Текст книги "Юность, опаленная войной"

Автор книги: Александр Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

У пожилых тарасовцев Стефаниды Адамовны и Василия Максимовича Хмельницких под видом «родного сына» стал проживать Петр Иванович Холод. Тогда ему было двадцать два года. Высокий и стройный, он действительно очень напоминал их сына, сражавшегося с гитлеровцами в составе Красной Армии.

Младший сын Хмельницких – Леонид Васильевич – вспоминал:

– Петр был военным летчиком. Родился и вырос на Алтае.

Бывший раненный в голову красноармеец Владимир Павлович Киселев поселился у Соколовых.

Во время сбора материалов о судьбе воинов, оставленных в деревне Тарасово, мне довелось встретиться с Верой Ивановной Соколовой, которая рассказала:

– В. П. Киселев с 1916 года рождения. Был родом из местечка Щекино Тульской области. Часто вспоминал свою семью и колхоз.

У Станиславы Александровны Чирской длительное время проживал Г. Бойко, у В. Витковского – И. Куренков. Удалось установить, что Григорий Бойко был родом из Курской области.

Многие раненые, помимо деревни Тарасово, расселились и в близлежащих деревнях и поселке Ратомка.

В то время для тарасовцев немалой проблемой было обеспечение выздоравливающих красноармейцев гражданской одеждой. Ведь многие были только в одном нательном белье и в лучшем случае – в верхнем летнем обмундировании. В таком виде нигде нельзя было даже показаться.

Местный учитель Павел Моисеевич Бортник организовывал сбор одежды по домам. Жители охотно отдавали пиджаки, костюмы, сапоги своих братьев и отцов, сражавшихся в рядах Красной Армии.

Большую находчивость, выдумку в обеспечении гражданской одеждой советских солдат проявили в то время Мария Ивановна Фуре и Софья Ивановна Кучминская. В их домах при содействии подпольщиков была организована настоящая красильная и пошивочная мастерская. Здесь армейское обмундирование распарывалось на отдельные куски, которые окрашивались в черный цвет. Потом все перекраивалось, и заново шилась одежда. В ней раненые ничем не выделялись среди местных жителей.

* * *

Чтобы ограничить доступ к тяжелораненым, оккупанты вокруг здания бывшей колхозной канцелярии возвели забор из колючей проволоки. Подходить к зданию и забору местным жителям под угрозой расстрела было запрещено.

С ведома волостного управления и немецкой комендатуры бывать здесь было разрешено только одному волостному врачу – Кургаеву. Это разрешение Филипп Федорович получил только при содействии и ходатайстве Виктора Ивановича Лошицкого. Волостному старосте удалось убедить оккупационные власти в абсолютной благонадежности «больного туберкулезом» «цивильного» врача.

После приема больных в ратомской волостной больнице, здание которой сохранилось до наших дней, Филипп Федорович шел в Тарасово, чтобы сделать необходимые перевязки раненым. С каждым днем в бывшей колхозной канцелярии их становилось все меньше и меньше. Это радовало всех тарасовских и ратомских патриотов.

Боевое задание командования 64-й стрелковой дивизии успешно выполнялось.

* * *

В одну из январских ночей, на рассвете, в дом Ивана Александровича Машковича, жившего недалеко от ратомского железнодорожного переезда, осторожно постучали.

– «Кто-то из своих», – прислушиваясь к характеру стука в окно, подумал Иван Александрович. Быстро открыв дверь, он увидел на пороге молодую женщину в полушубке, закутанную в большой шерстяной платок.

– Здравствуй, Иван! – радостно воскликнула неожиданная гостья.

– Оля? – удивленно произнес Машкович, по голосу узнав жену своего друга Флора Алексеевича Барановского. – Здравствуй, Оленька! Да скорее заходи в дом. – Быстро закрыв на засов дверь, продолжал: – А у нас после вашего отъезда болтали такое, что якобы вас и в живых больше нет. Говорили, что ты и Федор попали под бомбежку. Слава богу, что оба живы! Раздевайся и отогревайся. А я сейчас поставлю самовар, и будем пить чай.

