Текст книги "Город пропащих"

Автор книги: Александр Граков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Кашу он есть не смог. Воды выпил. Страшно хотелось курить, и он принялся отвлекать себя мыслями о своих прежних путешествиях. Но в голову навязчиво лез Артур Нерсесович, обнаженная Елена, лежащая на шелковом ковре, прозрачная, невесомая плоть... Что станется с ней, если он не выдержит и расскажет все? О том, что он не выдержит, что будут делать с ним, Раздольский старался не думать.

Непонятный звук, полусмешок-полустон, вырвался у него из груди. Он поймал себя на том, что противно и бессмысленно хихикает. У него кружилась голова, мрачные стены в голом свете лампы плыли перед ним, жалким мешком костей. Он зажмурил глаза, думая: "Не думай ни о чем... Ни о чем... Не думай".

И опять открылся люк. Вошел тот же парень и забрал миску с кашей, поставил новую кружку воды и собрался уходить.

– Дайте курить, – прохрипел Раздольский. Парень покосился на него насмешливо, но достал из кармана пачку "Петр I", зажигалку и бросил ему на одеяло.

– Надеюсь, пожар не сделаешь? – сказал миролюбиво.

Или это только так показалось Ефрему Борисовичу? "Может, обойдется как-то?" – затеплилась слабая надежда.

Он выкурил сразу три сигареты подряд, и его чуть не стошнило. Голова закружилась еще сильнее. Он лег на бок, прикрыл лицо локтем и забылся тяжелым сном.

Разбудило Раздольского то, что чья-то рука больно тормошила его за ногу. Он не сразу сообразил, где он и почему он здесь. Но тут же толкнулось внутри: вот оно, начинается.

Парень в спортивном костюме стоял над ним, приказывая подняться.

Ефрем Борисович поднялся, не чуя под собой ног, и те несколько метров, которые пришлось преодолеть до выхода из подвала, показались ему дорогой на эшафот.

Он вышел наверх, и в нос ему шибанул запах грязи, пота, много раз пережаренного сала, навоза. Прямо на него из-за низкой дощатой перегородки косила траурным глазом жующая корова. Выцветшая шторка на единственном окне была задернута. Близкий гудок тепловоза навечно сплавился в его памяти с убогой обстановкой комнатенки, где он стоял. Ефрем Борисович и не подозревал, что на свете есть еще такие нищенские жилища.

За колченогим столом, разглядывая Ефрема Борисовича в упор, сидел, развалясь, мужчина лет сорока, одетый в джинсы и легкий светлый пиджак, под которым угадывалось сильное мускулистое тело. Курносый нос придавал его лицу залихватски-задорное выражение, но тяжелый подбородок говорил о характере.

Раздольский, ожидавший увидеть Аджиева или кого-то из его охранников, ошеломленно моргал. Корова, вонь, этот незнакомый человек – что все это значило для него?

– Да вы садитесь, Ефрем Борисович, не робейте, – весело сказал человек за столом. – Поговорим, как люди, заинтересованные в общем деле. Извиняйте, что вместо Англии сюда попали. Здесь вы мне нужны, господин Раздольский, пришлось задержать вас.

– Как это – задержать? – воспрянул духом Ефрем Борисович. – Вы кто? По какому праву вы меня сюда привезли?

– Праву? – Человек как будто бы удивился. – Чья сила, того и право. Мне лекций по юриспруденции читать не надо. Я их по тюрьмам и этапам наслушался. Вы мне лучше расскажите то, что вы в "Руне" рассказывали. Очень я в этом заинтересованный.

"Продали... – заныло сердце у Ефрема Борисовича. – Вот тебе и "информация из могилы". – И тут же сообразил: – Это лучше, Чем к Аджиеву". Здесь торговаться начнут, им он живой нужен, живой...

– Я расскажу... – стараясь не выдать охватившую его радость, начал Ефрем Борисович, дав голосом позорного петуха.

– Выпейте. – Курносый плеснул ему из графина водки. – Здесь, конечно, не такая, как в "Руне".

Раздольский водку терпеть не мог, но тут выпил, заел огурцом и почувствовал себя совсем хорошо.

– Я расскажу, – повторил он. – Но как-то все это странно... А те?..

