Текст книги "Пятёрка отважных"

Автор книги: Александр Осипенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Присяга

1

Велешковичский округ испокон веку славился мастерами-умельцами. Тут и печи клали особенные, а с глины и дерева мастерили такие вещи, что не только в Витебске и Смоленске пользовались спросом, а в самой Москве и даже в Париже.

А какие брички ковали в Велешковичах! Лёгкие, изящные, с красивыми вырезанными загогулинами, лакированными закрылками и сиденьями. Какую сбрую шорничали! Узорчатую, с накладными украшениями и вязаными кистями. Какие постилки да полотенца ткали! Загляденье! Прелесть!..

Да только ли этим славились велешковцы! Мало которая изба в местечке не украшалась резьбой, не расписывалась узорами. Казалось бы, простой колодец – обычное будничное явление, – так и тот велешковцы венчали таким срубом, такой крышкой, что стоял бы да смотрел на него. Глаз не оторвать!.. Жил когда-то в Велешковичах кузнец Антипа. Золотые руки были у человека. За что ни брался, делал прочно, красиво и со вкусом. Ещё до сих пор по Велешковичам встречаются его изделия. Бывало, стукнет-грохнет раза три – смотришь, готов сковородник. Не сковороду им с огня доставать, а положить в красный угол и любоваться с утра до вечера. А какие вилы делал Антипа!.. Какие ножички выковывал! Бывало, наварит лемех, так ему и сносу нет.

Так вот этот самый Антипа построил в Велешковичах на Переспе ветряную мельницу. Говорят, на свете до этого времени было всего семь чудес. Антипова ветряная мельница стала восьмым чудом и, пожалуй, самым замечательным.

Прежде всего потому, что Антипа сделал мельницу без единого гвоздя, без единой металлической скобы или шестерёнки. И балки, и стены, и маховые колёса, и различные там подшипники, и зубчатые передачи, – всё было выстрогано из дерева. Жернова и те из дерева, только камешками подбиты.

Но не только это поражало. Антипова ветряная мельница не имела обычных для таких ветряков крыльев. На громадном валу крепились два колеса с множеством лопастей. Они и крутили жернова. Издали ветряная мельница была подобна на тележку-двуколку, катившуюся по небу.

В этой Антиповой мельнице и собрал Кешка друзей, чтобы принять присягу.

По крутой лестнице они поднялись на третий этаж, где когда-то засыпали зерно в деревянный ковш. Тут стоял резной шкафчик, в котором Антипа держал записи, кто и сколько привёз на размол зерна.

Кешка приказал друзьям сесть на широкую лавку, а сам стал за шкафчик. Он был очень подобен на фокусника-иллюзиониста Бен-Бахара, выступавшего перед самой войной в Велешковичах.

Фокусник тот дал всего два представления: дневное, для детей, со скидкой на билеты на целых пятьдесят процентов, и вечернее, для взрослых, без скидки, но также недорогое, а разговоров и споров было на три недели. Особенно среди учеников.

Одни говорили, что фокусник-иллюзионист – мошенник, ловкач, делец, а может быть, и того хуже. Другие же, наоборот, защищали артиста, утверждая, что Бен-Бахар прожил целых десять лет в индийской пещере без еды и воды, читая двенадцать часов в сутки книги по чёрной и белой магии. Поэтому и научился превращать воду в вино, обычные бумажки – в червонцы, добывать огонь без спичек, глотать длинные шпаги и перекусывать толстые гвозди.

Если бы не началась война, так велешковичские мальчишки и до сих пор спорили бы, кто же такой на самом деле фокусник-иллюзионист Бен-Бахар?

Так вот и Кешка, словно тот фокусник, стоял за шкафчиком и неизвестно откуда, из каких потаённых хранилищ, выуживал самые разные вещи.

Сначала Кешка поставил на шкафчик чернильницу-невыливашку, но не такую стеклянную, из зеленоватого стекла, которые стояли на школьных партах, а широкую, фарфоровую, с двумя синенькими цветочками, которые почему-то не разрешали приносить в школу.

