Текст книги "Зорро"

Автор книги: Александр Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3

Ждать и в самом деле пришлось недолго. Едва маленький отряд во главе с Тилькуате переправился через небольшую, почти пересохшую речушку и лошади, сбивая подковы, стали карабкаться по каменистому склону речной долины, как в глаза дону Росендо брызнул солнечный зайчик от скрытой где-то между валунами зрительной трубы. Зайчик, разумеется, тут же пропал, но, глянув в ту сторону, откуда он блеснул, молодой человек заметил, как над верхушкой камня мелькнул и тут же исчез верх сомбреро. Он хотел было поделиться своими наблюдениями с ехавшим впереди доном Диего, но тот жестом дал понять, что тоже не обошел вниманием это происшествие и что оно как раз и является прологом к той схватке, которая разыграется, как только преследователи поймут, что отряд дона Росендо достиг своей цели.

При этом дона Росендо поражала беспечность его компаньона: их отряд вместе с Тилькуате состоял всего из четырех человек, и устоять таким числом против наверняка превосходящих сил противника можно было лишь в том случае, если место схватки давало обороняющейся стороне какие-то очевидные преимущества. К тому же короткую цепочку всадников замыкали всего две вьючные лошади, а «клад Монтесумы», по отрывочным фразам Тилькуате, требовал для своего вывоза чуть ли не целого каравана.

Но дона Диего, казалось, совершенно не беспокоили эти, по его же выражению, «неувязочки»; он не только не принимал никаких мер предосторожности, но даже напротив, как будто поддразнивал преследователей. Он то отставал, то съезжал так далеко с тропы, что дон Росендо и Касильда начинали всерьез беспокоиться о его безопасности. Один Тилькуате был совершенно невозмутим; со стороны даже могло показаться, что старик просто дремлет, покачиваясь в седле, а его мул выбирает дорогу по неким тайным, известным одному ему приметам.

С того полуночного разговора в спальне дона Росендо старый индеец больше не сказал своему сеньору ни слова. И теперь, глядя на его сутулую спину, на прямые черные волосы, схваченные вокруг головы кожаным ремешком, дон Росендо порой сомневался в том, что та беседа действительно была, а не пригрезилась ему. В то же время, когда он наутро передал ее содержание дону Диего, тот лишь кивнул головой и сказал: «Теперь можно собираться, Черная Змея поведет нас…» Но ни во время сборов, ни после того, как отряд покинул пределы ранчо, Тилькуате ничем не выдавал своей главной роли в затеянном предприятии; казалось даже, что старый индеец вообще не имеет никакого отношения к происходящему и тащится во главе отряда лишь потому, что его мулу предоставили почетное право первым вытаптывать перебегающие тропу колючки.

Но тем не менее с каждым часом, с каждой минутой путники все более и более приближались к заветной цели. Тропа то поднималась выше, то круто или плавно сбегала вниз, но песок постепенно уступал место твердой, гулко постукивающей под подковами глине, а при резких порывах западного ветра лица уже обдувало прохладное дыхание речной поймы.

Преследователи также успели привыкнуть к тому, что путники не предпринимают никаких мер предосторожности, и стали если не наступать им на пятки, то, во всяком случае, приблизились настолько, что при перемене ветра чувствительные ноздри улавливали в воздухе вонь дешевых крепких сигар, а когда какая-либо из отрядных лошадей всхрапывала, оступившись на камне, ей в ответ порой доносилось весьма отчетливое ржанье. А дон Диего начал вести себя уже совсем неосторожно: он как бы поддразнивал преследователей, провоцировал их на активные действия тем, что плелся в арьергарде и порой просто исчезал из виду, соблазняя головорезов своей беззащитностью.

«А вдруг это все провокация? – с тревогой думал дон Росендо, когда одинокий всадник вновь появлялся в поле его зрения. – Спектакль, где нам с Касильдой отведена весьма печальная и незавидная роль приманки, живцов, агнцев, которых без малейших колебаний пустят под нож, едва цель нашего путешествия будет достигнута?..»

