Текст книги "Торпедный веер"
Автор книги: Александр Маркелов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Иначе нам нельзя
Под командованием теперь уже капитана третьего ранга Бориса Андреевича Алексеева С-33 курсировала вдоль вражеских берегов, стараясь подойти как можно ближе. Цель была выявлена благодаря вахтенному лейтенанту Петренко, обладавшему удивительной способностью видеть ночью.
Алексеева будто ветром вынесло на мостик. Но как пристально он ни вглядывался в темноту, ничего обнаружить не мог.
– Где же эти силуэты? – допытывался он у вахтенного офицера.
Петренко протянул вперед руку:
– Смотрите на мой указательный палец. Левее, еще левее…
Вот теперь Борис Андреевич уловил. По правому борту плыли какие-то бесформенные тени. Постепенно они увеличивались в размерах, уже можно было различить мостик, ограждение рубки, даже пилу сетепрорезывателя на носу. За головным судном следовало второе. Корабли шли на Севастополь.
Одно показалось странным: почему транспорт идет без охраны. Однако строить догадки не было времени. Надо действовать.
Проверили установки на ночном прицеле. Из переговорного трубопровода слышалось прерывистое дыхание штурмана, который сейчас должен сообщить пеленги.
Обостренный слух улавливал сонное жужжание гироскопа, мерное тиканье лага. Нужно немного выждать, пока головное судно приблизится к светящейся рамке прицела. И вот эхом прокатилось:
– По фашистам!
Подрагивая изоляторами, громыхала леерная антенна. В первом отсеке, прорываясь из аппаратов, шипел сжатый воздух. Подвывали машины торпед, слышались всплески воды, заливающей цистерну. Нарастало давление. Приборы обволакивал туман.
– Лево на борт!
С-33 поворачивала под корму атакованному транспорту. Весь экипаж, будто по команде, застыл в ожидании: попали торпеды в цель?
И вдруг тугая воздушная волна ударила в корпус. Мигнули лампочки, задрайка переговорного трубопровода сорвалась с цепочки и заплясала по стальному настилу трюма.
Алексеев, продолжавший вести наблюдение в перископ, вдруг заметил вынырнувших из темноты сначала одну, затем вторую пару катеров. Он бросился к трапу:
– Срочное погружение!
Задраивая люк, он чувствовал, что трап ускользает из-под ног. И тут же услышал взрывы глубинок. Едва он успел спрыгнуть в центральный пост, как полетели доклады: вышли из строя горизонтальные рули, не перекладываются вертикальные, поврежден гирокомпас, побиты плафоны освещения…
«Повреждения не столь опасны», – лихорадочно билась мысль, – исправят. Главное – моторы работают на полную мощность. И вообще – все по срочному погружению было выполнено верно. Тогда почему же эска валится на корму?»
Алексеев, с трудом удерживаясь за перископ, заметил, что инженер-механик Друзин полулежал на палубе, уцепившись за магистрали. К кормовой переборке сыпалось битое стекло, валился аварийный инструмент, ключи. Между тем поступали доклады из разных отсеков: пробоин не обнаружено! Прямо-таки загадка.
«Ах, черт возьми! Да никакая не загадка и не мистика, – заставил себя, наконец, рассуждать спокойно Алексеев. – Ведь это нос оказался легок, вот в чем причина. Воздушная подушка мешает, а в кормовой части излишний вес балласта в двадцать тонн. Как же это я сразу не сообразил…»
Дали самый полный назад, открыли кингстоны носовой группы вручную. Лодка вмиг ожила: взвыли гребные винты, стрела глубиномера вздрогнула и пошла вправо.
Шум воды, заполняющей носовую цистерну, подействовал успокаивающе. Из первого отсека старшина Аксенов сообщил; кингстоны второго номера закрыты.
И тут только Алексеев сообразил, что их уже не преследуют вражеские катера. Быть такого не может, чтобы противник так легко отцепился.
Алексеев запросил Мокроусова. Тот сообщил, что наверху тихо. Окончательную ясность внес лейтенант Петренко.
– Катера поспешили за транспортом, товарищ капитан третьего ранга, – извиняющимся тоном проговорил, он, словно сам был виноват в том, что транспорту удалось уйти.
– Значит, неудача… – сказал Алексеев.
– Так это как посмотреть, товарищ командир. Что промазали – плохо, а что живы остались, так то ж здорово! Значит, повоюем, значит, еще погоняемся за фашистскими акулами!
– Ты прав, Петренко, – вздохнул командир. – Обидно, конечно… Но на войне всякое бывает, тут уж ничего не поделаешь. Однако наша задача еще и такова: выжить, чтобы победить. Иначе нам нельзя.
