Текст книги "Министр любви [сборник рассказов]"

Автор книги: Александр и Лев Шаргородские

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Дом с крышей в стиле рококо

На сорок седьмом году своих путешествий Лурия прибыл в городок, где‑то в Европе, но на краю с Азией, откуда, впрочем, в хорошую погоду виднелся и кусок Африки.

Городок был ничем непримечательный и Лурия уже было собрался покинуть его, как в местной харчевне повстречал старого еврея с зеленоватым лицом, в красном картузе, сюртуке и брюках в клеточку. В руках у него была скрипочка.

– Пан уже покидает наш штетл? – спросил еврей, будто они были давно знакомы.

– Вы клезмер? – Лурия не любил прямо отвечать на вопросы.

– Нет, шер мсье, просто иногда поигрываю.

– В харчевне?

– На крыше, либе герр, заберусь на какую‑нибудь крышу и играю.

– Почему не на земле?

– С крыши лучше виден наш мир, милостивый пан.

– Не трудно забираться в вашем возрасте? – еврею было лет семьдесят.

– Не так трудно забираться, как слезать, – ответил тот, – иногда меня снимает местная пожарная команда. Пожаров у нас почти нет – должны же они чем‑то заниматься. Так вы нас покидаете?

– А что смотреть в стольном граде? – поинтересовался Лурия.

– Меня зовут Шимен, – еврей приподнял картуз, – какие у вас красивые часы, либе герр, какой циферблат, какие стрелочки! Сразу видно, что они всегда показывают хорошее время… У меня никогда не было такого времени, у меня никогда не было таких часов… Как зовут уважаемого эффенди? Простите, что я вас по – разному называю – через наше местечко прошло столько армий, – через Шимена прошли немцы, турки, французы, кто только через меня не прошёл, сеньор…

– Лурия, – продолжил тот.

– Каро сеньор, – протянул старик, – вы знаете, что у вас разные глаза?

Один смеётся, другой плачет.

– Не замечал, – сказал Лурия.

– Это для равновесия, – успокоил Шимен, – и вот вы с вашим равновесием ничего не увидели в нашем местечке. Посмотрите на меня левым глазом. Что вы видите?

– Еврея с нечесанной бородой.

– Теперь правым.

– Евремя с нечесаной бородой.

– Не понимаю, – вздохнул Шимен, – зачем Б – г дал вам два разных глаза, если вы ими видите одно и то же. Ну, хорошо, и сколько лет этому еврею?

– Левым глазом 75, правым – чуть меньше.

– Это потому, что он веселее. Так вот, смотрите на меня правым глазом, смотрите левым – мне 311 лет! – Шимен оправил бороду.

– И сколько из них вы сумасшедший? – поинтересовался Лурия.

– 35, – ответил еврей, – в 110 лет я принял себя за Мессию, но когда к нам пришёл другой мишуге, тоже Мессия – я выздоровел… Кого я только не помню, милостивый пан. Через меня проходил Наполеон – уставший, сумрачный, он что‑то съел и у него болел живот. В нужнике вон той хаты он отсидел часа полтора. Если б не желудок императора, мы бы уже давно жили во Франции. Он бы захватил эту землю, и тут была бы какая‑нибудь Бургундия. Но разве можно выиграть войну с плохим желудком?! Когда всё время тянет в нужник? То же самое случилось с Францем – Иосифом, хотя он сидел совсем в другом нужнике, – вы видите хату на краю поля? И знаете, почему у императоров плохие желудки? Я вам скажу – надо питаться дома. А они вечно в походах. Если б они сидели дома и кушали домашнюю пищу, у них бы были отменные желудки и впридачу не было бы войн. Кстати, я думаю, что и у вас плохой желудок, вы не ведёте войн, но вы много путешествуете. Вот вы были в Риме, вы излазили все холмы, и что есть в вашем Риме? Только не перечисляйте мне форум, и Колизей, и бани. Кладбище там есть?

– Есть, – сказал Лурия.

– А Вена? Зачем вы рыскали по Вене, что там есть в вашей Вене?

