Текст книги "Джордано Бруно"

Автор книги: Александр Горфункель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

А. X. Горфункель
Джордано Бруно

Лучше достойная и героическая смерть, чем недостойный и подлый триумф.

Джордано Бруно

ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Вступление

Осенью 1599 г. в Риме – то во дворце святой службы, близ собора св. Петра, то в апостолическом дворце его святейшества папы Климента VIII, то в камере инквизиционной тюрьмы – проходил философский диспут.

Цвет церковной учености – кардиналы и генералы монашеских орденов, профессора Коллегии мудрости, члены конгрегации «Индекса запрещенных книг» и консультанты святого трибунала, доктора богословия и церковного права принимали участие в споре.

Их оппонент – монах-доминиканец, доктор римско-католического богословия, привычный к ученым турнирам профессор Тулузского и Виттенбергского университетов, поразивший своими смелыми речами аудитории Оксфорда и Сорбонны, основатель «философии рассвета», «сын отца-солнца и матери-земли» – бывший монах, бывший доктор богословия, бывший профессор, бежавший из Неаполя и Парижа, отвергнутый Марбургом и Франкфуртом, изгнанный из Женевы и Гельмштедта, «академик без академии», расстрига и арестант.

Уже использованы все аргументы. Приведены все цитаты. Авторитет священного писания, творения отцов церкви, своды Фомы Аквинского, постановления церковных соборов, сочинения Аристотеля и его ортодоксальных комментаторов – все было пущено в ход.

Диспут затягивался. Он продолжался восьмой год.

Иногда, не выдержав напряжения словесной борьбы, утомленные богословы решали передать руководство ученой дискуссией в уверенные руки палача:

«Достопочтеннейший господин Джулио Монтеренци, фискальный прокуратор считает, что брат Джордано не изобличен в представленных ему положениях… Подвергнуть пытке.

Достопочтеннейший господин Марчелло Филонарди, асессор святой службы: подвергнуть строгой пытке и дать срок, дабы образумился.

Достопочтеннейший отец Альберто да Фиренцуола, генеральный комиссар святой службы: учитывая дурную славу этого человека, по тем статьям, в которых не изобличен, строго пытать, а по тем, в которых изобличен, дать срок, чтобы раскаялся.

Достопочтеннейший отец господин Пьетро Миллино: пытать и дать срок, чтобы раскаялся.

Достопочтеннейший отец Ипполито Беккариа: пытать, и не единожды, но дважды.

Достопочтеннейший отец господин Ансельмо Дандино: пытать, а если не даст удовлетворения, передать в руки светских властей.

Святейший господин наш папа Климент VIII: дать срок, чтобы раскаялся» (63, стр. 96–97) [1]1
  Здесь и далее первая цифра в скобках означает порядковый номер в списке литературы (в конце книги), где указаны выходные данные цитируемого произведения. При ссылках на приложение к данной книге вместо номера источника указывается «прил.».
  Все цитаты из произведений Джордано Бруно, написанных на латинском языке, даны в переводе автора книги. Цитаты из диалогов на итальянском языке даются по имеющимся переводам на русский язык (в отдельных случаях автором внесены исправления).


[Закрыть].

И в ответ:

На третьем допросе: «Я считаю, что существуют бесконечные миры, образующие безграничную совокупность в бесконечном пространстве».

На двенадцатом допросе: «Я считаю, что этот мир, и миры, и совокупность миров рождаются и уничтожаются».

На четырнадцатом допросе: «Отвечал в том же роде относительно множества миров и сказал, что существуют бесконечные миры в бесконечном пустом пространстве, и приводил доказательства».

На семнадцатом допросе: «Спрошен, но не ответил удовлетворительно, ибо вернулся к прежним показаниям».

В письменных «Ответах на замечания, сделанные относительно некоторых положений, извлеченных из его книг»: «Также считает, что существует множество миров, множество солнц, в которых с необходимостью имеются вещи, подобные в роде и виде тем, что имеются в этом мире, и даже люди…» (13, стр. 373–374, 403).

Во вторник, 21 декабря 1599 г.: «Сказал, что ему не в чем каяться, что каяться он не должен и не желает» (26, стр. 186).

