Текст книги "Пятёрка отважных"

Автор книги: Александр Осипенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

3

Максимка открыл дверь, хотел завыть по-волчьи, но язык словно онемел. И не удивительно. В углу за столом сидел дед Ничипор, а напротив него Густина мачеха Антонина Павловна, шпионка!..

Оба они, услышав, как заскрипела дверь, чего-то вздрогнули, но тут же и успокоились. А у Максимки сердце едва не выскочило, да, к счастью, как-то задержалось в пятках.

– Что тебе надо, мальчик? – спросил дед Ничипор. – Данилка? Так его нет дома.

Максимка тем временем не сводил глаз с Густиной мачехи. Ну, просто как гипнозом притягивала. Он первый раз в своей жизни видел живую шпионку.

– А ты чей же будешь, не Савиков ли? – вдруг спросила Густина мачеха. – Не Христины ли Климентьевны сынок?..

Только этого и не хватало! Максимка, не сказав ни слова, пулей вылетел во двор. На лету крикнул Густе:

– Бежим! – и метров, наверно, триста чесал не оглядываясь. Свернув в переулок, приостановился, подождал Густю. – А знаешь, кто у Данилки сидел? Никогда не догадаешься… Твоя мачеха, вот кто!

Новость эта поразила и Густю.

Чего Антонина Павловна очутилась в Данилкином доме? Скорее всего выследила Данилку. Но как она догадалась, что Данилка стрелял из пушки по штабу?.. Разве дед Ничипор навёл на след? Всё может быть. Война изменила людей, и теперь уже трудно догадаться, кто свой, а кто чужой…

Максимка выслушал Густю, сказал:

– Это ты правду говоришь, Густя. Взрослых теперь совсем нельзя понять. Они говорят одно, делают совершенно другое, а нас учат быть правдивыми и честными…

Они оба задумались. Несколько шагов шли молча.

– Я сразу догадалась, что мачеха совсем не мачеха, – нарушила молчание Густя. – Скажи, Максимка, твоя мама говорила твоему папе «вы»?

– Нет…

– А ещё скажи, твои папа с мамой жили в разных комнатах?..

– В одной, – ответил Максимка. – А почему ты об этом спрашиваешь?

– Потому что мачеха говорит папе «вы», называет его Иоган Карлович, и живут они в разных комнатах…

– А может, они поругались? – предположил Максимка.

– Нет, Максимка, не поругались, – горячо заверила Густя. – Они очень вежливо разговаривают.

– Значит, шпионка, – согласился Максимка. – Только кто её послал шпионить?..

– Кресендорф, вот кто, – ответила Густя. – Начальник фашистской полиции. Я сама видела, как мачеха ходила в полицейское управление. Наверно, за приказами от Кресендорфа…

Разговаривая, Максимка с Густей не заметили, как дошли до кладбища.

Бабушка Ерофеиха сидела на завалинке, вязала лекарственные травы в пучки. Ими бабушка лечила все болезни, какие только есть на белом свете.

Максимка оставил Густю возле калитки, а сам зашёл во двор, поздоровался:

– Добрый день, бабушка… А Кешка дома? – спросил он.

Бабушка перестала вязать траву в пучки, исподлобья глянула сначала на Максимку, потом на Густю.

– Нету Кешки, – сказала она. Вот незадача!..

– Может быть, Данилка к вам приходил? – спросил Максимка. – Может, вы знаете, куда они пошли?..

Бабушка Ерофеиха промолчала, словно не услышала Максимкиного вопроса.

– Чья ж это девочка будет? – спросила она у Максимки. – Не Иогана ли Карловича дочь?..

Максимка удивился: и как это взрослые могут угадывать, у кого и кто родители?..

– Его, – подтвердил он.

– Славная девочка, славная, – похвалила бабушка Ерофеиха Густю. – А Кешки дома нет… Никого дома нет…

– И Лёвы? – спросил Максимка.

– Какого Лёвы? – удивилась бабушка Ерофеиха. – У нас отроду никакого Лёвы не было…

Максимка даже рот раскрыл от неожиданности. Неужели бабушка забыла, как они вчера приходили к ней после побега из-под конвоя?

