Текст книги "Готовься к войне (Кат)"
Автор книги: Александр Войнов
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
– Не перепил я, а переел. Мне на нужник приспичило. Счас мотонусь о быстрому, вернусь и ты у мине закряхтишь от удовольства, – соврал Левша, подстраиваясь под кацапский говорок российской глубинки и воображая себя счастливчиком Митькой.
Он перевалился через свою несостоявшуюся пассию, на секунду задержавшись в верхней точке горизонтального положения и, минуя туалет, выскочил в тамбур.
Вагон качнулся, глухо звякнули сцепки, поезд тронулся и стал медленно набирать ход. Левша до упора нажал ручку двери и спрыгнул н перрон. С соседней платформы отправлялся товарный состав, следующий в обратном направлении. Левша дождался, когда с ним поравнялась открытая платформа, перефозишая огромный екскаватор, пробежал рядом несколько метров и уцепился за поручни. Кабина екскаватора оказалась закрыта и была опломбирована. Левша забрался в ковш, свернулся калачем и стал досматривать сны.
На незнакомом переезде, где товарняк замедлил ход, Левша спрыгнул с подножки платформы, зацепился лакированной туфлей за шпалу и, подвернув ногу, покатился с насыпи.
Травмированная лодыжка опухла, и каждый шаг давался с трудом. В лесопосадке он вырезал толстую, изогнутую на конце орешину, и, опираясь на самодельную клюку, похромал по проселочной дороге.
Деревня, в которой Левша решил пережить трудное время, дворами выходила к березовому пролеску.
– «Представлюсь заготовителем», – подумал он, приглядываясь к крайней избе, выходящей двором к березовому подлеску. – «Скажу, что машина застряла на пол дороги. А там буду действовать по обстоятельствам»
Подобравшись поближе, он внимательно осмотрел рубленое, крытое тесом строение, из трубы поднимался дым, пахнувший березовой корой, соломой и домашним уютом. Подхваченный резким порывом ветра дым-домашняк трусливо жался к земле и стелился к ногам угрюмого молчаливого вяза, окруженного обугленными, почерневшими от солнца, обезглавленными, но не сломленными до конца, стеблями прошлогоднего подсолнечника. Дым просил о пощаде.
Часть 2
Зима запаздывала. Первый липкий снег в 90-м выпал только к Рождеству, а до той поры город окутывал мокрый туман, пришедший на смену холодным осенним дождям.
Левша проснулся от крика неугомонных галок, шумно выражавших недовольство нежелательным, по их мнению, снежным покрывалом, затрудняющим добычу пропитания. Вставать не хотелось и, отвернувшись к стене, сделал еще одну попытку заснуть. Старая солдатская кровать противно заскрипела, как будто ей хотелось побыстрее избавиться от залежавшегося постояльца. Убедившись, что заснуть не удастся, Левша лег на спину, закинул руки за голову, потянулся всем своим жилистым, сухощавым телом и замер. Мысленно досчитав до шестидесяти, позволил себе расслабиться. Привычное упражнение прогнало сон. Это движение он перенял у просыпающихся котов. Животные никогда не делают резких движений после пробуждения, а долго и осторожно потягиваются. «Нам еще многому надо поучиться у наших молчаливых друзей», – вспоминая никогда не унывающего Золотого, подумал Левша. Он легко поднялся с кровати и, открыв форточку, стал наблюдать, как в старом саду Архиреевой дачи продолжали бесчинствовать пернатые. Тридцать лет не прошли бесследно. Двор опустел, деревья поредели, покосились, и только прожорливые вороны также по-хозяйски раскачивали ветки, как и в то далекое время, которое, к сожалению, нельзя вернуть. Оглядываясь на до боли знакомый рисунок на стене, в потрескавшуюся и кое-где обвалившуюся лепку на давно не беленом, покрытом паутиной мелких трещинок потолке, в свое отражение в мутном пожелтевшем зеркале, Левша с грустью осознавал, что самый страшный грабитель – это время. Оно отнимает у нас молодость и иллюзии. Веками мучавшая людей мысль о необратимости каждой минуты пришла к нему именно сейчас, когда ход времени становился все быстрее, и сложнее было добиться перемены к лучшему. Короткая, как мимолетная улыбка, жизнь шла на убыль.