– Дунай есть, – начал Лурия, – Опера…

– Я вас спрашиваю – кладбище есть?

– Д – да…

– Ну, вот видите! И в Рио есть, и в Иерусалиме, и в какой‑нибудь Качабамбе! Всюду есть! А у нас – нету! И вы хотели уехать из такого удивительного штетела!

– Почему у вас нет кладбища? – спросил Лурия, – и что в этом интересного?

– Любой город, шер мсье, интересен тем, чего в нём нету! А не тем, что есть. У нас нет кладбища, милостивый пане, потому что у нас никто не умирает.

– Поздравляю, – скзал Лурия, – я слышал только об одном вечном жиде.

– Халоймес, – бросил Шимен, – у нас в штетеле 948 вечных жидов и примерно столько же вечных жидовок. Вот, взгляните на трактирщика, у него три рака. Он похож на умирающего? Как огурчик, не правда ли? Первый рак у него уже 170 лет. Спросите, как он себя чувствует. Да не стесняйтесь… Эй, Рубинчик, тебе тут хотят задать вопрос.

– Как вы себя чувствуете? – выдавил Лурия.

– Как бык, – рявкнул тот, – вам бы так себя чувствовать.

Лурия вздрогнул.

– Сколько, вы думаете, болезней у меня? – спросил Шимен, – я имею в виду смертельных? Четырнадцать!!! Перечислить?

– Сколько отсюда до вокзала? – поинтересовался Лурия.

– Четырнадцать смертельных, – продолжил старик, – и никакой надежды сыграть в ящик! Вместо того, чтобы торопиться на поезд, милостивый пан, вы бы поинтересовались, почему у нас не умирают.

– П – почему у вас не умирают? – поинтересовался Лурия.

– Приятно, что вы проявляете живой интерес, – заметил Шимен, – так вот – у нас не умирают, потому что среди нас живет и работает Янкл Дудл!

– Он – волшебник? – спросил Лурия.

– Почему? Гробовщик.

– Мсье Шимен, – сказал Лурия, – какого черта он делает гробы, если никто не умирает?!

– Вы были почти во всех странах, – Шимен вздохнул, – вы прочитали почти все книги и у вас разные глаза – но мудрым вы не стали. Потому‑то никто и не умирает, милостивый пан, что Янкл Дудл строгает гробы. Янкл Дудл, каро сеньор, неудачник. Но не простой неудачник, не какой‑нибудь там рядовой неудачник, как Хаим Разумный или Нахум Породистый – Янкл Дудл король неудачников, если хотите – царь, если желаете – Наполеон неудачников, когда у него хорошо работал желудок.

Вся жизнь Янкеля была одна неудача.

Если он продавал шляпы от солнца – в пустыне начинались дожди.

Если начинал торговать вином – все принимались пить кофе.

Если продавал кофе – изобретали пиво.

Если был пожар в Александрии, сгорал только его дом, на Украине, за три тысячи вёрст.

Если было землетрясение в Японии – разваливалась только его хата.

И если случалось наводнение на Брахмапутре – заливало только его.

Всё это надоело ему, и он решил наложить на себя руки – пойти и утопиться. Там, где он жил, текла неплохая река, и он знал в ней симпатичный омут. В реке этой ежегодно тонуло несколько десятков совсем и не мечтавших утонуть, а Янкл мечтал и к тому же не умел плавать.

И вот он вошёл в реку и двинулся к омуту, и когда уже произнёс «Шма, Исраэль» и приготовился нырнуть – вы можете мне не верить – волны расступились пред ним, как перед Моисеем, когда он вёл нас из Египта.

Янкл Дудл вернулся домой и полез в петлю. На этой веревке можно было б повесить быка, а крюк выдержал бы лошадь, но рухнула крыша.

Его откапывали двое суток, хотя он умолял его оставить под развалинами.

Он решил выпить бутыль купороса, но здоровье его только укрепилось, так как оказалось, что в организме его не хватало меди.

