Текст книги "Джордано Бруно"

Автор книги: Александр Горфункель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Итак, от материи мы пришли к материи. Через формуи мировую душу,через всеобщий уми богамы вернулись к материи-природе, единственной и вечной субстанции всех вещей, развивающейся по внутренне присущим ей законам. От сухой и абстрактной материи Аристотеля и схоластов – к живой и динамичной, полной всех красок жизни и движения материи, не нуждающейся ни в каких внешних двигателях и причинах своего развития и бытия.

Материя есть первооснова, существующая реально и объективно, несотворенная и вечная, обладающая внутренней способностью к движению и развитию, – такова, несмотря на богословско-идеалистическую терминологию, в сущности материалистическая позиция Бруно.

Когда же мы переходим к проблеме строения материи в философской системе Ноланца, то вовсе покидаем область неоплатонических и схоластических понятий и вступаем на путь, неразрывно связанный с материалистической традицией Демокрита и Эпикура.

Мысль об атомистическом строении материи впервые явственно прозвучала в лондонских диалогах Бруно. «Когда мы стремимся… к началу и субстанции вещей, мы продвигаемся по направлению к неделимости», – писал он в диалоге «О причине, начале и едином» (8, стр. 285), а в диалоге «О бесконечности, вселенной и мирах» развивал представление о том, что вселенная состоит из прерывных, дискретных частиц, находящихся в непрерывной бесконечности – пространстве.

«Непрерывное состоит из неделимых» – так звучит 42-й тезис, выдвинутый на диспуте в коллеже Камбре, получивший обоснование в «Камераценском акротизме»: «Существует предел деления в природе – нечто неделимое, что уже не делится на другие части. Природа осуществляет деление, которое может достичь предельно малых частиц, к которым не может приблизиться никакое искусство с помощью своих орудий» (15, стр. 254).

Атом недоступен непосредственному ощущению, признает Бруно; но это не довод против реальности существования неделимых частиц. Дело лишь в несовершенстве наших органов чувств. В «Тезисах против математиков и философов нашего времени» Бруно писал: «Реальный минимум весьма далеко отстоит от чувственно воспринимаемого… ибо природа чудесным образом в гораздо большей степени делит величину, нежели может воспринять чье бы то ни было и какое бы то ни было зрение» (17, стр. 24–27). «Чувственно воспринимаемый минимум» не предел деления, он состоит из множества физических минимумов. И хотя воспринять атомы нельзя, само ощущение убедительно показывает, что «это деление существует в вещах».

Физический минимум – это «первая материя и субстанция вещей»: «Я считаю, что по-истине не существует ничего, кроме минимума и неделимого» (17, стр. 22–24). Атомы – основа всякого бытия, именно их материальная природа определяет единство всех вещей, единство их субстанции. Разделенное на атомы тело теряет свою форму, свой вид: «Кость перестает быть костью, мясо – мясом, камень – камнем», ибо атомы – это «первичные частицы, из которых составляются все тела и которые состоят из свойственной всем телесным вещам материи» (15, стр. 155), и только соединение, сочетание и расположение атомов придает различия реальным предметам.

Атомы находятся в непрерывном движении. Некое подобие этому движению представляет собой хаотическое движение пылинок в солнечном луче, но Бруно подчеркивает, что речь может идти только о подобии (см. 22, стр. 533). Все бесконечное многообразие вещей объясняется вечным движением атомов. Все тела, наполняющие вселенную, подвергаются непрестанным изменениям: «Ничто изменчивое и сложное в два отдельных мгновения не состоит из тех же частей, расположенных в том же порядке. Ибо во всех вещах происходит непрерывный прилив и отлив, благодаря чему ничто нельзя дважды назвать тождественным самому себе, чтобы дважды одним и тем же именем была обозначена совершенно одна и та же вещь» (22, стр. 208). В самом процессе механического движения заключено глубокое единство противоположностей – движения и покоя, вскрывающее относительность этих двух состояний: «Здесь физики полагают, что величайшее и быстрейшее движение, скорее которого не может существовать, не отличается от самого покоя» (17, стр. 27). Движение этих тел вследствие бесконечной силы то же самое, что и неподвижность их, ибо «двигаться мгновенно и не двигаться – это одно и то же» (8, стр. 325).