Особенно усилилось его беспокойство, когда вдали послышался слабый шум водопада. Звук это постепенно нарастал, тропа становилась уже, а склон, по которому двигались путники, становился временами таким отвесным, что правое стремя всадника задевало о камни, а левое повисало над шумящей пустотой.

«Как только покажется зев пещеры, – думал дон Росендо, стискивая зубы, – нас перестреляют, как кроликов!..»

Теперь он был совершенно уверен в том, что явившаяся ему в болезненном бреду картина была не плодом больного воображения, а действительно отразилась в предсмертном взгляде злополучного Роке и попала каким-то непостижимым образом в зрительный центр его, дона Росендо, воспаленного мозга.

«Ладно, будь что будет, покер так покер, делайте ваши ставки, сеньоры, а мы не будем спешить открывать наши карты», – решил дон Росендо, расстегивая седельную кобуру тяжелого длинноствольного кольта и поглядывая на противоположный берег, уступами спускавшийся ко дну ущелья футах в четырехстах от тропы.

– Вы совершенно правильно действуете, – услышал он за спиной насмешливый голос дона Диего, – ибо нет на земле высшего равенства, нежели то, которое проповедует полковник Кольт!

Дон Росендо раздраженно оглянулся и не поверил своим глазам: вместо тонконогой, с подтянутым брюхом кобылки под доном Диего был горячий вороной жеребец, схожий с Торнадо, как схожи между собой яйца из-под одной курицы.

– Что вы так смотрите, сеньор? – спросил дон Диего, перехватив его недоуменный взгляд. – Вам не нравится моя лошадь?..

– Отчего же, – медленно произнес дон Росендо, – прекрасный жеребец…

– Вот-вот, – оживился дон Диего, – то же самое я сказал тому типу, который едва не наехал на меня, когда я спешился, чтобы подтянуть подпругу.

– И что тот тип? – невольно улыбнулся дон Росендо. – Согласился?

– Представьте себе, нет! – воскликнул дон Диего. – Он стал ругаться, обзывать меня невеждой, хамом, требовать, чтобы я немедленно освободил тропу…

– И что вы?..

– Я?! – вскинул брови дон Диего. – Я понял, что вдвоем нам на этой тропе не место, и вот я здесь, а тот тип либо колотится о речные камни, либо висит над пропастью, уцепившись за кусты…

– Да, если кто-то не помог ему выбраться, – пробормотал дон Росендо. – Неужели вы до сих пор не заметили, что за нами, почти не скрываясь, движется целая кавалькада?

– Кавалькада? – переспросил дон Диего. – Что ж, возможно… Мне тоже с некоторых пор стало казаться, что за нами следуют бог весть откуда приставшие попутчики.

– Я полагаю, что Бог слишком важная шишка, чтобы заниматься такими мелочами, – лукаво прищурился дон Росендо.

– Что ж, в таком случае этими молодчиками придется заняться нам!

Дон Диего ладонью хлопнул по шее своего вороного, и всадники пустились догонять ушедших вперед Тилькуате и Касильду.

Водопад открылся взорам путников, едва они миновали нависающий над тропой выступ скалы и оказались на небольшой, футов тридцать в длину и двадцать в ширину, площадке, с которой великолепно смотрелось овальное озерцо, куда и низвергался широкий, переливающийся в солнечных лучах водяной шлейф. Грохот здесь стоял настолько невероятный, что собеседники угадывали речи друг друга лишь по движениям губ, а когда этого недоставало, помогали себе энергичными жестами. Впрочем, предмет разговора был настолько ясен, что хватало уточнения некоторых деталей дальнейших действий. Во-первых, путникам предстояло спешиться, а во-вторых, определить дальнейший порядок движения по тропе, полукругом огибавшей овал озера и исчезавшей под пенистым водяным занавесом.

Ясно было, что первым пойдет Тилькуате. Особой практической надобности в этом не было, ибо с площадки ко входу в пещеру был всего один путь, но некие неписаные правила, своего рода этикет, требовали, чтобы первым в сокровищницу вступил ее истинный наследник.