– Не ваша забота, – отрезал собеседник. – У них свой интерес. У меня – свой. Вы рассказывайте.

И Ефрема Борисовича понесло.

Федор проснулся среди ночи и снова попытался уснуть. Он лежал и радовался тому, что еще живет и дышит, что где-то его ждет любимая, посланная ему чудесным случаем. Светлана...

Ему хотелось курить, но он знал, что сигареты кончились, и сквозь пелену подступающего сна он успокаивал себя: потерпи, скоро утро...

И вдруг, будто заслонка упала в мозгу, опустился железный занавес, какой бывает в театрах на случай пожара, – он упал, шурша, и отсек начало сновидения. А после Федор увидел себя, одиноко стоящего на какой-то московской площади, наблюдая, как в клубах зловонного дыма куда-то бежали люди: мужчины и женщины, прижимающие к груди младенцев. Контуры каких-то черных машин вырисовывались сквозь дым, и машины эти изрыгали пламя, испепеляющее бегущих, а колеса их крошили людей живьем. Федор понял, что он стоит посреди резни и бунта, в городе варварства и беспредела. Все воевали против всех, и он не в силах был никого спасти, потому что те, кто избежал огня машин, норовили вцепиться друг в друга, не щадя ни женщин, ни детей. Но и женщины были похожи на фурий...

Он страшился увидеть в этой озверевшей и загнанной толпе Светлану и увидел ее – на огромном электронном панно над площадью, равнодушно мерцающем над кровавым катаклизмом: девушка, улыбаясь, рекламировала мыло. А сверху на город опускался угрожающий, яркий, белый свет...

Федор проснулся весь в поту, охваченный мрачным недоумением. Еще вечером, разбирая в памяти подробности визита к Глухарю, он сомневался, надо ли ему еще раз ехать туда, а теперь, после этого необъяснимого сна, был уверен больше соваться к Игнату не следует. Хватит, он и так засветился в Москве, потянут старые дружки за собой – только попади к ним.

Сквозь серые жалюзи пробивался рассвет, пора было на дежурство. Душ. Кофе. И целый день у ворот – не бей лежачего.

Сегодня все должно было быть так же, как всегда. Если бы не сон... Федор, как и большинство тех, чья жизнь тесно связана с риском, был суеверен. Поэтому просто забыть кошмарное сновидение не мог. Мысли так и кружились вокруг него. Он казался рассеянным, невпопад отвечал напарнику, потому что глаза его все еще видели ту страшную площадь и личико беспечной Светланы, расхваливающей мыло "Камэй" посреди гибели города.

"Так и случится, – думал он, наблюдая, как напарник с какой-то животной радостью на лице усаживался у телевизора. – Я буду валяться на каком-нибудь вшивом пустыре с простреленной башкой, а по ящику в это время будут показывать непромокаемые прокладки или ублюдочных юнцов, восторгающихся самой вкусной жвачкой..."

К воротам подкатил эскорт Аджиева, а вот показался и его шестисотый "мерседес". Хозяин выезжал в город.

– Федор! – позвал Михась, вылезший из джипа, он стоял уже на крыльце их сторожевого домика.

Артюхов выскочил на улицу, понимая, что Аджиев зовет его к себе.

– Не успел вчера поговорить с тобой. – Артур Нерсесович высунул голову в окно: – Садись, по дороге в город побеседуем.

Слушая хозяина, Федор вспоминал пословицу: "коготок увяз, всей птичке пропасть". Машина бесшумно неслась по шоссе, и Артюхову все время казалось, что из каких-нибудь кустов или ближайшей рощицы по ним жахнут из гранатомета. На это нарывался Артур Нерсесович, полезший вместе со своими гэбэшниками в те сферы, куда ему лезть явно не следовало. Но, услышав фамилию Купцов, Федор чуть не расхохотался. Непонятно было, кто шел по чьим следам: Елена по мужниным или тот буквально настигал ее.

Аджиев уловил оживление на мрачном до того лице Федора и завершил свой рассказ:

– Я тебе картину нарисовал. Есть мнение, что договориться надо, а я не хочу... Чего ради? Я никому не должен. Ты меня понял?

– Да как не понять... – неуверенно начал Федор и быстро спросил: А вы хоть знаете кто?.. Ведь не Купец же, он от дел отошел.