– Того Лёвы, который убежал из-под расстрела и который вчера у вас остался, – напомнил Максимка.

Бабушка замахала руками.

– Перекрестись, парень!.. Приснилось тебе что-то или ты, может быть, бредишь?..

Максимка ушам своим не мог поверить.

– Это вы, бабушка, обо всём забыли. Мы с Данилкой вчера после обеда приходили к вам с Лёвой Гутманом. Вы нас обедом угощали, а тут как раз фашисты в дом ворвались. Вы им ещё яйца давали. Потом мы пошли, а вы Лёву оставили. Сказали, что ему очень опасно на улице показываться…

Бабушка Ерофеиха задумалась. Максимка решил, что она и правда обо всём забыла. Максимкин папа, бывало, говорил, что есть такая болезнь, склероз называется, от которой человек всё начисто забывает, что делал или что говорил. Может быть, бабушка Ерофеиха и заболела на этот склероз. Если бы Максимкин папа не был на фронте, то он сразу же вылечил бы бабушку. Ему это ничего не стоит. Он и не такие болезни лечил. А теперь придётся бабушке ждать, пока Максимкин папа возвратится с фронта.

– Слушаю тебя, парень, и удивляюсь, – вдруг заговорила бабушка, – о чём ты говоришь?.. Выдумываешь что-то, а Иогана Карловича дочурка бог знает что может подумать. Меня же вчера целый день дома не было. Как же ты мог ко мне приходить и как я могла кормить тебя обедом, если я того обеда и не варила. Так что иди, моя детка, домой, и пускай твоя мама тебя в кровать положит, пока температура не спадёт…

Бабушка подтолкнула Максимку в спину, и он пошёл, ничего не понимая.

– Думаешь, я обманываю? – начал он оправдываться перед Густей, когда они отошли от кладбища. – Чтоб мне с этого места не сойти, если я вру. Абсолютно всё так и было, как я тебе рассказывал. Почему же тогда бабушка говорит, что мы к ней вчера не приходили. Кто-то же из нас врёт? Либо она, либо я…

– Послушай, Максимка, – вдруг остановилась Густя, – а что, если фашисты вчера возвратились, схватили Лёву, а бабушке приказали молчать? Вдруг она сама выдала Лёву фашистам?!

– Нет, нет! – запротестовал Максимка.

– Но ты же сам говорил, что взрослые говорят одно, а делают совсем другое, – напомнила Густя.

Что мог сказать Максимка!

4

– Подожди, я маме расскажу, – пригрозила Алёнка, когда Максимка наконец пришёл сменить её, как и просила мама. – Где это ты шляешься?.. Почему дома не сидишь?.. Надо же, прибегаю – дом раскрыт, а его нигде нет…

Алёнка стукнула Максимку в плечи кулаком, сунула поводок в руки – паси, Максимка, корову и не вздумай возражать, потому что Алёнка мало того, что пожалуется маме, так ещё и отлупит как следует. Мама, конечно, не будет ругаться, но она посмотрит на Максимку такими грустными глазами, что хоть умирай от стыда. Поэтому Максимка готов всё что угодно получить от Алёнки, лишь бы она не жаловалась маме…

Начал Максимка пасти корову, а сам всё про Лёву думает. Где он?.. Неужели фашисты схватили? Надо же быть такому сиротскому счастью: из-под расстрела убежал, а тут спастись не смог. Если Лёва в полиции, так надо же что-то делать?.. Но разве что сделаешь, держа в руках коровий повод. Быстрей бы отвести корову в хлев.

Максимка взглянул на небо. Для него, как и для всех местечковых мальчишек, солнце было самыми точными часами. А чтобы определить, сколько теперь времени, особенной мудрости не надо. Прежде всего необходимо стать лицом на восток. Согнуть правую руку в локте и приподнять её на уровень глаз так, чтобы кончик среднего пальца приходился меж бровей. Если солнце успело пройти по небу путь от кончика пальца до третьей косточки, значит, пора гнать корову домой. Это каждый мальчишка знает.