До войны Ольга Александровна Барановская учительствовала в Ратомской школе. Она хорошо знала здесь всех жителей поселка. А в местном сельсовете долгие годы председателем работал ее муж Ф. А. Барановский, член партии с 1927 года. Когда нашими войсками был оставлен город Заславль, они вместе с Флором Алексеевичем вынуждены были уйти в Минск, где поселились на окраине города у родственников мужа. Все эти долгие месяцы оккупации Флор Алексеевич Барановский жил очень напряженной жизнью подпольщика. Как правило, по ночам его не было дома. Часто Ольге Александровне приходилось прятать приносимые им обращения к населению города, листовки. Сейчас, рискуя жизнью, она пришла сюда, в Ратомку, чтобы встретиться с В. И. Лошицким и передать ему указание Минского городского партийного подполья.

– Виктора встречаешь? – спросила она Ивана Александровича, подходя к столу.

– Лошицкого? Да каждый день. Волостное-то управление – рукой подать, за переездом.

– Так вот, Иван, мне необходимо сегодня же с ним встретиться. Есть очень серьезный разговор.

– Хорошо, Оленька, постараюсь. А как Флор? – продолжал расспрашивать Машкович о своем друге.

– Он похудел. Сам знаешь, город в военное время, да к тому же в условиях оккупации, далеко не курорт, а тем более такой, как Минск. Почти каждый день облавы, обыски, аресты, расстрелы. Живем, как на вулкане.

За беседой незаметно настало утро. Встреча Барановской с Лошицким состоялась во второй половине дня на квартире Машковича. Она лично передала ему указание партийного подполья об организации партизанского отряда из бывших тяжелораненых советских воинов и местных патриотов.

* * *

После встречи с посланцем Минского городского партийного подполья Ольгой Александровной Барановской У Виктора Ивановича Лошицкого появилось множество новых забот и неотложных дел.

Чтобы лучше и быстрее решить все поставленные задачи, на квартире тарасовского учителя Павла Моисеевича Бортника собрались В. И. Лошицкий, Ф. Ф. Кургаев, П. М. Бортник.

– Дорогие друзья, – начал Виктор Иванович, – недавно я получил указание об организации партизанского отряда. За два месяца нам предстоит подготовить людей и заложить продовольственную базу для отряда в Старосельском лесу.

– Это же здорово! – горячо воскликнул Кургаев. – Думаю, что всех наших ребят можно смело зачислять в отряд!

– Ты прав, Филипп, все они хорошие хлопцы, а главное, обстреляны и грамотные в военном отношении, – горячо поддержал Кургаева учитель Павел Моисеевич Бортник.

– Среди них есть даже оружейный мастер, – добавил врач. – Это Максимов. Вы все его хорошо знаете. Он живет у Ильченко. Свое дело знает отменно. И еще. У многих из них есть даже оружие.

– Я уверен, что оружие найдется в каждом доме в Тарасове и Ратомке, – продолжал Лошицкий. – Посудите сами: еще летом, на месте боев в старых окопах, блиндажах сколько валялось винтовок. А где все это сейчас? Да народ все подобрал. И правильно сделал! Пригодится, да еще как! Филипп Федорович, а сколько у вас осталось раненых?

– Десять. В марте думаю «госпиталь» закрыть на бессрочный капитальный ремонт, – пошутил Кургаев.

– Это хорошо. Но вам вместе с Саблером надо хорошенько подумать о создании запаса медикаментов и перевязочного материала. Все это будет необходимо. Формирование отряда нам предложено закончить к середине марта. Так что, прямо скажем, времени у нас – в обрез.

* * *

Остаток февраля и первая половина марта у Кургаева прошли в больших хлопотах. Филипп Федорович, пользуясь положением волостного врача, наличием аусвайса, под видом оказания медицинской помощи местному населению обошел все соседние деревни, многие дома поселка Ратомка, где проживали выздоровевшие воины. И всюду, где бы он ни появлялся, бывшие раненые встречали его, как самого близкого и родного человека. Предложение Кургаева о вступлении в партизанский отряд они встречали с восторгом, как осуществление самой заветной мечты. И это понятно. Ведь теперь они – не беспомощно лежавшие на носилках и истекающие кровью люди, а будущие партизаны, с оружием в руках способные продолжать борьбу со смертельно ненавистным врагом – гитлеровскими оккупантами.

