Текст книги "Впереди разведка шла"

Автор книги: Александр Каневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Почти во всех частях побывал в эти дни командир корпуса генерал Свиридов. Карп Васильевич интересовался всем – для него не существовало мелочей. Кого-то хвалил, поощрял, иным устраивал и нахлобучку.

Вместе с комбригом полковником Артеменко и начальником политотдела полковником Парфеновым заглянули и в разведроту. Свиридов разведчиков любил, но не преминул уколоть:

– В последнее время каких-то некачественных «языков» берете, всякую мелкоту – рядовых, ефрейторов. Офицеров надо, да пограмотней!

– Так офицер – это не подкова, как сказал один казак,– на дороге не валяется, – вклинился в разговор Алешин. – Но стараемся, товарищ генерал...

Комкор вскинул брови, посмотрел на сержанта, на его грудь с орденом Славы, двумя медалями «За отвагу», свежими нашивками за ранения.

– Чувствую, стараешься. А другие?..

Я набрался смелости:

– Офицеров у Гитлера становится маловато. Вчерашние юнкера ротами командуют.

– Ничего, сойдут и юнкера. А вообще-то я разведчиками доволен, лихой народ. Но помните – лихость без хитрости хуже дурости. Берегите себя...

Как-то, закончив драить свои «броники», мы устроили «банный день». Возле машин крутился адъютант Субботина Петя Каверзнев – балагурил с разведчиками. Подошел ко мне, шепнул на ухо:

– Товарищ младший лейтенант, у комбата сегодня день рождения. Так что милости просим...

...Вечером офицеры собрались в землянке. Сплющенная «катюша» немного коптила, но две свечи давали чистый свет. На столе, сколоченном из горбылей, банки с тушенкой, рыбные консервы, дымилась в котелках каша – ее Каверзнев только что принес от котла. Цепочкой выстроились алюминиевые кружки. И совсем неожиданные яства – куриные яйца, копченое розовое сало, домашняя колбаса, шафранная антоновка.

Сели, первым тостом помянули тех, кого война вычеркнула из жизни свинцовым карандашом, пожелали имениннику вот так же встретить победу. Переговорили о многом: о прошлой мирной жизни, кто о чем мечтает. Но больше всего – о боях, об удачах и досадных просчетах.

– Я вот никогда не думал, что стану военным,– поправил комбат иголкой шинельный фитилек.– На гражданке занимал пост начальника отдела кадров в тресте «Удмуртлеспродторг». Как, звучит? То-то... А было мне тогда знаете сколько? Восемнадцать. Знаний – с гулькин нос, но старался. А тут война, беда нагрянула. В военкомате – толчея. Спрашивают: «Где повестка?» – Хлопаю глазами: «Какая повестка? Война идет, а вы о бумажке спрашиваете».– «Покажи тогда военный билет!» – «Пожалуйста».– «Но у тебя ведь бронь».– «Да то по ошибке записано. Я отлично стреляю...» Говорят: «Понадобишься – вызовем. А сейчас топай...» На следующий день снова осаждаю военкоматовское начальство. Опять осечка! Лишь через месяц вызвали. Рад, конечно, на фронт еду. Поехал... Да только не на фронт, а в Уфимское пехотное училище. Там мальчишеское представление о командирстве враз выветрилось. И теперь, ребята, когда хорошенько понюхал порох вперемешку с махрой, кровью не раз умывался, скажу: на войне прежде всего нужна ясность ума. Все остальное – потом: и смелость, и энергия, и, простите за высокий штиль, беззаветность. Особенно это важно для командира, какие бы погоны он ни носил – сержантские или генеральские. Там, где солдата может охватить буря чувств, эмоций, командир обязан сохранять железное хладнокровие. В противном случае не поздоровится и ему, и его подчиненным...

Я смотрел на сидящих и думал: какие же мы молодые! Мне недавно стукнуло двадцать, комбату – двадцать один, Ермакову, начальнику разведки бригады,– двадцать четыре... Да, война не смотрит в метрики, а берет цепко за шиворот и швыряет в смертельный водоворот – плыви! И надо барахтаться, надо выплывать, не сдаваться, превозмочь свою беспомощность, слабость, неумелость. Это потом придут мудрость и опытность, знание тяжелого фронтового ремесла.