Стал Максимка спиной к западу, а лицом аккуратненько на восток, согнул руку в локте, задрал голову вверх… Где там! Солнце, как на зло, всё ещё стояло в зените, будто ему очень нравилось смотреть с верхотуры и жечь землю горячими лучами. Может быть, оно немного и сползло к западу, но только чуть-чуть. Максимку даже зло разобрало. Если, бывало, на речку пойдёшь или ещё какое-нибудь интересное занятие найдёшь, так солнце тут же, как по маслу на запад катится. А теперь, когда у Максимки, можно сказать, неотложное дело, оно и не думает с верхотуры слазить. А будь что будет, но Максимка больше не может таскать Зорьку за повод. Хватит! Напаслась!

По правде говоря, так Зорька уже не хватала траву с той жадностью, как раньше. Напаслась, даже бока раздулись, хоть по своей коровьей жадности всё ещё гнула голову к земле.

Максимка намотал повод на руку. Подражая местечковым пастушкам, крикнул на Зорьку строгим басом:

– Ну, ты, обжора, – и дёрнул повод.

Зорька, кажется, только этого и ждала. Ей также надоело жариться под солнцем да отгонять хвостом разный гнус. Она без принуждения повернула на тропинку и была очень удивлена, что Максимка не идёт за ней. А Максимка стоял как вкопанный и недоуменно смотрел в поле.

По полю бежал Данилка и грозил Максимке кулаком. Максимка знал, что если Данилка угрожает кулаком, значит, что-то случилось по его, Максимкиной, вине, а поэтому не жди пощады. Данилка сперва влепит оплеуху, а потом скажет, за что. Максимка никак не мог понять, что плохого он сделал Данилке. На всякий случай Максимка подготовился к отпору.

Данилка подбежал к Максимке, сунул ему кулак под нос.

– Ты это нюхал? – спросил он.

Максимка Данилкин кулак «нюхал», хотя и не так часто. Данилка чаще всего защищал Максимку.

– У меня тоже кулак есть, – ответил Максимка и в ответ сунул Данилке под нос свой кулак.

Конечно, Максимкин кулак не шёл ни в какое сравнение с Данилкиным. Данилкин кулак хоть и небольшой, но костистый, шишковатый. Он как из железа отлитый. А Максимкин кулак пухленький и беленький, словно недожаренный пончик. Поэтому Данилка не обратил никакого внимания на Максимкин кулак.

– Очень испугался, – сказал Данилка.

– И я не испугался, – ответил Максимка.

– Не задавайся, – предупредил Данилка.

– А чего задираешься? – спросил Максимка. Они походили один перед другим, как молодые

петушки, пока оба немного успокоились.

– Ты зачем Густю к Кешкиной бабушке приводил? – наконец спросил Данилка.

– Потому что её мачеха – шпионка, – торопясь, объяснил Максимка.

У него были все основания надеяться, что он вконец поразит Данилку. Но где там! Данилка не только не удивился, а с издёвкой захохотал.

– Ну, давай, ври дальше, – подзадорил он Максимку.

– Не веришь? – даже захлебнулся от обиды Максимка. Да и было от чего обижаться: Максимка за всю свою жизнь никогда не врал, даже тогда, когда ложью можно было спастись от неприятностей. – Да чтобы мне с этого места не сойти, если я вру, – стукнул Максимка кулаком себя в грудь. – Начальник полиции Кресендорф послал её за нами следить. Она страшную клятву дала, что найдёт нас. Не веришь?.. Она вот с таким наганом ходит, – Максимка широко развёл руки.

– Ну, и болтун ты, Максимка, – уже без насмешки сказал Данилка. – Наверно, зря я тебя перед ребятами защищал. Думал, что ты серьёзный человек. А ты… Враль и трепло… Трепло несусветное. Как ты мог в присутствии Густи спрашивать про Лёву, если его, может быть, по всему местечку ищут. Бабушка Ерофеиха очень на тебя рассердилась. А что, если Густя скажет отцу, где прячется Лёва? Тогда ни ему, ни Кешкиной бабушке не спастись…

Данилка думал, что этими упрёками доведёт Максимку до слёз. И стоило бы. Надо быть осторожным, осмотрительным, а Максимка готов каждому верить на слово. Так и беды не миновать… Но Максимка чему-то обрадовался, даже засиял как новенький пятак.