Весной сорок четвертого
Во время обеда в каюту неожиданно вошел шифровальщик и подал командиру радиограмму. Борис Андреевич пробежал ее глазами. По выражению его лица можно было догадаться: пришло важное известие.
– Приятная весть, товарищи! – сказал Алексеев. Голос его звучал торжественно и ликующе. – Сегодня, девятого мая, освобожден Севастополь!
Офицеры с радостными возгласами вскочили с мест. Трижды прозвучало сдержанное «ура!»
Парторг Девятко оставил обед и поспешил к переговорным трубам; нужно было передать по отсекам это сообщение. Николай Данилович четко и твердо выговаривал каждое слово, подчеркивая тем самым значимость события:
– Сегодня героическая Красная Армия и корабли доблестного Военно-Морского Флота изгнали фашистских оккупантов из нашего родного Севастополя. Слава советскому народу-освободителю! Слава героям!
– Ур-а-а-а! – прокатилось по отсекам.
Кто-то затянул песню «Широка страна моя родная». Появившегося в отсеке командира Алексеева торпедисты начали качать.
Электрики схватили в свои жаркие объятия парторга. Николай Данилович еле утихомирил взволнованных от такой великой радости матросов.
– Братцы, братцы, – проговорил он. – У подводников самый строгий закон: что бы там ни случилось, не шуми! Севастополь освободили, но война не закончена, Черное море пока не очищено от вражеских кораблей. Севастополь стоял насмерть в течение 250 дней, отбивая бешеные атаки гитлеровцев. И наша с вами задача – закрепить эту победу, обнаруживать и топить вражеские корабли, которые бежали из портов Крыма на юг.
Командир приказал усилить наблюдение, довести дизели до самых полных оборотов. Под вечер дополнительный наблюдатель Перетейко обнаружил вражеский транспорт. Это был десантный корабль, без хода. От него быстро отдалялись два сторожевых катера. Что бы это означало? Строили разные предположения: скорее всего перед ними подбитое и потерявшее ход судно с охраной, которая, завидя советскую подлодку, поспешно ретировалась. Но возможно, фашисты готовят какую-нибудь каверзу? Надо быть начеку.
По тревоге вызвали артиллеристов. Командир расчета старший лейтенант Валерштейн дал предупредительный выстрел. Снаряды упали у самой кормы судна, однако никакой реакции не последовало. Подошли на шесть кабельтовых, вторично ударили по таинственной цели. И снова в ответ молчание.
Стрельбу прекратили, так как показался самолет-торпедоносец. Лодка поспешно ушла на глубину. Самолет, сбросив четыре бомбы, вскоре исчез. А десантный корабль продолжал безмолвно качаться на волнах. Алексеев предположил, что это поврежденное судно и оно ждет буксира.
Конечно, потопить его не представляло сложностей: один залп из пушек – и в течение нескольких минут все будет кончено. Но Алексеев решил прежде сорвать фашистский флаг.
Николай Данилович передал в переговорную:
– Слушайте все! Командир принял решение захватить на десантном корабле флаг противника, после чего потопить судно артиллерией.
Выполнение приказа поручили лихим ребятам комсомольцам Чернавину, Чипу и Шалаеву. Эска подошла вплотную к вражескому судну и замерла. Иван Чип ловко спрыгнул на борт, осмотрелся. Верхняя палуба местами была покорежена, из трюмов тянуло гарью, будто после Пожара. На гофрированной поверхности кают, в надстройках, коридорах валялись обрывки картона, грязные бинты, клочья ваты. «Видимо, раненых перевозили…» – промелькнуло у Ивана Чипа. Он выглянул из-за фанерной перегородки. Прямо перед ним, подогнув ноги под живот, лежал убитый.
– Хенде хох! – крикнул Иван, не спуская глаз с солдата. А вдруг он притворился? Окликнул второй раз. Немец не пошевелился. «Никого тут нет, удрали фрицы, – решил Чип, продолжая обследовать судно. – Ну а, допустим, и есть, справлюсь, – убеждал он себя. – По-немецки кое-что знаю, не так много, но вполне достаточно, чтобы приказать врагу».
Он уже чувствовал себя увереннее, обшаривал все углы, выставляя вперед дуло автомата, прислушивался и присматривался, не вынырнет ли из какой-нибудь потаенной щели оголтелый гитлеровец.