И тогда Янкл Дудл взял посох, сумку и пошёл по миру – он искал молнию, гром, ураган, он жаждал цунами, он мечтал угодить в кратер вулкана – столько в мире стихийных бедствий!

Всё было напрасно.

Впрочем, в вулкан он таки угодил, в кратер Этны – извержения ждали со дня на день.

Янкл просидел в кратере полгода и вылез замерзший – Этна остывала.

И вот так бродил он по свету, и однажды, осенним днем, где‑то на рубеже двух веков, когда лило и половина местечка лежала с воспалением легких, а пенициллина, хочу вам напомнить, тогда ещё не было, Янкл Дудл прибыл к нам.

Это было страшное время – мы готовились к смерти! Но даже не это нас уже волновало – нас волновало, в чём нас будут хоронить.

Люди мёрли, как мухи, но первым, конечно, умер гробовщик.

И вот в это время, со стороны Мястковки появляется Янкл Дудл, с посохом, сумой, весь в остывшей лаве – видимо, прямо из вулкана – входит в гробовую лавку, и даже не стряхнув пепла, начинает строгать гробы.

Перед ним расстилалась Помпея в последний её день, и Янкл понял, что открыл золотую жилу. Или, по – вашему, шер мсье, это не жила? По – вашему, это не Помпеи?!

Он строгал и строгал, ночь и день, день и ночь, но ни один еврей не пришёл к нему.

Тогда он пошёл к ним.

– Идн, – сказал Янкл Дудл, – гробы ждут вас! Вы умираете или нет?!

– Мы не умираем, – отвечали идн.

– Как так?!

– Мы не знаем. У нас воспаление лёгких, у нас нет пенициллина, у нас течёт, по законам природы мы должны бы умереть, но мы не умираем!

– Почему?! – чуть не плача спросил Янкл Дудл, – почему всё время вы нормально умирали и стоило появиться Янклу Дудлу, как вы начали нарушать законы природы?!

И Янкл вновь идёт к омуту, у нас тоже был симпатичный омут, который бы и поглотил его – даже в Торе воды дважды не расступаются – он хочет бухнуться туда головой – но невозможно – омут окружен идн! Линия Мажино! Омут окружён евреями, и они стоят насмерть. Вы знаете, что это – когда почти две тысячи евреев стоят насмерть?

– В чём дело? – удивляется Янкл, – пропустите, я хочу в омут.

– Забудьте, – отвечают евреи, – вы не Моисей, а мы – не воды! Мы не расступимся! Забудьте!

– Я хочу в омут, – настаивает Янкл.

– Убийца! – говорят евреи, – ганеф! Почему вы хотите погубить столько идн? На Хмельницкого вы не похожи.

– Фарвос? – удивляется Янкл, – я хочу погубить только одного идн – самого себя.

– На каком основании?

– На основании, что мне не на что жить, – отвечает Янкл и с этими словами перелетает линию Мажино и головой входит в омут.

Неудачники иногда взлетают, на земле у них не идёт, их тянет в небо…

И тут выступает вперёд мсье Немировский.

– Евреи, – говорит он – мы на краю гибели.

Он волнуется – до этого он никогда не выступал в воде.

– За мной, евреи, – кричит Немировский и первым бросается в омут.

За ним начинает прыгать весь штетл.

И тут Янкл Дудл выскакивает.

– Что за жизнь?! – вопит он, – что это за жизнь, когда не дают спокойно умереть?! Почему, когда я хочу в омут – все хотят в омут?!

– Мсье Дудл, – торжественно начинает Немировский, с него струится вода, – мы хотели вас спасти, мсье Дудл, мы хотим, чтоб вы жили, поскольку если вы будете жить и строгать гробы, то и мы будем жить. С тех пор, как вы открыли ваше замечательное производство, не умер ни один еврей! Вы величайший неудачник, Янкл Дудл, и если вы берётесь за гробы, люди живут вечно!

– Мы хотим, чтоб вы жили! Примите от нас маленький мешочек.

– Какой мешочек? Что за мешочек?

– Развяжите, развяжите – и, может, вам больше не захочется в омут.