В эти же дни В. И. Лошицкий встретился и с железнодорожным мастером Ф. А. Третьяковым – человеком заметным и уважаемым во всей Ратомке. На протяжении ряда лет в дождь, зимнюю стужу, метель, летнюю жару жители постоянно видели его на работе по ремонту железнодорожного пути.

* * *

Федор Ануфриевич Третьяков родился и вырос в небольшой белорусской деревне Теалы Оршанского района Витебской области. После успешного окончания железнодорожного техникума был направлен железнодорожным мастером на станцию Колодищи.

Как-то в клубе Минского вагоноремонтного завода имени Мясникова на вечере ударников Федор Ануфриевич встретился с красивой и статной Настей Готовко. Девушка понравилась мастеру. Вскоре сыграли свадьбу. Молодожены зажили тихо и счастливо. Родились дети: сыновья – Федор, Николай – и дочь Нина.

В 1937 году Ф. А. Третьякова перевели работать на станцию Ратомка.

В первые же дни войны эта станция превратилась в выгрузочную станцию для прибывающих воинских частей и подразделений. Поэтому Ратомка часто подвергалась налетам фашистской авиации. Взрывы авиабомб нередко повреждали железнодорожные пути, нарушая этим график движения железнодорожного транспорта. Ремонтные рабочие, возглавляемые Ф. А. Третьяковым, работали день и ночь, устраняя повреждения и восстанавливая движение грузовых и пассажирских поездов.

Когда в Ратомку ворвались немецко-фашистские захватчики, Третьякова, как железнодорожного мастера, сразу же вызвали к новому начальнику станции.

– Ти должен карошо работать, – высокомерно произнес немец. – Будешь плёхо работать, ми будем тебя стрелять. Пах! Пах!

В тот день Федор Ануфриевич с тяжелым чувством возвращался к себе домой.

– Ти должен карошо работать», – сквозь стиснутые зубы передразнил он нового начальника станции. И повернувшись в сторону здания железнодорожного вокзала, энергично потряс кулаком: – А этого не хочешь?

С приходом гитлеровцев железнодорожная ремонтная бригада станции Ратомка сама по себе распалась. Третьякову пришлось ее создавать заново. Путевыми рабочими были оформлены не только некоторые местные жители, но и бывшие воины Красной Армии, оказавшиеся в окружении. Среди них были Иван Краснов, Куликов.

В конце августа 1941 года в бригаду были зачислены братья Иосиф и Федор Бурчаки, а также бежавший из концентрационного лагеря для военнопленных Альберт Иванович Вольский.

В сентябре месяце в ремонтную бригаду пришел брат жены Ф. А. Третьякова – С. И. Готовко. До войны Сергей Иванович заочно учился в Минском юридическом институте. Учебу сочетал с работой счетовода на станции Фаниполь. В первый же день войны был мобилизован. Попал в окружение. Бой с гитлеровцами вел до последнего патрона, снаряда. Был ранен. Потом – концентрационный лагерь для военнопленных. И наконец-то удачный побег.

В Ратомку, к сестре, добирался только ночью, избегая людных шоссейных дорог.

Все они в Ратомке за подписью волостного старосты В. И. Лошицкого и получили справки-подтверждения, что до войны работали на железной дороге в качестве сезонных рабочих. Заново сформированная Ф. А. Третьяковым ремонтная бригада на станции Ратомка состояла из верных и преданных Советской власти людей. Это позволило патриотам в суровые дни оккупации включиться в борьбу против немецко-фашистских захватчиков.

В метрах пятидесяти от здания железнодорожного вокзала станции Ратомка размещался гараж пожарной охраны. В период оккупации гитлеровцы превратили помещение гаража в оружейный трофейный склад. На массивных двустворчатых дверях склада висел огромный замок, ключ от которого хранился у самого начальника железнодорожной станции. Здание склада никем не охранялось, но и проникнуть туда незаметным было не так легко. Почти все подходы к гаражу были открыты и просматривались из окна служебного станционного помещения.