– Вот ты и поможешь мне выяснить кто... – обрадованно откликнулся Артур Нерсесович. – Видишь, ты о Купце слыхал. Осталось всего чуть-чуть: куда от него цепочка тянется? С кем этот Павел Сергеевич связан? Нет такого в городе клуба – "Золотое руно". Легально – нет. А что тогда есть?

"Вы бы у жены лучше спросили", – чуть было не сказал вслух Федор и усмехнулся.

Аджиев как будто догадался, нахмурил брови и отвернулся к окну.

– Дело-то уж больно рискованное...

Артур Нерсесович молчал, и Федор не стал продолжать начатую фразу.

– Бери любых людей, денег тоже не жалко... Мне главное – гниду раздавить. Я им дорожку не переходил. Задарма схавать хотят то, что мне кровно досталось? Жаль, что я этого Раздольского упустил. Маху дал. Мне его надо было брать и дожимать так, чтоб моча из глаз потекла.

И опять Федора удивило то, что он никак не вспоминал жену. "Может, ее уже и в живых нет?" – почему-то подумалось ему, и легкий озноб прошел по спине.

– Люди ваши не проканают, – наконец сказал Федор. – От них за версту ментовкой несет. Хата в Москве мне нужна. И деньги, да. А еще... – Он задумался.

– Оружие? – спросил Аджиев.

– Да нет, этого пока не надо. – Федор махнул рукой.

– Значит, берешься? – азартно хлопнул ладонью по колену Артур Нерсесович.

– Дорого стоить будет, – твердо сказал Федор. – И бабки – вперед.

– Не веришь мне, что ли? – с насмешкой покосился на него Аджиев.

– Верю всякому зверю, но табачок врозь. – Федор указал рукой на светофор: – Остановите здесь. Я до вечера в городе прошвырнусь.

...Глухарь встретил его приветливо, но почему-то Федору показалось, что был он напряжен и держался настороже. Объяснений этому Артюхов не находил и решил, что все это ему только кажется. Нельзя было поддаваться мнительности. Плохой признак – подобное настроение. Значит, шкура чувствует, что опасность близка, и любыми путями жаждет уцелеть. Жить, жить – все кричало в нем, уже не подчиняясь разуму, который предал.

Какого черта он согласился на предложение Аджиева? Жадность сгубила? Ведь были же у него деньги, но хотелось еще. И тогда – взять Светку и раствориться, исчезнуть из этих пределов уже навсегда.

А Глухарь как будто бы торопился куда-то: в дом его не звал, пригласил в саду на скамейке посидеть. Туда же принес миску с картошкой и огурцами, нарезал на шатком столике колбасу, что Федор привез, но водку отверг, сославшись на давление.

– Как, совсем не будешь? – удивился Артюхов, подозревая, что у Глухаря случилось нечто чрезвычайное.

– Совсем, доктор не велел, – подтвердил тот. – Ты пей, не стесняйся. А я вот молочка.

Федор выпил стопку, но напряжение от Игната, видно, передалось ему. Удовольствия никакого не испытал, да и всякое желание еще выпить пропало. Но знал: вопросов никаких задавать нельзя, если сам Глухарь молчит.

– Ты про меня не забыл? – не выдержал, спросил все-таки, налегая на еду.

– Как забыть? – зачастил Игнат. – Я слову верный. Заезжали тут ко мне, поговорил. Крепко за шесть лет, Федя, все поменялось. Когда зону топчешь, день как год тянется.

– Короче, полный облом? – нахмурился Федор, соображая, к чему это Игнат клонит.

– Зачем? – удивился тот. – Адресок я дам тебе. Заглянешь, спросишь Семку Звонаря.. Тебе покажут.

– Мелочевка... – разочарованно протянул Артюхов и даже есть перестал. – Я тогда сам или на Купца выйду, или подамся к солнцевским.

– Не пыли, – неожиданно строго прикрикнул на него Глухарь. – "К солнцевским"... Ждут тебя там. А о Купце забудь. Об этом человеке, слышишь, забудь!

Выцветшие глазки старика налились нешуточным гневом. Говоря все это, Игнат все время почесывал под синей застиранной рубашкой грудь, страшно раздражая этим Федора, но тот покорно молчал: надо было дать ему возможность выговориться.