Янкл потянул за веревочку и увидел на дне несколько золотых монет.

– Что это? – спросил он.

– Это наш чёрный день, – ответил мсье Немироский.

– Это всё? – в голосе Янкла была печаль, – мне опять хочется в омут.

– Что мы могли собрать, мсье Янкл, – когда у нас каждый день – чёрный день. Возьмите, что есть.

– Идн, – произнёс Янкл, – Янкл Дудл неудачник и шлеймазл, но не ганеф. Неужели вы думаете, что он заберёт у вас всё, что вы собрали на чёрный день?

– Мсье Дудл, – сказал Немировский, – какой сейчас чёрный день? У нас теперь никогда не будет чёрных дней. Идите и строгайте гробы.

И Янкл начал строгать.

Он стал членом каждой семьи, причём любимым.

Ему отдавали самые сдобные халы, самый свежий бульон, самую симпатичную куру.

Его баловали, как любимого сына, который уходит на войну.

Ему откладывали деньги, как приданое невесте, которую не выхватывают.

Он строгал и пилил, а уже негде было хранить эти ящики, и ему построили дом, почти дворец, с крышей в стиле рококо. Там стояли пустые гробы. Согласитесь, это лучше, чем полные.

Первые сто лет пролетели, как в сказке – сто лет сплошная «Симха – Тора», «Фрейлахс», вечером – «Хава Нагила», ночью – скрипочка.

Молодёжь веселилась, мудрецы беседовали. У нас были самые известные цадики, слава о них летала по миру, к нам приезжал советоваться Спиноза.

Мудрецы беседовали о бессмертии. Впервые о бессмертии беседовали бессмертные.

Лурия был заворожён. Магия обволакивала его. В голове уже рождался рассказ с гениальной идеей – задача каждого делать близких своих бессмертными, каждый из нас должен жить для того, чтобы другие не умирали.

Иначе зачем Создатель послал нас на эту землю? Ковырять в носу или делать гадости друг другу?

Чтобы люди были счастливы – им нужен великий неудачник – вот идея рассказа, – думал Лурия.

– Всё, что вы думаете – полное холоймес и калте фафл, – сказал Шимен, – вы так думаете, поскольку никогда не были бессмертным.

– Откуда вы знаете, что я думаю? – в недоумении спросил Лурия.

– По вашему правому глазу… Когда люди больны – они не хотят умирать, они хотят быть бессмертными…

– А чего хотят бессмертные?

– Не перебивайте меня, – сказал Шимен, – когда человек бессмертен… Вы хотите знать, что хочется бессмертным?.. Варт а вайленке… Сто лет, либе герр, продолжалась «Симха – Тора», сто лет танцы – шманцы. Потом запахло «Йом кипуром».

– Почему? – спросил Лурия.

– Почему… Вы видели Немировского? – печально спросил Шимен. – С мсье Немировским можно неплохо провести вечер, ну, два… Но сто лет провести с Немировским?!

Береле – цадик, его можно слушать, раскрыв рот, но в конце концов рот закрывается. Представьте себе – сто лет слушать Береле! Сто лет слушать идиотские анкедоты Нахума Породистого «приходит муж домой, а жена…» Сто лет!

Вообразите страдания человека, который целый век должен смотреть на Цыпу.

И на наглую харю Хаима Разумного, которая от бессмертия ещё более обнаглела.

Мы не думали о жизни, милостивый пан, поскольку мы не размышляли о смерти.

И у нас исчезли цадики.

У нас больше нет умных людей, наши мудрецы превратились в идиотов.

Вы видели где‑нибудь такое скопище евреев – идиотов?

Зачем цадики?! Никто не спрашивает «как жить?», «зачем жить?», «для чего жить?» – всё равно! Смерти нет – живи, как хочешь!

Наша жизнь лишена трагизма, она потеряла всякую ценность, мы не дорожим ею, потому что не можем потерять.

Луч солнца в зелёной листве – ничто. Он будет всегда.

И красный закат не щемит нашего сердца – не последний.