Каверзнев заварил крепкий до черноты чай, стал разливать по кружкам.

– Вот вы все о боях-сражениях, товарищ капитан, а места для любви и не оставили,– хитровато прищурился Петр.

– Робкий я по этой части, Петруша. Девчата меня книжным женихом окрестили. Днем работа, вечером – книжки. А любовь есть, настоящая. Сейчас она горем, кровью испытывается.

– А у вас зазнобушка была, Александр Денисович? – не унимался адъютант.

– Мы по этой части сродни с Семеном Михайловичем. Может, и побежал бы на свидание, так в разведку надо идти. Нет времени...

Разошлись, когда рассвет растворил желто-белый призрачный свет лампы...

...Непривычно мирно текла жизнь в резерве. К нам приезжали делегации трудящихся из различных районов. Гости навещали раненых в медсанбате, угощали их молоком, маслом, сушеными фруктами.

А в начале октября произошла еще одна встреча – волнующая и незабываемая. Гвардейцы принимали бывшую участницу подпольной молодежной организации «Молодая гвардия» Нину Иванцову. В начале войны она по рекомендации райкома комсомола прошла специальную подготовку, была оставлена для работы в тылу врага на временно оккупированной территории. Затем Нина вступила в ряды «Молодой гвардии» – доставляла донесения боевых групп, осуществляла связь с партизанами, распространяла листовки.

Сердца гвардейцев наполнялись ненавистью к врагу, когда они слушали рассказ о гибели юных патриотов, о дикой расправе, учиненной над молодогвардейцами.

– Разве люди могли так поступить? – с гневом спрашивал товарищей командир танка «Донской казак» лейтенант Линник. И сам же отвечал:

– Нет! На это способны только дикари, людоеды. Поклянемся, друзья, что не будем знать покоя до тех пор, пока не уничтожим на нашей земле последнего фашистского зверя...

Нина Иванцова провела в корпусе десять дней. Потом она ушла на фронт. Воевала, была комсоргом батальона, награждена орденами Красной Звезды, Отечественной войны II степени, медалью «Партизан Отечественной войны» I степени...

А мы снова собирались в долгий, трудный и опасный путь. Прощай, Волноваха! Прощай, город, чье имя понесем отныне на своем гвардейском знамени!

Берег левый, берег правый...

Опаленный огнем, омытый кровью, еще не вздохнувший полной грудью после отгремевшей грозы в донецкой степи, гвардейский корпус догонял убегающего врага, чтобы не дать ему оторваться, чтобы снова навязать ему бой.

Дует ветер, прозванный в Приазовье «губатый». Свежевыстиранные гимнастерки уже припорошило солью, все та же пыль – спутница колонн. Но настроение у всех приподнятое – за плечами остались Сталинград, Ростов, Маныч, Новочеркасск... Десятки рубежей и позиций с причудливыми названиями, сооруженных по последнему слову фортификации, прорваны в Донбассе. «Черепаха», «Крокодил», «Саламандра», «Черная ящерица»... Сгинули все эти «пресмыкающиеся», пропали.

А впереди – «Даешь Днепр!» Но дойти до него, испить желанной водицы можно, лишь перешагнув через оборонительный рубеж на реке Молочная, который немцы пышно и грозно из любви к высокому слогу нарекли «Вотаном» по имени мифического божества древних германцев, бога ветра и бурь, бога войны. Знак Вотана – изображение головы буйвола. Этот рубеж был южной оконечностью Днепровского вала.

Анализируя доклады разведчиков, просматривая аэро-фотоснимки, наше командование шутило: «Река Молочная, да берега не кисельные». В этой горькой шутке заключался глубокий смысл.

Молочная – река спокойная, относительно неширокая, но глубина ее местами доходила до двух метров и больше, дно илистое, берега вязкие, заросшие камышом. На отдельных топких участках от уреза воды тянулись солончаки: всюду чисто, гладко, камень – и тот на виду. За ними сразу же, точно крепостной вал,– крутые высоты.