Но старый индеец не торопился с предъявлением своих наследных прав. Он спокойно дождался, пока остальные спешатся и зарядят револьверы, и лишь после этого неожиданно легко соскочил на ровную, словно отшлифованную поверхность площадки. Но и тогда он не сразу занял указанное ему место, а пересек площадку и, намотав конец уздечки на седельную луку своего мула, ткнул животное мордой в едва приметную каменную выбоинку на уровне солнечного сплетения.

– Ну вот, – удовлетворенно потер ладони дон Диего, глядя на мула. – Теперь мы можем идти дальше, наши кони сами найдут выход из этой западни!

Но на дальнейшее обсуждение этого вопроса у путников уже не было времени: едва вслед за мулом по тропке стала карабкаться кобыла Касильды, как из-за скального выступа показался волнистый край черного сомбреро, а вслед за ним и рука с револьвером. Дон Росендо выхватил из-за пояса кольт, спустил курок, но звук выстрела поглотил шум водопада, и лишь дымок из ствола, резкий толчок в руку и брызги щебенки подтвердили, что кольт не дал осечки, а выстрел все же достиг цели: преследователь убрался, и путники получили возможность продолжить движение к теперь уже совсем близкой цели. Теперь путь пролегал по совсем узенькой тропке, поперек которой не везде даже помещалась человеческая ступня. Внизу, футах в двухстах пятидесяти, темнела бирюзовая поверхность озера, лица путников орошала микроскопическая освежающая изморось клокочущего водопада.

Шествие замыкал дон Диего. Он подождал, пока последняя лошадь вскарабкается по выбоинам в скале и скроется в узкой, почти неприметной с площадки расселине, а когда из-за скалы вновь показалась рука с оружием, хладнокровным выстрелом перебил злоумышленнику запястье. Но для того чтобы обеспечить безопасность ушедших вперед участников экспедиции, этого оказалось недостаточно. Перед самым водопадом отвесный склон изгибался таким образом, что примерно сорока-пятидесятифутовый участок тропы открывался прячущимся за скальным выступом стрелкам. Те, разумеется, учли этот момент и теперь терпеливо ждали, когда первый из путников подойдет на расстояние прицельного выстрела. Мишенью для пристрелки оказался, разумеется, шедший впереди Тилькуате; едва старик вошел в сектор обстрела, как над его плечом тут же брызнул фонтанчик мельчайшей каменной крошки, выбитой из скалы медной револьверной пулей со стальным сердечником. Двигаться дальше в таких условиях было крайне рискованно: отрезок тропы был достаточно велик, а скорость продвижения по нему настолько ничтожна, что вероятность добраться до пенистой кромки широкого водопадного языка сводилась практически к нулю. И Тилькуате понял это; он отступил на шаг назад и, оказавшись в относительной безопасности, рукавом куртки стер со смуглой щеки кровь, выступившую из оставленных каменными брызгами царапин.

Положение сделалось тупиковым, ибо ни та, ни другая сторона не хотела рисковать даже ради достижения заветной пещеры, подставляя лбы под весьма профессиональные выстрелы. Правда, пару раз преследователи пытались достать дона Диего практически беспорядочной, бесприцельной стрельбой «из-за угла», но простреленные кисти и отброшенные в озеро револьверы очень быстро убедили их в бесполезности и даже прямом вреде подобных попыток.

С другой стороны дон Росендо, поменявшийся местами с Тилькуате, пытался упредить противника, войдя в сектор обстрела и тут же выпустив в сторону скального выступа целый барабан своего кольта. Но его пальба вызвала такой шквал ответного огня, что молодой человек, уклоняясь от пуль, чудом удержал равновесие на узкой каменной кромке.