Его возвращение в город совпало с развалом Союза, и в этом мутном безвременье нужно было найти свое место. Жизненный опыт, полученный за время отсидок и в промежутках между ними, подсказывал, что любое криминальное предприятие, повторяемое периодически, очень часто заканчивается плачевно. А это было не совсем желательно. Годы уходили, и он стал понимать, что страшнее старости может быть только нищая, одинокая, голодная старость. Наступало то критическое время, когда нужно было сделать единственный решающий бросок, поставив на карту все и, если улыбнется удача, обеспечить себе достойную жизнь. В этом случае спешка была недопустима. Нужно было мимикрировать, растворится в окружающей среде и, как охотник, ждать своего часа. Если быть терпеливым, то добыча рано или поздно окажется рядом.
После сорока пяти Левша начал замечать, что прозвище «Лошадиная голова», напоминавшее о далеком детстве, опять становится актуальным. С годами он стал чуть уже в плечах, от длительных ежедневных тренировок, занятий йогой и постов, тело стало сухим, гибким и уменьшилось в объеме и весе.
Левша никогда не понимал людей, страдающих от избыточного веса. Обжоры, стараясь похудеть, следовали всевозможным диетам. И, как правило, безрезультатно. Хотя достаточно было повесить на стене церковный календарь и соблюдать все посты. Это поможет вернуть человеческий облик и, вдобавок, послужит лекарством от высокомерия и ненужной гордыни. Ничто так не смиряет дух и не прочищает мозги, как воздержание в пище.
Не лишним было бы соблюдение десяти заповедей. С годами они давались Левше все легче. Кроме двух – «не укради и не прелюбодействуй». «Но это вопрос времени» – считал он.
Большая голова у него осталась прежней, если не считать небольших лобных залысин. Детские надежды на то, что качество мозгов будет пропорционально количеству, не оправдались. Он не стал Айзеком Эйнштейном и за всю свою не совсем праведную жизнь не сделал ни одного научного открытия, но это его не сильно огорчало. Видать, не судьба. Он ни о чем не жалел, кроме упущенного времени, которое нельзя повернуть вспять. Годы летели все быстрее, сквозили, как сухой песок между пальцев. Но цвет волос и хороший аппетит свидетельствовали, что седая старость еще очень далеко.
Работа наладилась с приездом Самвела – влюбчивого, коротконогого, франтоватого, неунывающего армяшки, которого в действительности звали Исраел, а по батюшке Вагинакович. Но он считал, что в русской транскрипции его имя звучит не совсем благозвучно и при знакомстве, протягивал руку, склоняя на бок вихрастую, начинающую седеть голову, как будто к чему-то прислушивался и застенчиво улыбаясь, представлялся Самвелом. По-русски он разговаривал с акцентом. И Витьку Муравья, юркого рыжеволосого проныру, привезшего Вагинаковича в город, почему-то называл Муравел. Скорее всего, он делал это из большого уважения, считая, что Муравел должен рифмоваться с Самвелом. Муравел «откопал» кавказца на какой-то ярмарке в Воронеже, куда тот приехал из Кинешмы. Пользуясь правовой и политической неразберихой, царившей в 90-е во всех бывших республиках, кавказец с успехом крутил рулетку, чем и зарабатывал себе на пропитание. Пластмассовая рулетка, побывав в умелых руках прохвоста – Вагинаковича, вращалась с небольшим перекосом и «Колесо фортуны» склонялось в сторону двух-трех подставных игроков, которых Самвел подбирал из местных жителей, не слишком обремененных моральными принципами. Желающих было хоть отбавляй, и Вагинакович время от времени проводил кастинг. Состав подставных менялся, и если в его число попадала молодая, более-менее привлекательная особа женского пола, то «крупье» в конце рабочего дня приглашал ее к себе в номер для «повышения квалификации», стараясь совместить выгодное с приятным. И потому как человек он был веселый, по-кавказки вежливый, элегантный, обходительный и не жадный, то обе стороны оставались довольны. Зануда – Муравел делал ему замечания, указывая на нарушение трудового законодательства и аморальное поведение в быту, на что Самвел мягко улыбаясь, отвечал:
– Я же холостяк, – и после небольшой паузы добавил, – в этой республике.
