окна глядючи.
«На восток за что, за что их гонят,
То колеса, – за которых дядечек?»
Опечален был товарищ Сталин:
Кое-кто, мемории творя,
Ненаучно роль его представил
В незабвенные дни Октября.
Те ж, кто историческую истину
Исказил... Но вот гудок опять.
«Костик, там с веревки…
куртку... выстиранную...» —
Крикнуть силится мальчонке мать.
И стучат, стучат колеса долго...
Ночью, с досок, шепоток бессонный.
Да порой схоронят у пригорка
Трупик чей-то, вовсе невесомый
И все тянется в снега большие,
Вдаль состав, на вышке пулемет..
Голосами бабьими Россия
Из вагонов каторжных поет.
1957.
ПАМЯТИ ЛУЧШИХ
Умирают раньше всех
Самые светящиеся, лучшие!
Хамства, лжи вся эта карусель
Их сильнее мучает.
Те, что не жалели для других
Молодой души своей и доблести.
Жизнь в ответ и убивает их
По закону подлости.
В мире тлей и мире комарья
Тлеющий преуспевает рьяно.
А кто так и светится, горя,
Тот сгорает рано.
Звонкий жар их, золото души
Разбирают (втихаря, в сторонке)
Разная элита, торгаши —
На зубов коронки.
И они сгорают на кострах,
Их подстерегает глаз прицельный,
Так у соболя – кто главный враг?
Это мех его же
Драгоценный.
1977.
ПЕРСОНАЛЬНЫЙ ПЕНСИОНЕР
Очередь перед кассой движется.
Очень стар, плесневело сер,
Персональный пенсионер
Подает свою плотную книжицу.
Свой почетный документ
Протянул он без промедления,
Как показывал раньше, в момент,
КГБешное Удостоверение.
Он купюры пересчитал,
Прячет книжку в обложке твердой, —
Старый стражник с квадратной мордой,
Что расстреливал и сажал.
Деньги с книжкой вовнутрь сует.
Прикрывает бровастая вата,
Как он щурится нагловато
На уныло сутулый народ.
И не спросит никто мордастого
Ни о чем. Я не сплю по ночам:
Как вы смеете, государство,
Дань почета платить палачам!
1979.
НА ВЕЛИКИХ СТРОЙКАХ
БредовЫе контуры грядущего!
Пролегла сквозь гиблые места
Магистраль болотами и пущами,
Как по голому рабу рубец хлыста.
Ночь в огнях, плакатами унизана,
Новый мир возводят все скорей —
На великих стройках коммунизма
Узники фашистских лагерей.
Тыщами ложась от стуж лихих,
Летом в гнили, глине по колени,
Стройка на века, для поколений.
Только неизвестно, для каких.
Рушатся боры, скрежещут гусеницы
Тракторов... И лишь, невдалеке,
Как снежинка, бабочка капустница
Нежится на смоляном пеньке.
1979.
ТЕЛЕГРАММА
«Москва, Мавзолей, Ленину»...
Телеграмму отправьте скорей!
И, действительно, без промедлений
От узбекских старух, матерей,
К адресату отправлена прямо —
Что терпеть больше силы нет —
Как положено, та телеграмма.
Как положено, был и ответ:
Подписавшие текст расстреляны.
Но пошел самый крупный счет.
Обращение в адрес Ленина
Время шлет.
1987.
ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ
Быть талантливым в тридцать седьмом
Было столь же опасным, безумным,
Как стоять под пулеметным огнем.
Перед выхлестом амбразурным.
Как над брустверами вскочить
Под свинцом ураганным, прицельным,
Так же, на сто процентов, смертельно.
Если незауряден и чист.
Но зловещ генетический код,
И от гадов рождаются гады.
Время снова пускает в расход
Самых пламенных, без пощады.
Годы мчатся, но тридцать седьмой
Все чадит еще, травит и судит.
Я не знаю, что будет со мной,
Но поэзии легче не будет.
февр.1989.
* * *
Забуду ли? О том лишь тебе
С войны возвратившись, рассказывал я:
Нагого, ребенка слабей,
Меня медсестра перевязывала.
В боях, в стенах госпиталей,
В плену полегло поколение,
А кто на войне уцелел,
Те кровь проливали за Ленина.
Пусть кто-то погиб и забыт,
Пусть ложь била в память кувалдой,
Как кровью на раненом бинт,
История пропитана правдой.