Так добрался до флагштока. Ловким взмахом ножа Иван срезал фашистский флаг, свернул и спрятал за пояс. Потом начал подбирать автоматы. Попался ему и новенький парабеллум. Чип обрадовался. Надувную резиновую лодку перебросил к себе на палубу.
– Бери, ребята, в хозяйстве пригодится!
Чипа не оставляла тревога: неужели ни одного гитлеровца здесь не осталось? Пустынное судно странно действовало на него. Чип открывал двери кают, заглядывал в камбуз, в кают-компанию. Он привык делать все обстоятельно. Но – никого, ни живой души.
«Ну вот, теперь, кажется все», – сказал себе матрос. И тут вспомнил, что одна каюта была заперта. Надо бы проверить все-таки, попытаться открыть ее. Он постучал прикладом автомата в дверь. Тишина. Налег изо всех сил плечом, «Так бы и сразу!» – вздохнул Чип, когда дверь поддалась. И здесь было мертво, только стоял резкий запах карболки. На койке валялось какое-то старое тряпье, на столе стояли пустые бутылки из-под вина, стаканы, фарфоровая пепельница, полная окурков.
На верхней полке шкафчика рядом с новой офицерской фуражкой Чип заметил несколько карандашей. Он машинально взял один, повертел в пальцах. «Харьков», – прочитал вслух. Такими карандашами он рисовал когда-то, у них мягкая сердцевина.
«Подчистую грабили», – подумал Иван. Карандаши он бережно засунул в карман. «У них мягкая сердцевина», – с какой-то жалостью к себе подумал Чип и с ненавистью сжал кулаки, пытаясь проглотить подступивший к горлу комок.
Возвратившись на подлодку, Чип прежде всего показал Чернавину и Шалаеву карандаши. Ребята до боли закусили губы.
Иван Чип, сурово сдвинул брови, вытащил из-за пояса фашистский флаг, затем доложил командиру лодки о выполнении задания.
– Живых не обнаружено, – добавил коротко.
Полным ходом эска отошла назад на два кабельтовых. По сигналу тревоги артиллеристы заняли свои места. Грянул залп, затем второй. Судно накренилось, на какой-то миг застыло в опрокинутом состоянии и начало быстро погружаться, оставляя на поверхности пенящийся водоворот.
Когда Иван Чип выбежал наверх, ни судна, ни даже следа после него уже не было. Только легкий прозрачный дымок курился над водой. Солнце опускалось за горизонт. Небо было огромное, чистое, и не верилось, что идет война, что и небо и море могут в любую минуту расколоться от взрыва. Настроение у Чипа было приподнятое, он вспоминал пережитое за эти несколько часов… Командир подлодки сказал, что представит Чипа к награде за совершенный им подвиг. А Ивану было даже совестно перед собой. Ну какой же это подвиг? У него бешено колотилось сердце, когда ступил на палубу вражеского судна, боялся, что гитлеровец всадит ему пулю в спину. Правда, он превозмог страх, выполнил долг, так ведь любой мог оказаться на его месте и тоже снял бы ненавистный флаг.
Но больше всего взволновало Ивана сегодняшнее сообщение Николая Даниловича Девятко. Парторг рассказал о положении на фронтах. Весна сорок четвертого года прямо-таки счастливая: Черное море скоро будет навсегда очищено от врага.
Шестнадцать часов победы
Несмотря на то, что фашисты яростно обстреливали и непрестанно бомбили порт, Николай Александрович Колтыпин все же надеялся к полуночи закончить разгрузку бензина, мин и снарядов. Выйти в обратный рейс хотелось затемно. Команда работала без отдыха несколько часов, люди валились с ног от усталости. Но каждый думал только об одном: скорее бы в море, в спасительную темноту ночи, подальше от этого огнедышащего места, где в любую минуту тебя может настичь нелепая смерть.
Все было готово, оставалось промыть балластную цистерну, в которой находилось горючее, провентилировать воздух, и можно отчаливать. Колтыпин отдавал последние распоряжения, когда в центральном будто гром ударил: взорвались пары бензина. Каких-либо значительных повреждений лодка не получила, но пострадало несколько человек; получили ожоги. Пришлось задержаться. Подвезли группу раненых и женщин с переднего края. Их надо было доставить на Большую землю.
Между тем уже наступило серое утро. Колтыпин связался со штабом, и там сказали ему, что выходить в открытое море поздно, враг может расстрелять лодку на фарватере. Поэтому самое разумное было, не обнаруживая себя, выбрать удобное место, залечь на грунт и дожидаться наступления ночи.
