Текст книги "Город пропащих"

Автор книги: Александр Граков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Ты... – выдыхает она. Горничная совсем рядом, что-то делает на террасе, но Елене все равно, она ловит ртом воздух, как тонущая маленькая девочка, не понимающая, что с ней происходит. Что скоро – конец. И не знающая, что это такое...

– Елена, Ленуша, – лепечет он. – Я чудом уцелел. Я жив, Ленуша. Я в Англии. У меня все хорошо. Береги себя, родная. Может, еще встретимся... Когда-нибудь...

– Как это – может? – кричит она. – Почему – может? Обязательно, слышишь, обязательно!

Все пропадает, слышен звон, какие-то гудки... Тишина...

– Что вы, мадам, что вы? – испуганно наклоняется к ней девушка. Вам нельзя волноваться. Кто это звонил? Мадам?..

Елена смотрит остекленевшими глазами на трубку.

– Что здесь происходит? – встревоженный голос Артура Нерсесовича раздается из сада. Он еще издали увидел эту сцену. Жена, сидящая на ярко освещенной лестнице, напоминает ему статую скорби.

– Ах, ничего особенного, – цедит женщина. – Дважды звонила Роза... В Тбилиси что-то случилось? Зачем ты загнал туда Армена?

– Ну, это, знаешь ли, не ее дело. – Лицо Аджиева каменеет. – В конце концов, он пока служит у меня. И я ему плачу. Немало плачу. Он слишком разжирел, разленился. Пусть проветрится...

Елена поднимается. За садом вспыхивают далекие зарницы. Пахнет поспевающими яблоками. Ей хочется снова плакать. Но нельзя, нельзя...

– Ты будешь ужинать? – спрашивает она машинально.

– Только вместе с тобой. – Он целует ее в плечо. Предательство. Измена. Прощание. Это было прощание?

– Август, – говорит женщина. – Какой теплый август...

Федор впервые выезжает с "гвардией" Мирона. Хмурые, разномастные молодцы, с бору по сосенке. Вряд ли на кого из них можно положиться. Плохой "нач. по кадрам" получился из Зямы Павлычко. "Жорики", одним словом, оценивает их Стреляный.

Сначала все три джипа едут вместе, а затем каждая группа отправляется по своим "точкам". Нужно забрать выручку в "дружественных" организациях. Главным у Федора оказывается коренастый парнишка с порванной губой – хорошо виден шрам. Парнишка хвалится, что был чемпионом по боксу в среднем весе. Его зовут Антон Золотев, и он поклонник "Машины времени". На шее у него болтается плеер.

"Все сначала, – думает Федор. – Как шесть лет назад, только в ухудшенном варианте, у Лесного ребята покруче были".

Ему безумно скучно. И он понимает, что не продержится здесь и недели. Зато окружающая шелупонь преисполнена гордости от предстоящей миссии.

– А с ментами у вас как? – осторожно спрашивает Артюхов.

– Не боись, стрелять не придется, – откликается Антон. – Конвейер налажен. Все, как в лучших домах...

Они действительно без всяких проволочек забирают маленькие чемоданчики в трех каких-то занюханных конторах в районе Люблинских полей. Остается еще одна шарашка поблизости от Курского вокзала. И вот сюда они попадают, кажется, не вовремя.

Эта шарашка располагалась в бывшем детском саду, построенном во дворе среди пятиэтажек.

Они только что въехали во двор, как сразу увидели, что возле нужного им заведения стоит джип "Чероки", а рядом лениво прогуливаются четверо амбалов.

– Нас ждут, – не удержавшись, ехидно сказал Федор.

Антон шикнул на него, но все ребята притихли. Завидев их машину, амбалы насторожились.

– Давай прямо туда, – скомандовал Золотов водителю.

– Ну, нет. – Федор положил ему свою жилистую руку на плечо. Никаких наездов, трупов, стрельбы средь бела дня не будет.

– Ты кто такой? – взвизгнул Золотов. – Здесь я главный.

– Ша, Антон, – степенно сказал водитель. – Он дело говорит.

Машина затормозила, не доезжая ворот бывшего детского сада.

– Я пойду переговорю, – сказал Федор, открывая дверцу.

– Один? – недоверчиво спросил Золотов. Все остальные молчали.

– Неужели всей кодлой выкатим? Вы смотрите лучше, если драка начнется, чтоб рядом были, а то драпанете.