Потом на шкафчике очутилась ручка с пером «Рондо», опять же не обычная, школьная, а особенная, в виде гусиного пера, с позолоченным ободком и запрещённым для школьников пером – мечтой всех мальчишек.

Затем Кешка положил на шкафчик тетрадь. Тетрадь была обычная, школьная. И всё-таки не совсем обычная. Её обложка пестрела яркими рисунками всех родов войск Красной Армии.

Последним со шкафчика Кешка вытащил великоватый пакет, завёрнутый в белую тряпочку, перевязанный суровой ниткой.

Всё это Кешка делал молча, сосредоточенно, но торжественно и поэтому немного таинственно. Данилка, Максимка, Лёва и Густя, которые затаив дыхание следили за Кешкой, даже приподнялись со скамейки, чтобы лучше рассмотреть, что за пакет до-'стал Кешка.

Кешка мог бы и сказать, что в том пакете, но не иначе как важничал, задавался, как тот шляхтич, у которого гонору больше, чем здравого смысла. Конечно, Кешка не шляхтич, Кешка единственный среди велешковичских ребят знает, как в Красной Армии принимают присягу, потому что один Кешка бывал на этой церемонии.

Не торопясь, Кешка достал из кармана ножик с множеством маленьких ножичков, отвёрток, пилочек и разрезал суровую нитку.

Под белой тряпочкой оказалась ещё одна – полотняная, а под ней что-то красное с золотыми кистями. Кешка взял это красное, встряхнул и… все даже ахнули от удивления. В Кешкиных руках пламенело красное знамя с золотой звездой, гербом Советского Союза и золотой надписью вокруг него: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

– Лёва, подай мне вон ту жёрдочку, – попросил Кешка Лёву.

Вдвоём они прикрепили знамя к жёрдочке, а жёрдочку к шкафчику.

– Теперь будем принимать присягу, – сказал Кешка и уже совсем по-военному скомандовал: «К принятию присяги на верность Социалистической Отчизне прошу построиться…»

Данилка, Лёва, Максимка и Густя стали в шеренгу. Кешка взял со стола тетрадь, раскрыл её.

– Сейчас я буду читать текст присяги, а вы повторяйте за мной… Слово в слово… Потом каждый из вас распишется под присягой, – Кешка кашлянул в кулак, не торопясь, выразительно произнося каждое слово, начал читать написанную им самим присягу. Той, армейской, которую принимали в армии, у него не было: – «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды красных партизан, клянусь, не жалея живота своего, сражаться с ненавистным врагом, который топчет нашу священную землю. Я буду смелым, мужественным, дисциплинированным в этой борьбе. Буду сознательно выполнять приказы моих командиров. Если же я испугаюсь или изменю, пусть общее презрение народа будет мне страшным наказанием».

Дочитав присягу до конца, Кешка взял перо, расписался под присягой: Иннокентий Листопаденко. Потом Кешка подошёл к знамени, стал на колени, поцеловал край знамени.

– Теперь твоя очередь, Данила Чупринец, – сказал он.

По-военному стуча пятками о пол, Данилка подошёл к шкафчику, старательно вывел подпись: Чупринец Данила Захарович и также поцеловал краешек знамени. За ним и остальные закрепили присягу подписями и целованием знамени.

– Теперь я что-то вам покажу, – таинственно сказал Кешка.

– Подожди, Кешка, – остановил его Максимка. – Скажи, ты ничего не напутал, когда читал присягу?.. Почему мы должны были поклясться, что не пожалеем живота, а не головы?.. Во всех книгах пишется, что герои не жалеют головы или жизни. А ты читал «не пожалеем живота…».

Врасплох заданный вопрос смутил не только Кешку.

– Почему? Почему? – растерянно сказал он. – Я сам слышал, так говорилось в присяге.

– Может быть, где и говорилось, но нам бы лучше поклясться, что не пожалеем головы, – стоял на своём Максимка. – Голова же важнее живота.

