Текст книги "Зорро"

Автор книги: Александр Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

«Но если этот фигляр, пускающий из рукавов яйца с живыми голубями, положил глаз на Касильду, – не столько размышлял, сколько следил за течением своей беспокойной мысли дон Росендо, – то кто я для него: союзник или помеха?.. Он совсем не так прост, как представляется, и потому не может не видеть, что мое отношение к нему далеко не однозначно, что я скорее предпочту держаться некоторой официальной дистанции, нежели распахивать перед ним свою душу и вместе с ней ворота нашего с Касильдой ранчо… Это смущает дона Диего, но вместо того, чтобы объясниться открыто, он продолжает усиленно пускать мне пыль в глаза и за всей этой мишурой составлять и претворять в жизнь коварнейшие планы…»

Перед глазами дона Росендо вновь возникла смертоносная головка аспида, покрытая твердыми блестящими чешуйками, и его пылкое воображение без особого труда нарисовало ряд последующих картинок: молниеносный бросок, двойной укол ядовитых зубов в сонную артерию и вечный мрак, стремительно растекающийся по извилистым каналам мозга. «Но как тогда быть с голубем? – продолжал размышлять дон Росендо. – С запиской, призывающей в любой опасный момент обращаться к его курьерской помощи?.. Опять неувязочка получается: никакой курьер не в состоянии опередить действие змеиного яда! А если так, то зачем весь этот фокус с яйцом и птенцом?.. Опять фиглярство?.. К тому же я совершенно выпустил из виду еще один персонаж: Зорро – загадочный благородный разбойник, появляющийся бог весть откуда как раз в такие моменты, когда кажется, что смерть вот-вот заглянет в твои глаза!.. Но нельзя же, в конце концов, надеяться только на Зорро, будь он хоть посланцем самого Господа Бога, что, впрочем, весьма сомнительно, ибо его черная маска и весь образ действий приличествуют, скорее, тому, кто ходит в подручных у дьявола…»

На этом месте запутанные размышления дона Росендо были прерваны звонким голосом Касильды, откинувшей тяжелый, отсыревший за ночь полог шатра и беспокойно окликнувшей брата, неподвижно замершего перед пепельным кругом остывающего кострища.

– Росендо, что с тобой? – негромко позвала она, легкими шагами приближаясь к брату.

– Со мной? – вздрогнул он, быстро оборачивая к ней бледное лицо. – Ничего, а почему ты спрашиваешь?..

– Ты не спишь? Тебе не дает покоя эта история со змейкой и ловчей ямой? – Касильда подошла к брату вплотную и положила обе руки ему на плечи.

– Пустяки, – усмехнулся дон Росендо, – это падре за каждый кустом мерещится самострел или грабитель в черной маске… Эта заброшенная тропка ведет к водопою, так что я не нахожу ничего странного в том, что какой-то охотник устроил ловчую яму именно на ней…

С этими словами дон Росендо встал и, велев сестре набрать хвороста для костра, направился в ту сторону, откуда доносился влажный лепет ручья, обильно напоенного вчерашним дождем. По пути он снял с сучка кожаный мех, обвисший тяжелыми складками, и выплеснул воду в закопченный медный котелок с остатками вечернего варева. К тому времени, когда дон Росендо вернулся с полным мехом, падре уже скатывал подсохший шатер, а Касильда сидела перед полыхающим костром и ловко строгала в вымытый котелок солонину.

Когда восходящее солнце разогнало лиловые предрассветные сумерки и набросило на поляну густую теневую сеть, путники успели позавтракать, увязать дорожную поклажу и, приторочив к седлам тяжелые вьюки, тронуться в путь. Ловчую яму обошли, спустившись к ручью и проследовав по нему до того места, где тропа пересекала его бурный, прыгающий по скользким камням поток. От этого места до капища, по расчетам дона Росендо, оставалось верст двадцать, и при том, что густые заросли чаппараля остались позади и путники вступили под сень эвкалиптов, где уже не надо было прорубаться с помощью мачете, маленькая экспедиция должна была к вечеру достичь цели. Двигались в том же порядке: во главе отряда по-прежнему семенил копытцами Микеле, следом за ним перебирал ногами мул Касильды, замыкал шествие дон Росендо на пегом коренастом жеребчике. Его взгляд беспрестанно скользил по обе стороны от тропы, отмечая перемены в расположении древесных стволов, а ладонь покоилась на рукоятке револьвера, готовая в любое мгновение выхватить его из-за широкого шелкового кушака.