Он пошел, чувствуя, какой ненадежный у него тыл. "Вот влип, е-мое", – думал Федор, ровным шагом приближаясь к компании из "Чероки". Четверо стояли так, будто держали автоматы навскидку, а в дверях шарашки замаячил пятый.

– Привет, братва, – дружелюбно сказал Федор, приблизившись. Разберемся без пыли?

– Вот и не пыли, – угрожающе сказал один из четверых. – Хиляй отсюда, пока цел, и шоблу свою увози.

– И давно вы тут пасетесь? – продолжал Федор, как ни чем не бывало.

– Да ты что, мужик? Ох...л, что ли? – заорал тот же амбал. – Ну, сам напросился...

Он рванул на Федора, думая задавить его весом и тяжестью удара собственного мощного тела.

Но Федор обладал умением, редко кому доступным даже среди старых зеков: он мог, слегка наклонившись, будто хромой, сделать неуловимое и молниеносное движение ногой, превращающейся в этот миг в смертельное препятствие. На полном ходу амбал рухнул как подкошенный, ударившись головой о железную створку ворот. Из его носа, сплющившегося об асфальт, при этом струёй хлынула кровь. Казалось, произошло маленькое землетрясение – таков был грохот и гул.

Все это случилось настолько неожиданно для остальных (тем более что они из-за внезапности не разобрали суть маневра Федора), что они застыли на минуту. Этого хватило Стреляному, чтобы в несколько прыжков промахнуть мимо них к открытой двери домика, где стоял пятый, сунуть ему под дых и запереться на железный засов.

Видимо, успех Федора пробудил всю его компанию от спячки. Они высыпали из джипа, но потасовки не получилось. Подхватив безжизненно лежавшего кореша, конкуренты забились в свою машину, взревел мотор – и "Чероки", визжа тормозами на поворотах, скрылся со двора.

– Ну, фраера, – сказал Федор, появляясь из-за двери. – Килограммы жира и ни грамма мозгов.

Федор не стал возвращаться в "Руно". Попросив Золотова передать Костику, что появится утром, сослался на дела в городе и вышел из машины на площади Маяковского.

У себя на Смоленской он принял душ, наскоро поел и, выведя "жигуленка" из гаража, отправился к Аджиеву.

Артур Нерсесович долго смеялся после рассказа о встрече с "конкурентами", просил описать примененный Федором прием, а потом задумался, замолчал.

– Так ты, значит, завтра собираешься забросить им прогон насчет меня? – спросил, как бы сомневаясь.

– Завтра, завтра, – подтвердил Федор. – Мне такая работенка не катит.

– Ну что ж, попробуй... Скажи: сам Калаян с тобой говорил, хихикнул Артур Нерсесович.

Что-то не понравилось Стреляному в голосе хозяина, но он не мог сформулировать, ухватить, что именно. Решил не сосредоточиваться на этом. Поняв, что разговор закончен, Федор попросил разрешения искупаться в бассейне. Делать на даче ему было больше нечего.

Утром с большой неохотой он собирался в "Руно". Он думал о Светлане. Странно, как только он уходил от нее, она начинала выскальзывать из фокуса. Ее образ расплывался, она превращалась в маленькую улыбчивую продавщицу шмоток, каких он видел сотни на любом из базаров: кожаная куртка, джинсы, яркая косметика. Он боялся потерять ее. Он мог ее забыть. Но ему не удавалось изжить из памяти ту страсть, которая охватывала его в ее присутствии. Словно какая-то сила овладевала ими, сила, не подвластная ни ей, ни ему.

Он перестал думать о чем-либо из своей прошлой жизни, а вместо этого много думал о будущем. Даже сны перестали мучить его. Они просто исчезали с его пробуждением.

В "Руне" его сразу провели к Костику, в небольшой кабинетик на втором этаже. С ним рядом сидел какой-то уж слишком женственный, манерный мужик, который вызвал у Федора отталкивающее чувство.

– Вот, познакомься. Мирон, это отличившийся вчера Федор, – сказал Костик, заглядывая в глаза своему начальнику.

– Садись, садись. – Широким жестом Мирон указал на стул.

Федор сел. Такого оборота они с Аджиевым не ожидали. Так сразу и Мирон? Стреляный искоса поглядел на обоих: хорошая парочка. И тут его осенило: "Уж не "голубые" ли оба?" Он чуть не рассмеялся. Ничего себе притон! С "петухами" Федор дел никогда не имел, но знал, что они не в меру обидчивы и злопамятны. Рассказать Аджиеву – потеха будет.