– Данилка, – радостно спросил Максимка друга, – так ты у Кешки был, когда мы приходили?.. И Лёву фашисты не схватили?.. А мы с Густей подумали, что, может, его выдала Кешкина бабушка…

– Эх ты, голова еловая, – сказал Данилка, – как ты мог такое подумать?.. Бабушка Ерофеиха знаешь какой человек?.. Самый преданный советской власти!.. А ты?..

– Так, значит, ей можно про Густю плохо думать, а мне про неё нельзя? Густя тоже преданная… Разве она виновата, что отец фашистам служит, а мачеха шпионка…

– Брось ты, завёл одно и то же… Какая она шпионка… Лучше гони корову домой, да пошли… Дело есть… Присягу принимать будем… – доброжелательно объяснил Данилка.

– А не врёшь? – засомневался Максимка.

– Очень надо, – ответил Данилка.

– Тогда заскочим сначала за Густей, – предложил Максимка. – Будет несправедливо, если её не возьмём…

Данилка задумался. С одной стороны, действительно несправедливо отлучать Густю от компании, с другой – Данилка сам согласился с бабушкой Ерофеихой и Кешкой, что Густя может проговориться и тогда не миновать беды.

– Вот что, Максимка, – как взрослый, рассудительно сказал Данилка, – я не берусь сказать, можно ли взять с собой Густю, потому что последнее слово теперь принадлежит нашему командиру. Как он прикажет, так и будет.

Максимка удивился.

– Подожди, подожди, Данилка, о каком командире ты говоришь? Если о Кешке…

– А о таком… настоящем… – как-то загадочно улыбнулся Данилка.

5

Кладбищенская церковь стояла над самой кручей. По круче, между зарослей крушины, болиголова, дикой малины и кашки, вилась тропинка, по которой не боялись ходить разве козы да… дети. Взрослые её обходили.

Раньше, рассказывали старики, церковь стояла шагов за десять от канавы. Но как-то весной случился оползень, берег канавы по самый церковный фундамент осыпался, оголив каменное подземелье с длинноватой и широкой щелью. Подземелье то называлось Страховым. В нём с незапамятных времён стоял пустой гроб из чёрного тяжёлого дерева, с окошком в крышке, как раз над глазами покойника.

Об этом гробе ходили по Велешковичам легенды-предания

…Очень-очень давно, когда и народа на земле было ещё немного, по лесу в лютую вьюгу брёл одинокий странник. Человек как человек, но с лица чёрный, если вообще можно было назвать лицом череп, немного обтянутый кожей. Да и глаза его мало напоминали человечьи. Они скорее были подобны на два фонарика, светящиеся зелёным неживым светом. Одет странник был в какой-то длинный балахон с громадным башлыком, подпоясанный верёвкой с кистями. А на верёвке даже в темноте сиял большущий диамант. Он также светился холодным, мёртвым светом.

Странник шёл не торопясь, а может, ему и торопиться особенно не было куда. Стояла самая полночь. А давно известно, кто до полуночи не нашёл приюта, тот проходит по земле до первых петухов, а потом провалится в бездну. Так говорят в народе.

Вскоре он увидел в лесной чаще избушку. Её единственное окошко светилось живым светом в сумраке вьюжной ночи.

Странник подкрался к тому окошку, которое было не застеклено стеклом, а затянуто бычьим пузырём.

В избушке, на шестке, горела лучина, тускло освещая бедное убранство жилья. В углу стоял стол. За печью настланы полати. Вдоль стены громоздилась широкая лавка. На стене висел старый заячий тулуп и заячья шапка. Пожалуй, и всё. Нет, не всё. Возле порога, напротив печи, стояла ещё лавочка на четырёх ножках, которую по-здешнему называли козюлькой.

На широкой лавке лежал человек. Не молодой уже, но, кажется, и не старый – без определённого возраста на первый взгляд. Человек тот, кажется, умирал от тяжёлой болезни. На его бледном, каком-то позеленелом лице блестели капельки холодного пота. Вытаращенные глаза мучительно смотрели в низкий потолок. Он весь дрожал, как тот осиновый лист, что дрожит даже при тихой погоде.