Предприимчивый Муравел давно смекнул, что рулетка будет пользоваться спросом в городе, и обещал закрыть глаза на его безобразия. При условии, что сам Вагинакович расскажет секрет кособокой рулетки. Армяшка отвечал решительным отказом:
– Тэбэ, Муравелчик, нужна Джек Лондон прочи*(*прочи – жопа (грузинск.))…дать, – советовал он Муравелу, – последнее слово он почему-то делил пополам и выговаривал особенно выразительно. Муравел напряг память и вспомнил приключение Смока Белью и Малыша, связанное с рулеткой.
– Гдэ я тэбэ Джек Лондон возьму на ночь глядя, – передразнивая Самвела, с кавказским акцентом, проворчал Муравел, не подозревая, что, используя не совсем цензурный армянский фольклор, Вагинакович советовал ему сменить сексуальную ориентацию. В паре с Джеком Лондоном. Когда Муравел понял, что все его старания бесполезны и ему «зверька», как он в душе называл нового знакомого, не «расколоть», то, наобещав золотые горы, сманил гастролера с насиженного места и уже через сутки, с рулеткой под мышкой, Самвел стоял на городском вокзале.
Левша наскоро натянул камуфляжный костюм и, не обуваясь, вышел во двор. За всю жизнь он никогда не служил в армии, но военная камуфляжная форма, очень ноская, практичная, не требующая частой стирки и не сковывающая движений, была последние годы его любимой одеждой. Особенно английская или бундес. Скорее всего, он подсознательно следовал совету своего старого знакомого Никанора и всю жизнь готовился к войне. «Лучшей одежды для занятий спортом трудно подыскать», – подумал Левша. Утаптывая босыми ступнями рыхлый нетронутый снег, он выбрался на дорогу и побежал вдоль узкой полоски отживающих свой век кленов и акаций, которые отгораживали Архирееву дачу от внешнего мира.
Бывшая окраина с годами застроилась однообразными пятиэтажками, и Архирейский дом в ожидании сноса стал напоминать островок, затерянный в море новостроек. Основная часть жильцов, получив квартиры, разъехалась. Только одинокий, полупарализованый художник, горький пьяница по кличке Борода никуда не хотел уезжать и забаррикадировался у себя в каморке. Начальник ЖЭКа умышленно предлагал нетранспортабельному Бороде комнату в общежитии на пятом этаже, куда полупаралитик мог забраться только теоретически. Дальновидный жековец небезосновательно предполагал, что жить Бороде оставалось не долго и хотел «толкнуть» налево причитающуюся тому квартиру. Но, всем смертям на зло, Борода тянул в таком состоянии уже несколько лет, испытывая терпение управдома, который обещал отключить газ и свет.
Пробежав километра три, Левша скинул куртку, сделал несколько подходов отжиманий на ладонях, на пальцах и кулаках, в промежутках растирая разгоряченное тело снегом. Струйки воды стекали с груди и рук, покрасневшие ступни горели, и откуда-то из глубины живота волной понималась энергия, разливаясь по всему телу. Кровь стала быстрей циркулировать по сосудам, в такт ударам сердца волнообразно приливая к голове и насыщая мозг кислородом. В этом состоянии он не чувствовал ни холода, ни усталости, ни тяжести прожитых лет. Душу наполняло успокоение. А тревоги, заботы и печали уходили на задний план. Хотелось только одного – жить. И жить как можно дольше и радостней. Левша очень ценил эти короткие промежутки, считая их озарением и моментом истины. В эти моменты он находил решения на, казалось бы, неразрешимые задачи. Единственное, что ему не удавалость сделать на протяжении многих лет, это разгадать судьбу ускользнувших Катовых самоцветов.