Бруно отвергал случайное движение и столкновение атомов. Источник движения заложен в самой материи, а стало быть, и в мельчайших ее частицах: «Движение атомов происходит от внутреннего начала» (22, стр. 532). Каждая мельчайшая частица материи обладает потенциально той же способностью к движению, что и вся материя-природа в целом: «Минимум количественный есть по способности своей максимум, подобно тому как возможность всего огня заключена в способности одной искры. Следовательно, в минимуме, который скрыт от человеческих глаз, заключена вся сила, и поэтому он есть максимум всех вещей» (17, стр. 24).

Учение об атомах является составной частью разработанного Бруно во франкфуртских поэмах учения о минимуме и монаде. Ноланец различает родовой и абсолютный минимум: минимум данного рода есть лишь наименьшее в определенном ряду явлений и предметов; минимум же абсолютный совпадает в материальном мире с атомом, в области метафизических понятий – с монадой (см. 17, стр. 22–23). Бруно распространял свое атомистическое учение и на геометрию, считая, что и в математике существует предел делимости: «…линия есть не что иное, как движущаяся точка, поверхность – движущаяся линия, тело – движущаяся поверхность, а, следовательно, подвижная точка есть субстанция всех [геометрических фигур], и неподвижная точка есть все. То же положение применимо и к атому, то же первейшим и главнейшим образом – к монаде, из чего следует вывод, что минимум, или монада, есть все, т. е. максимум и целое» (17, стр. 148–149).

Монада как обобщающее понятие неделимого единства обнимает собой и физические и математические явления и отражает внутренние свойства всей вселенной. Недопустимой модернизацией в духе новейших субъективноидеалистических концепций звучит утверждение итальянского историка философии Л. Джуссо о том, что минимум в философии Бруно «не материя, а энергия» (67, стр. 128). В действительности у Ноланца речь идет именно о материальной природе атома-минимума, обладающего внутренней способностью к движению.

Итак, «нет ничего непрерывного и единого, кроме атомов и всеобщего пространства» (17, стр. 201). Пространство изначально. Но это не значит, что оно предшествует материи во времени или в качестве ее причины; оно является необходимым условием существования самой материи: «Ибо не существует тела, если оно не может быть где-то; оно не может существовать, если нет пространства». Вне пространства нет ничего.

Рассматривая пространство как необходимое условие существования движущейся материи, Бруно выступил против Аристотелева отрицания пустоты. Полемика эта имела главной целью показать ограниченность определения понятия места в «Физике» Аристотеля, «реабилитировать» бесконечное пространство как условие существования бесконечной вселенной.

«Пустота, место, пространство, наполнение и хаос Гесиода – одно и то же», – заявил Бруно на диспуте в коллеже Камбре (15, стр. 73), а в «Светильнике тридцати статуй» дал развернутое определение хаоса – пустоты. «Пустота есть пространство, обладающее способностью бесконечной величины». Хаособладает истинным и необходимым бытием (см. 22, стр. 9—13).

Существование пустотыявляется необходимым условием движения: «Если бы не было пустоты, тело не могло бы передвигаться туда, где было другое тело. Движение возможно не туда, где нечто есть, а туда, где нечто перестает быть» (15, стр. 131). В действительности же пространство неотделимо от движущейся материи. «Пустота-пространство – это то, в чем находятся тела, а не то, в чем ничего нет, – писал Бруно в „Камераценском акротизме“. – Когда же мы говорим о пустоте как о месте без тела, мы отделяем его от тела не реально, но лишь мысленно» (15, стр. 131).

Бруно пытается преодолеть ограниченность древних атомистов, допускавших движение атомов в абсолютной пустоте: «Нам недостаточно только пустоты и атомов, ибо необходимо должна существовать некая материя, коей они соединяются» (17, стр. 140). Атомы движутся не в абсолютной пустоте, но в пространстве, наполненном некоей материальной средой – эфиром. «В пространстве же, в котором, как кажется, ничего нет, определенно имеется воздух, а между чувственно воспринимаемыми телом и воздухом физически ничего среднего нет» (15, стр. 132). Так Ноланец пришел к допущению двух видов материи – одной, состоящей из атомов, и другой– некоей материальной среды, «тончайшего вещества» – эфира: «Атомы находятся в эфире» (17, стр. 176–177).