А Мирон тоже рассматривал пришедшего, только в открытую, ничуть не стесняясь.

"Только в рот осталось заглянуть, как жеребцу", – весело подумал Федор.

– Ты, я вижу, неунывающий парень, – сказал Мирон, видимо уловив в глазах Федора особый блеск.

– Да, скуки не люблю. – Федор сел поудобнее, достал сигареты.

– Кури, кури, – выставился Костик, протягивая ему пепельницу. Федор взял. От руки Костика пахло чем-то цветочным. "Точно "голубые", заключил Федор и зажег сигарету.

Дым всегда успокаивал Стреляного, делал его сосредоточеннее. Кто бы ни были эти двое, расслабляться в этом гадюшнике не следовало.

– Так тебя работать здесь не очень устраивает? – вкрадчиво спросил Мирон. – В охрану ко мне не захотел.

– У меня вообще-то и другие предложения есть, – бросил Федор. Кто-то меня нашел, на кого-то сам вышел. Три месяца я без дела мотался. Хорошо, воскресенские ребята пригрели, а то бы – хана.

– Какие же предложения, если не секрет? – надувшись, спросил Костик.

– В одном месте – охрана, но кайфовое место, жилье обещали, тачку. В другом месте сам начальник секретной службы со мной говорил. Там у них никого с ходками нету. Я ведь рецидивист, – Федор усмехнулся, – но больно хорошо рекомендовали меня. Военный бывший. Земляки мы с ним. Но если сюда пойду, к прежним корешам дороги мне нет.

– Отчего же? – небрежно спросил Мирон. Видно было, что он принимает речь Федора за обычное бахвальство уголовной братвы.

– Потому что мой новый "бык", говорят, братву Лесного потопил, а я ведь с ним работал, из-за них и сел. Так что, в общем-то, ничем не обязан. Всего шесть месяцев на свободе пробыл и загремел. На шесть лет. До сих пор не знаю, кто меня подставил. Да теперь уж разбираться не с кем. Аминь.

Федор махнул рукой, не спуская глаз с Мирона, чье лицо, пока он говорил, пошло красными пятнами. Костик же, наоборот, сидел невозмутимо.

– Это ты кого имеешь в виду? – облизнув языком губы, спросил Мирон.

– Аджиева, Артура Нерсесовича. – Федор произнес это имя так, будто был с этим человеком запанибрата. И продолжил: – Калаян беседовал со мной. Слышали о таком?

– Ты издеваешься? – угрожающе надвинулся на него Костик.

– Это тот Калаян, что ли, из-за которого Крот погиб? – невинно поинтересовался Мирон.

– Я ничего такого не знаю, – отрезал Федор. – Мне слухи собирать некогда. Мне жить надо, бабки заколачивать. Кто больше даст, к тому и пойду.

– Когда ты с Калаяном говорил? – спросил Мирон.

– А вот перед тем, как к вам идти. Из-за чего и задержался, не сразу появился у вас. Мне там сказали: еще проверять будут. Может, и не подойду я им.

Костик и Мирон молчали, переваривая услышанное.

– Потом, там ведь с хозяином беда случилась. Наехали на него, но вы об этом знаете, конечно. Газеты писали, – добавил Федор.

– Аджиев – крутой хозяин, – задумчиво произнес Мирон. – Не боишься?

– Я лапшегонов не люблю, а крутые мне по душе. Я сам крутой.

Федор засмеялся. Он понял, что до печенок достал этих двоих "петушков", и теперь они находятся в шоке, из которого никак не могут выкарабкаться. Ситуация импонировала Стреляному, она отвечала его чувству юмора, его все углубляющемуся с возрастом пониманию комичного. Пусть они думают, что он будет выбирать из тех, кто больше бабок предложит, этот мотив для них понятен и близок. Людишки для них все одинаковы. Только делятся на тех, кто имеет, и кто – нет. За имеющими – сила, остальные – быдло, плебеи, совки. Аджиев такой же. А разве сам Федор не тянется к силе, к власть имеющим и имущим?

Мирон провел рукой по прилизанным донельзя волосам. Не голова, а конфетка. Костик смотрел на шефа просительно, выжидающе. Но, видимо, никак не мог собраться с мыслями.