– Нарвешься, паря, ей-ей, нарвешься, – продолжал Игнат, немного остывая. – Ты кто такой, чтобы больших людей доставать?

– Ну, ладно, дядька Игнат, не кипятись, – примиряюще сказал он. Давай адресок, да поеду я. Может, сегодня и загляну туда, к Звонарю этому. Мне на подхвате надоело. Вот что! Не усек, что ли?

– Усек, усек, – разулыбался Игнат, кивая патлатой головой. – А ты начни, глядишь, дела пойдут. Ты башковитый, паря...

Точно, Глухарь хотел спровадить его поскорее. Федор это понял. Значит, ждал кого-то или в доме у него были гости, поэтому он Стреляного туда и не позвал.

Знал Федор неписаное правило – нос в чужие дела не совать, но искушение было велико. Он простился с Игнатом, запомнив адрес на 3-й Парковой, и потопал к станции.

Дождался электрички и, проехав одну остановку, сошел, оглядываясь и примечая все вокруг особенно обостренно. Он знал, где спрячется: прямо за домом Глухаря начиналась небольшая рощица.

Наверное, час прошел, пока он окольными путями выбрел на заброшенный переезд с противоположной стороны так, чтобы сразу попасть в эту рощу. Выбрал дерево пораскидистее и повыше и залез гибкой змеей, затаился в развилке между сучьями. Отсюда домик Глухаря оказался виден как на ладони.

Федор и сам не знал, что хотел увидеть, но чувствовал: не зря вернулся.

Сначала двор был пуст, а в окошках, задернутых занавесками, ничего не просматривалось. Потом на крыльцо кирпичной пристройки вышел Игнат, постоял минуту и что-то крикнул в дом. Появился молодой парень в спортивном костюме, они закурили молча. Федор никогда прежде не видел этого парня, но по манере курить понял: свой.

Затем Игнат начал что-то говорить молодому, тот исчез, через несколько минут появился с ведром и пошел с ним в сортир на краю участка. Игнат же, снова почесывая грудь, все стоял на крыльце, будто ждал чего-то.

Но, наверное, Федор раньше его услышал, а потом и увидел подъезжающую по пыльной дороге машину, синий "жигуль".

Игнат с парнем засуетились. Машина подъехала к дому и остановилась у ворот.

Федор, напрягая зрение, вглядывался в тех, кто вышли из "жигуленка". Их было трое. Шофер, еще один молодой парень, тоже в спортивном костюме, ну просто брат-близнец того, который встречал их у Игната, и мужчина явно постарше, в джинсах и куртке, накинутой поверх цветастой рубахи.

Вот они все прошли по дорожке к дому, и мужчина на крыльце обернулся, что-то говоря идущему сзади Игнату.

И Федор тотчас же узнал это лицо: курносый нос и тяжелая нижняя челюсть, хитрый взгляд круглых светлых глаз.

Увидал он этого мужика впервые у Вульфа, дел с ним никаких не имел, но тот, как и Васька, так же промышлял валютой, золотом и камнями.

Федор порылся в памяти и вспомнил: звали его Славой, тут же и кличка всплыла – Крот, Кротов была его фамилия. И любил он о себе говорить:

"Крот роет себе в тишине... Осторожный Крот..."

Он и вправду "рыл" неплохо, всякий раз удавалось ему выходить, что называется, "сухим" из любых переделок. Ходка всего одна у него была, да и то по мелочи, быстро выкрутился.

Что же сейчас делал удачливый Крот у зачуханного Игната, что его связывало с вышедшим в тираж стариком? Или не вышедшим? Прикидывался Глухарь, темнил, а сам, значит, продолжал пахать?

Обо всем этом думал Федор, крепко вцепившись руками в березовый ствол. Он устал уже так стоять, да и не надеялся больше ничего интересного увидеть. А то, о чем там говорили приезжие с Игнатом, было недоступно ему. Он хотел уже спуститься вниз, как на крыльце появился Глухарь, а за ним вышли двое парней-близнецов. Все втроем они скрылись в кирпичном доме, а в той грязной деревянной пристроечке остался один Крот. Это показалось Федору совсем странным, ведь не с коровой же оставили его наедине. Он подождал еще немного, но Крот не показывался. Ныли от неудобного стояния ноги, затекли руки, а Крот все торчал там, в той вонючей халупе. По часам выходило – не меньше сорока минут.