После такого обмена любезностями стороны на некоторое время затаились, то ли продумывая варианты атак, то ли выжидая, у кого раньше сдадут нервы. При этом ни у одной из сторон не было какого-то явного преимущества, кроме, быть может, того, что дон Диего сотоварищи находились все же ближе к заветной цели. Конечно, путники могли сами устроить над тропой самую форменную засаду, и тогда уже преследователям пришлось бы пробиваться сквозь меткий револьверный огонь с весьма малыми шансами на успех. Но такой тактический ход обрекал обе стороны на весьма долгую перестрелку, грозящую продлиться до темноты, которая в данной ситуации могла изменить соотношение сил в пользу преследователей. В конце концов, среди них тоже мог оказаться отчаянный парень, способный вскарабкаться по скале и внезапно оказаться над головами всей четверки. Итак, оставался только один способ защиты – нападение. Тем более что преследователи так или иначе провоцировали путников на какие-то активные действия: швыряли камни на площадку, используя в качестве пращи шелковые пояса, выставляли сомбреро на кнутовищах – в общем, хоть и не причиняли путникам ощутимого вреда, но тем не менее держали их в напряжении: кто знает, не покажется ли вслед за шляпой револьверный ствол?

Но как раз таким моментом и воспользовался дон Диего для того, чтобы резко переломить ход этого маленького сражения. Он встал возле самого выступа и, едва из-за скалы в очередной раз показался край шляпы, резким круговым движением метнул в его сторону длинный ковбойский кнут. В следующий миг он уже подтаскивал к себе упирающегося и беспорядочно размахивающего руками человека. Связать его было делом мгновения, а когда эта процедура благополучно завершилась, дон Диего выставил своего пленника перед выступом так, что тот перекрыл тропу и во весь рост предстал перед своими товарищами.

Дон Росендо следил за происходящим в каком-то странном оцепенении; грохот водопада уже стал настолько привычным для его ушей, что воспринимался как полная тишина, и в ней, в этой тишине, перед его глазами разыгрывалось некое немое действо, чем-то похожее на представления бродячих фокусников, жонглеров и мимов. Но если канатоходец или пожиратель огня рисковал в худшем случае лишь сломать ногу или опалить лицо, то здесь все происходило всерьез и единственной преградой между жизнью и смертью был перехваченный за горло заложник и револьвер, выставленный доном Диего поверх его плеча. Грохот водопада глушил все звуки, но так как ситуация для обеих сторон была предельно ясна, переговоры не имели никакого смысла. Ствол, направленный на скучковавшихся на тропе преследователей, яснее всяких слов говорил, что если хоть один из них осмелится воспрепятствовать продвижению путников к пещере, то выстрел дона Диего пресечет эти намерения в самом зародыше.

Медлить дальше не стоило; Тилькуате вновь поменялся местами с доном Росендо и, цепляясь за выступы, стал шаг за шагом двигаться к пенистой кромке водопада. На самом последнем, не больше десяти-двенадцати футов, отрезке тропа оделась так узка, что Тилькуате буквально прилип к скале, чем-то напомнив дону Росендо тореадора, так же припадающего к потному боку разъяренного быка в тот миг, когда смертоносный рог протыкает атласный камзол. Но если там, на арене, смерть выступала невидимым всадником, то здесь, над горным озером, в преддверии кровавого жертвенника у подножия жестокого бога Уицилопочтли, она караулила свои жертвы с неподвижностью каменного истукана. Невидимая, смерть тем не менее была везде: в бирюзовой чаше озера, в клокочущей бездне водопада, в кучке преследователей, следивших из-за выступа, как сперва Тилькуате, а затем и Касильда с доном Росендо укрылись за спасительной водяной стеной. Оставался дон Диего, и теперь уже не ему, а дону Росендо предстояло прикрывать отход и продвижение к пещере последнего участника экспедиции.