Общая протяженность оборонительных рубежей по реке достигала ста пятидесяти километров. От Ворошиловки этот рубеж поворачивал на северо-запад, проходил по ряду высот и в районе Васильевки упирался в днепровские плавни. На юге он тянулся западнее Молочной, примыкая флангом к широкому и глубокому соленому озеру. Следовательно, фланги прикрывались крупными естественными препятствиями. Ну а уж над искусственными гитлеровцы постарались.

Оборона строилась по принципу сочетания опорных пунктов и узлов сопротивления со сплошными траншеями и изолированными полевыми сооружениями. Последние представляли собой отдельные окопы и гнезда, которые не имели ходов сообщения ни по фронту, ни в глубину и предназначались для ведения длительного боя даже в случае полного окружения.

Учитывая печальный опыт боев на Миусе и стремясь избежать ошибок, гитлеровское командование решило несколько видоизменить построение обороны: перед задним краем и в глубине были отрыты противотанковые рвы, затоплены водой и прикрыты проволочными заграждениями. Балки и овраги, которыми изрезана прилегающая к реке местность, немцы превратили в непреодолимые, по их мнению, препятствия.

Каждое село в полосе обороны было превращено в крепость. Дом с домом соединялись траншеями. На многих участках наши разведчики обнаружили плотные смешанные минные поля, ловушки и сюрпризы.

Для усиления опорных пунктов на открытых местах, главным образом в садах, противник в качестве неподвижных огневых точек использовал подбитые и даже исправные танки и штурмовые орудия. А в крутых скатах по западному берегу реки, достигавших высоты двадцатипятиэтажного здания, были устроены замаскированные скрытые огневые точки.

Особенно сильно неприятель укрепил Мелитополь. Внутри города имелась целая система опорных пунктов, занятых боевыми группами. В их состав входило от одного до двух пехотных батальонов, усиленных танками и артиллерией.

В целом группировка на Молочной состояла из десяти пехотных, трех горнострелковых и двух танковых дивизий. Для укрепления обороны из Крыма на самолетах были переброшены еще две дивизии – авиаполевая и горнострелковая. Правда, войска эти были порядком потрепаны, но за таким мощным щитом они могли оказать упорное сопротивление.

Воодушевляя своих солдат, генералы Манштейн и Холлидт действовали методом «кнута и пряника». Дело в том, что Гитлер решил раскошелиться и выплачивать солдатам и офицерам тройной оклад денежного содержания, а в Берлине чеканилась специальная медаль – «За оборону мелитопольских позиций». Однако, не особенно рассчитывая на эти «стимулирующие» меры, командование вермахта своевременно позаботилось и о том, чтобы никто не смог самовольно покинуть позицию. Каждый солдат знал: ходы сообщения вырыты таким образом, что, отходя с переднего края в тыл, не минуешь командных пунктов, а там путь преградят свои же офицеры и силой оружия заставят повернуть. Как и на Миусе, тут, на Молочной, немцев заставляли подписывать специальную клятву с торжественным обещанием не покидать обороняемых рубежей. В расписке указывался домашний адрес солдата, перечислялись члены семьи. Отныне их судьба зависела от поведения мужа, брата, сына на фронте, а сами они становились заложниками, «гарантом героического поведения на войне». Наш корпус находился во втором эшелоне, имея последующую задачу развить успех в оперативной глубине. А пока путем различных маневров имитировалось накопление сил.

Стоял один из дней сентября. Туманно, пасмурно. Накрапывал дождь. Как только плотная дымка немного рассеялась, сразу же заговорила артиллерия. Тысячи трасс от снарядов прорезали молочную пелену над полем боя. Зашуршали, оставляя в небе светящийся след, снаряды «катюш». Саперы проделали проходы в минных полях и проволочных заграждениях, после чего поднялась за танками пехота.