Оглядывая, до боли знакомый, поредевший и ставший казаться меньше и запущеней сосновый бор, где он когда-то учился стрелять из пистолета, Левша вспомнил Катсецкого с Золотым, мать, до самой смерти возившую передачи, вспомнил Быкголову и конопатую медсестру, которая окончила мединститут и стала главврачом дальневосточной региональной тюремной больницы. Левше пришлось столкнуться с ней спустя пятнадцать лет в Краслаге во время эпидемии лагерной дизентерии. Лекарств катастрофически не хватало, и конопатая начальница медучреждения стала добавлять в рацион дизентерийных больных цемент. Эпидемия пошла на убыль. Двоих отнесли на погост. Зеки страдали запором и рвались обратно на зоны. В их числе был и Левша. Рыжая узнала старого знакомого и перед этапом приказала сделать ему клизму и дать слабительного. «Разцементированный» Левша вздохнул с облегчением и из этапного помещения, на последок послав ей воздушный поцелуй, прокричал:
– Ты пятнадцать лет прожила в моем сердце и ни разу не заплатила за квартиру. Это не справедливо.
Конопатая подошла поближе и поманила его пальцем.
– Значит не судьба. Помнишь, как он говорил : «Готовься к войне». Думаю, что мы обречены воевать между собой. И этому не будет конца.
– Лишь бы быть в ладу с самим собой. Главное – это мир в душе, – ответил Левша.
– А у тебя разве мир в душе? – спросила главврач.
– Вы задали вопрос, на который ни один человек не ответил однозначно, – переходя на официальный тон, заметил зек. – Хочу поблагодарить за слабительное. Надеюсь, что больше не свидимся. И не забывайте об украшении.
– О каком украшении? – удивленно поинтересовалась конопатая. – Ты их нашел?
– Вы и так здесь самая красивая и не нуждаестесь в сомнительных украшениях. Я говорю о самом главном украшении женщины. О молчании. Оно и не терялось.
«Память избирательна, – подумал Левша, мысленно сворачивая свиток воспоминаний, – она сохраняет только то, что хочет сохранить. Чаще всего это что-нибудь полезное или вызывающее положительные эмоции. Срабатывает защитный механизм, заставляющий забыть все негативное и бесполезное. Если бы этого не происходило, то часть мозга, отвечающая за сохранение информации, вышла бы из строя из-за перегрузки»...
Состояние эйфории, вызваное привычной физической нагрузкой, свіжим морозным воздухом и мышечной радостью, неспроста извлекло из дальних уголков памяти старую знакомую по Архиреевой даче. Судя по всему она знала о существовании бриллиантов и так же, как и Левша, интересовалась их судьбой.
Левша до сих пор в глубине души продолжал теплить бриллиантовую
надежду, хотя и понимал, что шансы разбогатеть за счет Никанорового наследства ничтожно малы. Слишком много времени прошло с тех пор. Он видел камни только один раз, да и то при свете керосиновой лампы, но и сейчас мог с уверенностью сказать, что их было не меньше трех десятков. Бриллианты были не большие по величине, имели правильную форму, но несколько самых больших самоцветов были овальными и грушеобразными. По самой скромной оценке Никаноровы брилианты, даже при учете устаревшей огранки, тянули на крупную сумму, которой хватило бы Левше на несколько лет безбедной жизни. А если их рассматривать как историческую ценность, то стоимость увеличивалась на порядок.
По возвращении в город он, уже не спеша, пядь за пядью обследовал
пустующую комнату Катсецкого и, как и следовало ожидать, ничего не нашел. Левша знал наверняка, что в ту ночь Никанор никуда не отлучался и камни покоились на дне графина, а на следующий день, когда напуганые непрекращающимся хриплым мяуканьем Золотого, соседи почуяли неладное и вызвали участкового, комната была опечатана, и в ходе следствия в ней дважды проводили обыск.