И все-таки группа Третьякова путем подкопа решила проникнуть в оружейный склад. Операцию блестяще выполнили С. И. Готовко.

* * *

В первых числах января 1942 года на станцию Ратомка прибыл большой гитлеровский эшелон с живой силой и техникой. Ввиду налета советской авиации на военные объекты Минска, эшелону было приказано задержаться на станции Ратомка. Состав поезда со второго пути перевели на запасный путь. Только под утро следующего дня эшелону было разрешено проследовать в Минск.

Сторожевой пост № 1, где в то время дежурным стрелочником был гитлеровец, подал сигнал: «Путь свободен». Состав тронулся и стал постепенно набирать скорость. Неожиданно в районе выходной стрелки запасного пути раздался взрыв.

При взрыве пострадали паровоз и выходная стрелка. Эшелон остановился. Из вагонов повыскакивали гитлеровские солдаты, панически озираясь, открыли беспорядочную стрельбу.

В результате смело проведенной диверсии отправка воинского эшелона в Минск была задержана еще более чем на двенадцать часов.

Это была очередная победа группы Федора Ануфриевича Третьякова.

* * *

В середине февраля 1942 года во время подбойки шпал в районе станции Крыжовка Сергей Готовко шепнул Гордейкину:

– Сегодня на чугунке сделаем фейерверк.

– Понял. Желаю успеха, Сережа.

Назавтра не только в Ратомке и Крыжовке, но и на всем участке перегона Вильнюс – Минск только и говорили о крупном крушении немецкого эшелона на железнодорожном перегоне Крыжовка – Ратомка. Вместе с боевой техникой под обломками искореженных и разбитых вагонов нашли свой бесславный конец многие гитлеровские солдаты и офицеры. Эту смелую диверсию с помощью партизан совершили рабочие ремонтной бригады станции Ратомка Сергей Иванович Готовко и бывшие военнослужащие Иван Краснов и Куликов.

О диверсионных действиях на железной дороге группы Ф. А. Третьякова хорошо было известно В. И. Лошицкому. Вот почему после встречи с посланцем из Минска Ольгой Александровной Барановской он постарался увидеться с железнодорожным мастером Ф. А. Третьяковым. В результате многие ремонтные рабочие изъявили горячее желание влиться в создаваемый партизанский отряд.

* * *

О феврале в народе говорят, что это время метелей и кривых дорог. Именно таким он был в 1942 году. Почти ежедневно гитлеровцы сгоняли жителей деревни Тарасове на расчистку от снега Раковского шоссе. Работали целыми днями. Тех, кто от усталости не мог держать лопату, оккупанты жестоко избивали.

Вместе с тарасовцами приходилось работать и выздоровевшим раненым – Ивану Ткачеву, Семену Касаткину, Мамеду Юсуфову и многим другим. Нередко вместе с ними работали Филипп Федорович Кургаев и Ефим Владимирович Саблер. По своему внешнему виду все они походили на местных жителей. Почти у каждого – густая борода, усы, длинные волосы.

В один из таких дней произошел случай, который взволновал всех тарасовских патриотов, жителей.

Как-то утром, следуя под конвоем оккупантов на работу для расчистки от снега Раковского шоссе, Константин Ракитский сообщил на ходу Холоду:

– Под большим секретом мне сообщили, что Хрущинский, из комендатуры, вчера вечером составлял списки. Среди перечисленных фамилий – все наши бывшие раненые, среди которых есть и твоя. Говорят, что этот ублюдок собирается сегодня их повезти в Минск.

– В Минск? – переспросил Холод. – Да только пусть попробует! Я из этого гада душу выверну наизнанку!

В этот день при выходе на Раковское шоссе гитлеровцы тарасовцев погнали не в сторону Минска, а в противоположную, в направлении Старого Села. Так что воспрепятствовать поездке Хрущинского в минское СД тарасовские патриоты уже не могли.

Весть о составлении списков бывших тяжелораненых советских воинов быстро разлетелась среди всех, работающих на шоссе.

Когда под вечер тарасовцы, наконец-то, возвратились с работы в деревню, Ракитский по поручению Кургаева тут же отправился в дом, где квартировал Хрущинский.