Диспут подходил к концу – последний диспут Джордано Бруно.

I. Истина – дочь времени

Человек не выбирает себе эпоху. Даты жизни и смерти – это не просто хронологические вехи. Время жизни и деятельности философа определяет ход его мысли и характер его судьбы. Мы не можем представить себе мыслителя вне его времени, и философская система, созданная человеком, родившимся в Италии в середине XVI в., будет решительно отличаться от взглядов философа, жившего тремя веками ранее или пришедшего в мир три столетия спустя.

Эпоха, в которую жил Джордано Бруно, – вторая половина XVI столетия; за 56 лет до его рождения была открыта Америка, за 6 лет до его рождения была учреждена римская инквизиция.

Но человек не бессильная игрушка в руках «божественного провидения» или безликой исторической необходимости. Всей жизнью своей и всем сознанием связанный с породившей его эпохой, с ее традициями и стремлениями, с ее социальными конфликтами и культурой, он сам – творец истории, участник борьбы, исход которой определяет пути человечества, и от его усилий – также и его усилий – зависит, каким он оставит мир. Ибо не только Бруно – человек своего времени, но и само время его жизни и борьбы может быть названо эпохой Джордано Бруно.

Эта эпоха знала себе цену. Сознание новизны и величия своего времени переполняло гордостью сердца и умы людей. Веком, «привыкшим видеть чудеса», считал его Джорджо Вазари, автор знаменитых жизнеописаний художников, и он же дал своей эпохе имя, сохранившееся в памяти человечества, – Возрождение.

«О время, о науки! – радостно восклицал на заре столетия немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен. – Как сладостно жить и не время теперь предаваться покою!» А в романе Рабле стареющий великан Гаргантюа вспоминал столь недавние, но принадлежавшие уже иной исторической эпохе годы своей юности: «Время тогда было не такое благоприятное для процветания науки, как ныне… То было темное время. Однако с науки на моих глазах сняли запрет, она окружена почетом, и произошли столь благодетельные перемены, что теперь я едва ли годился бы в младший класс, тогда как в зрелом возрасте я не без оснований считался умнейшим из людей своего времени».

Несколько десятилетий спустя Пьер де ля Раме, реформатор логики и смелый борец со схоластикой, писал: «На протяжении одного столетия мы увидели большие успехи, чем наши предки за все предшествующие четырнадцать веков!» Но сопоставление с минувшими столетиями христианского средневековья казалось уже недостаточным. Люди XVI в. чувствовали, что им по плечу состязание с титанами классической древности: «Ничто не мешает тому, чтобы век наш породил людей, в философии равных Платону и Аристотелю, в медицине – Гиппократу и Галену, в математике – Евклиду, Архимеду и Птолемею. Нет века, более счастливо, чем наш, расположенного к прогрессу культуры» – так уверенно отдавал предпочтение своей эпохе историк Леон Леруа. И уже в начале следующего столетия Томмазо Кампанелла, пламенный мечтатель, провидевший из камеры неаполитанской тюрьмы бесклассовое общество будущего, писал в «Городе Солнца», подводя итоги достижениям XVI в.: «В наш век совершается больше событий за сто лет, чем во всем мире их совершилось за четыре тысячи лет; в этом столетии вышло больше книг, чем их вышло за пять тысяч лет!»

Три изобретения, по мнению Леруа и Кампанеллы, определили лицо новой эпохи: печатный станок, компас и артиллерия. Распространение и приумножение знаний, великие географические открытия, рост национальных монархий на протяжении полутора столетий изменили европейский мир.

Поколения ученых-гуманистов возродили для европейской культуры классическую древность Греции и Рима – целый мир философии, поэзии и науки, раскрыли перед глазами современников величие языческой культуры, навсегда, казалось, погребенной под столетиями безраздельного господства христианства. Возрождение не. сводилось к открытию забытых памятников древней письменности и скульптуры, к расширению круга исторических сведений об исчезнувшей цивилизации. Речь шла о реабилитации дохристианской системы нравственных и культурных ценностей, представших не как археологическая коллекция редкостей, но как жизненно необходимое основание для построения новой культуры, независимой от церковной традиции.