Как опытный оперативник, Кат это предвидел и, наверняка, принял меры
предосторожности. Едва ли он хотел, что бы бриллианты достались ментам.
Остается последний вариант: Катсецкий передал камни в окно кому-то, кто зашел со двора. И этим человеком могла быть, скорее всего, конопатая. «Это только теоретические домыслы. Но в них есть какая-то логика», – размышлял Левша.
Он перешел на шаг, розгаряченное тело начало остывать, по спине снизу вверх мелкой волной прошел озноб и начала побаливать голова. Мысли, как крысы, выпущенные из клетки, мешая и натыкаясь друг на друга, стали разбегаться в разные стороны. Из этой суматохи, из дальнего и темного уголка подсознания, начало прорисовываться что-то неимоверное и почти мистическое, пока не имеющее четких контуров и очертаний, но с каждой секундой становившееся определеннее.
Увлекшись воспоминаниями, он сбился с дороги, сделал крюк и, обогнув ельник, вышел к архиреевой даче с другой стороны. Заснеженный двор пустовал и, казалось, что здесь уже многие годы не ступала нога человека. Левша снеговой лопатой расчистил дорожку, сгреб снег с крыльца и дернул на себя тяжелую, давно не крашеную входную дверь. Пружина натянулась, заскрипела радостно, и Левша не поверил своим глазам. На крыльцо вальяжной походкой вышел рыжий, упитаный котяра, точная копия Золотого. Левша подумал, что от долгого бега босиком он все-таки простудился и у него начался жар, но присмотревшися по внимательней, убедился, что все происходит в действительности. Кот важно прошествовал мимо Левшу и, не уступая ему дорогу, тиронулся хвостом об покрасневшую ступню.
– Стоп, – одернул себя Левша, – этот котяра с хвостом. Значит он ничего общего с Золотым не имеет. Это всего лишь совпадение. А, может, это маленькая генеалогическая веточка, оставленная жизнелюбивым Золотым? – предположил Левша: слишком уж разительным было сходство.
Скорее всего, это был любимец Бороды. Как оказалось, кошак выбрался на двор не даром. Левша наблюдал, как он, спрятавшись между деревьев, раскопал передними лапами рыхлый снег, беззастенчиво уселся на выкопаное углубление, и для видимости отгородившись от внешнего мира пушистым хвостом и выпучив круглые золотистые глаза, стал справлять свою большущую кошачую нужду. Левша не стал ему мешать и снова потянул на себя скрипучую дверь.
Пружина мелодично скрипнула, старые ржавые петли запели восторженно, под их аккомпонемент в голове у Левшу, что-то щелкнуло, и цепь замкнулась. Он мысленно выстроил в одну линию рыжего хвостатого кота, справляющего котячую нужду, старую конопатую знакомую, избавившую его в свое время от запора, чем чуть было не оказала медвежью услугу, и бесследно исчезнувшие драгоценности. Все дело было в том, что когда ему ставили клизьму, он уже собрался на этап и, опасаясь неминуемого в этом случае неоднократного обыска, проглотил запаяные в целлофан три сторублевки. Зеки называли это «торпедой», которая была самым проверенным способом перевозки денег у «хозяина». Прошедшая все циклы пищеварения «торпеда» через несколько дней опять оказывалась в руках у своего владельца. Самую конечную фазу этого мероприятия с трудом можно было рассматривать с точки зрения эстета. Но у «хозяина» на это не обращали внимания. Существовал и упрощенный способ «торпедирования», но он был расчитан на одни сутки. Из скромности автор не станет посвящать в него взыскательного читателя.
Теперь все становилось на свои места. Знавший все зековские ухищрения, Катсецкий мог, запивая водой, поштучно проглотить бриллианты и унести их с собой в могилу.
Поразмыслив, Левша пришел к единственно правильному решению: «Бриллианты у Никанора. Пусть все сбудется, как задумал Кат».