Расставаний не будет, не будет «последних прости» – зачем плакать, скажите мне, на плече у любимой?

Раньше, бывало, обнимешь милую и как подумаешь, что придёт пора расставаться, полоснёт тебя печаль, будто сабля, и вспомнишь, что ещё молод, схватишь её на руки, побежишь в луг, под луну, задыхаясь от радости…

Печаль исчезла из жизни нашей, милостивый пан, но кто бы мог подумать – вместе с ней сбежала и радость.

Всё делалось лениво – лениво уходили в поле, никто не стрелялся от любви, не вешался от предательств.

Не сидишь вечером с цигаркой, не смотришь на звезду, не думаешь, что будет потом, после, не грустишь, как бегут годы…

Триста лет – это много, это позволяет сделать кой – какие выводы.

Например, о человеке.

Человек не меняется, пан, в лучшем случае покрой его брюк или рубахи. Он всё такой же подлый и прекрасный, алчный и щедрый, такой же ганеф и такой же «а менч».

Всё те же под небом «цорес» и всё те же «глик».

Количество добра в мире всегда одинаково, мсье, и всегда одинаково количество зла. Каждый покупает, что ему нравится.

Добро не товар, очень немногие берут добро – это цадики.

Зло идёт лучше – его хватают ганефы.

В основном все берут понемногу и того, и другого, на всякий случай.

Люди ничем не отличаются друг от друга. Французы не лучше греков, и поляки не хуже румын. Всё зависит от того, сколько каждый взял добра или зла.

– А евреи? – сросил Лурия.

– Что евреи… Бывает гой – праведник и еврей – ганеф. Кто сколько взял…

Добро и зло открыты для всех. Евреи… Слишком много иронии, скажу я вам. У них одинаковые глаза, у евреев – или в обоих печаль, или в обоих ирония. Никакого равновесия… Сумасшедшая нация. Они не знают границ, евреи и дивут в – разнос – слишком громко плачут и безудержно смеются.

Они могут страшно раздражать и довести вас до бешенства… Но что мне вам сказать – я их люблю…

Вот, мсье, моё мнение об этом мире. Конечно, я исхожу из своего трёхсотлетнего опыта. Тот, кто прожил лет семьсот, возможно, скажет вам другое, но с меня хватит и трёхсот.

Бикицер, жизнь наша становилась невыносимой.

По вашему левому глазу, уважаемый эффенди, я вижу, что вы не понимаете. Вы не понимаете, и не потому, что вы не цадик – просто вы никогда не были бессмертным.

Смертный не может понять бессмертного, как гусь – свинью.

Мсье Лурия мечтает узнать, о чём мечтают бессмертные? – Шимен вздохнул, – бессмертный мечтает умереть!

Но до этого он хочет жить. Мы тоже люди, уважаемый, мы хотим печали и радости.

И мы вежливо попросили Янкла Дудла перестать строгать.

Он сделал вид, что не слышит.

Мы повторили нашу просьбу – пустэ майсэ. Он работал с ещё большим энтузиазмом.

И тогда мы перестали относиться к нему, как к любимому сыну, как к невесте. «Гинук», – решили мы и перестали ему откладывать, перестали носить штрудл, кастрюльки бульона.

Он забыл, что такое кура.

Пятьдесят лет он не получил от нас ни одной шкварки.

Но строгал и строгал. Пятьдесят лет он работал бесплатно, этот ганеф.

– Янкл Дудл, – спросили мы, – зачем вы гнёте спину бесплатно, Янкл Дудл?

– Я хочу, чтобы евреи жили всегда, – ответил он.

– Мы не против, – сказали мы, – но почему только у нас?! Мы уже пожили. Евреи живут всюду. Посмотрите, как они мучаются в Польше.

– В Польшу я не хочу, – сказал Янкл Дудл.

– Поезжайте в Австралию, на острова Зеленого Мыса, в Свизиленд – евреи всюду! И всюду хотят быть бессмертными. А с нас – хватит! Мы живём уже триста лет, хватит!