Но вот появились Игнат с водителем, следом – один из молодых парней. Он-то и направился туда, где находился Крот, а вышли они уже вместе и тут же скорым шагом двинулись к машине.

Глухарь проводил всю компанию до ворот.

"Вот картинка так картинка", – размышлял Федор, спускаясь вниз, и сразу с облегчением развалился на траве. Но тут же, будто опомнился, вскочил и побыстрее углубился в рощу, подальше от злополучного жилища Игната.

"Неужели Крот там с кем-то встречался?" – промелькнула догадка, и пока он шел к станции, а потом добирался на электричке в Москву – догадка Эта перерастала в уверенность.

На 3-й Парковой под названным Глухарем номером располагалась закусочная "Утес" – с виду это была унылая типовая "стекляшка", но внутри уже чувствовались размах и роскошь новых дней. Особенно резко контраст этот бросался в глаза по сравнению с убогим двором, который пересек Федор, направляясь к "Утесу".

По старой привычке Артюхов не сразу вошел туда, а оглядел все подходы, выяснил, не заканчивается ли двор тупиком.

Публика "гудела" в "Утесе" разная. В основном это были крепкие мужики слегка за тридцать, коротко стриженные, с мощными шеями и хорошо развитой мускулатурой, короче, "штымпы", "быки", "бакланье" и прочая шелупонь.

Федор оценил обстановку и присел в углу за пустой столик на двоих. На него косились со всех сторон, видно, чужие сюда редко заглядывали. Он бросил сигареты на столик, а потом подошел к стойке взять пива и креветок. Бармен, поглядывая в телевизор, где шел какой-то боевик, принял заказ.

– Мне бы Звонаря повидать, – сказал Федор, забирая две кружки.

Бармен невозмутимо положил ему на тарелку креветок и пожал плечами.

– Я всех посетителей упомнить не могу, может, и бывает такой...

– Меня Глухарь прислал, – настойчиво продолжил Федор.

– Узнать надо, – твердо сказал бармен. – Ты садись пока... Спрошу.

Федор допивал вторую кружку, когда бармен, отлучавшийся перед этим из-за стойки куда-то в боковое помещение, сделал ему знак рукой.

– На второй этаж поднимись, – сказал равнодушно, не глядя в глаза.

Федор и не заметил двери, куда показал ему бармен, она была отделана точно в цвет стен и ручки никакой не имела. Федор нажал на нее, она поддалась и впустила его в темноватый холл, обставленный мягкими диванами, наверх уходила витая железная лестница. Он задрал голову и увидел, что на него смотрит оттуда незнакомый плотный мужик.

– Поднимайся, поговорим, – позвал он его.

И Федор пошел.

Наверху располагались кабинеты. Один из них и заняли Артюхов со спутником. Они познакомились, приглядываясь друг к другу, принюхиваясь, как два зверя, впервые встретившиеся на одной тропе. Помянули Костю Лесного и погибшую "бригаду".

– "Наследство" Лесного по рукам пошло, – вскользь заметил Семен дал понять Федору, что здесь ему ничего не светит.

Артюхов не удивился борзости братвы: Москва была давно вся поделена, все места под солнцем заняты, а тут такой кусок без призора остался. Но он решил гнуть свое.

– Мне на подхват идти не катит, – твердо заявил он. – Я не "жорик" какой-нибудь... В тридцать пять все сначала, что ли?

Звонарев только хмыкнул.

– Я по Москве всех не знаю, – неопределенно заметил он. – Но если в свиту к "законнику" хочешь – поговорить кое с кем могу... Тут, кстати, один тобой интересовался. Должен подойти сегодня. Подождем.

Семен заказал горячее, и они опять принялись вспоминать былые дни, славное время начала 90-х годов, когда не было еще такого количества "шерстяных" с их полками охраны и собственной службой безопасности, когда только еще начали обстреливать "авторитетов" и братва не врубилась, чье время грядет.

Дверь в их кабинет открылась настежь, и на пороге вырос курносый белокурый человек с тяжелой челюстью. Круглые его глазки оглядели сидящих за столом, а лицо расплылось в улыбке. На нем был тот же костюм, в каком Федор видел его у Игната.