С Самвелом Вагинаковичем Левша сошелся на Магистрали, широком
привокзальном тротуаре, усеянном магазинами, киосками и лотками. Большая часть уезжающих и приезжающих, так или иначе, проходила через Магистраль, с утра до позднего вечера пассажиры экспрессов, скорых и электричек сновали взад-вперед, покупая все необходимое для дороги. В час пик Магистраль напоминала муравейник. На это «сладкое» место и притащил Вагинаковича Муравел. Подыскав парочку подставных, так называемых «верховых», Самвел «упал на низ», то есть стал выступать в роли ведущего, громко и с прибаутками зазывая прохожих. К ним сразу же подошел бригадир стоявших рядом наперсточников, отозвал Муравела в сторону и не совсем вежливо попросил сменить место работы.
– Здесь все забито, братэло, – объяснил он подошедшему Вагинаковичу, указывая рукой вдаль. – Все до самого Дома быта. Так что теряйтесь и не находитесь.
Муравел, Вагинакович и двое верховых понуро побрели вдоль Магистрали и примостились где-то на задворках, за Домом быта. Несмотря на это, рулетка под бойким руководством Самвела Вагинаковича, имела успех, возле нее постоянно толпились зеваки и игроки, делающие ставки. Первый рабочий день прошел удовлетворительно, и коллектив во главе с Муравелом зашел в соседний двор Литерного дома для подведения итогов. Но, видимо, это был не их день. Вслед за ними в Литерку зашли трое на лысо стриженых молодцов и, выпячивая на показ дутые бицепсы, стали в боевые стойки:
– От кого работаете? Кому доляшку носите? Что в общак кладете? – посыпались вопросы.
– Мы сами по себе, – невнятно пробормотал Муравел, сделал шаг назад и от неожиданности тихо и очень протяжно испортил воздух. Самвел стал подальше прятать деньги и получил пинок чуть ниже копчика.
– Это вам что, Нагорный Карабах? – запальчиво завопил крупье, двумя руками закрывая карман с деньгами. Но это не помогло. Непрошеные гости забрали большую часть денег и на прощанье сказали, что теперь они будут работать на них.
После повторного пересчета кассы оказалось, что бритоголовые прихватили не только выручку, но и часть денег, которые Самвел раздал для работы подставным. Такое распределение средств очень не понравилось Самвелу, и он три дня сидел в номере и пил горькую.
Деньги, как всегда, стали заканчиваться в самый неподходящий момент и, пересчитав остаток наличности, армяшка показался на свет Божий. Он заплатил за номер, и решил перекусить в «Экспрессе», рядом с вокзалом. Самвел был человеком общительным и хлебосольным, вдобавок ему надоело пить одному, поэтому он пригласил к себе за столик одиноко сидевшего за чашкой чая посетителя. Тот от угощения отказался, но внимательно выслушал собеседника и обещал помочь с трудоустройством.
– Завтра глянем на этих жуков навозных. И посмотрим, чей козырь старше. Сиди в номере и жди.
Так Самвел схлестнулся с Левшой.
Левша был уверен, что без особых усилий сможет отвоевать для Самвела место на Магистрали. Всю свою сознательную жизнь он только и делал, что отвоевывал жизненное пространство. Тех, что на виду, в расчет он не брал. Это были работяги, «верхние» и «низовые», плюс бригадиры. Серьезное противостояние могли составить люди, организовавшие этот вид бизнеса – те, кто делал «крышу» и кому, в конце дня, бригадиры возили долю. Поэтому он решил перестраховаться.
Левша давно хотел сходить на могилу Никанора, но все как-то не находил времени. Как часто случалось, ему повезло. На следующий день наступила оттепель, и он воспринял ее как добрый знак. Ближе к вечеру Левша прихватил кирку с короткой ручкой, заехал на базар и купил букет роз.