– Кто в 300 лет меняет местожительство? – спрашивает Янкл Дудл, – вы читали о таком в Торе? Мне здесь нравятся липы, мне здесь нравится небо и мне здесь нравятся идн – я не буду менять местожительство.

Так сказал Янкл Дудл, чтоб он сгорел.

Становилось невмоготу.

И тогда мы решили поменять ему местожительство.

Вдруг мы снова начали подносить ему штрудл и в один из кусочков кое‑что подложили, не бойтесь – не то, чтоб он умер, а то, чтоб он заснул. И повезли его в Одессу.

Всё местечко провожало спящего Янкеля, несмотря на его храп.

Мы прибыли в порт. Там стоял всего один корабль. Он шёл в Норвегию. Мы умоляли капитана изменить курс, взять Янкеля и изменить курс.

Капитан отбивался, но мы надавали ему столько кур, столько штрудл, столько отложенного на всякий случай на «чёрный день» – что он взял курс на Хайфу.

– Только учтите, – сказал он, – у меня нет разрешения на вход в порт.

– Не заходите, – сказали мы, – бросьте его в омут. Он выплывет.

Мы решили отправить Янкла в Израиль. Там ножи, там бомбы, там жара – пусть евреи там живут вечно…

Всё это произошло сегодняшней ночью, милостиый пан, всё местечко спит, да и я еле стою на ногах… Ах, какие у вас часы, всю жизнь мечтал о таких часах, все 311 лет… У нас было бессмертие, но у нас не было таких часов. Я бы с вами обменялся, но бессмертия больше нет. Я скоро умру, господин Лурия. Мы все умрем, все – и всё останется. Вы даже не представляете, сколько можно накопить за триста лет, даже если вы нищий.

У меня всё в земле, за домом, под малиновым кустом, всё в земле и некому оставить. Вы понравились мне, мсье Лурия, вы слушали меня, как сын. Держите, вот адрес! Как только я умру…

– Нет, нет, – Лурия замахал руками, – что вы!

– Смешно отказываться, там ничего нет – каких‑то три кило двести граммов.

– Чего «три кило двести граммов»?!

– Золота. Гроши… Я же прожил триста одиннадцать и всего три кило. Курам насмех! Прошу вас, не обижайте старика, возьмите. Как только я окочурюсь, приходите по этому адресу. С лопаткой.

– Три кило мне?! – Лурия вскочил, – не может быть и речи!

– Тогда его заберут ганефы. Вы хотите, чтобы золото забрали ганефы?

– Я не хочу, но…

– Что «но»? Сколько я протяну? У меня 14 смертельных болезней! Вы мне обещаете?

Лурия вдруг понял, что это дар Б – га. Это его благодарность за все годы трудов, за сотни рассказов, которые Лурия писал за сранные гонорары, на которые он не мог купить любимой своей даже вонючего ожерелья. Сейчас он ей подарит, сейчас он ей купит… дом с крышей в стиле рококо!

Он всегда верил в закон компенсации, он знал, что Б – г в конце концов наградит его. И вот, наконец, на сорок седьмом году путешествий, в вонючей дыре, в каком‑то Мухосранске!..

Слёзы выступили на его глазах.

– Ну вот и хорошо, – произнёс старик, – не потеряйте адрес.

Лурия был растроган, он не знал, как отблагодарить Шимена. Вдруг он сорвал с руки часы и начал надевать их на запястье старика.

– Зачем? – кричал тот, – к чему мне часы?! Я должен умирать. Вы думаете – там я буду интересоваться «который час»? Время остановилось для меня, уважаемый.

Старик сопротивлялся. Лурия пытался застегнуть браслет.

– Возьмите, прошу вас!

– Ни в коем случае! – шумел Шимен.

– Если вы не возьмете, – вдруг заявил Лурия, – я не возьму ваш клад!

– Это другой коленкор, – вдруг согласился Шимен и поправил часы на запястье. Только вы не тяните – золото уходит в землю. Дайте‑ка я вам нарисую план. Вот мой дом, сразу за ним, налево – куст малины – осторожно, не поцарапайтесь, и сразу под ним… Значит, я умираю 29–го, в ночь на тридцатое вы должны быть здесь.