Эта попытка преодолеть ограниченность античного материализма в решении вопроса о соотношении атомов и пространства была еще весьма несовершенна. Уровень современного Бруно естествознания не позволял сделать более определенные выводы об истинной природе той материальной среды, которая находится между атомами. Но в представлениях Ноланца об атомах и эфире крылась глубокая догадка о том, что материя в той или иной форме заполняет собой все пространство вселенной.

Как и пространство, необходимым условием существования материи является в философии Бруно время. Бруно отстаивал объективное существование времени, выступая против уступок субъективизму Аристотеля, сомневавшегося в том, возможно ли существование времени вне человеческого сознания. Бруно оспаривал Аристотелево определение времени как меры движения(см. 15, стр. 146–148). По существу у Аристотеля вопрос об объективной природе времени подменялся вопросом о познании времени благодаря движению. Время есть необходимое условие существования материи, тогда как самое понятие мерыв «Физике» Аристотеля, по мнению Бруно, имеет в виду воспринимающий время человеческий разум.

«Физически, реально и истинно время бесконечно» (15, стр. 157). Оно одновременно есть и мера, и измеримое. Бруно подчеркивает диалектическое единство мгновения и непрерывного процесса движения во времени: «Всякая длительность есть начало без конца и конец без начала. Следовательно, всякая длительность есть бесконечное мгновение, тождество начала и конца» (17, стр. 153).

Бруно отвергает представление о времени как о чем-то абсолютно независимом от материи. Лишь человеческий разум может рассматривать категорию времени обособленно от самого материального мира: «Время есть некая длительность, которая хотя разумом может быть воспринята и определена отвлеченно, однако не может быть отделена от вещей» (15, стр. 146).

Понимание неразрывной связи времени и движущейся материи во вселенной позволило Бруно прийти к глубочайшей догадке об относительности времени: «Ибо не может быть такого во вселенной времени, которое было бы мерой всех движений… При единой длительности целого различным телам свойственны различные длительности и времена… Время течет быстрее на тех телах, что движутся быстрее» (15, стр. 144–147). Эта попытка Бруно связать время с движением небесных тел, как ни далеки его взгляды от современных научных представлений, намного опережала эпоху.

Вечная, несотворенная материя, состоящая из атомов и эфира, наделенная внутренней способностью к движению и развитию, непрерывно движущаяся в бесконечном пространстве, – такова общая картина мира, составляющая главное содержание Ноланской философии.

Учение Бруно о пространстве и времени выводит нас за пределы земного шара на необъятные и необозримые просторы бесконечной вселенной.

Кристалл небес мне не преграда

«Так вы желаете считать тщетными все эти усилия, труды, написанные в поте лица трактаты… относительно которых ломали себе голову столько великих комментаторов… на которых построили свои выводы глубокие, тонкие, златоустые, великие, непобедимые, неопровержимые, ангельские, серафические, херувимские и божественные учителя?» – с гневом и изумлением вопрошает схоласт Буркий в диалоге «О бесконечности, вселенной и мирах» (8, стр. 386–387).

Создавая свое космологическое учение, Бруно вступал в непримиримый конфликт со средневековой традицией, одобренной и поддержанной церковью и богословием и уходящей своими корнями в глубокую древность. Он осмелился поднять руку на незыблемые основы схоластической науки, разрушить и отбросить прочь как ненужный хлам освященную духовными и светскими авторитетами картину мироздания.

Средневековая философия и астрономия восприняли и усвоили космологическую концепцию Аристотеля – Птолемея. Мир конечен. Он один – этот единственно известный нам мир, мир земли и окружающего ее небесного пространства, в центре которого находится Земля. Вокруг неподвижного земного шара вращаются сферы Солнца, Луны и пяти планет, а восьмая сфера неподвижных звезд объемлет весь этот мир снаружи. Каждую сферу движет собственный нематериальный двигатель; за пределами этого мира находится вечный и неподвижный двигатель, сообщающий ему вечное и постоянное движение. Подлунный мир есть мир изменений и превращений, рождения и гибели – это земной мир четырех элементов: земли, воды, воздуха и огня. Мир небесных явлений, качественно отличающийся от земного, нематериальный мир, состоит из пятого элемента, пятой сущности (квинтэссенции), вечной и неизменной.