Противников разделяло футов сто пятьдесят грохочущего, напоенного водяной пылью пространства, и это обстоятельство придавало противостоянию какой-то неземной, фантастический колорит. Отряд дона Росендо вышел в путь задолго до рассвета, и теперь приближающееся к зениту солнце пронизывало широкие водопадные языки яркими, переливающимися всеми цветами радуги лучами. Порой в них сверкала затянутая стремниной рыбина, и тогда в глазах дона Росендо золотой искрой вспыхивал солнечный зайчик. Но сейчас счет шел на сотые доли мгновенья, и потому даже столь краткое ослепление могло стоить жизни не только дону Диего, но и всем остальным участникам экспедиции. Спасительный зев пещеры зиял всего в каких-то сорока-пятидесяти футах, тропа здесь была уже шириной со спину здоровенного битюга, но этот последний отрезок пути можно было пройти лишь всем четверым, ибо конечная цель – клад Монтесумы не стоил жизни хотя бы одного из них. Все вокруг ревело и грохотало, слова были не нужны, все было ясно и так, оставалось лишь действовать.

Дон Росендо стоял на тропе таким образом, чтобы из-за края водопада, как из-за водяного занавеса, видеть все, что происходит на оставленной площадке и на тропе за выступом, где длинной шеренгой выстроились люди дона Манеко. Приглядевшись, дон Росендо различил и самого хозяина; того выдал блеск золотого медальона – оскаленной морды ягуара, сверкающей на груди между бортами расстегнутой от полуденной жары рубашки. Это была прекрасная мишень, но дон Росендо понимал, что первый же его выстрел нарушит хрупкое перемирие, основанное на заложнике в руках дона Диего, и тогда жертвы с обеих сторон будут неизбежны.

Но тут его глаза уловили какое-то легкое, почти неприметное движение в кустах над самой площадкой; кто-то пробрался ведомым одному ему верхним путем и теперь скрывался там в ожидании удобного для нападения момента. Стрелять наугад было бессмысленно, кусты надежно укрывали злоумышленника, причем, по всей вероятности, не одного, а нескольких. К дону Диего подобрались с тыла, взяли в кольцо, и теперь спасти его могло только чудо.

Но какое? Дон Росендо осторожно вытянул из-за спины второй револьвер «адамс», модель «Диана» 34-го калибра, и левой рукой направил его в сторону замерших кустов, с тем чтобы спустить курок при малейшем шевелении ветвей. Теперь надо было как-то дать знать дону Диего, что он может медленно отходить, оставив в виде прикрытия связанного заложника. Но дон Диего понял своего друга и без слов: между молодыми людьми с некоторых пор установилось нечто вроде телепатической связи. Дон Росендо отчетливо видел, как его друг укладывает своего пленника перед выступом, как указывает стоящему впереди дону Манеко на водопад, как бы предупреждая о последствиях любых неосторожных движений с его стороны, как пятится через площадку к началу спасительной тропы.

Но тут случилось нечто непредвиденное: то ли блеск рыбьей чешуи на миг ослепил молодого человека, то ли луч солнца пробился сквозь водяную завесу, но когда мерцающее пятно в глазах дона Росендо рассеялось, дон Диего исчез, площадка была окутана пылью, дымом, и в этом маленьком смерче с трудом различались мелькающие человеческие конечности и черные макушки сомбреро. Колючих вспышек стрельбы не было, схватка велась врукопашную, а когда пыль немного осела, дон Росендо насчитал на площадке то ли пять, то ли семь человек, лицо одного из которых было наполовину скрыто знакомой черной маской.

Надо сказать, что внезапное появление Зорро привело противников в состояние некоторого шока. Исчезнувший, возможно, сорвавшийся в пропасть дон Диего, все же был человеком из плоти и крови, то есть равным и вполне уязвимым существом, но когда на его место заступил сам дьявол – ходили упорные слухи, что ни кинжал, ни пуля не могут причинить Зорро ни малейшего вреда, – все численное преимущество, все уловки не просто теряли смысл, но могли обернуться и против самих нападавших. Впрочем, теперь они скорее напоминали обороняющихся, хотя все еще пытались наступать, тесня Зорро к последнему отрезку тропы.