– Хватит вам, – прекратил ихний спор Данилка. – Ты, Кешка, хотел что-то показать?..

Кешка очень обрадовался, что Данилка выручил его. Он уже и сам начинал сомневаться: может, и правда ошибся.

– Теперь пойдём на кладбище, – объявил Кешка.

2

Зылю-Бородылю повезло.

Нет, не сразу.

Сначала он подумал, что Данилка его обманул. От Данилки чего хочешь можно ожидать.

Но нет. Зыль-Бородыль копнул сапёрной лопатой ближе к хлеву и почувствовал, как она наткнулась на что-то мягкое. Покопал рукой и вытащил одно за другим все четыре голенища от валенок. Два чёрных широких – Клемовых. Зыль-Бородыль сам видел у Клема валенки с такими голенищами. Два голенища были белые, узкие. Не иначе как покойницы Клемихи.

«Так, – мысленно сказал Зыль-Бородыль, – попался, господин бургомистр! Теперь не я, а ты будешь висеть на виселице. Где тебе и надлежит быть…»

Зыль-Бородыль не то что недолюбливал Клема, он всей душой ненавидел его. И за то, что Клем учёный, инженер, а он, Зыль-Бородыль, умел только расписываться да читать. И за то, что Клем пренебрегает им. А зачем пренебрегать? Два сапога – пара. Оба служат одному богу – фашистам.

Зыль-Бородыль аккуратно завернул голенища в тряпку и быстро пошёл к начальнику полиции господину Кресендорфу.

«Интересно, – думал дорогой Зыль-Бородыль, – сколько заплатит мне Кресендорф?.. Деньги ихние мне не нужны. Что за них можно купить? Дырку от бублика?.. Пусть эту дырку сам Кресендорф использует со всей его фашистской сворой».

Перед кабинетом Кресендорфа – довольно просторная приёмная. В ней за столом сидел шарфюрер Хенрик Штюк – дежурил.

Шарфюрер, как и надлежит самому младшему фюреру, пил сырые яйца, что лежали перед ним на столе в пилотке.

– Гутен таг!.. Добрый день!.. Приятного аппетита господину, – поздоровался Зыль-Бородыль, при этом подумав: «Чтоб ты, паразит несчастный, подавился этими яйцами».

Шарфюрер Штюк дососал яйцо, выбросил скорлупу через окно и только после этого искоса посмотрел на Зыля-Бородыля. Шарфюрер хоть бы и хотел посмотреть не искоса, так никак не мог. Во-первых, у господина Штюка были разноцветные глаза. Один ярко-голубой, другой – жёлтый, с синим ободком. Во-вторых, один его глаз смотрел налево и вниз, а другой тем временем направо и вверх.

– Ты есть – швайн… поганая свинья, – вместо благодарности сказал шарфюрер. – Ты разве не видишь, что я занят?.. Или, может быть, ты плохо видишь?.. Так я могу припаять на твой дурной лоб две фары…

Зыль-Бородыль сделал вид, что ничего плохого не услышал.

– Ты вот что, Генрих, – нагло посматривая шарфюреру в разноцветные косые глаза, сказал он, – быстренько доложи господину гауптштурмфюреру, что так, мол, и так, по очень важному делу пришёл старший полицейский господин Зылев. Форштейн?.. Так, понял, значит… Зер гут, пан шарфюрер.

Хенрик Штюк вдруг вскочил как ошпаренный, вскинул руку над головой.

– Хайль Гитлер! – гаркну лон.

Теперь только Зыль-Бородыль понял, что шарфюрер вскочил не потому, что испугался его наглости. В приёмной стоял комендант Велешковичского округа Ляпке.

Не ответив на приветствие шарфюрера, Ляпке ткнул рукой в сторону Зыля-Бородыля, испуганно спросил:

– Вас ист дас?.. Что это?.. Зыль-Бородыль сразу сообразил, что коменданта

напугал его пакет с голенищами. Наверно, комендант подумал, что Зыль-Бородыль держит под мышкой бомбу.