БЫЛО НЕ ТАК...
КАК БУДТО БЫ СНОВА СОЛДАТОМ
Как будто бы снова солдатом...
Лишь влезу на горы кудлатые —
Охватит тоскою дорожной.
Как будто бы снова
солдатом
Трясусь на площадке порожней:
Заря...
И в мазуте, чумазые,
Мы едем по миру транзитом!
А зубы —
как вспышки алмазные,
И вымазан лоб
антрацитом.
Мы едем. И екает сердце:
Просторы до самых краев,
Да горы,
да просто нe верится,
Что столько на свете коров!
На тучи,
на птицу непуганую,
На землю, что яро светла,
Гляжу я
из тамбура угольного,
Как темник батыев с седла.
Мы едем. Не мылся. Намаялся.
Плевать! Хорошо молодым!
На нас
наплывают,
как с Марса,
Огни новостроек – сквозь дым...
И жизнь,
как платформа товарная,
Вот так же идет напрямую.
– Где главный?
Я требую главного,
Бригаду его поездную!
1945.
БЫЛО НЕ ТАК
Кто-то
средь шумного быта
Иль на балу, в гостях,
Спросит:
– Как все это было?
– Это все было не так,
«Подвиг разведчика» —
пьеса,
Повесть или кино.
Это полно интереса
И романтизма полно.
Сам увлечен я спектаклем,
Кажется долгим антракт.
Здорово!
– Было не так ли?
Нет, это было не так.
Просто все было и грубо,
Так же, как спим и едим,
Как ненавидим и любим
И как мы жить хотим.
Так же —
и просто, и сложно —
Родине сведенья дать
И по возможности дольше
Жить и не погибать,
Подвигом
незаметным,
Светом
в дремучих местах...
Нет еще песни
об этом!
Это все было не так!..
1948.
ФРОНТОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ
Нас в живых – осталось три процента,
Не вернулось девяносто семь.
Целиком – все поколенье это
На войне повыбито, совсем.
Нет семьи – в России горемычной,
Чтоб не потеряла на войне
Сына, брата... Нет избы обычной
Без родного фото на стене.
Пробил час, и мы на поле боя
Вышли постоять за свой народ!
Мы не виноваты, что герои.
Это виноват рожденья год.
До сих пор оплакивает павших
Журавля колодезного скрип,
До сих пор еще в России нашей
Нет семьи, где кто-то не погиб.
Нет стены без карточки сыновьей
Или фотографии отца,
А съедут – остаются на обоях
Свежие овалы, как сердца.
март 1983
ГОРОДА ВОЙНЫ
На улицах рвы, ночами – взрывы,
Блокадой голода город взят.
И ангел опустился белокрылый
На парашюте, словно диверсант.
– За чем стоите, женщины?..
– За хлебом...
– Давно стоите, женщины?..
– Весь день...
Сирена, захлебываясь небом,
Звереет, и разносится везде.
Голодной очереди, как ящерице,
Сирены вопль обрубает хвост.
Хозяйки, разбегаясь, прячутся
В убежище, в подъезд, под мост.
В парадное, в нору подвала,
Неподалеку, за фасад:
Чтоб только место – не пропало,
Чтобы вернуться скорей назад.
– Так надо, женщины?
– Так надо,
Ведь дома ждут
глаза детей...
Стоят, от слабости в обморок падая
Порой, внутри очередей.
Но с местом до ночи не расстанутся!
Заплакал ангел,
распластав
крыла.
А сквозь бесплотную их субстанцию
Рвались вниз юнкерсы и мессера.
1963.
МОЛЕБЕН
Сыновья полегли, не вернутся с полей,
Но по русским дорогам, белоснежные, легкие,
Словно руки молящихся матерей,
Ввысь возносятся колокольни далекие.
И пока живы матери тех сыновей,
Каждый мальчик погибший спасен от распада,
Сердце матери каждой для него – мавзолей.
Мавзолей для зарытого в землю солдата.
Память вахту несет, ей покоя не знать,
Ей стоять в карауле до кончины до самой.
А когда близок час матерям умирать,
Они в белых платках собираются к храмам.
Время судьбы смывает, как море следы
На пустых берегах, вместе с белыми чайками,
И когда вас не станет, наши мамы печальные,
Будут белым балетом ввысь тянуться сады.