Только вечность материального мира не устраивала в этой системе богословов. Заменив ее сотворением мира «из ничего», они восприняли всю аристотелево-птолемееву космологию без существенных изменений. Первый двигатель был отождествлен с триединым богом христианства, двигатели сфер и звезды – с ангелами. Геоцентризм как нельзя более соответствовал антропоцентризму религиозного мировоззрения. «Подобно тому как человек сотворен ради бога, – писал Петр Ломбардский, – для того чтобы служить ему, так и вселенная сотворена ради человека…»

Хрустальные сферы небосвода ограничивали не только мир видимой вселенной, они являлись пределом и умственного мира, дальше них не смела проникнуть дерзкая человеческая мысль.

Но в конце XV столетия в связи с морскими путешествиями и началом великих географических открытий, а также с потребностями реформы церковного календаря оказалась необходимой новая, недостижимая ранее точность вычислений движения небесных тел. Старые концепции не соответствовали новым наблюдениям. Попытки подлатать старую систему ни к чему не привели: усложнив схему мироздания, они не отвечали практическим потребностям мореходов. Новые астрономические наблюдения и математические расчеты движения небесных тел неизбежно вели к пересмотру общего представления о структуре вселенной. Мысль о том, что «небо неподвижно, а земля движется», зародилась в среде ученых североитальянских университетов в XV в.; но предположения оставались предположениями, так и не став ни научным открытием, ни стройной теорией, основанной на реальных фактах. Нужен был гений Коперника, чтобы совершить один из величайших революционных переворотов в истории естествознания. Не только Земля и Солнце поменялись местами в новой космологии, коренным образом изменилось и место человека во вселенной. Правда, и в учении Коперника вселенная оставалась пространственно-ограниченной, конечной; она совпадала с солнечной системой, вне которой, за пределами орбиты последней планеты – Сатурна, на громадном отдалении от нее по-прежнему оставалась хрустальная небесная твердь – сфера неподвижных звезд.

Гелиоцентрическая система Коперника далеко не сразу была понята и оценена. Даже специалисты-астрономы долгое время с осторожностью относились к революционным идеям великого польского ученого. Тихо Браге пытался разработать компромиссную концепцию вселенной, согласно которой за Землей сохранялось центральное положение, а прочие планеты вращались вокруг Солнца. Эразм Рейнгольд приспособил к новому учению свои астрономические расчеты, но, признавая величие гения Коперника, «которым по заслугам будет восхищаться потомство», в конце жизни присоединился к гипотезе Тихо Браге. Другие, как Джон Ди, безоговорочно поддержали новую космологию, а в работах английских и французских натурфилософов прозвучала мысль о бесконечности вселенной.

Опасность открытия Коперника для религиозных вероучений была достаточно ясно осознана богословами. Деятели Реформации встретили его в штыки: Лютер с гневом говорил о «некоем астрологе, который намеревался доказать, что Земля приводится в движение и движется вокруг себя, а вовсе не небо или твердь небесная, Солнце и Луна… Но как свидетельствует священное писание, Иисус Навин остановил Солнце, а не Землю». «Необходимо побудить начальствующих лиц, чтобы они всеми надлежащими средствами подавили столь злое и безбожное мнение», – требовал Меланхтон.

Но господствующей тенденцией было стремление, приняв неопровержимые астрономические расчеты Коперника, объявить его учение полезной для наблюдений математической фикцией. Таким образом, гелиоцентрическая теория строения вселенной низводилась до роли удобной для вычислений гипотезы, не претендующей на объективную истину и не отражающей физической реальности мироздания. В этом духе было составлено предпосланное книге Коперника анонимное предисловие (что оно не принадлежало самому Копернику, установил еще Бруно, действительное же имя автора – им оказался богослов Андреас Осиандер – раскрыл позднее Кеплер). Гипотезы Коперника, сказано в нем, «могут быть и несправедливыми, могут быть даже невероятными; достаточно, если они приводят нас к вычислениям, удовлетворяющим нашим наблюдениям… И если она [книга Коперника] подобное придумывает, то происходит это вовсе не с целью убедить кого-либо, что все это действительно так…» (46, стр. 188).