– А не боишься, что свои замочат? – спросил Мирон, когда пауза затянулась до неприличия.

– У бандита своих нет, – жестко ответил Федор. – А я ведь бандит.

– Ну, ты как-то того... – сморщился Костик. – Выбирай слова...

– Чем вам это слово не нравится? – Федор наслаждался их реакцией.

– Однако Крота бросился спасать, – съязвил Мирон.

– Это – святое. Позвали.

– Да ведь Аджиев и замочил Крота, – нахально сказал Костик. – В отместку за Калаяна. Тоже в газетах писали.

– А вот в это я не верю, – глядя ему прямо в глаза, проговорил Стреляный. – Но разбираться мне западло. Я не следователь...

– Ну, хорошо, хорошо, – встрепенулся Мирон. – Ты, конечно, сам волен выбирать, куда пойти, но мы бы тебя не обидели... Не пожалеешь, если к нам пойдешь.

– Да разговор все какой-то несерьезный, – нахмурился Федор. Вокруг да около.

– Быстрый ты очень... – ответил Мирон.

– Верно, у меня реакция хорошая. – Федор погасил третью уже выкуренную за время разговора сигарету.

Мирон и Костик переглянулись. Федор встал:

– Ну, я пойду?

– Подожди внизу, – попросил Костик. Они остались одни и впервые взглянули друг на друга без напряжения. Этот человек вызвал у обоих какие-то странные чувства. Они начали обсуждать состоявшийся разговор в деталях, но запутались, настолько сильно было удивление от услышанного. Казалось, что все сказанное Стреляным – грандиозная провокация, но смысла и цели ее они не могли доискаться.

Артюхов, как ранее проверил Костик, действительно терся в Воскресенске среди тамошней братвы. И вдруг – Аджиев, кошмар их с Мироном ночей и манящая фигура для босса. Генрих Карлович Шиманко и дня не пропускал, чтобы не заговорить об Аджиеве.

– Надо доложить, – наконец решается высказать главное Мирон.

– Пожалуй, стоит... – поддакивает Костик. Больше всего на свете он боится ответственности и никогда ничего не решает единолично.

Семен Звонарев чувствовал себя так, будто у него из-под ног уходит земля. Давно он не переживал подобного. Человек в старом пиджаке, накинутом поверх спортивного костюма, неожиданно появившийся в тесноватой комнатке на втором этаже "Утеса", был опасен. Он притягивал к себе такие молнии, от которых мог сгореть синим пламенем не только "Утес", но и весь Сенькин неплохо налаженный бизнес.

Дать ему приют сейчас, не говоря уж о том, чтобы вмазаться в какие-то дела, значило добровольно подставиться под большие неприятности.

А с другой стороны посмотреть, Семена забавляла вся эта ситуация: высокомерный Купец, барин и сибарит, на которого начхала всякая уголовная мелочь, сидел перед ним в обносках с чужого плеча, Небритый, плохо выспавшийся. Конечно, он уже позабыл времена, когда скитался по блатхатам. Трудно было ему, обросшему нежным жирком и привыкшему к кожаным подушкам лимузина, передвигаться по городу пешком или в случайных тачках, где, разумеется, дверцу перед ним никто не открывал.

Что он хотел теперь? Реванша? Но какими силами? Вряд ли он мог надеяться собрать под свои знамена большую команду, а главное профессиональную. Никто не захочет рисковать ради призрачных барышей. Да и надежды на Купца, как на руководителя, невелики. Он и раньше-то не отличался организационным талантом, одна вывеска "вор в законе", вывеской и брал, но теперь не те времена.

– Семен... – слышит Звонарев настойчивый голос Купца. – Семен, говорит тот. – Я ведь за то, чтобы развести макли не западло, а за порядок, за всю мазуту.

"Ишь ты, – усмехнулся про себя Звонарь, – как заговорил. И сразу феню вспомнил..."

– Ради себя одного баллоны катить бы не стал... Уехал – и все, торопливо продолжает Купцов, буквально сверля глазами собеседника. – Не веришь, что ли? Сука буду, не стал бы...

– Ну, верю, ну и что? – говорит Семен. – Все на карту поставить, а результат?

– Гарантии только в морге дают, – бормочет Купцов.