– Дома нет. Еще с утра ушел в Минск, – поджав тонкие губы, ответила хозяйка дома.

Об этом Холод и Ракитский незамедлительно сообщили Кургаеву. Внимательно выслушав взволнованное сообщение о поездке Хрущинского в Минск, Филипп Федорович, не задумываясь, твердо произнес:

– Собаке – собачья смерть! Медлить нельзя. Чем быстрее, тем лучше!

Когда над деревней Тарасово сгустились вечерние сумерки, к Раковскому шоссе направилось трое: Ракитский, Юсуфов, Холод.

Долго находиться в засаде им не пришлось. Вскоре на развилке Раковского шоссе остановилась крытая немецкая автомашина. Из кузова на шоссе вывалился изрядно подвыпивший Хрущинский.

– Данке! – по-лакейский поблагодарил он гитлеровского шофера.

Мотор снова заработал, и автомашина стремительно помчалась в направлении города Ракова.

Хрущинский, с минуту постояв на безлюдной дороге, весело посвистывая, по узкой проторенной тропе зашагал в Тарасово.

Он даже не заметил, как в лощине около кустарника перед ним спереди и сзади выросли три силуэта. В них он сразу узнал Ракитского, Холода, Юсуфова. Весь хмель разом вылетел из головы. Оценив опасность обстановки, Хрущинский бросился на колени и жалостно заголосил:

– Пощадите, братцы, богом клянусь, не виноват! Озолочу… жена… дети…

– Смотрите, эта мразь еще клянется! – брезгливо произнес Ракитский и руками, точно тисками, сдавил его шею.

…После казни Хрущинского тарасовцы жили напряженно, в ожидании чего-то страшного. Все понимали, что им все это просто так не пройдет.

* * *

В середине марта 1942 года Виктору Ивановичу Лошицкому с помощью своих людей удалось отправить в Старосельский лес подводу с мукой, картофелем, солью.

Эти продукты должны были составить продовольственную базу их будущего партизанского отряда.

В двадцатых числах марта Кургаев доложил Виктору Ивановичу, что все бывшие выздоровевшие советские воины, как один, готовы к выходу в лес.

Действительно, в бывшей колхозной канцелярии деревни Тарасово оставалось всего лишь пять раненых советских воинов, которые находились в состоянии выздоровления и, фактически, в активном врачебном лечении и наблюдении больше не нуждались. Можно считать, что свой врачебный долг по лечению оставленных тяжелораненых воинов Филипп Федорович Кургаев, техник 2-го ранга Ефим Владимирович Саблер, тарасовские и ратомские патриоты выполнили! Из ста оставленных нетранспортабельных тяжелораненых воинов свыше восьмидесяти были поставлены на ноги, многие из которых уже активно сражались в партизанских отрядах на севере Минщины и Витебщины.

* * *

– Кого я вижу? – воскликнул Виктор Иванович Лошицкий, встретив на одной из улиц Ратомки своего довоенного знакомого, бывшего военнослужащего.

– Он самый, оглянувшись по сторонам, негромко ответил осипшим голосом бородач.

– Работаешь? – продолжал расспрашивать Виктор Иванович.

– Работать у этих гадов? Никогда! Лучше с голоду сдохну, чем буду есть их поганый хлеб. А ты, я слышал, к ним подался?

– А здорово тогда весной 1941 года ваша часть помогла нашему колхозу в севе яровых да и в посадке картошки тоже, – старался еще больше прощупать старого знакомого Виктор Иванович.

– Да, брат, были дела… И прекрасные дела.

«Не изменился! – подумал о нем Лошицкий. – Значит – «свой».

– Слушай, приятель, – продолжал Виктор Иванович, – заходи ко мне, в управу, потолкуем.

Виктор Иванович, будучи до войны председателем колхоза, часто видел этого человека в одной из воинских частей. Действительно, он нередко приезжал с красноармейцами части в Тарасово, чтобы помочь колхозу «Красный пахарь» в проведении полевых работ, уборке урожая.

Не знал тогда Виктор Иванович, какие трагические последствия принесут встречи с этим человеком, который к этому времени был уже завербован минской СД.