Особо ожесточенные бои велись южнее высоты Ворошиловки, восточнее колонии Альт-Мунталь, на окраинах населенных пунктов Пришиб, Богдановка, Блюмштейн. По огромному количеству раненых, которых отправляли в тыл, можно было сделать вывод о яростном сопротивлении гитлеровцев.

В течение первого дня наступления прорвать укрепления на Молочной не удалось. Противник спешно начал восстанавливать нарушенное управление, подтягивать вторые эшелоны и резервы.

На следующее утро, как и накануне, над долиной реки стлался туман, мешая наблюдению и корректировке огня. Тем не менее после короткой артподготовки наступление возобновилось. Но гитлеровцы тоже не дремали: они поставили самоходные установки и танки на открытые позиции, вражеская авиация тучами висела над полем боя. Таким образом, и второй день для наших войск оказался неудачным.

Противник прилагал все усилия для пополнения своих потрепанных частей за счет солдат и офицеров, прибывающих с Таманского полуострова. Пленные из 500-го батальона особого назначения оказались штрафниками. Некоторых даже приковывали к пулеметам. И все-таки в немецкой обороне удалось кое-где пробить бреши. От того же батальона через шесть суток осталось не более пятнадцати процентов личного состава. Огромные потери понес и отдельный велосипедный полк, который ранее охранял мосты во Франции, а позже в Крыму.

Ввиду того, что неоднократные попытки прорвать оборону на Молочной успеха не имели, командующий фронтом генерал Толбухин решил временно приостановить наступление. Поступил приказ – окопаться, танки и артиллерию поставить в аппарели и замаскировать.

В этот период относительного затишья особое внимание уделялось разведке. Каждую ночь уходили поисковые группы – требовалось точнее определить наиболее сильные узлы обороны гитлеровцев.

Находясь во втором эшелоне, мы вели разведку в основном путем наблюдения, иногда перехватывали сведения от своих коллег, находившихся в непосредственном соприкосновении с противником.

Теперь наши действия направлял новый начальник разведки капитан Козлов. Коренастый, русый, с темно-голубыми глазами, в которых светились ум и энергия, Борис Михайлович сразу же пришелся «по вкусу» разведчикам. Знающий до тонкости наше рискованное ремесло, он никогда не принимал опрометчивых решений, действовал расчетливо, спокойно.

Пришел к нам и новый ротный старший лейтенант Когутенко – высокий здоровяк с богатырским раскрыльем плеч. Мне импонировала привычка Ивана Ивановича вначале все взвесить, обязательно поинтересоваться мнением командиров взводов, а уж потом принимать окончательное решение.

Итак, мы «кантовались» во втором эшелоне, раздробленные, в отрыве друг от друга.

Для того, чтобы создать у противника впечатление накопления сил, перегруппировки, требовалось в первую очередь горючее. А его не хватало. Даже разведчикам перепадали крохи. Но мы старались, как говорится, собрать с бору по сосенке, мотались впереди корпусных частей, идущих к Молочной, по крупицам копили сведения. Из них, как из мозаичной смальты, складывалась внушительная картина обороны гитлеровцев.

В одном из поисков пришлось познакомиться со старшим сержантом Владимиром Привольневым, разведчиком из 4-й мехбригады. Я и раньше слышал об удачливом следопыте, которого привозили в часть на захваченной трофейной машине сами же немцы. Как-то он прибыл в распоряжение на нескольких подводах, где роль возниц также исправно исполняли пленные.

И вот мы сидим с Владимиром, его разведчиками и двумя «языками» в редкой лесопосадке. Чувствуется, что ребята чертовски устали: лица обросшие, потемневшие, руки в ссадинах, исцарапанные, маскхалаты в болотной тине, прожженные... Один надрывно кашляет, видимо, заболел,– тело била дрожь, щеки пылали. К еде так и не притронулся.

Владимир развязал кисет, извлек газетную «книжечку, вместе с ней листовку. Прочитал вслух: «Граница Великой Германии будет проходить по Днепру». Сладко зевнул, завернул в листовку кусочек пожелтевшего сала.

– Доберемся мы и до этой границы. Вот только надо перемахнуть Молочную, обломать рога Вотану. Так, господа «языки»?