Возрождалась не только звучная классическая латынь. С открытием новых произведений древней литературы европейские ученые оказывались обладателями огромного научного наследства, усвоение которого позволяло подняться к вершинам знаний. Труды древних ученых расширяли объем естественнонаучных сведений. Издание забытого в средние века Архимеда послужило одной из предпосылок дальнейшего развития механики. С находкой старинного списка поэмы Лукреция «О природе вещей» воскресал и входил в новую европейскую культуру античный материализм. Знание греческого языка позволило восстановить подлинного Аристотеля, освободив его от искажений еврейских, арабских и латинских переводов.

Объем знаний растет, увеличивается и ширится спрос на книгу, и за ним не может поспеть самая опытная рука бойкого переписчика. Печатный станок Гутенберга и его многочисленных последователей во всех частях Европы заполнил мир сотнями тысяч и миллионами экземпляров книг. Всякая новая мысль, всякое новое наблюдение и открытие благодаря книгопечатанию и быстро развившейся книжной торговле в неслыханно короткие сроки становились достоянием ученых разных стран.

Книгопечатание позволяло лучше узнать окружающий мир. А мир расширялся на глазах у потрясенных людей XVI столетия. За открытием Колумба последовало путешествие Магеллана. Дело было не только в доказательстве шарообразности Земли – в ней ведь не сомневались и средневековые схоласты, знакомые с аристотелево-птолемеевой географией и космологией. Изумленным взорам европейцев открывался Новый Свет: новые океаны и моря, новые острова и материки, невиданные горы и реки, растения и животные. Описания путешествий, рассказы очевидцев с жадностью переводились на все языки и заставляли пересматривать привычные представления о мире. Ни средневековые своды знаний – «этимологии» и «сокровища», эти предки современных энциклопедий, ни творения античных мыслителей не могли ничего объяснить в непрерывном потоке новых сведений и открытий. Так был подорван авторитет схоластической науки.

Опыт, пришедший в непримиримое противоречие с книжной мудростью, становится самой верной опорой ученого. В опыте видел основу познания Леонардо да Винчи. Опыт противопоставлял пошатнувшемуся авторитету древних один из основателей современной геологии, Бернар Палисси: «Я берусь доказать по многим пунктам ложность теорий философов, даже самых древних и знаменитых». Немецкий врач Теофраст Бомбаст Парацельс лечил людей не по советам Галена и Гиппократа, а на основании опыта народной медицины. Его французский коллега хирург Амбруаз Паре писал: «Я предпочитаю быть правым в одиночку, чем ошибаться не только с мудрецами, но и со всем остальным светом».

Знание – пусть еще не совершенное, но свое, не заимствованное из чужих книг, а добытое собственным трудом и разумением, вырванное у природы, – такова цель. Фактов еще не хватает, выводы часто наивны, верные наблюдения не всегда получают должное объяснение, но сделано главное, найден верный путь. Зарождается экспериментальное естествознание. И в этом XVI столетие поистине век великих открытий.

Освобожденный от застарелых предрассудков, от власти догм и традиций, взгляд исследователей устремлен и на природу (предприняты первые робкие попытки систематизации растений, созданы первые ботанические сады), и на человека (Сервет и Чезальпино открыли кровообращение), и на недра земли (Георг Бауэр Агрикола – издает труды о природе ископаемых и происхождении минералов), и на звездное небо.

Человек и Вселенная. Случайное, но символическое совпадение: почти одновременно, в 1543 г., выходят в свет две книги: «О строении человеческого тела» Андрея Везалия и «Об обращениях небесных сфер» Николая Коперника.

На протяжении жизни одного поколения в представлениях людей не только Земля изменила свой вид и форму, размеры и очертания, но пошатнулось и самое положение ее во вселенной. За строгими математическими вычислениями краковского астронома скрывался революционный заряд дальнего действия и необычайной силы. Значение этой книги выходило далеко за рамки собственно астрономического открытия. Открытие Коперника ударило по религиозному антропоцентризму. Если Земля не центр вселенной, то и человек не венец божественного творения, и божественное провидение, искупительная жертва Христа оказывались привязанными к одной из планет, обращающихся вокруг великого и неподвижного светила.