* * *

Вечером 30 марта 1942 года ратомская аптека закрылась, как всегда, в установленный час. Заведующий аптекой Ефим Владимирович Саблер, не торопясь, захлопнул ставни. Войдя в помещение со служебного входа, он поспешно закрыл дверь на ключ. Взглянул на часы: стрелки показывали ровно девять. До выхода из Ратомки в Старосельский лес оставались считанные часы. Войдя в небольшую комнату, где хранились запасы медикаментов и перевязочного материала, Ефим Владимирович стал быстро открывать коробки и содержимое вываливать на стол.

Неожиданный стук заставил его вздрогнуть. На лбу мгновенно бисером выступила испарина. С волнением он подошел к двери.

– Кто? – почти не своим голосом спросил Ефим Владимирович.

– Свои, Ефим!

Узнав голос Кургаева, он облегченно вздохнул и быстро открыл дверь.

– Ну, Друг, напугал же ты меня! Хоть бы предупредил! – встречая доктора, дружески пожурил Саблер.

Закрыв дверь, оба подошли к столу, где лежали только что выложенные медикаменты, бинты, вата.

– Забираем все, что есть! В лесу, брат, все пригодится, – окинув все взглядом, проговорил Кургаев. – А хирургический инструментарий не забыл?

– Берлинского изготовления! – в ответ не без гордости воскликнул Саблер.

– Великолепно! – вполголоса похвалил Кургаев.

Потом они вместе все приготовленное медицинское имущество стали быстро складывать в рюкзаки.

Когда все было готово, Ефим Владимирович подошел к кассовой конторке, стоявшей на высоком столе. В выдвинутом ящике Кургаев увидел аккуратно сложенные советские деньги и оккупационные марки.

– Берем? – спросил Саблер.

– Спрашиваешь! Забирай все.

Ефим Владимирович, туго перевязав пачку денег бинтом, аккуратно сунул их в свой вместительный мешок. Когда сборы были закончены, погасили лампу и вышли на улицу.

Закрыв на ключ служебный ход, Саблер подошел к парадной двери аптеки и на видном месте приколол записку, в которой размашистым почерком было выведено:

«Уехал в Минск за медикаментами. Заведующий».

– Пускай подождут, пока рак свистнет! – весело проговорил Ефим Владимирович. Нагруженные, оба направились темным переулком к дому Озанович. Простившись с гостеприимной Софьей Фадеевной, они благополучно пересекли железнодорожное полотно выше переезда и пустырем вышли на дорогу Ратомка – Тарасово. От них немецкий сторожевой пост остался далеко вправо.

Через полчаса пути они достигли придорожной рощи – места условленного сбора группы.

– Стой, кто идет? – раздался строгий голос из темноты.

– Свои.

– Пароль?

– Курок!

– Отзыв?

– Кричев!

А через несколько минут Кургаев и Саблер попали в объятия своих друзей.

– Кого еще нет? – спросил Вольский.

– Знакомого Лошицкого, – за всех ответил железнодорожный мастер Третьяков.

– Без опоздания он не может! – с неприязнью в голосе проговорил Федор Бурчак.

– Придется посадить на губу! – пошутил Кургаев. В этот момент среди деревьев показался силуэт недостающего члена группы. Все успокоились.

До рассвета группа должна была успеть соединиться с тарасовцами и пересечь Раковское шоссе. Время терять не стали. Цепочкой зашагали в нужном направлении.

В пяти километрах от Старого Села в березовой роще произошло соединение Ратомской и Тарасовской групп. Старшим тарасовцев был Тимофей Андреевич Максимов. Сделали короткий привал. Несмотря на волнующий момент, все соблюдали маскировку: не курили и громко не разговаривали.

В составе организованного партизанского отряда насчитывалось сорок пять человек – лучшие советские патриоты деревни Тарасово, станции Ратомки и выздоровевшие воины Красной Армии. Правда, далеко не у всех было оружие и у многих не было патронов, но подпольщики не унывали и надеялись все это добыть в бою.