И Зорро отступал, но не просто отходил, а еще и делал знаки дону Росендо, чтобы тот вслед за Касильдой и Тилькуате двигался к зеву пещеры, оставив ему, Зорро, заботу о собственном прикрытии. Дон Росендо повиновался, но не до конца: он отступал, но все же не сводил мушек револьверов с преследователей своего неоднократного спасителя. У них же теперь оставалась лишь надежда на то, что на самом узком участке тропы нога Зорро соскользнет и он рухнет в клокочущую пучину водопада с высоты в двести пятьдесят футов. Продвигаться здесь можно было лишь обернувшись спиной к озеру и припав к скале. В таком положении любой человек, будь он сам дьявол, становился беззащитнее цыпленка, отбившегося от мамы-квочки и замеченного острым глазом степного коршуна. Тем не менее смертельного номера было не избежать, ибо другого пути к зеву пещеры не существовало.

Страшный момент приближался, и когда до узкого отрезка оставалось не более двух-трех крошечных, чуть длиннее ступни, шажков, с верхнего среза скалы неожиданно сорвался крупный угловатый булыжник и, ударившись о край тропки, сбил три-четыре фута изрезанной трещинами каменной кромки. Открывшийся провал, похожий на зев старческой челюсти, был невелик, но преодолеть его можно было только прыжком, отчего переход становился не просто рискованным, но смертельно опасным. И потому, как только нога Зорро приблизилась к последней черте, обе враждующие стороны, не сговариваясь, опустили стволы револьверов и предоставили жизнь благородного разбойника на волю всемогущего случая. Дон Манеко даже подошел к самому краю площадки под скалой и уставился на Зорро тяжелым взглядом воспаленных от бессонницы и долгого перехода глаз.

Дон Росендо забыл о всяких предосторожностях и, сунув за пояс оба револьвера, пробрался как можно ближе к опасному участку, чтобы при малейшей оплошности смельчака быть готовым подхватить его над самой клокочущей бездной. Но это не понадобилось: в последний миг Зорро выхватил из-за пояса длинный кнут, точную копию того, с помощью которого дон Диего всего четверть часа назад захватил незадачливого заложника, взмахнул рукой и узким ременным концом зацепился за выступающий над провалом осколок скалы. Кнут намотался на каменный клык подобно змеиному языку и с легкостью перебросил сильное, гибкое тело Зорро к ногам сеньора Росендо. Молодой человек мгновенно протянул своему спасителю руку, резким рывком втащил его на относительно безопасный участок тропы, а пока преследователи приходили в себя от столь неожиданного поворота событий, вся четверка была уже перед самым входом в сумрачное пространство пещеры. Кто-то еще успел пустить им вдогонку несколько пуль, но стрельба велась настолько беспорядочно, что путники без всякого для себя вреда один за другим проникли в спасительную сокровищницу.

Здесь их взорам открылось поистине восхитительное, потрясающее зрелище. Солнечные лучи, рассеянные слоистым нефритовым шлейфом водопада, ровным мерцающим светом озаряли золотых идолов, стоящих вдоль неровных стен, покрытых известковыми потеками. Драгоценные камни, украшавшие фигуры истуканов, излучали неяркое разноцветное сияние, придавая внутренней поверхности пещеры удивительное сходство с ночным небесным сводом, со всех сторон обступившим каменного горбоносого идола Уицилопочтли, перевитого рубчатыми змеиными туловищами. Казалось, каменное чудовище с выпученными рубиновыми глазами размером с орлиное яйцо стоит в центре огромного, безграничного мира, где все, начиная от крошечной букашки и кончая звездой или планетой, находится в его полной, беспредельной власти. И тут всем – за исключением, быть может, старого Тилькуате – стало просто очевидно, что тот, кто овладеет этими сокровищами, может стать повелителем если не всей Вселенной, то, во всяком случае, той ее крошечной доли, что называется планетой Земля.