– А-а-а!.. Это, господин комендант, вещественное доказательство…

– Какое доказательство?.. Чего доказательство?..

– Доказательство того, что я установил, кто командует партизанским подпольем. Кто увёл лошадь, господин комендант, которую подарило вам благодарное население местечка Велешковичи.

– Ты знаешь, кто есть главный бандит?..

– А как же, господин комендант… Потому и пришёл сюда…

Не успел Зыль-Бородыль опомниться, как Ляпке толкнул его к двери гауптштурмфюрера.

– Гауптштурмфюрер, – с порога закричал комендант, – вы ищете бандитов, а господин Зылев-Бородылев сидит в вашей приёмной и не может дождаться, когда вы его примете. Так мы никогда не очистим округа от бандитов и большевиков.

Такой выговор, конечно, пришёлся не по нутру господину Кресендорфу. Он вперил жёсткие синие глаза в полицейского, словно удав, который хочет проглотить кролика.

– Я давал ему задание, – сказал Кресендорф. – Ну?..

Пока что для Зыля-Бородыля всё шло как положено. Поэтому он решил показать свою независимость. Не суетиться, делать всё потихоньку, как человек, хорошо знающий себе цену. Он медленно разворачивал пакет, а когда развернул, внимательно посмотрел на начальство. Какое произвёл на них впечатление?

Впечатление было самое непредвиденное.

Господин комендант разочарованно плюнул, а господин начальник полиции и СД вдруг размахнулся и изо всей силы заехал Зылю-Бородылю в ухо. Да так сильно, что тот, хватаясь руками за воздух, отлетел к стене.

– Господин гау… гауфюрер… Господин гау… гауфюрер, – заикаясь, начал проситься Зыль-Бородыль. – Разрешите, за что?.. По вашему приказу я нашёл партизанского руководителя. А голенища – вещественное доказательство.

Кресендорф схватил Зыля-Бородыля за шиворот, поставил на ноги.

– Кто он?

Зыль-Бородыль не стал во второй раз испытывать свою судьбу.

– Клем… Бургомистр Клем…

Теперь комендант заехал оплеуху Зылю-Бородылю.

– Господа, помилуйте, – застонал полицейский. – Я не знаю, что надо говорить.

– Будешь отвечать на мои вопросы быстро, не задумываясь и правдиво, – приказал Кресендорф.

– Буду, – согласился Зыль-Бородыль, забыв о плате, которую ожидал получить. – Дайте только глоток воды.

3

Кешка привёл их в тот самый узкий, обложенный камнями, с множеством ниш коридор, где стояли саркофаги помещиков Струмецких.

– Посвети, – передал Кешка фонарик Лёве.

– Что ты будешь делать? – спросила Густя, со страхом наблюдая, как Кешка идёт к чёрному гробу одного из помещиков Струмецких.

– Сейчас увидишь, – лихо ответил Кешка и начал подымать крышку гроба.

Максимка с Густей и даже Данилка надеялись увидеть в гробу что-то страшное, может быть, даже ужасное – один Лёва ничего не ожидал увидеть: очень ему надо преждевременно ломать голову, – но то, что они увидели, очень поразило ребят.

– Вот это здорово! – не удержался Данилка.

– Целый склад, – высказал своё восхищение Максимка.

– Не склад, а арсенал, – уточнил Лёва, который во всём любил чёткость.

– Мальчики, а где же покойник? – разочарованно спросила Густя.

В гробу, действительно, никакого покойника не было. В нём лежали винтовки, ящики с патронами и две ленты к станковому пулемёту.

– Покойник дал драла за границу вместе со всеми буржуями в гражданскую войну, – очень серьёзно, чтобы даже самому поверить в это, ответил Кешка.

Он хотел разыграть Густю, а на розыгрыш попался Максимка, как тот глупенький карась на голый крючок.