Первый этап задуманного плана передислокации отряда в Старосельский лес был выполнен. Оставался второй – перейти Раковское шоссе и прибыть в район подготовленной продовольственной базы. Место перехода шоссе было намечено в пяти километрах восточнее Старого Села. Уже перевалило далеко за полночь, надо было торопиться. Объединенная группа тарасово-ратомских подпольщиков снова двинулась в путь.

Когда группа выбралась из большой лощины к месту намеченного перехода, вдруг увидели необычную картину: по Раковскому шоссе непрерывно патрулировали гитлеровские солдаты, бронетранспортеры. Подходы к дороге со стороны леса, подступающих лощин непрерывно освещались вспышками белых ракет. Приближался рассвет. В прозрачном небе одна за другой гасли звезды. Было ясно, что группе здесь скрытно через шоссе не перейти. Отошли назад. Параллельно дороге в восточном направлении прошли еще около трех километров. Снова приблизились к шоссе. И опять осечка.

– Что за черт! – выругался Вольский. – Здесь что-то не так!

Наступило утро. О скрытном переходе дороги в дневное время не могло быть и речи. Решили переждать день в лесу.

В полдень погода испортилась. Все небо заволокло темными тучами, повалил мокрый снег. Одежда намокла. В сапогах хлюпала вода. Все дрожали от холода.

Каково же было удивление всех, когда и в следующую ночь обстановка на дороге не изменилась. Наоборот, охрана и патрулирование на шоссе, особенно в местах удобного перехода, еще более усилились. В ночном небе на протяжении многих километров дороги продолжали рассыпаться осветительные ракеты. Снова подпольщики сделали попытку пересечь Раковское шоссе и снова безуспешно. Обнаруженные, они с трудом оторвались от преследования.

– Здесь что-то не так, – угрюмо высказал свое мнение Альберт Иванович Вольский.

– А может быть, оккупантам о нас кто-нибудь донес? – поддержал догадку Федор Бурчак.

– Да не может этого быть! – возразил Саблер. – Наши-то все здесь. Да и кто мог пойти на такую подлость?

– Э, Ефим Владимирович, на войне еще не то бывает! – поправляя на спине тяжелый мешок с медикаментами и перевязочным материалом, произнес Филипп Федорович Кургаев.

– Надо вернуться и выяснить обстановку, – раздраженно и несколько манерно предложил знакомый Лошицкого.

– Нельзя нам обратно! При возвращении всем будет конец, – возразил Вольский.

– А может быть, и не похватают. Откуда гитлеровцам знать, где мы были? – в тон ему возразил все тот же голос. – Не оставаться же нам здесь в таком положении? Это просто глупо! Мы здесь пропадем от холода и голода, и оккупанты переловят нас всех, как зайцев.

Все угрюмо молчали. Потом взвесив все «за» и «против», решили для выяснения сложившейся обстановки на день-два возвратиться по домам, а потом снова попытаться перейти Раковское шоссе.

Никто не заметил, как ехидная улыбка промелькнула на лисьем лице знакомого Лошицкого. Он-то знал, что ожидало подпольщиков при их возвращении в Ратомку, Качено, Тарасово.

Забегая вперед, сообщу, что после освобождения Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков провокатор был пойман, опознан местным населением и осужден. Однако это возвращение стоило многим подпольщикам жизни.

* * *

На свинцовом небе – ни единого просвета. Все затянуло густой серой пеленой.

И снова целый день 2 апреля шел мокрый снег. Под давно разбитыми кирзовыми сапогами Кургаева чавкала грязь. После возвращения из леса Филипп Федорович шел по разбухшей весенней дороге из Ратомки в Тарасово. Наконец-то показалась деревня. На улице – ни души! На пригорке, слева, на краю деревни стоял гостеприимный дом Ефима Артемовича Ильченко.

«Зайти?» – промелькнуло у Кургаева и, более не задумываясь, решительно свернул с дороги.

Поднявшись на крыльцо дома, Филипп Федорович увидел дочь Ильченко Женю – и старшину Максимова.

«Любит она его, это хорошо», – подумал Филипп Федорович. И окинув их бодрым взглядом, поздоровался со старшиной и Женей.