За это предисловие, написанное, по словам Бруно, «невежественным и самонадеянным ослом», ухватились защитники схоластики и богословия; один из них выведен в диалоге «Пир на пепле» под именем доктора Нундиния (см. 8, стр. 93). На такой же позиции стояли и судьи Бруно; Беллармино писал: «Коперникова теория может быть представлена как простая гипотеза, но опасно утверждать ее истинность» (61, стр. 85–86). Против этого извращения смысла открытия Коперника, против изображения гелиоцентрической системы в качестве математической гипотезы, не имеющей отношения к действительному строению вселенной, и выступил Бруно.

Как вспоминал впоследствии сам Ноланец, он не сразу стал сторонником Коперникова учения: «Когда я был мальчиком и судил без философского умозрения, то считал, что так думать – безумие, и полагал, что это учение выдвинуто было кем-нибудь в качестве софистической и хитрой темы и использовалось праздными умами…» Потом, «когда был новичком в вопросах умозрения», Бруно считал теорию Коперника ложной, и лишь позднее, вероятно в последние годы пребывания в монастыре, он стал считать ее сначала «правдоподобной», потом «просто правильной» и, наконец, «самою правильною» (8, стр. 131).

Приняв учение Коперника, Бруно стал его страстным глашатаем и защитником. Одну из глав поэмы «О безмерном и неисчислимых» Бруно так и назвал: «О светоче Николая Коперника».

«Ныне взываю к тебе, о благородный Коперник! Светлым умом одарен, преклоненья и славы достоин, Гений твой не был затронут бесчестием темного века, Голос твой не заглушен ропотом шумным глупцов». (15, стр, 380)

Ноланец обогатил систему Коперника новыми доводами и доказательствами. Диспуты, которые приходилось ему вести, выступая в защиту новой астрономии, нашли отражение в диалоге «Пир на пепле». Доказывая вращение Земли вокруг Солнца и вокруг своей оси, Бруно опроверг один из важнейших аргументов последователей Аристотеля в пользу неподвижности нашей планеты. По мнению схоластов, если бы земля вращалась, то тучи в воздухе должны были бы двигаться в противоположном направлении. Бруно отвечал на это, что «воздух, через который пробегают тучи и ветры, есть часть земли, так как под словом земля, по его мнению… надо понимать всю эту машину и весь организм в целом, который состоит из частей» (8, стр. 114). Второй довод перипатетиков, что в случае движения земли брошенный вверх камень не может вернуться на землю по перпендикулярной прямой, Бруно опровергал, приводя ставший впоследствии знаменитым пример движущегося корабля: «Если кто-либо находится на мачте… корабля, плывущего с любой быстротой, то он нисколько не ошибется в движении камня, так как от прямой из точки на вершине мачты… до точки в основании мачты… ни камень, ни другой брошенный тяжелый предмет не отойдет» (8, стр. 117).

Бруно пошел значительно дальше своего великого предшественника, освободив космологию от остатков антропоцентризма, еще сохранившихся в коперниканстве. Он нанес удар представлениям о замкнутой, конечной вселенной; сокрушив хрустальные сферы, он вывел человеческий разум за пределы ограничивавшей его тверди неподвижных звезд и создал принципиально новую, материалистическую картину мира.

Космология Бруно неразрывно связана с его учением о материи, с атомизмом, с материалистическими представлениями о времени и пространстве; в ней нашло свое воплощение учение Бруно о тождестве материи и ее внутренних сил.

Центральным положением ноланской космологии является учение о бесконечности. «Вселенная есть бесконечная субстанция, бесконечное тело в бесконечном пространстве, т. е. пустой и в то же время наполненной бесконечности. Поэтому вселенная одна, миры же бесчисленны. Хотя отдельные тела обладают конечной величиной, численность их бесконечна», – писал Бруно (15, стр. 173).

Вне вселенной нет ничего, ибо она представляет собой все сущее, все бытие. Она вечна, не сотворена богом, неподвижна. Неподвижность вселенной следует понимать лишь как невозможность перемещения ее в другое место, ибо такого места, такой пустоты вне ее не существует; в самой же вселенной постоянное изменение, непрерывное движение и развитие происходят вечно.