Овальную площадку у подножия идола озарял бледный свет крупных, грубо ограненных алмазов, почти замкнутым кругом расположенных чуть выше неглубокой каменной чаши, и в этом свете глаза дона Росендо различили какую-то темную беспорядочную массу, похожую на вымерший муравейник. Тут его на миг ослепила яркая вспышка воспоминания: золотые идолы, грозный Уицилопочтли и страшная, раздирающая боль в груди, сотнями кинжалов пронзающая сердце. «Сердца, – вдруг с отчетливой ясностью понял дон Росендо, – человеческие сердца! Мир, вселенная Уицилопочтли держится на строжайшей бухгалтерии: жизнь на жизнь, сердце на сердце! Все подсчитано, и для того, чтобы мое сердце билось так, как оно бьется сейчас, чуть сильнее обычного, сердце Роке должно было лечь к ногам жестокого божества! Но почему обязательно жестокого? Он был милостив по отношению ко мне, я живу, и это, быть может, есть лишь проявление некоей высшей воли, чьим немым слугой является это каменное страшилище?.. И он, Уицилопочтли, будучи неподвижен, исполнил этот приказ руками старого Тилькуате, как Верховный Суд руками ничтожного ссыльного стряпчего привел нас с Касильдой в эти дикие земли и поставил лицом к лицу с одним из величайших творений человеческого гения!»

И вдруг дон Росендо поймал себя на мысли, что сам вид сокровищницы не вызывает в нем никаких алчных чувств. Все низкие, полуживотные устремления, инстинкты, которые можно было бы с лихвой удовлетворить посредством обращения хотя бы одного из золотых идолов в звонкую монету, ассигнации или банковский счет со многими нулями, отступили, да и само тело словно растворилось в мерцающем свете подземелья, обнажив душу молодого человека и окружив ее фантастическими образами этой маленькой вселенной во главе с бесстрастным горбоносым Уицилопочтли. «Душа, истина, вселенная едины, – продолжал размышлять дон Росендо, – и тогда нет заблуждений, есть лишь беспредельное торжество ликующего духа, не ведающего ни добра, ни зла и лишь снисходительно предоставляющего нам судить о степени совершенства его творений!..»

Какой-то шум за спиной отвлек дона Росендо от возвышенных мыслей; молодой человек быстро оглянулся и едва успел перехватить занесенную над ним руку с широким кинжальным клинком. Ему, можно сказать, повезло: один из индейцев дона Манеко, ползком, как змея, проникший в пещеру, не осмелился осквернить святилище звуком выстрела и запахом порохового дыма. По-видимому, пока дон Росендо и его спутники, не исключая и самого Зорро, находились под гипнотическим действием открывшейся перед ними картины, свободные от этих влияний преследователи достигли входа в пещеру и бросились в последнюю атаку. Едва дон Росендо оглушил своего противника набалдашником кинжальной рукоятки, как под высокими сводами беззвучно заклубились сизые пороховые дымки, а искры, высекаемые из золотых истуканов, лишь наглядно подтвердили то, что среди спутников дона Манеко оказалось не слишком много богобоязненных аборигенов.

Расстояние между противниками было почти ничтожным, порой бандиты стреляли практически в упор, но странный слоистый свет подземелья словно удваивал силуэты дона Росендо и его спутников, отчего револьверные пули раз за разом лишь пробивали бесплотный воздух и, впиваясь в сверкающие фигуры идолов, озаряли сумрачные внутренности пещеры колючими золотыми брызгами. Но даже при таком положении дел стычка не могла оставаться бескровной до бесконечности; рано или поздно частый свинцовый град настиг бы кого-нибудь из участников экспедиции.

Дон Росендо отстреливался почти не целясь, навскидку, чувствуя ладонью резкие толчки револьверной рукоятки и мельком отмечая падение возникающих в просвете входа силуэтов. Он отстреливался и отступал, всей кожей, всем своим существом чувствуя близкое присутствие Касильды, Зорро и Тилькуате. Звуки выстрелов уже не различались как отдельные, но слились в сплошной треск, какой стоит над площадкой для молотьбы маиса. «Здесь или всем выжить, или всем пропасть! – бешено колотилась мысль в голове дона Росендо. – Но теперь спасти нас может только чудо! Или Зорро?! Ведь он появляется лишь тогда, когда все остальные средства оказываются исчерпаны!..»