Встанут майские яблоньки, как на пуантах,
Белый цвет – как фаты ненадетый батист,
Так же будут рассветы пламенеть и закаты
И полет колоколенок будет лучист!
И помолятся сразу всем миром единым
Дети наших сестер, сестры братьев родных
Об отцах, матерях, о семействах родимых.
И раскинут объятья храмы в небе за них!
1947.
ФИЛЬМ
Старый, седой, корявый, среди старух,
(Как хорошо, что знала меня не такого ты!)
Глядя кино о войне, я всхлипну вдруг
И, некрасиво давясь, выйду из комнаты.
Буду рыдать в коридоре, тоска: не измерить!
Падая, падая сердцем в бездну, без края...
Так я из «Дугласа» падал, летел, замирая.
Но там з е м л я под конец, а тут: с м е р т ь.
Сколько осталось еще? Мне не ведомо. Но
Сколько б ни жил, шебутной, одичавший, лютый,
Это не жизнь, это паденье на дно,
Это летенье одно с отказавшим врывь парашютом!
Фильм про войну (все фальшивей они и шаблонней,
Сделанные нонешним, невоевавшим,
лощеным глупцом)
Мелочью вдруг, мимолетным девичьим лицом
За сердце схватит меня, заплачу в ладони.
Кто-то, привычно кимаря перед картиной,
Буркнет, будто ребенку: «Пехота, держись!»
Нет, то не просто сентиментальность под старость,
То не душевная дряблость или усталость.
Память! Костер любови неукротимой,
О г н ь, на котором сгорела вся наша,
товарищи, жизнь!
1978.
САУНА
Жарко в сауне,
Как в саванне.
Важный гость коньяки глушит.
Голоноги, как боги сами,
В простынях восседают мужи.
Херувимствующие,
Профсоюзовые,
И, в чем мама родила,
Из актива – мадонны розовые
Шейк откалывают вкруг стола.
Ой лабазнички, безобразнички!
Внес поднос
Местный босс, босой.
Забавляемся, значит? С праздничком!
Хлеб да соль!
Завернулись вы, значит, в тоги?
Но, вожди, выдает лабаз...
Но наутро узки у вас,
Точно прорезь в прицеле винтовки,
Щелки глаз ваших. Точки глаз.
1979
В ПОСОЛЬСТВЕ
В дни годовщин парадных
Героев чтут, солдат,
Бывал и я на раутах
В одной из амбассад.
Но там награждали в зале,
Подняв за победу тост,
Не тех, кто воевали,
А тех. кто занял пост.
Хотел я уж послать их...
Но вдруг, или снится мне,
Стоит, гляжу, солдатик,
Убитый на войне,
Среди разодетых, замшевых, —
Дистрофик, почти скелет...
И поднимаются павшие,
Их тени, и з – т е х л е т.
Стоят, где столько столиков,
И столько хрусталя,
В истлевших гимнастерках...
С них сыплется земля.
Явились они и встали.
А мимо них, там и тут,
Все деятели в зале,
Как через дым, идут.
А рядом бокалы клацали
И речь о дружбе вел,
Брезгливо сщелкнув с лацкана
Щепоть земли, посол.
Я падал с вами, павшие,
И с вами воскресал,
Посла послав подальше,
Мы – покидаем – зал.
1979.
МАЛЯР
МАЛЯР
Маляр стоит,
полдома побелив,
На известью заляпанной подвеске
Посередине
гомона
и блеска,
Скворцов и стекол!
Неба и земли!
Рассвета луч
касается ведра.
Он нарисован
кистью маляра.
А ветер, – вершины шевеля,
Дохнет-то розами, то керосином. —
В зеленом,
розовом,
лиловом,
синем
Под люлькой колыхается
земля!
Хохочет малый
На доске скрипучей.
Внизу – земля,
а под рукою —
тучи.
Как яйца в пасху, размалевать их.
Он смог бы кистью,
если бы не лень.
Белит маляр,
покуда краски хватит,
Весь белым, синим
перемазан
день!
И мне бы так,
размашисто,
с утра
Торчать в просторе
вроде маляра,
И малевать,
влезая на леса,
Цветами радуги,
набором новым:
Зеленым,
синим,
розовым,
лиловым!
... Покуда черным
не зальет глаза.
1944.
ВО ТЬМЕ
Оно стучится, до захвата духа,
Оно стучится – глубоко, глухо —
Ведь грудь моя, как шахта, глубока.