Немцы зыркали по сторонам, не понимая, что говорит их новый «хозяин».

Привольнев и на сей раз был удачлив. ...Этот дзот за рекой, по словам Володи, сидед, как чирей на филейной части. Перекрывал все удобные пути в глубь обороны. С какой стороны не подойди – харкает огнем, сечет все живое. Шальной пулей сразил разведчика из группы Привольнева.

– Ну погоди, гад! Встретимся с тобой! – сказал тогда старший сержант и погрозил кулаком в сторону дзота.

Ночью он опять ушел на разведку... У дзота стоял часовой. Входная дверь закрыта. Прыжок – и обмякшее тело часового потянули в сторону, надежно упрятали.

А гитлеровцы допивали в своей норе вечерний кофе. Но тут дверь чуточку приоткрылась и в щель вкатилась «лимонка». Глухо прозвучал взрыв. Разведчики ворвались в дзот, где ошарашенные, оглушенные взрывом «хозяева» огневой точки не могли сообразить, что же произошло. Действовали быстро: один стал у пулемета, второй занял место часового у входа. Остальные попарно расположились в траншеях по обе стороны дзота, чтобы предотвратить неожиданный визит «соседей».

Изредка постреливали короткими очередями из пулемета, пускали в небо осветительные ракеты, точь-в-точь, как это делали немцы. А Привольнее в это время вел наблюдение, метр за метром исследуя ломаную линию траншей, уточняя расположение огневых точек, наносил обстановку на карту-схему.

Оставленные в разных местах на восточном берегу разведчики «неосторожно» обнаружили себя огоньками карманных фонариков, вспышками спичек, громкими криками. Гитлеровцы реагировали треском длинных пулеметных очередей, выстрелами из минометов...

С высоты холма многое прояснилось. А к дзоту в течение ночи так никто и не подошел. Перед рассветом разведчики взорвали огневую точку и благополучно ушли на свой берег...

Мне и после приходилось встречаться с Владимиром. Геройский парень! К тому времени два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды украшали его грудь. Сам командующий фронтом генерал армии Толбухин в письме, опубликованном в газете «В бой за Родину» отмечал: «Крепко вы бьете фашистов, умело воюете искусно ведете разведку. Молодец!».

На правом берегу Молочной, южнее совхоза «Садовое», располагался сильно укрепленный, можно сказать, ключевой опорный пункт гитлеровцев. С его штурма и начался прорыв «линии Вотан» южнее Мелитополя.

Ночь бойцы провели по пояс в воде, в камышах, навьюченные пулеметами, «цинками», ящиками с минами. И вот, соблюдая маскировку, двинулись вперед, прихватив с собой лестницы и фашины. На рассвете начался штурм.

Нескончаемые атаки и контратаки. Грохот, кряканье мин, пулеметная и автоматная трескотня, пыль, чад... Все корежилось, мялось, коверкалось, как в молотильном барабане. Преодолевая сопротивление врага, штурмовые группы с помощью лестниц взобрались на отвесную стену и завязали рукопашный бой.

Как и в сентябрьских боях, приходилось буквально прогрызать вражескую оборону, платить сотнями жизней за освобождение каждого метра родной земли.

Нелегкую задачу пришлось решать гвардейцам бригады полковника Епанчина, которого из-за болезни временно замещал подполковник Дежуров. Как только первые роты стремительным броском преодолели участок открытой местности от поселка Лихтенау к Молочной и достигли камышей, немцы ударили по плавням. Было видно, как над рыжими метелками вспыхнули оранжевые зарницы, казалось, через реку повис невиданной ширины огненный мост. Пробивая камышовую стену, бойцы вязли в болотной тине, спотыкались, но упорно шли вперед.

Осенняя вода пронизывала до костей холодом, набухшие влагой шинели и телогрейки стали колом, от перегруженных спин валил пар. Камыш резал руки – все в кровоподтеках, изъеденные солью...

Считанные метры остались до противоположного берега. Вот и первая траншея...