Предосторожность оказалась не лишней: едва ослик падре уперся мордой в поваленный поперек тропки эвкалиптовый ствол, как дон Росендо отчетливо различил за спиной сухой щелчок взводимого курка. Быстрая реакция спасла молодого человека и на этот раз: не успел коварный стрелок выставить из-за дерева ствол своего винчестера, как револьверная пуля, сорвав клочок коры, запорошила ему глаза фонтанчиком древесной трухи. Впрочем, выстрел из винчестера грохнул сразу же вслед за револьверным, но пуля ушла слишком высоко, сбив с ветки ни в чем не повинную пичугу. Протереть глаза и передернуть затвор стрелок уже не успел, дон Росендо упредил его: развернув жеребца и объехав опасный эвкалипт с другой стороны, он так стукнул разбойника по голове рукояткой револьвера, что тот выпустил из рук винчестер и без единого звука рухнул на землю.

В это время со стороны падре донесся частый звон клинков, заставивший дона Росендо забыть о своем поверженном противнике. Он выглянул из-за ствола и увидел, как падре ловко размахивает своим мачете, отбиваясь сразу от двух противников, наседающих на него с другой стороны поваленного дерева. Дон Росендо увидел, как один из них уже тянет из-за пояса пистолет, намереваясь одним выстрелом выиграть эту и так не совсем равную схватку, но в тот миг, когда револьверный ствол, казалось, был уже готов полыхнуть огнем, падре присел, и пуля просвистела над его головой, дважды пробив острую верхушку полотняного капюшона. Сделать второй выстрел нападавший не успел: короткий кинжал, брошенный Касильдой, все еще восседавшей на своем муле, рассек узел шнурка его сомбреро и по рукоятку вошел в ямку между ключицами.

Все это случилось так быстро, что дон Росендо едва успел перехватить свой револьвер за рукоятку, чтобы упредить выстрел второго бандита, уже вскинувшего кольт поверх дерева, преградившего путникам дорогу. В кого был направлен ствол кольта – в падре или Касильду, – осталось неясным, ибо пуля, выпущенная доном Росендо, пробила грудь стрелка раньше, чем он успел спустить курок. Первый приступ был отбит, но в том, что за ним неизбежно последует второй, никто уже не сомневался. Правда, нападавшие потеряли такое важное преимущество, как внезапность, но численный перевес, по-видимому, все еще оставался на их стороне, о чем говорили многочисленные тени, перебегавшие между матовыми эвкалиптовыми стволами и постепенно бравшие путников в плотное кольцо, навеявшее дону Росендо воспоминание об ошейнике волкодава, повернутом шипами внутрь.

Воспоминание было далеким, детским, но оно даже немного позабавило дона Росендо, пока он соскакивал на землю и легким хлопком ладони по лошадиной холке укладывал возле дерева своего послушного жеребца. Касильда и падре последовали его примеру, и вскоре все трое уже лежали на прелой лесной подстилке, окруженные живым бруствером из пугливо вздрагивающих животных. Впрочем, Касильда попробовала было шепотом протестовать против таких жестоких оборонительных мер: «…укрываться от пуль этих презренных подонков за телами благородных животных? Никогда!..» – но стоило ей чуть приподнять голову, как из-за далекого трухлявого пня раздался сухой щелчок, и дорожная шляпка девушки слетела прямо на капюшон падре, пробитая навылет свинцовым шариком примерно тридцатого калибра.

– Извини, сестренка, но, по-моему, ты ведешь себя как институтка! – процедил дон Росендо, сильным рывком уложив Касильду рядом с собой. – Возьми он на полдюйма ниже, и падре пришлось бы посвятить теме благородства всю твою надгробную проповедь…

– С некоторых пор у меня возникли сильные сомнения как в том, что мне когда-либо еще доведется взойти на кафедру, так и в том, что вы насладитесь перлами моего красноречия, – пробормотал падре, осторожно извлекая короткий винтовочный обрез из дорожной сумы смирно лежащего на боку Микеле. За время странствий со своим неустрашимым хозяином ослик, по-видимому, настолько проникся слепой верой в божий промысел, что не вздрогнул даже тогда, когда пуля, метившая в падре, пробила седельный ремень и увязла в конском волосе, которым было набито потертое седло.