Странник немного постоял, потом решительно открыл дверь. В избушку ворвались клубы морозного воздуха. Человек испуганно вскочил, закрылся руками, будто хотел защититься или прикрыть себя от опасности. Он хотел закричать, позвать на помощь, но обессилел, в отчаянье упал на лавку.

– Что тебе надо, Смерть? – спросил он странника. – Разве ты не знаешь, что я бессмертен?

Смерть улыбнулась.

– Вот, вот, бессмертен, – с иронией в голосе сказала она. – Об этом я и хочу поговорить с тобой, Страх. Почему ты должен быть бессмертным? Бессмертна только я – Смерть. Всё остальное имеет своё начало и свой конец. Ничто не вечно: ни горе и счастье, ни боль и блаженство, ни зло и добро, ни ложь и правда, ни богатство и бедность, ни слава и неизвестность, ни надежда и безнадёжность – всё умирает.

– Неправда! – закричал Страх. – Вечная ещё Отвага.

Смерть задумалась на минутку.

– Я не знаю, кто это такая, – сказала она.

– Моя сестра, – ответил Страх.

– Ты врёшь, – улыбнулась своей омерзительной улыбкой Смерть. – Но, если ты говоришь правду, я заберу и её. Теперь же я пришла за тобой. Скажу откровенно, ты мне давно надоел. Живёшь себе незаметно и тихо, хилый и больной, но каждый раз, когда я прихожу за кем-нибудь, ты тут как тут. Я вижу тебя в глазах обречённых странствовать со мной. Думаешь, это очень приятно каждый раз видеть тебя? Ты мне надоел, и я пришла забрать тебя. Одевайся…

– А ты, и правда, слепая и глупая, – сказал Страх. – Если меня не станет, я не представляю, что будет дальше…

– Никто по тебе не заплачет, – ответила Смерть. – Тебя стесняются, проклинают, тебя презирают. Так на что ты надеешься?..

– Это правда, – согласился Страх. – Меня стыдятся. Но я не пеняю на свою судьбу. Рядом с Отвагой я веду себя скромно и тихо. Но и она рядом со мной ведёт себя предусмотрительно и мудро. Ты хочешь разлучить нас. Ну, что же, забирай меня…

Страх набросил на плечи заячий тулупчик, нахлобучил на голову заячью шапку.

– А может быть, подождём, – спросил он Смерть, – пока окончится метель? Очень уж страшно выходить на улицу в такое ненастье.

Смерть захохотала.

– Не думала я, что ты ещё коварный и хитрый, – сказала она. – Хочешь как-нибудь выкрутиться? Не выйдет!

Она схватила Страха за руку и повела на улицу. Они пошли без всякой дороги, по глубокому снегу. Шли долго. По звонкому льду реки перешли на другой и очень крутой берег. Поднялись по круче на равнину небольшого поля. За ним был глубокий овраг. Четыре сосны охраняли глубокий каменный склеп. Они опустились в него. На дне склепа стоял чёрный тяжёлый гроб.

– Тут я и поселю тебя, – сказала Смерть.

– Навсегда? – спросил Страх.

– На веки вечные, – ответила Смерть. Она приподняла крышку. Осмотрела гроб.

– Залезай, – сказала она Страху.

Страх забрался в гроб. Смерть хотела закрыть крышку, но кто-то крепко схватил её, повалил на пол, начал душить, даже искры посыпались из глаз-фонариков.

– Кто ты? – спросила Смерть последним усилием воли.

– Отвага я… Давно хотела встретиться с тобой, да Страх мешал. А теперь некому… Вот я и расправлюсь с тобой, окаянная Смерть!..

И хотя Страху было очень боязно выглядывать из гроба, он всё же не удержался, осторожно вылез, дрожа всем телом, и начал наблюдать, как Отвага сражается со Смертью. Не утерпел Страх.

– Что ты делаешь, Отвага? – завопил он. – Что будет с нами, когда Смерть умрёт?..

Задумалась на мгновение Отвага. А Смерть только того и ждала – бросилась наутёк.