Пока он плутал по заснеженному погосту, наступили ранние январские сумерки, и он чудом разыскал последнее пристанище Никанора. Кто-то заботливый положил на могилу плиту из гранитной крошки. От времени, холода, жары и ветров бронзовая надпись потемнела и выветрилась, мраморная крошка начала рассыпаться. Плита дала трещину, из которой, вопреки времени года, вырвался на свободу кленовый побег.
Левша положил в трещину букет цветов, мысленно высчитал расстояние до изголовья и стал подкапываться под плиту. Земля промерзла всего на один штык, и через пол часа кирка стукнула в проржавевшую жесть.
Разобрав дома жестяную упаковку, он отбросил свои опасения. Дальше жести ржавчина не пошла. От коррозии парабеллум спас трехсантиметровый слой солидола. Консервация не подвела.
Утром, собираясь на работу, еще раз протер ветошью разобранный на части парабеллум. Смастерил из стальной проволоки шомпол, до блеска прочистил ствол. Разобрал обойму и взвесил на ладони девять патронов.
«Надо будет проверить их на боеспособность. За столько лет порох мог слежаться и потерять воспламеняемость. Да и капсюль мог послужить причиной осечки», – подумал Левша. Он собрал пистолет и проверил спуск. Механизм действовал безотказно. Левша вставил в рукоять обойму и дослал патрон. Смертельная машина была готова к бою. Он завернул пистолет в наволочку и спрятал под половицей.
– В течение дня он вряд ли понадобится. Будет только отвлекать. Ну а если, придется туго – смотаюсь домой, – решил он.
Для начала они «упали» возле Дома быта. Место пустовало и, как он предполагал, никто не пришел выяснять отношения. От Муравеловского коллектива остался один Самвел. Прежних подставных Левша уволил за неряшливый вид и запах алкоголя, а Муравел не вышел на роботу, сославшись на недомогание. В качестве «верхних» Левша пригласил двух старых проходимцев, живших по принципу «люблю блатную жизнь, но воровать боюсь». Они вполне подходили на эту роль. А бригадиром поставил своего старого кореша, холодногорского Кольку Генерала. В его обязанности входило «подымать» станок при появлении патруля и делать раздачу.
Повеселевший Самвел уверенно руководил игрой. Ротозеи плотным кольцом окружили рулетку, от желающих проверить свое счастье не было отбоя. Самвел принимал ставки и сплавлял их верховым. Когда они пошли на перерыв и подсчитали прибыль, то оказалось, что заработок больше пятисот рублей.
Наперсточники искоса поглядывали на новый станок, но подойти не решались. И только в конце смены, столкнувшись в дверях «Экспресса», один из бригадиров поинтересовался у Левшу:
– Ты от кого работаешь, братан?
– Разбуй очи, земляк. Я могу работать только на себя. И авторитетнее себя лица не знаю.
На следующий день Самвел узнал одного из тех, кто отнял у них выручку. Левша поманил его пальцем, но смельчак предусмотрительно растворился в толпе.
Через неделю Левша объявил территорию Дома быта своей собственностью и, подобрав людей, поставил второй станок. В качестве крупье в новом коллективе выступал отставной комитетчик по прозвищу Шифоньер. Братва считала, что кличка Шифоньер звучит слишком напыщенно, и его называли сокращенно Шифером. В свое время Шифер закончил технический ВУЗ, работал мастером на военном заводе, где и был завербован в комитет. На заводе был особый отдел, сотрудники которого отвечали за безопасность производства и следили за благонадежность рабочего коллектива. Они сразу приметили молодого, перспективного специалиста и настоятельно посоветовали сотрудничать. Шифер с радостью согласился, через год из внештатных сотрудников был переведен в штат и получил звание. Все шло как нельзя лучше, но подвела маленькая слабость. На производстве в обороте был чистый спирт. И Шифер время от времени «закладывал за воротник». Дармовое пилось легко и он не заметил, как втянулся. К его огорчению на завод с проверкой особо важного государственного заказа приезжал член политбюро Пельше. От коллектива завода на вокзал для торжественной встречи была отправлена делегация, и Шифоньера, как человека благонадежного и проверенного, поставили руководить оцеплением. Поезд задержался на три часа, и не было ничего удивительного, что, простояв на лютом морозе, Шифоньер до дна опустошил плоскую флягу со спиртом, которую он предусмотрительно захватил с собой.