Колтыпин так и сделал. Выйдя из бухты за несколько кабельтовых, М-32 опустилась. Грохот фронта сюда почти не доносился, лишь изредка слышались отдаленные взрывы. Лодку надежно прикрывала толща воды в тридцать шесть метров, и люди чувствовали себя в безопасности. Но тишина была обманчива, спокойствие зыбкое. И Колтыпин, и его помощник Иванов, парторг Сидоров хорошо понимали, что их ждет впереди. В течение всего дня, а это почти шестнадцать часов, «Малютка» не сможет подняться на поверхность для очистки воздуха от паров бензина, потому что сразу же будет атакована. Придется держаться, терпеть.
Вместе с парторгом Колтыпин пошел по отсекам. День только начинался, трудности были впереди, а многие уже впадали в беспамятство, стали заговариваться, нелепо размахивали руками. Старший инженер-лейтенант Медведев силился открыть крышку люка. Его пробовали успокоить, оттягивали в сторону. Но он, казалось, утратил способность что-либо понимать. Электрик Кижаев бессвязно выкрикивал какие-то стихи, жестикулировал, ничего не замечая перед собой.
В четвертом отсеке тоже творилось невообразимое: одни пели, другие пробовали танцевать с камбузными ножами. Отравление было почти всеобщим. А ведь на подлодке находились женщины, раненые. Для них этот воздух был и вовсе губительным. Что было делать? Как помочь людям? Николай Александрович чувствовал себя совершенно беспомощным.
Из них троих, на которых лежал груз ответственности за судьбы людей, первым стал слабеть помощник командира Иванов. Да и Колтыпин, чувствуя головокружение, поспешил к себе в каюту.
Явился Пустовойтенко. Капитан-лейтенант, с трудом выдавливая из себя каждое слово, сказал главстаршине:
– Николай Куприянович, видимо, мне пока не подняться. Доверяю тебе корабль и людей. Обойди отсеки, помоги кому требуется, подбодри. Ты ведь пока держишься… А я тем временем отдохну. Разбудишь меня в двадцать ноль-ноль. Если случится так, что я не буду в состоянии подняться, всплывай самостоятельно… Но раньше двадцати одного подниматься запрещаю. Ясно? – проговорил почти шепотом.
Пустовойтенко, выйдя из каюты, наткнулся в проходе на Сидорова.
– Слава богу, вы в форме! – обрадовался старшина и быстро сник: Сидоров раскачивался, держась за переборки, будто под ним шатался пол. «Одному мне придется командовать…» – подумал Пустовойтенко, увидев, что Сидоров, примостившись на разножке, забылся тяжелым сном.
Как и было приказано, главстаршина обошел все уголки, где находились члены команды и пассажиры. Картина была угнетающая: люди находились в тяжелом, болезненном забытьи, многие бредили. После обхода Николай Куприянович зашел в каюту командира: может, ему надо чем-то помочь. Колтыпин открыл глаза и еле слышно проговорил:
– Держись, Пустовойтенко!
– Стараюсь, – ответил главстаршина.
Но командир, видимо, уже не расслышал этих слов. Пустовойтенко расстегнул ему воротник кителя, обтер лицо влажным полотенцем. Потом направился в центральный пост: надо сделать записи, чтобы все было как положено. Сидоров сидел все в той же позе, уронив стриженую голову на грудь.
Пустовойтенко, чувствуя, что и им начинает овладевать предательская сонливость, стал потихоньку напевать:
Утро красит нежным светом…
Ему казалось, что он пел, но он едва шевелил губами. Как медленно тянулось время… Может, что-то стряслось с часами? Почему-то не мог разобрать, где минутная и где часовая стрелка. Обе казались длинными, обе отливали красным отблеском пожара, потом вдруг начали расплываться и вскоре совсем исчезли, остался один белый диск с двумя мутными ободками.
Утро красит нежным светом…
Он силился вспомнить следующую строчку. Но в виски билась фраза: всплывать в двадцать один ноль-ноль… Потом откуда-то появилась мысль: он пришел в центральный, чтобы сделать запись в журнале вахтенного. Пустовойтенко зажал пальцами карандаш, вдруг отчего-то сделавшийся кривым и словно бы квадратным, так что его неудобно было держать в руках. Изловчившись, он стал выводить какие-то крючки. Каким длинным и трудным оказалось написать слово «осмотрено»… Он хотел еще добавить: «всплывать в двадцать один ноль-ноль», но вдруг почувствовал, что проваливается в какую-то бездну.