– Здравствуйте, доктор! – счастливо отозвалась Женя. – Ой! Да у вас сапоги полны воды? Вы простудитесь! Скорее в дом…

На кухне Филипп Федорович с трудом стянул тяжелые мокрые сапоги. Действительно, портянки были – хоть выжимай. Что ж удивительного, ведь почти трое суток непрерывно он был на ногах в поле. Возвратившись в Ратомку после короткого отдыха, он направился в Тарасово, чтобы навестить раненых.

– Знаете, Женя, а у меня в Башкирии растет сын Сашка! Наверное, уже большой! – как-то неожиданно произнес Филипп Федорович.

– У вас сын? – удивленно переспросила Женя. – Это же прекрасно, доктор! Замечательно! Вот возвратитесь после войны домой, сын увидит вас и с гордостью скажет своим товарищам: «Смотрите, это мой папа!»

– Да, но до этого дня еще так далеко…

Тем временем хозяйка дома Мария Антоновна ухватом из печки достала большой чугун. В доме тут же распространился аппетитный запах. Выбрав побольше алюминиевую миску, она до краев налила Филиппу Федоровичу душистых щей.

– Кушай, сынок, – по-матерински ласково произнесла Мария Антоновна, ставя миску на стол.

– Щи! – как-то по-ребячьи мечтательно воскликнул Филипп Федорович. – Вот точно такие же щи варила и моя мама! Когда возвращусь в Башкирию после войны, обязательно, Мария Антоновна, расскажу о вас, как о своей белорусской маме.

– Спасибо, сынок.

– Хочу попросить вас и еще об одном, – продолжал Филипп Федорович. – Обязательно запишите мой адрес. Ведь должны же мы встретиться в Башкирии после войны!

Отец Жени Ефим Артемович с полки достал толстую тетрадь, где размашистым почерком и крупными буквами под диктовку Кургаева записал: г. Уфа, ул. Карла Маркса, дом 18, Кургаевой Александре Андреевне.

– Это моя тетя. Адрес надежный, – пояснил Кургаев.

Да, не знал тогда Филипп Федорович, что это была его последняя встреча с Ильченками. Потом, почти тридцать лет спустя, по этому адресу, когда-то продиктованному Кургаевым в апрельский день, я разыскал в Уфе его тетку Александру Андреевну Кургаеву и поведал ей героическую правду о ее племяннике – военном враче комсомольце Филиппе Федоровиче Кургаеве, считавшимся многие годы без вести пропавшим. Матери Филиппа Федоровича Кургаева к этому времени в живых уже не было.

* * *

В 22.00 2 апреля 1942 года начальник минской СД давал последние инструкции старшим карательных групп, направлявшимся для выполнения специального задания в Тарасово и Ратомку.

– Им нельзя давать ни одного дня отдыха, – отрывисто говорил он осипшим голосом. – Через сутки нам их не взять. Да смотрите же – не упустите волостного старосту Лошицкого. Никаких слабостей! Помните, что вы – солдаты фюрера и великой Германии!

А через несколько минут в направлении деревни Тарасово и поселка Ратомка уже мчались автомашины с сотрудниками минской СД, вооруженными до зубов. Карательные группы располагали списочным составом и адресами всех активных членов Тарасово-Ратомской подпольной патриотической группы. Расстояние от Минска до Тарасова – четырнадцать километров, или двадцать минут быстрой езды. И все-таки как ни торопились гитлеровцы, ехали они очень осторожно, пугливо озираясь на окружавшие их в дороге темные провалы городских руин.

Они-то знали, что, несмотря на установленный строгий оккупационный режим, каждое утро на улицах города Минска находили десятки трупов их солдат и офицеров, а на заборах и стенах домов и руин – сотни листовок, призывов партийного подполья.

Деревня Тарасово была погружена в ночной мрак. Нигде – ни огонька. Машины карателей резко затормозили у здания бывшей колхозной канцелярии. Из кабин и кузовов с автоматами в руках высыпали гитлеровцы. Оцепив дом, часть из них быстро поднялась на второй этаж, где находились еще не выздоровевшие пять тяжелораненых. Шестым был прибывший сюда, после неудачной попытки перейти Раковское шоссе, Филипп Федорович Кургаев.