Вслед за этим выстрелы сухо захлопали со всех сторон, и одна из пуль даже вырвала клок шерсти из шеи мула, оставив на его шкуре длинную кровоточащую ссадину. Осажденные отстреливались почти наугад, и даже если их выстрелы не достигали окончательной цели, то все же удерживали нападавших на почтительном, трудном для точного прицельного выстрела расстоянии. Пару раз, впрочем, из сизого порохового марева между эвкалиптовыми стволами доносились приглушенные стоны и проклятия, но треск револьверной и ружейной пальбы так быстро поглощал эти звуки, что дон Росендо, дабы не слишком обольщаться радужными перспективами, предпочитал относить их на счет слуховой галлюцинации.

Вскоре после начала ожесточенной перепалки пороховой дым так плотно заволок все поле этого маленького сражения, что выстрелы прекратились как с той, так и с другой стороны. Возникла короткая передышка, во время которой в голове дона Росендо внезапно вспыхнула идея довольно рискованного маневра. Пользуясь тем, что дым все же не мешал осажденным общаться, он потянул падре за рукав сутаны, тронул за плечо Касильду и знаками приказал им обоим следовать за собой. Те безмолвно повиновались и, когда дон Росендо возложил свою шляпу поверх лошадиного седла, а сам ползком устремился в узкий проход между лошадиными крупами, двинулись за ним. Вскоре все трое оказались среди густо задымленного леса, продолжавшего хранить враждебное настороженное молчание. Впрочем, по мере того как путники скользили среди едва различимых деревьев, дым рассеивался, отчего положение становилось все более и более тревожным. Один раз перед доном Росендо даже возник размытый человеческий силуэт, спросивший приглушенным голосом:

– Марко, это ты?..

– Я, – буркнул дон Росендо, шагнув вперед и с силой ударив костяшками пальцев по острому, заросшему недельной щетиной кадыку бандита. Тот вытаращил глаза и раскрыл рот, пытаясь то ли крикнуть, то ли глотнуть воздуха, но молодой человек быстро прижал ладонь к его подбородку, приложил вторую ладонь к затылку и так резко свернул на сторону его голову, что в воздухе раздался сухой хруст шейных позвонков и бездыханное тело бандита мешком осело на лесную постилку.

Глава 9

– Чистая работа, – вдруг услышал он одобрительный шепот где-то совсем рядом с собой.

Дон Росендо вздрогнул, выхватил кинжал и готов был уже кинуться к ближайшему дереву, за которым, по его догадке, должен был скрываться невидимый ценитель его ратного подвига, но едва он сделал шаг, как из-за ствола высунулась рука в черной кожаной перчатке, а вслед за ней показалась знакомая маска с широко расставленными глазными прорезями.

– Зорро! – шепотом воскликнули сразу три голоса.

– Тс-с! – незнакомец лукаво усмехнулся и, приложив палец к густым усам, быстро оглянулся по сторонам. – Идите за мной, я выведу вас из этой разбойничьей ловушки!

С этими словами он вышел из-за дерева и, жестом пригласив путников следовать за собой, пошел вперед легкими быстрыми шагами. И тут дон Росендо вновь почувствовал, как помимо своей воли он подпадает если не под обаяние, то под некую беспрекословную власть этого человека. Впрочем, что-то в его душе попыталось воспротивиться такому слепому повиновению, но когда незаметно подошедший падре коснулся рукой его плеча и чуть слышно шепнул: «Смири гордыню, сын мой!» – дон Росендо откинул последние колебания и осторожными шагами двинулся вслед за таинственным спасителем.