По учению богословов, бесконечность является исключительным атрибутом бога; созданный же им мир неизбежно должен быть ограничен в пространстве. Только Николай Кузанский, философ XV в., возродив в новой форме учение мыслителей древности, высказал глубокую идею о бесконечности вселенной, совпадающей с бесконечной природой бога. Вслед за Кузанцем Бруно отверг представление схоластов и богословов о том, что бог находится вне конечного мира. Используя против богословов богословскую же аргументацию, Бруно доказывал, что неизбежным следствием бесконечной действующей причины является бесконечная вселенная. К этому выводу Ноланец мог прийти, только отбросив религиозное представление о боге, обладающем свободой воли. Если, по учению Фомы Аквинского, бог, будучи всемогущим, не обязательно должен был создать бесконечную вселенную, а мог создать и конечный мир (к тому же бесконечная вселенная была бы равна богу в одном из его атрибутов – в бесконечности, чего богословы допустить не могли), то Бруно, понимая под термином бог бесконечную творческую способность, заключенную в самой материи, считал ее подчиненной закону необходимости: «От определенной и известной деятельности неизменным образом зависит определенное и известное действие» (8, стр. 317).

Принятие представления о бесконечной вселенной позволило Бруно по-новому поставить вопрос о центре мира. Он отбросил уже не только геоцентрическую, но и гелиоцентрическую систему. Бесконечная вселенная предстает в Ноланской философии – и в этом Бруно был последователем космологии Николая Кузанского – в образе бесконечной сферы, чей центр повсюду, а поверхность нигде. Образ сферы условен, пояснял Бруно. Речь идет не о шаровидной форме; подобно тому как в сфере равны все расстояния от поверхности до центра, так и во вселенной, где центр всюду, равны между собой равно бесконечные расстояния от любого из центров. В этой сфере тождественны ширина и длина, правое и левое, верх и низ. Не видеть бесконечной вселенной за мнимой твердью неподвижных звезд, говорил Бруно, не то же ли, что за деревьями не видеть леса? (См. 15, стр. 217.)

Поэтому центром вселенной не может быть ни Земля, ни Солнце: «Нет никакого основания, чтобы бесцельно и без крайней причины неисчислимые звезды, являющиеся многочисленными мирами, даже большими, чем наш, имели бы столь незначительную связь единственно с нашим миром» (8, стр. 154). С тем же основанием и обитатели иных небесных тел могли бы полагать, что они находятся в центре вселенной (см. 15, стр. 183–184).

Поскольку вселенная бесконечна и неподвижна, она не нуждается во внешнем двигателе; отвергая схоластические представления о двигателях небесных сфер, Бруно видел причину движения звезд и планет в них самих, исходя из представлений о всеобщей одушевленности природы. «Мы ни во что не ставим такого рода небесные двигатели, все эти духовные сущности, эти фантазии, эти глупости, эти не поэтические, а философские басни» (16, стр. 118). Не зная еще закона всемирного тяготения, Ноланец не мог дать научное объяснение движения в космосе, но поиски причины этого движения в самой природе небесных тел пролагали путь к познанию законов небесной механики.

В итальянских диалогах Бруно вслед за Коперником принимает четыре вида движения Земли: годичное – вокруг Солнца, суточное – вокруг своей оси, изменение отношений земных полушарий во вселенной и изменение полюсов «для обновления веков и изменения своего лица» (8, стр. 129 и 8, стр. 155–156). Позднее, во франкфуртских поэмах, Бруно отказался от двух последних движений. Движения земли сливаются в единое сложное движение; земная орбита не является правильным кругом.

Подобные движения вокруг Солнца совершают и другие планеты. В результате отдаленности от Солнца их орбиты больше земной и период их обращения больше. Говоря о строении солнечной системы, Бруно высказал оправдавшуюся впоследствии гипотезу о существовании в ней планет, не известных тогдашней астрономии: «Не противоречит разуму также, чтобы вокруг этого солнца кружились еще другие земли, которые незаметны для нас»; их недоступность земному наблюдению Ноланец объяснял их значительной отдаленностью, сравнительно небольшой величиной, отсутствием водных поверхностей, отражающих свет, и несовпадением во времени их обращенности к Земле и освещенности Солнцем. Эта догадка получила научное подтверждение лишь два-три столетия спустя, когда в 1781 г. была открыта планета Уран, в 1801–1802 гг. – малые планеты между Марсом и Юпитером, в 1846 г. – Нептун и в 1930 г. – Плутон.