Он уже устал и выдохся. Многих объехал сегодня из тех, кто не был связан с Шиманко. Не отказывали, но и не обещали ничего конкретного. А Павлу Сергеевичу нужны были люди и "крыша". Бабки-то пока у него имелись. Однако, если так дело пойдет, почитай, заново карьеру начинать надо. Но ведь не дадут. Шиманко всех задавит, непокорных – ментам сдаст. Вот и борьба с преступностью получится. Главный мент отрапортует, а газеты подхватят.

Звонарев смотрел, как наливается гневом и отчаянием красивое лицо Купца, и даже жалел его. А тот снова заговорил:

– Я ведь не фраер, зачарованный капитализмом, Звонарь. Моя судьба – это первая ласточка. Всех вас к ногтю прижмут. Эти забегаловки, игровые автоматы и прочая туфта, которую вы по мелочи контролируете, в одни руки соберутся. Думаешь, вас оставят в покое? Монополии – закон капитализма.

– Ты рассуждаешь, как Ленин, – съязвил Звонарь. – А мы люди простые. На наш век хватит.

– Да не хватит! – заорал Купцов, но тут же понизил голос до шепота: – Аферист Шиманко не зря во власть лезет. Увидишь, он с ментами договорится. Он уже в Кремль дорожку проторил, а сколько депутатов у него в кармане?

– Слушай, Купец, – рассердился Семен. – Ты такой умный стал, когда тебе по шапке дали? Раньше где ты был? С ними же, блин, под одну дудку плясал.

Купцов опустил голову. Нет, и здесь у него полный облом. Не пойдет за ним Звонарь.

– Ладно, – сказал мрачно, решив, что пора сваливать. – Ты бы хоть одно для меня сделал. Устрой мне встречу со Стреляным. А?

– Ну, не знаю, – неуверенно произнес Звонарь. – Он ведь за городом где-то...

– Чушь, – перебил его Купцов. – Мой человек его у "Руна" видел. Туда он намылился, болван.

– Попробую, но ничего не обещаю. Как тебя найти?

Купцов задумался, а потом сказал:

– Я тебе звонить буду, дай номерок.

На том они и расстались. Купца внизу ждали двое парней, видно, остатки бывшей охраны.

"С таким войском "Руно" не взять", – думал Семен, наблюдая в окно, как эти трое шли через двор. В дальнем его конце стоял их неприметный старенький "жигуль". Звонарь сомневался, нужно ли ему говорить со Стреляным, хотя, конечно, это был именно тот человек, который мог бы помочь Купцу.

А Федор объявился в "Утесе" под вечер. Семен заметил, как он необычно серьезен и собран. Видно, назревали какие-то крупные дела. Но Звонарь не стал ничего спрашивать. Заказал ужин, и они уселись в том же самом кабинетике, где встречались прежде.

За едой поговорили о всякой чепухе, и Семен все никак не мог определиться насчет Купцова. Но Стреляный сам неожиданно завел разговор о нем, рассказав историю о встрече с неизвестным, которая приключилась с ним, когда он шел из "Золотого руна".

– Как думаешь, что это было?

– А то и было... – ответил Семен. – Купец в Москве и ищет контактов с тобой.

– Ну и ну! – Федор даже перестал есть. – Прямо роман какой-то! Жить надоело, что ли? Ведь узнают.

Тогда Звонарев и выложил перед Стреляным содержание утреннего разговора с Купцом.

– Подпольщик треканый, – рассмеялся Федор, все внимательно выслушав. – Борец! Замочат его, и все дела...

– Так ты не будешь с ним встречаться? – осторожно спросил Семен.

– Непременно встречусь, – невозмутимо ответил Федор. – Меня это ни к чему не обязывает. И потом, я ни про какие их шуры-муры не слыхал. С меня взятки гладки... Если он позвонит тебе, дай ему мой телефон. Ночью я, как правило, в хате.

Семен попытался внушить ему, что дело уж больно рискованное встречаться с человеком, которого изгнали из своей среды такие влиятельные и всесильные кадры, как Мирон. Но Федор только смеялся в ответ, представляя мысленно двух "петушков" и их недотепистую компанию. Конечно, они были вооружены и могли взять количеством, но с мозгами там было плоховато. Вот Аджиев, да, этот в бараний рог способен скрутить Купцова, но он занят сейчас другим. И скорее сейчас помощник Федору, чем враг.

– Ты увидишь, Семен, – обнадежил Федор товарища, – "Руно" лопнет, и я им в этом помогу.