Некоторое время все четверо скользили в млечной, чуть подкисленной пороховой гарью пелене, а когда дон Росендо заметил, что воздух вокруг значительно просветлел и очистился, незнакомец остановился и молча поднял руку в черной перчатке. Путники встали как вкопанные и стали прислушиваться, невольно направляя все свое внимание в ту сторону, где остались жеребец, мул и ослик. Сперва там все было тихо, но по мере того, как дым между деревьями рассеивался, в тишине стали вразнобой щелкать взводимые курки. Было очевидно, что разбойники ждали момента, когда видимость восстановится, чтобы вновь открыть беспорядочную пальбу по окруженным путникам. Вероятность того, что на этот раз большая часть свинца достанется ни в чем не повинным животным, была столь велика, что дон Росендо без колебаний обернулся назад и мгновенным движением выхватил из-за пояса сразу оба своих револьвера. Падре и Касильда тут же последовали его примеру и, вооружившись, собрались разойтись в разные стороны, чтобы частой пальбой создать у нападавших впечатление, что те сами попали в ловушку и их вот-вот окружат со всех сторон. Маневр был рискованный, но внезапность и решительность действий до некоторой степени обещали ему успех.

Но и тут путешественники были остановлены вмешательством их таинственного спасителя. Не успели дон Росендо и его спутники тронуться с места, как Зорро вновь очутился перед ними и жестом заставил всех троих застыть на месте.

– Но позвольте, сеньор!.. – сердито прошептал дон Росендо, указывая в сторону бандитов стволами обоих револьверов.

Но Зорро лишь молча улыбнулся и, отрицательно покачав головой, выбросил перед собой широко раскрытые ладони. Дон Росендо не заметил, когда незнакомец успел сбросить перчатки, но вмиг ощутил, что каждая линия, каждая морщинка этих рук словно испускают невидимые лучи, вгоняющие его тело в некое подобие столбняка. При этом его сознание продолжало работать абсолютно четко: глаза фиксировали малейшие перемещения человеческих силуэтов между эвкалиптовыми стволами, а уши различали уже не только щелчки револьверных курков, но даже разделяли невнятные реплики бандитов на отдельные слова.

– Подходи ближе, Билл, я тебя прикрою… – чуть слышно рокотало вдалеке.

– Нашел дурака лоб подставлять… – шелестел в ответ легкий ветерок.

И все же несмотря на эту ленивую и, в общем-то, вполне обычную между такими людьми ругань, кольцо вокруг оставленных путниками животных медленно, но неуклонно сжималось, заставляя дона Росендо скрежетать зубами от собственного бессилия. Когда же со стороны бандитов грохнул первый выстрел, сбивший дорожную шляпку Касильды со спины испуганно вздрогнувшего мула, молодой человек готов был уже разрядить барабан своего револьвера в самого Зорро, все еще стоявшего на его пути. Но пальцы уже не подчинялись дону Росендо, а когда он глянул вниз, то с ужасом увидел вместо швов и карманов своей кожаной куртки гладкую поверхность эвкалиптовой коры. С этого момента все происходящее уже казалось ему страшным сном, ибо ум его отказывался поверить в реальность того, что короткие толстые сучья по бокам древесного ствола на самом деле являются его руками, а ноги врастают в землю крепким, раскинувшим корни стволом. При этом мозг дона Росендо работал как никогда быстро, но вместо мыслей в нем теперь бешено колотились лишь короткие злые слова: колдун! мерзавец! дьявол! бес! – и все прочее в таком же роде, направленные против непрошеного спасителя. Если бы эти проклятия можно было обратить в пули, Зорро уже наверняка корчился бы под кустом, орошая лесную подстилку густой кровавой капелью, но желанного превращения не случилось, и потому этот дикий сон продолжал разворачиваться перед глазами дона Росендо.

Он увидел, как человек в черной маске развернулся лицом к бандитам, а затем услышал такой жуткий, леденящий душу вопль, от которого на его коже-коре зашелестели отставшие чешуйки, а пролетавший между деревьями попугайчик сложил крылышки и камнем упал к его корням-ногам. Этот же вопль остановил осторожное беспорядочное передвижение бандитов в направлении оставленных путниками лошадей, и они все разом развернулись, направив на Зорро револьверные и винтовочные стволы.