Когда грянул оркестр и из правительственного вагона на перрон важной поступью вышел сам Пельше, к нему, сняв шапку, кинулся первый секретарь обкома. Член политбюро медленно снял каракулевый пирожок, они пожали руки и расцеловались. Наспех обнявшись с немногочисленной свитой Первого, Пельше хотел как можно скорее закончить процедуру встречи. По перрону мела поземка, он застудил лысину и уже собирался надеть пирожок, как вдруг из оцепления, сняв головной убор, к нему кинулся обниматься в дупель пьяный Шифоньер. Не добежав полметра, он споткнулся и, чтобы не упасть, схватился двумя руками за каракулевый воротник члена правительства. Пельше не был готов к такому горячему гостеприимству, вдобавок был в преклонных летах, а Шифер весил больше центнера. И они оба в обнимку оказались на асфальте и покатились. Через несколько мгновений охрана члена политбюро пришла в себя, и скрученного в бублик Шифера в наручниках волокли в здание вокзала. На голове у него почему-то вместо ондатровой шапки оказался каракулевый правительственный пирожок, одетый задом на перед. Сначала хотели завести дело о покушении, но Пельше сменил гнев на милость, и Шифера отпустили.
На следующий день его вызвали в особый отдел, забрали удостоверение и поперли с секретного производства. После того случая он катился по наклонной и оказался на Магистрали под началом кривоносого Кольки Генерала.
В работе станков большое значение имела расторопность бригадира. Назначая на этот ответственный пост тщедушного, сутулого, с перебитым, искривленным на бок носом Генерала, Левша осмотрел его критически.
«За что его только бабы любят?» – подумал он, вспоминая как Нелька-кондукторша, с которой когда-то у Генерала был роман, сказала Левше по секрету:
– Генерал такой обаятельный в отношениях. Когда я с ним занимаюсь любовью, закрываю глаза и кажется, что со мной Жерар Филипп, тот, который Фан-фан Тюльпан.
Левша перенял у Нельки этот прием и вскоре «переспал» со всеми голливудскими звездами, не выезжая из города. А с Мерилин Монро несколько раз. Такова великая сила воображения, которой пользуется и автор, смешивая действительные события и реальных людей», – подумал Левша. Пустопорожнего Генерала всю жизнь любили бабы. И он с уверенностью мог сказать, что любят его самого. Бескорыстно. Какая с него корысть бабам? Только и знай, что передачки таскай. Богатый никогда не сможет с уверенностью сказать, что любят именно его, а не прилагающиеся с его Величеством Вымыслом.
Левша еще раз окинул взглядом Генерашу. Вытертое серое ратиновое пальто почти до пят, облезлая ондатровая шапка и старый мохеровый шарф не внушали особого доверия. Вдобавок у правого ботинка отвалилась подошва, и на белый свет с любопытством смотрел большой генеральский палец, которому стало душно, и он острым черным ногтем сделал дырку в носке.
«У бедности есть только одно преимущество, – подумал Левша. – Пустопорожнего Генерала всю жизнь любили бабы. И он с уверенностью мог сказать, что любят его самого. Бескорыстно. Какая него корысть бабам? Богатый никогда не сможет с уверенностью сказать, что любят именно его, а не прилагающиеся к нему деньги. И чем больше денег, тем сильнее сомнения».
– Генераша, – обратился он к кривоносому, – впервые за всю жизнь ты будешь занимать пост, соответствующий твоей кличке. Судя по внешнему виду, дела у тебя не очень…
– Осталась только выправка да честь, – щелкнул воображаемыми шпорами кривоносый и выпятил впалую грудь.
– Выправка, без сомнения, у тебя гвардейская, – усмехнулся Левша, – но тебе необходимо подтянуть форму одежды.