Ночной бой скоротечен и жесток. Батальон майора Кайко начал теснить немцев к северной окраине Ново-богдановки, но дальше пройти не мог. «Рыцари Вотана» контратаковали с такой яростью, что казалось немыслимым удержаться. Но комбат скорее почувствовал, чем увидел, что численно превосходящий противник вдруг как-то обмяк, стал нерешительным. Тут же послышалась стрельба в тылу гитлеровцев. Оказалось, другой батальон 4-й мехбригады капитана Русинова при поддержке танков блокировал Новобогдановку справа. А провели батальон и танкистов в тыл опять-таки разведчики Владимира Привольнева.

В этот период подразделения 5-й мехбригады полковника Сафронова сосредоточились южнее села Троицкого в готовности форсировать реку.

Сто метров! Всего лишь сто метров нужно было преодолеть, чтобы зацепиться за плацдарм. Но как тяжело давались эти метры, распаханные фугасами и простроченные пулями!

Две попытки форсировать реку – и обе неудачные. И лишь когда усилилось давление на соседнем фланге со стороны гвардейцев Дежурова, полковник Сафронов решил: пора действовать!

Прелюдию к наступлению исполнили артиллеристы. Залп следовал за залпом, от них содрогалась земля, темно-серая вода покрывалась мелкой рябью. Под прикрытием артогня к реке вышли саперы, тащившие наглухо закупоренные бочки. Связанные по четыре, они должны были служить основанием будущей переправы.

Судьба штурма находилась теперь в озябших руках саперов лейтенанта Суворова.

...Шумят камыши. Вода накатывается на стебли, мельчает и разбивается о берег. Зыбкие тени колеблются в отсветах ракет. Звено за звеном наращивается цепочка переправы. И вот с берега на берег протянулись пустые бочки с деревянным настилом. Вместо перил натянуты канаты...

Рота за ротой перебирались на другой берег, вгрызаясь в землю.

В шесть часов утра была занята северо-западная окраина села Троицкое. Генерал Свиридов сразу же принял решение – нашей бригадой вбить третий клин у Семеновки...

Ночью на «скауткаре» и двух бронеавтомобилях БА-64 мы направились к Новоалександровке. Предварительно получили инструктаж у комбрига полковника Артеменко. С ним были начальник политотдела полковник Парфенов, заместитель начальника оперативного отдела бригады капитан Андриевский, капитан Козлов. Памятуя о том, что гитлеровцы особо рьяно держатся за населенные пункты, мы должны были обходить их с обратной, западной стороны, устраивать засады, внезапным нападением вносить панику, брать пленных, документы...

Ночью ориентироваться в степи довольно сложно: приходилось разбираться в путанице развилок и перекрестий дорог. Изредка останавливались, выходили из машин, прислушивались. Со стороны Новоалександровки пофыркивали моторы, прыгали пучки света.

Село обошли еще в темноте, за спиной в серой мгле остались на горке хаты, клуни, обнесенные редким частоколом деревьев. Остановились у одинокого сарая: крыша из замшелой соломы, стены, обмазанные побуревшей глиной, дверь, сорванная с петель. Внутри – заржавленный плуг, тележные колеса, какие-то слеги. На чердак вела приставная лестница.

Здесь я решил дать людям небольшой отдых. Алешин все никак не мог уснуть, ворочался на охапке слежалого сена, бурчал, исследуя свои порыжевшие бахилы.

– Старшина говорит, что сапоги солдата переживают, а я в них уже столько топаю. Подметки, как папиросная бумага, каблуки скособочились, а еще пылить до Днепра...

– Не горюй, Петро, своих не хватает, у фрица одолжишь.

– Да я лучше босиком пойду, чем надену гитлеровские колодки.

Я поднялся по шаткой лестнице на чердак. С крыши хорошо была видна ровная, отглаженная степь, сломанное крыло «журавля» над колодцем, белые песчаные языки, вырубленная лесополоса... Вокруг тишина – обманчивая, настораживающая.