– Браво, парни! – неожиданно расхохотался тот, выходя на открытое пространство и широко раскидывая полы своего черного плаща. Тут же раздался беспорядочный залп, бандитов вновь заволокло пороховым дымом, а плащ вмиг уподобился решету, украсившись густой россыпью пулевых пробоин. Впрочем, ни одна из пуль, по-видимому, не зацепила владельца плаща, ибо он даже не вздрогнул, а весьма живо выхватил из-за пояса два длинноствольных револьвера и, не дожидаясь, пока дым рассеется, дважды выстрелил в млечную пелену между древесными стволами. Оттуда послышался стон, потом ответный залп, и вскоре весь воздух дрожал и грохотал от выстрелов, стонов и свиста пуль, срубавших мелкие веточки и вонзавшихся в эвкалиптовые стволы. Порой в дыму раздавались слабые стоны, кто-то падал, но как дон Росендо ни напрягал взгляд, глаза его не различали ничего, кроме фигуры Зорро, мечущейся между деревьями подобно черному призраку, и белых вспышек выстрелов, похожих на огни праздничного фейерверка. Но праздник, как известно, только тогда праздник, когда он доставляет радость хоть одному человеку, и этим человеком, по-видимому, был сам Зорро, чьи веселые пируэты заставили дона Росендо позабыть даже о пулях, две из которых все же зацепили его ствол, оставив на коре влажные рваные отметины. Боли он почти не ощутил, лишь легкое жжение, как от пчелиного укуса.

Сам Зорро по-прежнему оставался неуязвим, а его прицельные выстрелы по колючим белым вспышкам, по-видимому, производили изрядное опустошение в рядах нападавших, ибо в скором времени пальба заметно поутихла и из дымной завесы вновь показались лошадиные головы. Похоже было, что животные не пострадали: они живо поворачивали в разные стороны свои длинные морды, втягивали воздух тревожно раздутыми ноздрями, а Микеле даже пытался встать, выбрасывая перед собой подкованные передние копытца.

По мере того как дым рассеивался, глазам дона Росендо открывалась весьма впечатляющая картина: то тут, то там возвышались неподвижные холмики человеческих тел, а несколько уцелевших разбойников поспешно покидали поле боя, мелькая между отдаленными стволами. Увлеченный этим зрелищем, дон Росендо даже не заметил, как к нему постепенно вернулся человеческий облик, и очнулся из забытья лишь после того, как чья-то ладонь мягко легла ему на плечо.

– Этим кличем он выдал себя, – послышался тихий шепоток падре.

– Кто выдал?.. Кого выдал?! – вздрогнул дон Росендо, увидев перед собой знакомую руку с указательным пальцем, направленным на их таинственного спасителя.

– Этот Зорро – индеец из племени чоктоу, – вполголоса продолжал падре, – только они знают секрет этого жуткого вопля!

– Вы думаете? – рассеянно произнес дон Росендо, онемевшими пальцами засовывая за пояс уже ненужные револьверы.

– Я не думаю, я знаю, – жестко процедил падре, не сводя глаз с неподвижной фигуры в черном плаще.

Зорро стоял, прислонясь к стволу эвкалипта с безразличным и даже несколько скучающим видом, чем-то напоминая дону Росендо опытного матадора, вогнавшего шпагу между бычьими лопатками и устало пережидающего бурные восторги ничем не рисковавшей публики.

– А если и так, то что из того? – спросил дон Росендо, беспокойно оглядываясь по сторонам в поисках Касильды.

– А то, что им известен путь знания, – таинственным шепотом продолжал падре. – Их брухо знают и из уст в уста передают способы победы над четырьмя главными врагами человека…

– Какое еще брюхо?.. И что это за четыре врага? – перебил дон Росендо, увидев, как сестра выходит из-за дерева и неспешно направляется к ним.

Падре хотел было ответить, но не успел он открыть рот, как откуда-то сверху, из редких эвкалиптовых крон, послышался тонкий визгливый голосок:

– Брюхо у тебя, у тебя, жалкий бледнолицый, а колдуны и маги племени чоктоу зовутся… – тут голосок на мгновенье прервался и тут же сменился зычным раскатистым басом, – брухо, запомни, брухо!..

Все трое мгновенно подняли головы и увидели в сетке ветвей силуэт попугайчика, того самого, что рухнул на землю, сраженный леденящим кровь кличем.

– А четыре главных врага человека зовутся Страх, Ясность Мысли, Могущество и Старость, – продолжал бас уже откуда-то со стороны. – Стоит человеку одолеть Страх, как ему начинает казаться, что вокруг нет ничего скрытого… Так возникает Ясность Мысли, которая ослепляет человека и делает его неспособным к дальнейшему учению…

Теперь все разом обернулись на голос и увидели Зорро, прислонившегося спиной к эвкалиптовому стволу и скрестившему на груди руки в черных кожаных перчатках.