– Вот так встреча! – высоким тенором сказал он. – Какие люди! А ты. Стреляный, просто в рубашке родился, считай второй раз живешь.

Они поздоровались, и Слава Кротов подсел к их столу. Федор понял, что именно Крот интересовался им, а вот зачем – предстояло еще узнать.

– Ты, я смотрю, жирок нарастил, в "авторитеты" выбился, пока я срок мотал, – шутливо заметил Артюхов.

– А что? Говорят? – горделиво вскинулся Крот. – Да, у меня все путем.

И разговор странным образом завертелся вокруг погибшего Вульфа и его общих дел с Кротом. Федор, немного разомлевший от водки и усталости, все никак не мог уцепить нить этого разговора. А ведь Крот явно на что-то намекал, расписывая перед Звонаревым его, Федора, дружбу с Василием.

Артюхова против его воли навело на воспоминания, которые он вообще-то себе на эту тему запретил: он увидел измочаленного Вульфа, привязанного к скамье, его беспомощно открытый рот, с жадностью хватающий крохотные таблетки...

– Так ты скажи мне, скажи, – услышал он вдруг сквозь пелену нахлынувшего кошмара настойчивый голос Крота. – Чего молчишь? Где мог быть у Головы тайник? Он не делился с тобой разве? Вы были не разлейвода...

– Что? – спросил Федор, приходя в себя. – Что ты сказал? Тайник? Да мы потому и были не разлейвода, что я к нему в душу не лез... Он ведь не мне чета и не тебе, между прочим... Одно слово – Голова...

– Голова! – с презрением сплюнул Крот. Он был уже сильно пьян, в круглых бесцветных его глазах играла хмельная муть. – А чей план был? Небось его! "Бригаду" положил, таких ребят....– он коротко взвыл, – на танк с ножом полез...

– Ты мне смотри, осторожнее, Крот... – напрягся Федор, а в голове стучало: "Спокойствие, только спокойствие, не сорвись..." – Ты моих ребят не трогай. Я им цену получше тебя знал. Голова здесь при чем?

– Я сказал: его план это был. Нашли "шерстяного", решили постричь... Знаешь, как говорят? Пошли по шерсть, вернулись стрижеными... Да этого Китайца бомбой только можно... Или... – Крот захохотал и постучал себе по лбу, – Понял? Крот роет в тишине...

Федор опустил глаза. Злоба душила его. Этот вонючий Крот много брал на себя, но ссориться, лезть на рожон было никак нельзя. Федор вздохнул, успокаиваясь и повторяя мысленно: "Не нарывайся, Стреляный, не нарывайся".

А Кротов следил за ним с нескрываемым ехидством на лице, так и напрашивался на скандал.

– У меня со смертью Васьки одни убытки, – внезапно брякнул Крот.

Звонарев покачал головой:

– Не болтал бы ты, Крот... Погиб человек все же...

– А что? – кипятился Кротов. – Ведь не три копейки пропало, я не жлоб, по мелочам суетиться западло. А тут год работы – псу под хвост. Знал бы, какая гадина камешки мои заныкала, – живьем съел бы...

Федор все понял. И злость уступила место торжеству. Он сидел, по-прежнему опустив глаза, но боялся взглянуть в лицо Кротову уже не потому, что тогда обязательно влепил бы ему промеж глаз, а потому, что тот прочитал бы в его взгляде нескрываемое злорадство.

Звонарев по-своему расценил молчание Федора. Он ободряюще похлопал его по плечу.

– Ну, сопли не распускай, – сказал он. – А ты, Крот, помог бы лучше корешу. Он только освободился, ни кола ни двора. Вон, черные друг друга тащат, а мы что? Своим помогать должны, блин, или я неправильно говорю?

– Верно, верно, – пробурчал Кротов. – Возьму к себе. Мне надежные люди скоро понадобятся. Я та-акой шмон скоро сделаю! Мало не покажется... Пойдешь ко мне. Стреляный?

– Пойду... – сразу согласился Федор.

– Вот и заметано. – Кротов поднялся, покачиваясь. – Одного фраера крепко потрясем... Пока все. Больше ничего не скажу. Покеда, братва.

Он вышел в коридор, где его уже ждал кто-то невидимый, темный, но Федор был почти уверен, что это тот самый парень в спортивном костюме, который был с ним у Игната.