Неизвестно, сколько времени он пролежал, прежде чем пришел в сознание. Боли никакой не ощущал и попытался подняться. Из второго отсека доносились стоны женщин, и Пустовойтенко подумал, что надо бы пойти успокоить, приободрить людей. Сказать, что ждать осталось недолго. «Недолго? – подумал он. – А сколько же времени прошло?» Часы в центральном показывали девятнадцать тридцать. До всплытия оставалось еще полтора часа.
Во втором стихли голоса, но в трюме продолжали бить кувалдой, методично, назойливо: у-о-о-х! У-о-о-х! Это падали капли на пол, а ему чудилось, будто бьют молотом. Пустовойтенко попробовал приподняться – и снова перед глазами поплыли разноцветные круги. Чтобы успокоить себя и как-то скоротать время, он начал считать.
Один удар – две секунды, тридцать ударов – минута. Он утомился, сбился со счета и незаметно уснул.
Очнулся, глянул на часы и не поверил своим глазам: до всплытия оставалось всего восемь минут. Он собрал все свои силы и стал медленно и осторожно передвигаться: надо было первым делом попытаться разбудить командира. Но растормошить Колтыпина не удалось. С горем пополам Пустовойтенко смог перетащить в центральный Медведева. Инженер-механик ворочал головой, бормотал что-то невнятное, однако встать на ноги не мог. Командира тоже надо было перенести в центральный, чтобы после всплытия помочь ему быстро выбраться наверх. Но Николай Куприянович с горечью вынужден был признаться себе: на большее у него не хватит сил.
Помутневшим взором смотрел он вокруг, не зная, что же предпринять, как помочь капитан-лейтенанту. И тут услышал, как кто-то сказал:
– Послушай, главстаршина, я, пожалуй смогу помочь тебе… Я хоть и нетвердо ступаю, но все же передвигаюсь и сила в руках есть.
Позже Пустовойтенко узнал, кто был тот человек, пришедший ему на выручку в трудную минуту: начальник инженерного отдела флота полковник И. А. Лебедев. Несмотря на ранение, полковник стойко выдержал непривычные для него испытания и оказал большую помощь Николаю Куприяновичу.
Пустовойтенко продул балласт, «Малютка» начала тихо всплывать. Сначала она словно бы отказывалась подчиняться, но потом зашевелилась, ожила.
И вот уже главстаршина вместе с полковником нажали защелку, откинулась тяжелая крышка люка, гулко ударив в ограждение мостика. Рвануло с такой силой, что Николая Куприяновича буквально вынесло наверх. Он шагнул по скобтрапу на мостик, но не удержался, упал, опьяненный свежим влажным воздухом. Главстаршина вскочил, крепко вцепился в магистрали. Над бухтой стояла ночь. До города рукой подать, четко видны плоские стены разрушенных зданий, светлеющие проемы улиц.
Небо рассекали трассирующие пули. «Выстоял Пустовойтенко, не сплоховал!» – чувствуя необыкновенный прилив сил, подумал о себе Николай Куприянович. «Малютку» слегка толкало, слышался скрежет железа. «Мать честная! – пронеслась в голове. – Да ведь это нас течением отнесло к скалистым берегам! Это ж Херсонесский маяк, и тут можна застрять навсегда… Скорее действовать!»
Поняв, какая угроза нависла над лодкой, Пустовойтенко бегом спустился в центральный пост и включил вентиляцию. Вместе с полковником Лебедевым они вынесли командира на мостик, затем помощника Иванова, электрика Кижаева, инженера Медведева. Электрик вскоре очнулся, и главстаршина отправил его на вахту в электростанцию. Наконец пришел в себя и Колтыпин.
– Почему звезды? – первым делом спросил он.
– Я всплыл, как было приказано, – доложил Пустовойтенко. И продолжил с тревогой: – Нас снесло к маяку, надо срочно принимать меры.
Командир распорядился приготовить дизель. Включили большие обороты. «Малютка» задрожала всем корпусом, медленно поползла по камням и вышла на чистую воду. Звезды тускнели, восток яснел. Николай Александрович взглянул на часы: половина третьего, а ему показалось, что сейчас где-то около одиннадцати.
На душе было спокойно. Пережили трудные шестнадцать часов, без потерь, что называется. Команда на своих местах, пассажиры в добром здравии. Лодка по меньшей мере три часа могла идти в надводном положении, не опасаясь быть обнаруженной. Колтыпину хотелось поговорить с Николаем Куприяновичем. Как же это он смог выстоять, справиться со всеми сложностями!
Но старшина группы мотористов сейчас был занят. «Ладно уж, доберемся до Новороссийска – поговорим, оглянемся назад, на то, что пережили. И нужно воздать должное отважному моряку…» – подумал командир.