И тут, словно в ответ на эти мысли дона Росендо, из глубины пещеры ударил яркий сноп света. Ослепленные преследователи замерли в самых неожиданных, причудливых позах, и этих нескольких мгновений хватило на то, чтобы дон Росендо и его спутники отступили и оказались под прикрытием каменного Уицилопочтли. Сам Зорро с двумя револьверами знаками дал понять дону Росендо и Касильде, чтобы они двигались в глубь пещеры следом за Тилькуате, который уже поджидал брата и сестру при входе в узкую, уходящую вверх галерею. Времени на возражения не было, оставалось лишь повиноваться.

Дон Росендо отходил последним, прикрывая Касильду от возможных рикошетов и стреляя в бандитов, ладонями прикрывающих глаза от ослепительного луча огромного алмаза, вправленного в лоб между огромными надбровными дугами Уицилопочтли. Попасть в Зорро молодой человек не боялся: таинственный незнакомец был надежно прикрыт со спины каменным истуканом, а в случае отступления мог обойти идола с другой, недосягаемой для пуль дона Росендо стороны. Что будет в конце спасительной галереи, дон Росендо не знал, но старый Тилькуате так уверенно вел Касильду по плоским широким ступеням, что у ступавшего за ней брата уже не оставалось никаких сомнений в том, что этот путь приведет их к спасению.

Но как же Зорро?.. Неужели этот таинственный благородный сеньор найдет свою смерть в святилище от пули какого-нибудь презренного безродного подонка вроде мсье Жерома?.. Дона Росендо разрывали противоречивые импульсы; он то оглядывался назад, пытаясь в сумраке галереи различить человеческий силуэт, то устремлялся следом за Касильдой, не решаясь оставить ее на попечение старого индейца. А тот, словно повинуясь некоей высшей воле, все шел и шел по плавно скользящей вверх лестнице.

Но вдруг остановился, оглянулся и, дав брату и сестре знак замереть на месте, прислушался к каким-то далеким, известным одному ему звукам. Дон Росендо тоже напряг слух, но не услыхал ничего, кроме шлепающего стука капель по влажным ступеням и глухого, едва различимого сквозь каменную толщу гула мощного водяного потока. Но чуткие уши Тилькуате, по-видимому, уловили в этом потоке и нечто иное, то, что вдруг заставило старого индейца припасть щекой к влажной стене, а затем положить руку на ноздреватый каменный бугор, выступающий из скалы почти на ширину запястья. Приглядевшись к этому странному выступу, дон Росендо с удивлением заметил, что пальцы Тилькуате наполовину погрузились в его углубления, в точности повторяющие форму человеческой руки. Затем он увидел, как эти смуглые пальцы напряглись, вздулись и побелели их жилистые суставы, а выступ качнулся и стал медленно погружаться в каменную толщу стены. Будто в ответ на это, казалось бы, совершенно незначительное перемещение, откуда-то издалека вдруг донесся грохот, сходный с раскатом грома.

Тилькуате настороженно прислушался к этому грому, затем прикрыл морщинистыми веками темные глаза и, беззвучно пошевелив сухими тонкими губами, свободной ладонью начертил в воздухе некий знак. Все это происходило как в трансе, но вот оцепенение прошло, Тилькуате глянул перед собой твердым, вполне осмысленным взглядом и коротким властным жестом приказал дону Росендо и Касильде следовать за ним. Впрочем, приказ этот был уже излишен; гул и плеск приближались с каждой долей секунды, а в дальнем конце галереи, со стороны сокровищницы, уже показалась быстро поднимающаяся по ступеням вода. Дон Росендо попытался разглядеть в ее темном зеркале очертания знакомой черной шляпы, но водная гладь была чиста, и лишь крысы беспорядочно бороздили ее своими мерзкими усатыми мордами.