Аристотелево-томистскому представлению о единственном замкнутом мире Бруно противопоставил учение о бесчисленном множестве миров. Центрами этих миров-систем в безграничном пространстве вселенной являются звезды. Эти отдаленные от нас светила – «не светляки, не лампады и не факелы, но огромные тела миров, намного большие, чем тот земной мир, который мы населяем» (16, стр. 21).

Звезды находятся на разном удалении от солнечной системы, видимые различия их величины не соответствуют действительности и могут быть объяснены различием расстояний от земного наблюдателя. Столь же обманчивы и их кажущиеся расстояния друг от друга. Если смотреть с мыса Кале на Британию – объяснял это «земным» примером Бруно, – то края острова покажутся ближе друг к другу, нежели углы дома, находящегося рядом с нами. Все небесные тела находятся в непрестанном движении – не только Земля и планеты, но и Солнце и звезды: они «вращаются все, даже „неподвижные“, и Солнце – одно из них» (15, стр. 217–218).

Солнечная система, планеты не исключение, а правило во вселенной: «Все мерцающие звезды суть огни или солнца, вокруг которых с необходимостью вращаются многочисленные планеты» (15, стр. 179–180). Они не видны из-за дальности расстояния, а также потому, что светят не своим, а отраженным светом. Только современная астрономическая наука смогла подтвердить правильность этой гениальной догадки Ноланца о существовании во вселенной других планетных систем.

Признание однородности строения вселенной и наличия в ней многочисленных солнц и планет связано с представлением о материальном единстве мироздания. Ноланец выступил против аристотелево-птолемеевского учения об особой, отличной от земной, «небесной субстанции»: «Эта пятая сущность небес, божественно-телесная… не причастная ни тяжести, ни легкости, не подвластная ни рождению, ни гибели, отвергающая изменение… с ее восемью, или девятью, или десятью, или одиннадцатью, или большим количеством кругов, которой ограничивается все конечное…» – так иронически писал Бруно о «квинтэссенции» Аристотеля в поэме «О безмерном и неисчислимых» (16, стр. 6). Все небесные тела, к которым относятся и Солнце, и Земля, и планеты, и звезды, «состоят из одних и тех же элементов, имеют ту же форму, тот же вид движения и изменения, место и расположение» (16, стр. 19). Они так же невечны и так же, как наша Земля, подвержены воздействию всеобщего закона движения и изменения, рождения и гибели.

Для доказательства единства материальной природы вселенной и опровержения схоластического учения о «нетленном» небесном мире Бруно использовал астрономические открытия своего времени. В 1572 г. молодой астроном Тихо Браге открыл «сверхновую» звезду, и это открытие убедительно показало несостоятельность Аристотелевых взглядов на неизменность небесной субстанции. В 80-х годах им были обнародованы данные о наблюдении комет. Кометы, которые Аристотель считал явлением околоземного, подлунного мира, оказались явлением столь же «небесным», что и планеты солнечной системы. Эти открытия послужили фактическим доказательством того, «что небесная субстанция не должна отличаться от субстанции земных элементов» (16, стр. 225–235).

Итак, во вселенной все подвержено развитию, изменению и гибели, вечна только сама вселенная, но каждый из составляющих ее миров – и Земля и Солнце, и солнечная система – и иные бесчисленные миры не властны уйти от всеобщего закона: «Миры, следовательно, также рождаются и умирают, и невозможно, чтобы они были вечны, коль скоро они изменяются и состоят из подверженных изменению частей» (16, стр. 57).

Одним из следствий учения о материальном единстве вселенной являлась мысль о существовании жизни во вселенной, в том числе и разумной жизни на других небесных телах. Жизнь есть вечное свойство материи, не зависящее ни от случая, ни от бога-творца: «Так возвысь же свой дух к другим звездам, я разумею, к иным мирам, чтобы увидеть там подобные друг другу виды; те же повсюду существуют материальные начала, та же действующая причина, та же активная и пассивная творческая способность, тот же порядок, обмен, движение… Ведь безрассудно было бы считать, что в бесконечном пространстве, в столь обширных, из единой материи возникающих сияющих мирах, многие из которых, как мы можем полагать, одарены лучшим жребием, нет ничего, кроме этого чувственно воспринимаемого света» (16, стр. 284).