– Так эти винтовки лежат с самой гражданской войны? – спросил он. – Смотри ты, и ни одна не поржавела…

Максимкина наивность развеселила ребят. Их смех сначала оскорбил Максимку, потом он понял, что обижаться не за что, и сам расхохотался со своей недопонятливости.

– Не ври, – сказал он Кешке. – Не все помещики Струмецкие сбежали за границу.

При этом Максимка подскочил к гробу, что стоял в противоположном углу, сдвинул крышку… Под ней оказались ручные пулемёты, диски к ним и четыре десятизарядные винтовки «СВТ».

– И в третьем гробу оружие? – спросил Максимка, немного смущённый своим открытием.

Теперь уже Данилка поднял крышку. В третьем гробу лежали ручные гранаты: круглые, с глубокими насечками лимонки, длинные с жестяными ручками «эргэдовки», подобные на бочоночки, противотанковые гранаты, блестящие, как змеиные глаза, запалы к ним.

Данилка был не только поражён, но даже пристыжен. Вот уж где он лопухнулся так лопухнулся! Это же надо, Кешка Листопаденко, который в Велешковичах живёт недавно, сумел найти столько оружия, а он, Данила Чупринец, родившийся тут, знающий, можно сказать, каждую кротовью нору, даже ржавой подковы не нашёл.

– Кешка… Скажи, Кешка, где ты нашёл столько оружия? – спросил он, хотя заранее знал, что Кешка не скажет.

– Где нашёл, там уже нет, – не удержался, чтобы не поважничать, Кешка.

Так Данилка и думал. Конечно, когда имеешь столько оружия, так почему не поважничать? Данилка не обиделся. Он теперь мечтал о другом: как бы получить от Кешки винтовку?..

Хотя одна винтовка у Данилки была – та, которую они заимели, когда убегали из колонны. Новенькая немецкая винтовка. Карабин. Только польза с неё небольшая – всего четыре патрона в магазине.

Кешка словно подслушал Данилкины мысли.

– Вот что, ребята, – сказал он и присел на край гроба с гранатами. – Есть важное дело. Назовём его операцией «взрыв».

– Может быть, лучше «пионерский костёр», – подсказал Максимка.

– Не мешай, – оборвал его Данилка.

– Я и говорю, – словно его никто не останавливал, продолжал дальше Кешка. – Назовём операцию «взрыв».

– Но почему? – не сдавался Максимка.

– А знаешь ли ты, Савик, что теперь в Кормелицком монастыре?.. Не знаешь!.. Так я могу тебе сказать: там теперь бензохранилище и склад авиабомб.

– Ой, не болтай, Кешка, – отмахнулся Данилка. – Зачем фашистам держать бензин и бомбы в такой глухомани?

– Зачем, зачем… А если у них тут аэродром будет…

Что ни говорите, а переспорить Кешку невозможно.

4

До того как люди научились печатать, они писали и переписывали книги от руки. Было это давным-давно, когда чуть ли не каждый город был княжеством, а каждое княжество стремилось иметь своего летописца. Конечно, если у князя хватало средств на такое дорогое дело, как написание книг.

Обычно летописцы жили в монастырях, дальше от суетливого мира. Записывали они события, на их взгляд, самые важные, старательно выводили каждую буковку, каждый знак. Одну книгу тогда писали долгие годы. Зато потомкам оставалась надёжная память о прошлом и хорошая наука на будущее, как жить по правде, в мире да согласии.

С незапамятных времён существует предание, что на месте теперешнего кладбища стояла в лесу одинокая келья. Говорят, будто какой-то монах, родом из Полоцка, живший так лет восемьсот с лишним тому назад, переселился сюда, когда Ефросиния Полоцкая вынуждена была поехать в далёкую Византию, потому что не поладила с князьями полоцкими и монастырским своим начальством, а переписчики книг сами разошлись кто куда. Пришёл монах в велешковичские леса, построил келью, надеясь прожить тут остаток дней в молитвах. Да, наверно, каждый человек, изведавший книжной мудрости, уже не сможет забыть книгу или променять её на молитвы.