Побежала Отвага за Смертью, а той и след простыл. Затаилась где-то костлявая до поры до времени. Поднялась Отвага сизым соколом в небо, чтобы оттуда, с высоты, всё видеть и приходить, если кому необходимо, на помощь. Страх же остался один, посидел, посидел на гробе, да и поковылял в свою лесную избушку. Гроб же и до этого времени стоит в склепе. Люди его Страховым называют.

Легенда, конечно, – выдумка тёмных, неграмотных людей. Так говорила Максимке мама. Выдумка выдумкой, а может, и правда что-либо в давние времена было. Дыма ж без огня не бывает.

У Максимки даже сердце ёкнуло, а в груди поселилась зябкая пустота, когда Данилка по дороге к Кешке сказал, что присягу они будут принимать в Страховом подземелье. Словно Кешке другого места не нашлось? Надо же такое придумать – партизанскую присягу принимать в Страховом подземелье, где стоит чёрный Страхов гроб. Один его вид может сделать человека на веки вечные заикой. А Кешка хочет, чтобы там присягу принимали.

Максимку сразу затрясло, как только они спустились в подземелье. А Данилке хоть бы что! Идёт себе в темноте да посвистывает.

Максимка сначала завидовал Данилкиному мужеству, а потом подумал: может быть, Данилка поэтому и свистит, что сам боится, а виду показать не хочет? Данилка такой! Он умеет держать себя. А разве он, Максимка, хуже? Он также переборет страх. Он, Максимка, не хуже Данилки свистеть умеет.

Максимка сложил губы трубочкой, хотел засвистеть, как вдруг где-то глубоко внизу как сто чертей заскрежетали зубами; отзвук от этого скрежета приковал Максимку к каменным сходням, а на голове сама по себе поднялась шапка. Максимка изо всей силы втянул голову в плечи, ожидая, что кто-то схватит его костлявой рукой и потянет на тот свет, в чертиное царство.

Но никто его не хватал, и Максимка отважился, открыл сначала один глаз, потом второй.

Вот чудо!..

Внизу, в неярком свете, что струился откуда-то сверху, стоял мальчишка – вылитый Лёва. Но чудо было не в том, что в подземелье стоял вылитый Лёва, – у этого Лёвы были зелёные волосы, как у молодого водяного. А у того, настоящего Лёвы, волосы от роду были чёрные, как осенняя ночь. Так кто же тогда стоял в подземелье? Или всё это почудилось?

Чтобы проверить, бредит он или нет, Максимка закрыл глаза. А когда открыл, то ни Данилки, ни привидения с зелёными волосами нигде не было, а из подземелья долетел сердитый Кешкин голос:

– Ну, где ты там девался?..

Забыв обо всех страхах, Максимка решительно ступил в Страхово подземелье. Он боялся увидеть что-то ужасное. Оказалось, ничего страшного! Обычное каменное подземелье со щелью-отверстием в потолке. Справа от входа стоял шкафчик-аналой, источенный шашелем. Над ним спускалась с потолка цепочка, на которой висела тяжёлая, громоздкая лампада. Слева, на всю длину стены, чернел Страхов гроб. На нём стоял приёмник. А возле него сидело то самое зелёноволосое привидение.

– Что, не узнаёшь? – захохотал Кешка. Максимка присмотрелся внимательней. Привидение улыбнулось знакомой Лёвиной улыбкой.

– Почему?.. Узнаю… Лёва… Только голова на нём не Лёвина… Отчего она позеленела?

– От страха, – смеясь, поддразнивал Данилка.

– Очень мне надо зеленеть от страха, – обиделся Лёва. – Кешка краску перепутал.

Максимка ничего не мог понять. Какую краску? Зачем?

– Это всё бабушка, – начал оправдываться Кешка. – Это она посоветовала перекрасить Лёве волосы, чтобы фашисты не узнали его. Ну, мы и начали перекрашивать. На пакетике было написано: краска золотистая, а она оказалась зелёной.

– Велика беда, – махнул рукой Лёва. – И с зелёными волосами можно жить. А вот что мы будем делать без батареек к приёмнику?..