Пошатнулся религиозный и политический авторитет католицизма. Августинский монах из Виттенберга выступил против продажи индульгенций. Сожжение им папской буллы послужило сигналом к могучему народному движению, охватившему вскоре всю Германию. Основатели Реформации Лютер, Цвингли, Кальвин упразднили религиозную монополию католической церкви в Западной Европе. Целые страны и народы освобождались от папской власти. Смелые идеи реформаторов, отвергавших пышное богослужение, почитание икон и святых, церковную иерархию и светскую власть пап, находили приверженцев даже в католической Испании и Италии.

Само христианство было поставлено под сомнение. Болонский профессор философии Пьетро Помпонацци обосновал недоказуемость учения о бессмертии души, выступил против веры в чудеса и божественное провидение, предсказал закат христианской религии. Испанский врач Мигель Сервет отверг учение о божественной троице. Осуждая религиозный аскетизм и уход от мира, гуманисты прославляли достоинство человека и призывали к наивысшему развитию человеческой личности. Человек в своем поведении должен следовать не религиозным заповедям, а законам своей природы. Человек по природе своей добр и не нуждается в религиозном страхе. Жизнерадостная, направленная к гармонии мораль телемитов из бессмертного романа Рабле – таков нравственный идеал новой эпохи.

От власти религиозных догм и феодальных традиций освобождалась и политика. Под гром артиллерийских выстрелов рушились стены рыцарских замков. В борьбе с остатками феодальной раздробленности развивались национальные монархии, укреплялся абсолютизм. Идеал сильной государственной власти, воплощающей волю господствующего класса, нашел свое выражение в «Государе» Макиавелли.

Все эти грандиозные изменения – в науке и нравственности, в религии и политической жизни – были выражением глубочайших социально-экономических сдвигов, которые происходили в странах Западной Европы на протяжении полутора-двух столетий. На обломках средневекового ремесленного производства возникала раннекапиталистическая мануфактура. Крестьяне, частично или полностью освобожденные от наиболее тяжелых форм феодальной зависимости, насильственно лишались средств производства, пополняя ряды наемных рабочих – предшественников современного пролетариата.

Революционный характер эпохи определялся первыми шагами раннекапиталистического развития. Сквозь сложнейшее переплетение экономических, политических и идейных противоречий XVI столетия пробивали себе дорогу новые формы буржуазных производственных отношений, шедших на смену феодальным порядкам. Буржуазия набирала силы, преодолевая сопротивление прежних эксплуататоров. Нуждаясь в разрушении мешавших ее свободному развитию оков феодализма, она выступала от имени всех, кого тяготил феодальный гнет. Крестьянская война в Германии была неудавшейся буржуазной революцией. Победоносная буржуазная революция в Нидерландах опиралась на выступление трудящихся масс. Вместе с буржуазией появился на исторической сцене и ее противник: наемные рабочие мануфактур вступали в борьбу с новыми угнетателями. Первые стачки и восстания предпролетариата сопровождались зарождением идей утопического коммунизма, смутных мечтаний о справедливом бесклассовом обществе, в котором будет упразднена основа неравенства – частная собственность. Но этот новый конфликт едва обозначился, время его впереди.

А пока что могучие еще силы средневековья пытаются сдержать наступление новой эпохи. И если прислушаться внимательнее, то рядом с голосами мыслителей и мечтателей мы различим и другие подчас заглушающие их голоса:

«Если кто скажет, что человек может спастись своими силами и без данной через Иисуса Христа божественной благодати, да будет предан анафеме… Если кто скажет, что служение обедни в честь святых и молитвы об их заступничестве перед богом – обман, да будет предан анафеме… Если кто скажет, что иерархия в католической церкви учреждена не божественным установлением, да будет предан анафеме».

Это на Тридентском соборе прелаты воинствующей церкви пекутся о единстве христианского мира.