Вскоре монах засел в своей келье за летопись. Немало нашлось у него и охотников помогать создавать ту летопись. Вокруг летописцевой кельи выросли другие кельи, а при них – церкви и церковки с разными хозяйственными постройками, без которых и монахи не могут обходиться.

Князья тогда часто воевали. Простому люду от тех войн только горе. И нивы ихние лошадьми вытаптывали, и скот забирали, и дома в небо дымом пускали, и самих хватали, в другие княжества вывозили.

После смерти монаха-летописца как раз и началась война между тремя князьями соседних княжеств. Один год грабилось одно княжество, второй – другое, третий – третье. Повторялось это не год, не два, даже не пять. Вскоре земли вокруг монастыря опустели. Некому было ни землю засевать, ни скот растить, ни рыбу в реках ловить, ни на зверей в лесах охотиться, ни мёд диких пчёл собирать. Опустели и кельи монастырские. А книги, что были написаны, что переписали монахи за долгие дни и ночи, растаскали жадные князья по своим уделам. Говорят, несколько книг из того монастыря сохранилось до той поры, как начал властвовать на церковном Полоцком престоле Иасофат Кунцевич. Был такой архиепископ, поп над попами, уничтожавший всё минувшее: и книги, и веру, и даже церкви, хотел на католический, римский лад людей повернуть. Хотел, да не удалось. Восстали люди витебские и сбросили его с кручи в Двину. Но летописи он сжёг и пепел по ветру развеял.

Вот что рассказала Кешкина бабушка про Летописцеву келью. Раньше Кешка, пожалуй, и не поверил бы ни одному бабушкиному слову. Но теперь не только внимательно выслушал, но и решил для себя, что обязательно после войны, как прогонят фашистов, хорошенько поучит историю. Правду говорит бабушка: история – не только человеческая память, но и наука, как жить справедливо, в мире да согласии.

– А теперь, мальчики, – приказала она Кешке с Данилкой и Лёвой, – занесите человеку чего позавтракать.

Ребята с радостью согласились. Кешка послал Данилку за Максимкой, чтобы тот забежал за Густей, взял у неё будильник и как можно быстрее приходили все в летописцеву келью. Вместе с Сергеем Ивановичем надо было разработать операцию «взрыв».

Данилка возвратился сразу, потому что по дороге встретил Максимку, и тот с радостью побежал за Густей.

Кешка, Данилка и Лёва мостились на коротенькой, очень толстой лавке, которая сохранилась, может быть, с тех далёких времён, когда на ней сидел сам летописец. Над ними, подобный на купол шалаша, низко висел чёрный потрескавшийся потолок. Там, где потолок опирался на стену, светилось узенькое, как прорезь, окошко. Через него на кирпичный столик с деревянной стольницей падал неяркий солнечный свет.

На столе теперь стояла глиняная глазированная миска, расписанная по краям белыми лепестками.

По ту сторону столика тоже на лавке, только немного длиннее и с изголовьем, сидел Сергей Иванович, черпал деревянной ложкой молоко с творогом – ел, наверное, первый раз по-человечески с того времени, как попал в плен к фашистам.

– Так это ты меня вывел с того света? – спросил Сергей Иванович Кешку. – Теперь я твой должник.

Сергей Иванович часто-часто заморгал, не стесняясь, вытер рукавом командирской гимнастёрки слёзы, неожиданно набежавшие на глаза.

– Свои люди – сочтёмся, – пообещал Кешка. – Вы нам вот так нужны!

Кешка ребром ладони черкнул себя по горлу, что должно было значить: Сергей Иванович нужен Кешке позарез.