– Откуда вы знаете, что 29–го?

– Четырнадцать смертельных! Ёжику ясно – 29–го!

Лурия сжало горло.

– На 200 граммов золота я издам все свои книги, – произнёс он, – а на три кило поставлю полнометражный художественный фильм.

– В добрый час.

– И посвящу его вам, – закончил Лурия.

– Зачем? Я его уже не увижу. Ведь он выйдет после 29–го? На всякий случай, если кто‑то придерётся, я вам оставлю завещание.

Он взял мятый лист со стола, помазал языком химический карандаш и начал выводить:

 
ЗАВЕЩАНИЕ.
 
 
«Я, Шимен Шнер, завещаю свой клад – 3 кило 200 граммов золота – три он написал также прописью – уважаемому мсье Лурия».
 

И подписался.

– Сейчас только заверю.

Из кармана брюк он достал какую‑то печать и шлёпнул.

– Теперь всё в порядке.

Посреди круглой печати красовался магендавид, по окружности было написано «ШИМЕН ШЕР, 311 ЛЕТ».

Старик взглянул на часы.

– Ах, какая цепочка, какой циферблат, какое время!.. И я должен умереть! – в глазах стояли слёзы.

– Я тоже, – ускопоил его Лурия.

– Вы привыкли, – обиженно сказал Шимен.

Они ещё раз обнялись и Лурия вышел, не оглядываясь.

Он шёл, как в тумане, горло сжимало, слёзы душили его.

Пыль ложилась на лицо, палило солнце и высоко в небе пел жаворонок.

Лурия был так потрясён, что не знал, куда идти.

Он остановился – великий город окружал его.

Навстречу, чуть прихрамывая, шёл один из бывших бессмертных.

– Простите, как пройти к станции? – спросил Лурия.

– Прямо, – ответил тот, – сразу за кладбищем.

– Каким кладбищем? – Лурия вздрогнул.

– Центральным. Остальные далеко.

– У вас есть кладбище? – голос Лурия дрожал.

– Пять, – ответил «бессмертный».

– Разве у вас умирают?!

– У нас самая большая смертность в районе, – сказал прохожий, – и у нас мрут от всего, даже от геморроя.

Последних слов Лурия не слышал, он уже нёсся к харчевне. Шимена в ней не было.

– Рубинчик, – обратился Лурия к трактирщику – а где Шимен?

– Какой Шимен?

– Ну, старик, бородатый еврей.

– Исчез, – сказал трактирщик, – а с чего вы взяли, что он Шимен? Никто не знает, как его зовут, откуда он приходит, куда идет. Никто не знает, кто он, сколько ему лет, одно известно – он никогда не платит. Является сюда раз в год и бредёт дальше. Вечный жид – что с него возьмёшь…

Лурия сел.

– Принесите мне красного вина, – сказал он и протянул Рубинчику бумажку, данную Шименом, – что это за адрес?

– Сумасшедший дом, – ответил трактирщик, – что вы там ищете?

– Дом с крышей в стиле рококо, – ответил Лурия…

А тем временем Шимен со скрипочкой опустился на крышу своей хаты и заиграл щемящую мелодию. Часы его блестели в лучах закатного солнца. Из окна высунулась Нехама.

– Где ты уже спёр часы, ганеф? – спросила она.

Мелодия оборвалась.

– Тебе нравятся? – спросил Шимен, – впервые в жизни, к семидесяти, у меня, наконец, часы.

– Зачем тебе часы, мишуге? – спросила Нехама, – куда ты торопишься?

– Мне семьдесят и у меня часы, – Шимен начал плясать на крыше.

– Ему семьдесят! – вздохнула Нехама, – взглянув в зеркало – тебе можно дать все триста! Откуда у тебя часы, паршивец?!

– От Янкла Дудла, – Шимен вскинул скрипочку, – почему б одному неудачнику не подарить что‑то другому?..