Пусть врач к спине
прикладывает ухо,
Там ухает и ухает
кирка.
Я спать хочу... А там не слышат больше,
Там все стучат, все чаще, сгоряча:
Какой-то
обезумевший
забойщик
Все рубит, между ребрами,
сплеча!
Не жилы, то проходят коридоры,
Где гул один, где темноты потоп...
Трещат с натуги
ребровы
распоры.
А он все рубит,
чертов углекоп!
И мыслей, мыслей там лишь вереница,
Закравшееся, пасмурное, там
Под сводами
отчаянье
таится.
Как взрывом угрожающий
метан...
Пусть не пройдет подземного грозою,
Кладя молчанья вечную печать.
Пусть не зальет – грунтовою слезою;
Потом попробуй помпой откачать!
Пускай идет – из глубины – все чаще —
Горючий уголь песни настоящей.
Чтобы над ним, над рдеющим от муки,
Над черным, раскаленным добела,
Ты обогрела
зябнущие руки,
Когда Россию
вьюга
замела.
1946.
СОЛДАТСКАЯ КУХНЯ
Я солдатская кухня
В развалинах города.
Я в пути, я в пути!
И года, чтобы спас их
От словесного голода,
С котелками ждут очереди впереди.
Я иду, как еда,
За штандартами красными.
А годов череда: исхудалые граждане.
В строй обратно зовет меня командир,
Только как бы в штрафбат я
Не угодил!
Пусть сдерут с меня лычки и снимут ремень
(Ну и что ж... отдохну,
Подождем перемен).
Пусть оставят лишь спички, да горсть табака,
Чтобы дым сквозь решетку
Пускать в облака.
Не хвалою, не лестью,
Только листьями радуем.
Только женщина истинная, если есть,
Будет рядом.
Я солдатская кухня, я им повар и бог!
Все раздам населенью,
До дна и до корки...
А когда, под конец,
У дороги на взгорке.
Ночь осыпет росой железо двуколки,
Будет сон мой,
Как затяжка махорки, глубок.
1947.
В ДВАДЦАТЬ ЛЕТ
Мои стихи!
Наверное, они
Служили мне защитою
в те дни.
Ведь к жизни из немых своих потемок
Они рвались,
храня мой каждый шаг.
В беременной
удваивает так
Ее живучесть
будущий ребенок,
Порой на корточках, накоротке
Со смертью, в спешке,
При папиросной вспышке
Я их набрасывал
на коробке
Не авторучкой —
обгорелой спичкой.
О чем? О звездах, о людской отваге.
На переписыванье сил не трать:
В тылу врага не пишут на бумаге.
Здесь память —
вот и вся твоя тетрадь
А лес – чужак, он весь насторожен,
И звезд раздумие над головою...
Но как писалось
жадно и свежо!
И строчки пахли
потом и смолою!
И строчки пахли телом неусталым,
Где взмокла шея, а шаги легки,
И злобой жить
во что бы то ни стало.
Что скулы стискивает,
как кулаки!
Когда, как волк,
неуловим и чуток,
Когда один,
когда кругом сосна,
А женщина —
невиданное чудо,
Как выдумка, как озаренье сна,
И жизнь
все напряженней, все дороже,
И блеск в глазах,
И сердце ждать не может,
И гул боев ты слышишь наконец,
Твой каждый мускул
полон жаркой дрожи!
Дрожит, как сдерживаемый жеребец,
От крови в жилах
злобного излишка
Иль оттого,
что ты еще мальчишка,
А лес – в рассвете —
так алмазно рыж.
Ведь в двадцать лет —
когда вот-вот и крышка -
Ты весь —
до жилки на виске —
горишь!
Сейчас бы мне
той жадности кусок,
Чтоб впитывать
все, что я вижу,
снова,
Как впитывает
пористый песок
Дождя неудержимость
проливного!
В любви, в работе, даже и в беде,
Дышать вот так,
как в тех лесах, в походе!..
Стихи мои военные!
Вы где?
Ведь я вас не записывал
в блокноте.
Ведь это вы меня спасли.
А сами?
Забылись? В белый дым, под небесами?
Но разве вы развеялись навеки?
Еще бурней ко мне, я убежден,
Вернетесь вы.
Так высохшие реки
На землю
возвращаются
дождем!
1949.