– Я? – немного удивился Сергей Иванович. – Ну, давай, Иннокентий Листопаденко, выкладывай…

Сергей Иванович и сам, наверно, не догадывался, что сказал это так, как, бывало, говорил комдив, товарищ Супрун. Кешка даже вздрогнул, услышав это: «Ну, давай выкладывай». Видимо, все комдивы Красной Армии подобны один на одного. А что Сергей Иванович имел должность не ниже комдива, Кешка мог поклясться. Набравшись смелости, Кешка рубанул, как говорят, с плеча:

– Товарищ полковник, предлагаем вам командовать нашим отрядом…

– Кто?.. Я?.. Почему полковник?..

Сергей Иванович не скрывал своего удивления, но как раз это и подбодрило Кешку.

– Не бойтесь, товарищ полковник, – снисходительно сказал Кешка, – тут все свои, все преданные нашему большому делу… Я вас хорошо понимаю, но…

Но до конца договорить Кешка не успел, потому что как раз в эту минуту в летописцеву келью вошли Густя с Максимкой.

– Принесли, – радостно возвестил Максимка, а Густя развернула тряпочку, положила на колени Лёве будильник, тикавший абсолютно независимо от того, что его сняли с привычного места на комоде в комнате Иогана Карловича Клема.

– Ну, как, подойдёт? – сразу забыв о полковнике, спросил Кешка у Лёвы.

– Подойдёт… Самый чёт!.. Сейчас проверим… Давай свою гранату…

Кешка засунул руку под рубашку, вытащил гранату, подал Лёве. Тот, прищурив сначала один глаз, потом второй, осмотрел гранату со всех сторон, словно она была заморским чудом, не спеша выкрутил ручку из жестяного цилиндра.

– Дети, что вы делаете? – обеспокоенно спросил Сергей Иванович. – Вы можете подорваться…

– Очень мне надо подрываться на этой жестянке, – спокойно ответил Лёва.

– Дядечка, вы не бойтесь, – успокоила полковника Густя. – Лёва у нас какую хочешь машину разберёт и соберёт. Он, дядечка, конструктор.

Полковнику ничего не оставалось делать, как молча наблюдать, что будет дальше. Ручку, слава богу, конструктор выкрутил без приключений.

Тем временем Лёва достал из кармана моточек очень тонкой проволоки, прикрепил один конец проволочной нитки к спусковому механизму гранаты, а второй начал приспосабливать к стрелке будильника. На это всё Лёве понадобилось, может быть, минут пять. Наконец всё было сделано как надо. Лёва положил устройство на столик.

– Сейчас проверим, – сказал он. – На сколько часов поставим завод?..

– На три, – сказал Максимка.

– Надо ставить не на круглую цифру, – посоветовал Кешка. – Давай ставь стрелку на три часа семь минут…

– Можно на три и семь, – ответил Лёва и перевёл стрелку звонка на три часа семь минут.

После этого Лёва начал потихоньку подгонять минутную и часовую стрелки. Когда часовая стрелка стала напротив цифры три, а минутная на цифре пять, Лёва поставил будильник рядом с ручкой гранаты.

– Две минуты будем ждать, – сказал он.

В летописцевой келье наступила тишина, которая всегда была тут. Было слышно только дыхание детей и гулкое тиканье будильника. Будильник тикал немного хрипловато, будто был простуженный, а может быть, со страха: что с ним будет?

Две минуты, которые раньше пролетели бы незаметно, потянулись со скоростью улитки, которой всё равно некуда торопиться. Дети столпились вокруг приспособления, не сводили глаз с будильника. А он себе хрипло тикал да тикал.

Наконец минутная стрелка достигла стрелки звонка. Зацепившись одна за другую, они чуть слышно щёлкнули, и сразу же боёк гранаты сорвался, лязгнул по жестяной перегородке.

– Ура! – дружно крикнули ребята.

– Дети… Иннокентий Листопаденко, – взволнованно заговорил полковник. – Я запрещаю вам это… Я всё понял. Вы хотите сделать часовую мину?.. Да?.. Но это очень опасно. Минёры ошибаются только один раз… А вы не минёры… Вы дети, и вам нельзя заниматься такими опасными делами. Это не просто игра в войну. Это сама война, страшная, беспощадная.