Немецкая колонна показалась через несколько минут. Шла от железной дороги: впереди машины, несколько зенитных установок, повозки... Раньше гитлеровцы раскатывали таким цугом – глазом не окинешь. Горло дерут, на аккордеонах свою «Розамунду» чешут, рожи корчат, гребут все, что под руку попадет... Теперь присмирели, хвост поджали. Вотана-то их в Молочной утопили, теперь драпают к Никополю.

Наше совещание длилось недолго: решили пристроить к колонне свои заляпанные грязью «броники», в удобном месте «распушить» немцев.

Поехали. Не отрываясь от «скауткара», жмут водители Бондаренко и Романенко.

Вот одна легковушка свернула на обочину, остановилась. Из нее выскочил водитель, открыл капот. Интуиция подсказала: в машине находится офицер. Шофер мог копаться в двигателе и считанные минуты, и более продолжительное время... Нужно брать!

Из открытой дверцы тем временем вылез один гитлеровец, за ним другой. Закурили.

Петя Орлов подвел бронетранспортер впритирку к «ганомагу», и Ситников полоснул по нему из пулемета. Водитель сразу же откинулся навзничь. Лобовое стекло треснуло, по нему побежали лучи-трещины. Еще очередь! Второй немец мешком свалился в кювет, Аверьянов с Богаевым быстро втащили уцелевшего обер-лейтенанта в «скауткар». Джугашвили обшарил «ганомаг», бросил в кузов бронетранспортера саквояж.

Немец тихо стонал, хотя ранение было пустяковое: пуля прошила мякоть икры. Его сразу же перевязали, для приведения в чувство дали хлебнуть из фляжки. У офицера была довольно приятная внешность: коричнево-смуглое лицо, иссиня-черные, как вороново крыло, волосы. Ситников спросил:

– В Крыму отдыхал? Вон как на пляжах закоптился...

Сеня имел в виду густой загар на лице обера, но тот не понял вопроса. Старший сержант стал что-то объяснять. Оказалось, нам попался ротный из 336-й дивизии. После Мелитополя от подразделения осталась треть состава. В его полку участились случаи, когда солдаты наносили друг другу легкие ранения – «выстрел на родину». Остальные «планомерно» отступали. А до этого он воевал в Африке под командованием генерала Роммеля.

– Жарко там?

– Здесь жарче, – откровенно признался офицер. – Англичане по сравнению с вами – зеленые бойскауты.

– Вы, немцы, плохо историю знаете, – играя «лимонкой», сказал Ситников. – Еще Фридрих Великий ваш мудро изрек: русского мало убить, его надо еще и мертвого-то повалить.

Офицер опустил глаза, съежился.

Пленного доставили в штаб бригады, сдали капитану Козлову.

Тесно взаимодействуя с 86-й стрелковой дивизией 5-й ударной армии, корпус прорвал оборонительную линию противника.

Был создан усиленный передовой отряд под командованием подполковника Дежурова. От нашей бригады в него вошел мотострелковый батальон капитана Субботина. Отдельный разведдозор приказано было возглавить мне.

Таврическая степь. Бегут навстречу заросшие бурьянами пологие одинокие холмы, изредка мелькают омытые ветрами тысячелетий каменные бабы. Каждый из этих древних истуканов мог бы поведать историю веков...

А степи нет конца – однообразная и пока безмолвная...

Не ввязываясь в затяжные бои, отряд неотступно преследовал гитлеровцев, обходил укрепленные гарнизоны и отсекал его тыловые коммуникации.

Как и на земле донецкой, здесь, в Северной Таврии, фашисты создавали «зоны пустыни». Командиры отступающих частей еще раньше получили приказ: полностью уничтожать на оставляемой территории все сооружения, запасы, которые в какой-либо степени могут оказаться полезными для врага, жилые помещения, машины, мельницы, колодцы, стога сена и соломы... Гитлеровцы толпами угоняли наших людей за Днепр. Всюду – на телеграфных столбах, на стволах тополей, на заборах – висели объявления: «Мужское население в возрасте от 10 до 60 лет обязано немедленно эвакуироваться западнее Днепра. Мужчины, застигнутые в своих местах жительства, считаются партизанами и будут расстреляны».