– Учение? Ты предлагаешь мне опять идти в воскресную школу? – усмехнулся дон Росендо. – Но читать, писать и считать я умею, а все остальное человек узнает сам собой, от жизни…

– Ну что ж, если твоя жизнь представляется тебе пределом совершенства, тогда говорить нам не о чем, – вздохнул Зорро, поднимая простреленную полу своего плаща и внимательно осматривая ее на свет. Солнечные лучи проникли сквозь многочисленные пулевые отверстия в плотной черной ткани и разукрасили маску и грудь Зорро густой россыпью ярких янтарных пятнышек, издали похожих на мелкие золотые монетки, разбросанные по черному бархату. – Так считают многие, – продолжал он, двумя пальцами снимая со лба одно из пятнышек так, как если бы это действительно был золотой, – но знаешь ли ты, какой стороной упадет на траву эта монета?

Зорро слегка шевельнул рукой, золотой блеснул в воздухе и, медленно вращаясь, стал падать к ногам дона Росендо. Монета летела плавно, словно опускаясь на морское дно, так что прежде, чем она коснулась земли, дон Росендо успел не только разглядеть обе ее стороны, но и примерно рассчитать, какая из них окажется наверху в момент приземления.

– Королева Виктория! – крикнул он, не сводя глаз с парящего над самой землей золотого.

Монета крутанулась последний раз и легла на прелый эвкалиптовый лист кверху чеканным королевским профилем.

– Я же говорил! – воскликнул дон Росендо, едва удерживаясь от того, что бы не схватить чудесно, практически из воздуха, возникшую монету. – Но я не коснусь ее, прежде чем ты сам не подойдешь и не убедишься в моей правоте!

– Для этого мне незачем подходить к тебе, – спокойно сказал Зорро, – и я отсюда прекрасно различаю тонкие черты королевы Виктории…

– В таком случае получай свой золотой обратно, – крикнул дон Росендо, – я не нищий и не нуждаюсь в твоей милостыне!

Дон Росендо наклонился к блестящему желтому кружку у носков своих сапог, но едва он коснулся ободка монеты, как вместо твердого золотого ребра его пальцы ощутили пустоту и золотой вновь обратился в бесплотное пятнышко солнечного света. В то же мгновение над его головой послышался тихий приглушенный смешок, а когда дон Росендо вскинул голову, чтобы взглянуть в глаза своему таинственному насмешнику, он увидел, что на месте, где только что стоял Зорро, неподвижно застыл толстый сурок, похожий на початок маиса. За последние двое суток дон Росендо насмотрелся такого, что подобная перемена не произвела на него почти никакого впечатления. Он даже не стал вертеть головой, высматривая черный плащ между светлыми стволами; тем более что сурок таял в воздухе буквально на глазах: сперва по его плотной блестящей шерстке побежали черные и золотые искорки, затем все волоски, излучая радужное сияние, поднялись дыбом, а сам зверек сделался таким прозрачным, что сквозь него можно было ясно различить три стреляные гильзы, лежавшие на листьях подобно букве «Z».

– Брухо, это был брухо… – сорвавшимся голосом пробормотал падре, обретший дар речи лишь после того, как сурок исчез окончательно.

Но гильзы остались на месте, как бы свидетельствуя о том, что сам Зорро отнюдь не был бесплотным призраком, возникшим из порохового дыма и так же бесследно растаявшим в нем по окончании перестрелки. Безжизненные тела бандитов, бесформенными буграми темневшие по всему лесу, со всей очевидностью доказывали, что путникам угрожала вполне реальная гибель, предупрежденная чудесным вмешательством таинственного незнакомца. Это подтверждали и пулевые отверстия в седлах и шляпах, оставленных на конских боках, с тем чтобы отвлечь внимание нападавших. Впрочем, теперь опасность миновала, и путники, наспех перекусив галетами и хлебнув по несколько глотков воды из своих кожаных фляг, подтянули седельные ремни и отправились дальше. Но прежде чем тронуть шпорами бока своего жеребца, дон Росендо за цепочку вытянул из бокового кармана увесистые, величиной с гусиное яйцо, часы и, щелкнув золотой крышкой, глянул на циферблат.