Наверно, полковнику тяжело было так долго говорить. Его лоб усеяло множество мелких капелек пота. А голос, вначале мощный и твёрдый, под конец совсем ослаб.

– Дядечка, – подбежала к полковнику Густя, – не надо так волноваться. Всё будет хорошо. Кешка вам сейчас всё объяснит. А вы ложитесь, отдыхайте. Вам нельзя долго сидеть…

Густя помогла полковнику лечь, накрыла его одеялом.

– Вам, наверно, кажется, что мы ничего не понимаем, ничего не знаем и ничего не умеем, – сказал Кешка. Он никак не мог понять, отчего так встревожился военный человек, полковник, красный командир. – Мы всё умеем. И мы хотим мстить фашистам, расстрелявшим пленных, и только вы один спаслись от смерти…

– Я сказал уже, что буду благодарен тебе всю свою жизнь, но, Кеша, Иннокентий, повторяю опять, – война не забава. А вы не взрослые, а дети.

– Поэтому мы и предлагаем вам командовать нами. Мы хотим взорвать бензохранилище и склад бомб, которые сейчас находятся в монастыре. Нам нужен план…

Полковник на мгновение задумался. Не иначе обдумывал, как лучше осуществить этот план.

– Подождите, подождите, дети… Я, кажется, начинаю понимать… Вы посчитали меня за красного командира?.. Полковника?.. Но я не командир…

– А гимнастёрка? – напомнил Кешка.

– А-а-а!.. Гимнастёрка… Она действительно одного полковника, который перед смертью отдал её мне…

– А кто же вы, дядечка? – спросила Густя.

– Кто?.. Человек… Какая у меня профессия?.. Сейчас покажу…

Сергей Иванович встал со скамейки, взял в руки будильник и ручку от гранаты.

– Теперь внимательно следите за мной, – предложил он и, подержав обе вещи на вытянутых руках, положил на стол перед собой. Затем накрыл их подушкой.

Всё это Сергей Иванович делал полегоньку, торжественно. Протянув над подушкой руки, он начал шептать какие-то непонятные слова: лабор омния витит импробус ин омнибус аликвид ин тото нигель…

Произнеся последнее слово, Сергей Иванович поднял подушку – под ней ничего не было.

Лёва с Максимкой заглянули под стол. И там ничего.

– Дядечка, вы – фокусник, – догадалась Густя.

– Здорово! – восхитился Максимка.

– Вы – иллюзионист, – сказал Лёва. – Ловкость рук, правда?

– Я – клоун, – признался Сергей Иванович. – А клоун в цирке должен уметь делать и фокусы, и по канату лазить, и по проволоке ходить – всё, что может понравиться зрителю…

Если на Максимку, Лёву и Густю признание Сергея Ивановича произвело самое сильное впечатление, то Кешка с Данилкой были разочарованы. Надеялись найти красного командира, который повёл бы их в бой на фашистов, а привели циркача… клоуна, может быть, такого, как Бен-Бахар, что выступает только в глухомани.

– Я всегда говорил, что со взрослыми лучше не связываться, – вынес приговор Данилка и безнадёжно махнул рукой.

– Данилка, как тебе не стыдно, – упрекнула его Густя. – Разве Сергей Иванович виноват, что он не полковник, а клоун?

– Правильно, девочка, правильно! Ты рассуждаешь по-детски искренне и по-взрослому умно. Обещаю тебе после войны контрамарку на все цирковые спектакли, – сказал «полковник» и пожал Густе руку.

– Вы хоть будильник нам отдайте, – поникшим голосом попросил Кешка.

– Это мы сейчас, – ответил Сергей Иванович и положил подушку опять на столик. – Раз, два, три, четыре, пять… Вот вам и будильник с ручкой, – сказал Сергей Иванович, подняв подушку.

На столике стоял будильник, а рядом с ним лежала ручка от гранаты.

Кешка взял будильник, ручку, приказал:

– За мной! – А когда вышли из кельи, решительно заявил – Беру командование на себя…