Но как оккупанты ни старались уничтожить или вывезти материальные ценности, это им не всегда удавалось. Так, в Новорубановке мы отбили большое стадо рогатого скота, в Новоалександровке – сотни тонн зерна. Все это предназначалось для отправки в Германию. В Верхних Серогозах мы захватили склад обмундирования, в Нижних Серогозах – горючее, которое ценилось на вес золота. Правда, бронетранспортерам американского производства трофейное горючее было не «по нутру», наши же БА-64 «переваривали» и этот синтетический эрзац.

В этих населенных пунктах мы сорвали попытку врага заткнуть бреши словацкой дивизией и штрафными батальонами. Не помогло и подкрепление из Крыма – 1-я румынская и 50-я немецкая пехотные дивизии.

Передовой отряд Дежурова дозаправил технику и рванулся вперед – к Каховке.

«Каховка, Каховка, родная винтовка, горячая пуля, лети!» – так напевали мы в юности. И кто бы мог подумать тогда, что придется сражаться за этот легендарный городок не на жизнь, а на смерть! Что будут лететь снаряды и пули не песенные, а настоящие, обрывающие жизнь...

Бои за Каховку сразу же приняли ожесточенный характер. Сказывалось наличие у немцев переправы через Днепр. Враг использовал насыпанные еще в давние годы курганы, устраивал засады, применяя для этой цели танки и самоходные установки. Мы знали: немцы будут зубами держаться за днепровский рубеж, ведь до самой границы другой такой защиты им не найти...

У Каховки нас остановили. Со стороны казалось, что на дорогах царит невообразимый хаос. Чтобы сбить с толку противника, менялись дислокации, нумерация частей. Менялись и трафаретки на танках, бронетранспортерах, автомобилях... За всем этих чувствовалась чья-то могучая воля, умело взнуздавшая нас порядком и железной дисциплиной и потому уверенно управляющая нескончаемым половодьем войск и техники.

Действуя впереди подвижного отряда подполковника Дежурова, разведгруппа появлялась в самых неожиданных для немцев местах. Опасаясь окружения, они оставляли даже работающие радиостанции, исправные орудия с большим количеством боеприпасов. Как-то мы захватили сразу пятнадцать зенитчиков во главе с офицером. Догадайся они, что разведчиков всего лишь горстка с тремя бронемашинами,– сделали бы из нас фаршмак. Сыграл свою роль фактор внезапности. И вот передо мной стоит обер-лейтенант с рыбьими, застывшими от страха глазами, бормочет что-то о том, что русские свалились прямо с неба, непрерывно повторяет:

– О, майн готт! О, майн готт!..

Каховка – как спасительная вода для страждущего. Вот он – колодец, рукой подать! Но попробуй ее протяни – враз оттяпают...

Здорово засели гитлерюки на подступах и в самом городе. Огрызаются бешено, по-волчьи. Тут их «штыком и гранатой» не возьмешь. Нужны танки, самоходки, поддержка авиации...

Связь со штабом Дежурова работала бесперебойно. Разведчики сообщали о наиболее опасных участках, «ко-торые противник насытил «тиграми», «фердинандами», указывали, где созданы прочные артиллерийские заслоны.

Передовой отряд, сбивая арьергарды врага, крушил все на своем пути, но и сам нес внушительные потери.

Перед многими возвышенностями в чадном тумане догорали «тридцатьчетверки», у искалеченных пушек лежали присыпанные пылью пушкари. Среди воронок сновали с носилками санитары...

На одном из перекрестков у кургана подловили и нас зенитчики. На первом бронетранспортере сорвал снарядом колесо. Петра Алешина ранило осколком.

Вечер застал нас на подходе к Камышанке. Сначала заморосил, затем стал падать тяжелый, как ртуть, дождь. Я был противником всяких опрометчивых действий. В селе тихо, даже сонная собака не звякнет цепью, не хлопнет калитка, не порхнет ракета, но... Все может быть. Береженого бог бережет. Только убедившись, что из Камышанки немцы убежали, взяли направление к Любимовке.