– Не может быть, – пробормотал он, ошалело уставившись на белый кружок, перечеркнутый воинственными усиками стрелок, – взгляните на свои, падре!

В ответ раздался характерный щелчок, а вслед за этим послышался недоуменный голос падре Иларио.

– Сколько на ваших, сеньор? – поинтересовался он, оборачиваясь к дону Росендо с раскрытыми на ладони часами.

– Четверть первого, – прошептал дон Росендо, опасливо склоняясь ухом к циферблату.

– Идут? – нетерпеливо спросил падре, сбрасывая капюшон на затылок и поднося к виску золотую луковицу своего хронометра.

– Да, – коротко кивнул дон Росендо, подняв голову.

– Мои тоже… – растерянно пробормотал падре. – Но этого не может быть!..

– Чего не может быть? – спросила Касильда, нагнавшая их на своем муле.

– Скажи, сестра, – обернулся к ней дон Росендо, – сколько примерно было на твоих часах в тот миг, когда Микеле ткнулся мордой в поваленное поперек тропки бревно?

– Минут пять после полудня, не больше, – сказала Касильда. – Незадолго до этого я сверила свои часы по солнцу, достигшему зенита…

– А теперь взгляни на них, – коротко приказал дон Росендо.

Касильда расстегнула ворот шелковой блузки и вытянула изящный золотой медальон на цепочке, исполненный в виде украшенного изумрудами сердечка. Крышка щелкнула, и вслед за этим раздался уже знакомый дону Росендо возглас.

– Этого не может быть!.. – воскликнула девушка, потрясая часиками над ухом. – Неужели вся эта перепалка и вообще все, что здесь случилось, заняло всего десять минут?..

– Какие десять?! – перебил дон Росендо. – Вспомни, сколько всего мы сделали уже после того, как пальба закончилась?.. Сколько возились с нашими лошадьми и вьюками, прежде чем снова тронуться в путь?

– Ты хочешь сказать, что он остановил время?.. – прошептала Касильда, подъезжая к брату.

– А как объяснить это иначе? – в свою очередь спросил тот. – Впрочем, может быть, у падре есть какие-нибудь соображения на этот счет? Говорите, падре, не стесняйтесь, здесь все свои… – И дон Росендо с вызовом обернулся к священнику, сидящему на своем ослике и задумчиво постукивающему ногтем по выпуклой крышке хронометра.

Но падре Иларио молчал, словно не расслышав обращения, и поднял голову лишь тогда, когда дон Росендо подъехал к нему вплотную и громко повторил свой вопрос.

– Соображения насчет времени? – пробормотал святой отец, глядя сквозь дона Росендо светлыми и как будто ослепшими глазами. – Да-да, у меня есть соображения… Голова еще соображает – вот!

И тут же, как бы в доказательство своих слов, падре резким движением головы скинул на спину капюшон и довольно громко постучал себя по лбу костяшками пальцев.

– И что же она… соображает? – спросил дон Росендо, с тревогой вглядываясь в прозрачные как слюда глаза священника.

– А то, что это… – медленно, растягивая каждое слово, заговорил падре, – был не человек, а черный сгусток самой Вечности, принявший человеческий облик! А что есть жизнь человека в сравнении с Вечностью?.. Капля воды в безбрежном океане!.. Песчинка в бескрайней пустыне!.. Пылинка в смерче вулканического пепла!..

По мере продолжения своей речи падре привставал на стременах, а дойдя до последнего восклицания, так возвысил голос, что слово «пепла» раскатилось по всей эвкалиптовой роще и вернулось назад в виде отрывистого запинающегося лая. Фраза «черный сгусток Вечности», по-видимому, тоже оказала некоторое воздействие на священника; его глаза потемнели и теперь сверкали из глубины глазниц, как два черных агата, ограненных и ошлифованных искусным ювелиром.

– Падре, вы в порядке? – спросил дон Росендо, осторожно касаясь его руки.