Не остался без покровителей и печатный станок:

«Желая, чтобы дело печатания книг счастливо процветало, – заявлял в 1515 г. папа Лев X, – мы устанавливаем и повелеваем, дабы впредь и на вечные времена никто не смел печатать книги без предварительной их проверки и собственноручного письменного одобрения нашим викарием, епископом или инквизитором». «Постановляем, – вторил ему в 1529 г. император Карл V, – чтобы никто не смел отныне печатать, или переписывать, продавать, покупать, распространять, хранить, держать у себя или получать, обсуждать публично или тайным образом книги, писания и учения еретиков, осужденных церковью». И наконец, тридцать лет спустя папа – теперь уже Павел IV – запретил «переписывать, издавать, печатать, давать под предлогом обмена или под иным каким видом, принимать открыто или тайно, держать у себя или отдавать на хранение книги или писания из тех, что означены в этом индексе святой службы…».

Вот он перед нами – этот первый папский «Индекс (перечень) запрещенных книг»: Данте и Боккаччо, Поджо Браччолини и Лоренцо Валла, Бонавентура Деперье и Франсуа Рабле, Томас Мюнцер и Ульрих фон Гуттен, Корнелий Агриппа Неттесгеймский и Эразм Роттердамский, Ян Гус и Мигель Сервет, Марсилий Падуанский и Никколо Макиавелли – поэты и новеллисты, политические мыслители и реформаторы, философы и ученые, современники и те, кто давно уже умерли или сожжены на кострах инквизиции.

Десять списков запрещенных книг было издано в Англии, четыре – в Нидерландах, свои индексы издавали Кёльн и Париж, Тулуза и Лукка, Лувенский университет и Венецианская синьория. Папский индекс, подтвержденный Тридентским собором, переиздавался в Люттихе и Антверпене, в Мюнхене и Лисабоне. Новое, дополненное издание – индекс 1590 г. – папы Сикста V; еще одно – папы Климента VIII – вышло в 1596 г.

Индекс означал не только запрет и уничтожение внесенных в него изданий. Он налагал оковы на мысль писателя и ученого. Важнейшие достижения человеческого ума оказывались недоступными, традиция прерывалась. Угроза занесения в индекс нависала над еще не написанной, только задуманной книгой. Авторы и читатели не допущенных к печати и запрещенных книг «преодолевали Гутенберга», тайно переписывали книги от руки. И это через сто лет после изобретения печатного станка!

Католики и реформаторы соревновались друг с другом в истреблении свободомыслия. Доносчики не дремали, и часто полемические сочинения оборачивались доносом. Французский гуманист и издатель Этьен Доле был сожжен на костре в 1546 г. Та же судьба постигла великого испанского ученого и философа Мигеля Сервета в Женеве в 1553 г. Не выдержав травли и опасаясь преследований, покончил с собой блестящий новеллист и смелый мыслитель Бонавентура Деперье.

Когда в 1542 г. была учреждена римская инквизиция, костры запылали в вечном городе один за другим. Святой трибунал вызвал столь бешеную ненависть у жителей Рима, что после смерти папы Павла IV они разграбили и сожгли здание инквизиции, избили ее служителей, разрушили монументы, воздвигнутые папе при жизни, и таскали по улицам отбитые головы статуй. Но вскоре был отстроен новый дворец святой службы, и великие инквизиторы, сменяя друг друга на папском престоле, продолжали упорно и неумолимо душить ересь и свободомыслие.

Но интеллектуальная жизнь не прекращалась. Просто бороться стало много труднее. И если Пьетро Помпонацци, живший в начале XVI столетия, несмотря на травлю со стороны духовенства, спокойно дожил до старости и умер в своей Болонье, не прекращая до последних дней университетского преподавания, то Джордано Бруно ожидала иная судьба.

Глубочайший конфликт эпохи – между силами феодальной реакции и новыми потребностями общественного развития – нашел свое выражение и в политике, и в религии, и в литературе и искусстве. Но пожалуй, с наибольшей силой он проявился в философской мысли как непримиримое противоречие между догматами религии и развитием опытного естествознания, между властью тысячелетних предрассудков и требованием свободного изучения природы, между материализмом и богословием.

Джордано Бруно не мог себе выбрать другую эпоху. Но выбор пути зависел от него.