После ухода Кротова Звонарев и Федор долго молчали, доедая остывшее жаркое, а потом Семен закурил и, неодобрительно покосившись на дверь, заметил:

– Как бы и его не того... Ты, может, поторопился? Тут ведь не тюрьмой пахнет...

– А что? – спросил Федор, понизив голос до шепота.

Звонарь поглядел на него пристально:

– Я тебе ничего не говорил...

– Да ясно, ясно, не тяни... – Федор весь сжался от нетерпения, боясь спугнуть собеседника.

– Просто предупредил. – Он замолчал опять надолго, а потом сказал, тщательно подбирая слова: – Болтают, нашел он подходы к Китайцу...

– А... – Федор сделал равнодушное лицо. – Липа все это. Я его за серьезного человека держал... Я ведь, когда узнал про Костю, поговорил кое с кем, да и газеты читаю.

– Ну и что газеты? – Звонарев с насмешкой смотрел на него. – У меня центр города схвачен, я-то лучше вас всех знаю, кто такой этот Аджиев. Знакомый мент к нему подрядился, так проверяли так, блин, будто в разведку брали. А этот Крот, пальцы веером, сопли пузырем, тоже к себе бывших спецназов потащил. На укрепление рядов, шпана пузатая! Но он делов наворочает, в натуре, вот увидишь! Крупняк к нему какой-то в руки попал...

Федор опять вспомнил Крота в палисаднике Игнатова дома, задумался.

– Что ж, спасибо за предупреждение, – кивнул он Звонарю. – Я ситуацию обкумекаю. Мне не пляшет за чужие понты башку класть. Лучше кладбище охранять буду. А там – поглядим...

Он поднялся.

– Ты, если что, меня здесь ищи, – сказал ему на прощание Звонарев. – А если все-таки надумаешь к Кроту, то он постоянно в ночном клубе "Марс" тусуется.

Было уже около полуночи, когда Федор, выйдя из "Утеса", юркнул в прохладный двор и, попетляв немного по детским площадкам, выбрался на ярко освещенную улицу. Он не стал ловить машину, а сел в первый же троллейбус до ближайшего метро. Ехать предстояло до центра, и Арбатско-Покровская линия ему как раз подходила.

"Я ведь бедный, кладбище охраняю, мне только на метро", посмеиваясь, говорил он себе. День этот казался ему очень длинным. Кошмар предыдущей ночи ушел как-то на второй план, и даже Светлана не вспоминалась. Все заслонял главный приз – удачная поездка к Глухарю и встреча с Кротовым в "Утесе", прояснившая то, что неясно было на 83-м километре от Москвы.

Держал Крот в домике Игната Раздольского, а уж как он на него вышел – Бог весть, не это занимало Федора. Главным было то, что говорить хозяину. Выдать, где находится Ефрем Борисович, – значит обречь того на верную смерть, а не выдать? Выжмет из него Крот нужную информацию, что совсем, конечно, нетрудно с такими хиляками, как адвокат, а дальше что? Замочит наверняка. Ему свидетели не нужны. Только вот какая информация "годится Кроту? Ясно, что не с ним Раздольский договаривался в "Руне", не те возможности у Славки Кротова, чтобы замахнуться на Аджиева, пусть он и набрал к себе бывших спецназовцев. Нет, кишка тонка у Крота. Он человечек пожиже будет даже в сравнении с Лесным. Гонора много, а силенок нет. Или заблуждается Федор насчет него?..

Стреляный ехал в метро и думал, думал, раскладывал в уме пасьянс, но концы с концами никак не сходились. Непонятно было, зачем Славка пошел на то, чтобы Раздольского задержать. Неужели решится с братвой своей, собранной с бору по сосенке, такую крепость взять?

Нет, надо было хозяину наводку дать. Крота Федор не жалел: жадность рано или поздно должна была его сгубить. Только осторожность, трусливый нрав хранили его до сих пор. "Крот роет в темноте", – вспомнил Федор и усмехнулся.