– Я?.. – Падре Иларио прервал свое невнятное бормотание и взглянул на дона Росендо необыкновенно ясным и проникновенным взглядом. – Да-да, я в полном порядке, можете не беспокоиться, теперь я все знаю, все… Сгусток Вечности, черная дыра, пустота, где души грешников исчезают без возврата… Вы меня понимаете?.. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да-да, конечно… – нерешительно начал дон Росендо, но его слова, по-видимому, не дошли до сознания священника. Тот вновь упрятал голову в капюшон, отвернулся и, слегка стукнув пятками в мохнатые бока Микеле, затрусил на своем ослике по тропинке валкой неторопливой рысцой. При этом он еще продолжал что-то бормотать, но выделить в этом полубредовом потоке какие-то отдельные слова было уже совершенно невозможно. Но дон Росендо и не стал утруждать себя этой непосильной, да и в сущности уже не очень интересной для него задачей. Другая мысль подобно вспышке молнии внезапно озарила его затуманенный мозг, высветив и сблизив между собой некоторые обстоятельства последних двух суток. Он вдруг вновь вспомнил фокус дона Диего с голубиным яйцом, его проделку с шаровой молнией, и странное, тревожное подозрение стало буквально по ниточкам, по волоконцам сплетать в его душе сеть доказательств и улик, подобную той, что вьет искусный сыщик для поимки неуловимого преступника. Дон Росендо стал вспоминать все свои встречи с доном Диего от почти случайного знакомства в таверне Мигеля Карреры до его возвращения на ранчо среди ночи под проливным дождем; картинки эти тут же оживали в его памяти, окрашивались в цвет табачного дыма, неба, пыли из-под копыт укрощенного Торнадо… Дон Диего вновь что-то говорил в своей небрежной полушутливой манере, и в его речах то и дело проскакивало издевательское восхищение подвигами Зорро: клоун, фигляр, площадной шут… Дон Росендо вспомнил, что даже тогда, когда он заметил дону Диего, что увести такого неистового жеребца, как Торнадо, мог только искуснейший наездник, тот насмешливо возразил, сказав, что единожды укрощенный конь подобен девице, потерявшей невинность: ее лоно уже познало сладость греха, и потому опытный в амурных делах сеньор никогда не спутает ее гордую с виду неуступчивость со стойкостью убежденной девственницы.

Такое сравнение показалось дону Росендо не то чтобы несколько фривольным, но как бы приглашающим его к беседе на весьма тонкие и щекотливые темы, которые, в свою очередь, либо возвышают разговор до уровня философских обобщений, либо низводят его на ту степень откровения, которую принято называть «жеребятиной». Дон Росендо был не особенно искушен в вопросах философии, прямо заявляя, что «жизнь такова, какова она есть», но когда он высказал свое убеждение дону Диего, тот откровенно расхохотался и, не вступая в дальнейший спор, просто хлопнул дона Росендо по плечу в знак своего полного с ним согласия. Съезжать в «жеребятину» он тоже не стал, потому что в этот момент они как раз поднялись на внутреннюю галерею второго этажа и едва не столкнулись с Касильдой, выглянувшей из двери спальни при звуках их шагов. Дон Диего даже как будто смутился при виде молодой девушки в шелковом халате поверх белой ночной сорочки, но тут же взял себя в руки и весьма галантно извинился перед ней за невольно причиненное беспокойство. Дон Росендо вспомнил, что тут же вступился за своего нового друга, заявив, что если бы не хладнокровие гостя, сон Касильды мог бы быть нарушен гораздо более существенным образом, на что дон Диего лишь замахал руками, сказав, что когда человек знает природу явления, оно становится для него не более опасным, нежели очковая змея, мирно покачивающая своей смертоносной головкой в такт движениям укротителя. Дон Росендо попытался что-то возразить на это утверждение, низводящее подвиг дона Диего на уровень площадного трюка, но тот прервал его на полуслове и, вновь извинившись перед Касильдой, в изысканнейших выражениях пожелал ей спокойной ночи. Сестра с легким поклоном исчезла в дверях, затем из мрака возник падре в образе Иоанна Предтечи, а когда весь этот морок исчез, в руке дона Росендо уже трепыхался мокрый птенец. Еще дон Росендо вспомнил, что в ту ночь, прежде чем положить часы на ночной столик в изголовье постели и задуть огонек коптилки, он взглянул на циферблат и с удивлением отметил, что стрелки указывают на полночь. Это показалось ему странным, ибо по его «внутренним часам» времени должно было быть больше примерно на час. Впрочем, это несоответствие объяснилось очень просто: стоило дону Росендо поднести часы к уху, как он тут же понял, что они стоят.