Но в любом случае сегодня возвращаться на дачу Федор не собирался. Аджиев дал ему ключи от пустой квартиры в районе "Смоленской". Прямо сказал, что Федор ее и получит, если... успешно выполнит задание. Задание он, кажется, выполнил более чем успешно, теперь надо было подать результаты так, чтобы хотя бы перед собой не выглядеть подонком. Одно дело – в прямом бою: ты стреляешь, стреляют в тебя, не убил, так тебя прикончат. А здесь – сдать жалкого Раздольского – невелика доблесть, да и корысти никакой. Федор решил, что утро вечера мудренее, и обнаружил, что поезд приехал на конечную станцию "Киевская". "Смоленскую" он, задумавшись, проехал.

"Утес" уже закрывался, когда Звонарева, сидевшего в компании за картами в том же кабинете, где он ужинал с Федором, вызвал в коридор высокий худой юнец.

– Ну? – строго спросил Семен, закуривая. – Говори быстрее, только масть пошла.

– На метро уехал. Я его до "Киевской" довел. Один, – лениво процедил парень.

– Ладно. Свободен.

Семен отпустил его и вернулся к игре. Но в мыслях нет-нет и возвращался к Федору. Чем-то настораживал тот проницательного Звонаря, каким-то чужим духом веяло от него. "Нет, к себе не возьму, – окончательно решил Семен. – Пусть другую крышу ищет".

В тот же вечер, когда Федор еще сидел со Звонаревым в "Утесе", к дому в тихом Померанцевом переулке подъехали с перерывом минут в пять и встали в разных концах тесного дворика две машины. Из одной, молочного цвета "Жигулей", вышли двое молодых людей в униформах, похожих на лакейскую в какой-нибудь гостинице средней руки. Один держал в руках корзину с цветами, другой нес пакет, завернутый в цветную бумагу и перевязанный пестрой ленточкой.

Вторая машина – "шевроле"-седан с затемненными стеклами, припарковавшаяся чуть поодаль, казалась пустой.

В этот душный вечер двор с чахлыми тополями был пустынен, только у мусорных баков орали и дрались кошки.

Молодые люди в униформах подошли ко второму подъезду и нажали номер на домофоне. Им откликнулся веселый женский голос.

– Фирма "Русский букет". Примите подарок от поклонника вашей красоты, – сказал молодой человек с букетом.

– Что? – расхохоталась женщина. – Армен, ты, что ли, так шутишь? Давай поднимайся скорее.

Дверь подъезда щелкнула. Парень с корзиной быстро открыл ее, переглянувшись с напарником.

Затем он набрал номер кода на второй двери.

Вот они уже и внутри. Два лифта. Не теряя ни минуты, они метнулись в кабину грузового. Пятый этаж. Женщина уже ждет гостя на пороге, одетая в шифоновый яркий сарафан. Увидев незнакомых людей, сначала теряется и делает шаг назад, но потом глаза ее останавливаются на роскошной корзине.

– Ото, – говорит она немного смущенно и недоверчиво. – Вот уж не ожидала. Действительно – сюрприз.

– Это все вам, – улыбается парень с корзиной и подталкивает вперед спутника с пакетом.

– А разве сам он... – начинает женщина. – Он сегодня обещал...

У нее мелко завитые платиновые волосы и нежная белая шея.

Слышно, как снизу медленно ползет лифт.

Все остальное происходит мгновенно. Они вталкивают ее в квартиру, и женщина видит наставленный на нее пистолет. Глаза ее расширяются, она судорожно сглатывает и чуть не падает, инстинктивно прижимаясь к стене.

– Откроешь дверь, если позвонит... – шепчет ей парень с пистолетом. – Смотри, закричишь – убью...

Женщина закрывает глаза, а в дверь уже звонят.

– Сейчас... – тихо произносит она. – Сейчас, сейчас... – говорит уже громче и делает движение вперед.

– Открывай, – хрипит голос сзади. Она видит боковым зрением, что они уже сбросили свои дурацкие пиджаки и на их лицах – маски.

Руки дрожат, и замок не поддается. Наконец дверь открыта.

Армен Калаян с порога не успевает ничего понять. Он только замечает мертвенную бледность на лице женщины. Она почти падает ему на руки. Он подхватывает ее, и тут же две гибкие тени втягивают его в квартиру. Дверь захлопывается за ним.

Через секунду он уже разоружен. Женщина заперта в ванной, а сам Армен валяется на полу в большой комнате под дулом пистолета.