В тот же день Шиманко битых три часа терзал Мирона, а вместе с ним и подобострастного Костика на предмет того, можно ли доверять Стреляному, если им все-таки удастся перекупить его, когда он будет служить у Аджиева.

Свой человек в команде Китайца! Об этом Генрих Карлович и мечтать не смел, а тут удача шла прямо в руки. Судя по рассказу Мирона, Стреляный отличался независимым нравом и умом, был падок на деньги и не чужд воровскому братству. Все эти качества устраивали Шиманко, но ему, конечно, надо было обязательно самому поговорить с Федором, чтобы составить собственное мнение об этом человеке. Бабки Генрих Карлович согласен был отстегнуть, но за "верняк". Не хватало еще, чтобы ему "крутили динамо". Да и поди достань потом огражденного столь высоким покровительством Стреляного.

Сейчас Шиманко был занят тем, что уже полностью собрал и оформил бумаги для регистрации собственного благотворительного фонда помощи детям-сиротам Чечни и детям погибших там военнослужащих. Эта программа обещала стать подлинно золотым дном. Он сумел привлечь к ее реализации немало влиятельных официальных лиц. Аджиев нужен был Генриху Карловичу как воздух, потому что одно его имя явилось бы для многих других предпринимателей порукой в надежности. Оно сделало бы хорошее паблисити видимой стороне замысла, а уже тогда и невидимая часть принесла бы крупный выигрыш.

Признаться, как о дальней своей цели Генрих Карлович подумывал о Калаяне. Отчего-то казалось ему, особенно когда он познакомился в одной элитной милой компании с его супругой, Розой Гургеновной, что Калаяна можно будет перетянуть на свою сторону. Но данная операция требовала времени и терпения. Так что стоило бы начать пока со Стреляного.

– Вы завтра мне к полудню представьте вашего героя, – приказал Генрих Карлович подчиненным. – Я поговорю с ним один на один.

...– Вот, будет теперь носиться с этим ублюдком, – недовольно сказал Костик, когда они с Мироном вышли от босса. Витебский промолчал, потому что думал о том же, а главное – о величине суммы, которую наверняка отвалит Шиманко Стреляному.

Мирона вообще-то с некоторых пор бесила возня Генриха Карловича вокруг так называемой легальной деятельности. Старик явно "заболел" желанием стать большой общественной шишкой, захотел тусоваться на разных приемах и презентациях, мелькать на телеэкране, здороваться за руку с министрами. И как-то забыл о том, какой черновой работой добывались башли на его непомерно растущее тщеславие.

Мирон предпочел бы тихие аферы, тем более что возможностей для них представлялось достаточно. Но Шиманко был неумолим. Он пристроил Витебского в помощники депутата и, вручив ему корочку, видимо, считал, что подарил тому миллионы "зеленых".

Мирон уже жалел, что отступился от Купцова и его плана убрать Аджиева. Вот это был куш, а не какая-то вонючая корочка, которую, между прочим, можно было без всяких хлопот приобрести за полтинник у любого вокзального ханыги.

Мирон спускается вниз, в свой кабинет, похожий на апартаменты светской красавицы. Видит мельком свое отражение в зеркале: светлая гладкая кожа слегка блестит – от света лампы и от волнения, которое он только что пережил. Мирон принадлежит к тем людям, для которых зеркало служит постоянным источником утешения. Он любит окружать себя зеркалами еще и потому, что многие, приходящие к нему, чувствуют неловкость, видя свое отражение, – еще одного собеседника в разговоре. А разговоры зачастую ведутся весьма конфиденциальные. Мирону же нравится озадачивать своих гостей. Бывает, что увиденная в зеркале некоторая сутулость или изъян в одежде настолько деморализуют собеседника, что он теряется и сдает все свои позиции, а ведь это и нужно Мирону. Он любит быть победителем даже в ни к чему не обязывающем трепе.

Сейчас он смотрит на себя с благосклонностью. Лицо свежее и глаза с бархатной поволокой. Многочасовая пытка разговором с Шиманко внешне никак не подействовала на него. А сейчас он наберет один номерок, и весь словесный понос босса забудется окончательно.

Мирон снимает трубку и садится в кресло так, чтобы видеть себя. Он начинает священнодействие: любовную беседу.

Федор возвращался домой поздно. Они засиделись со Звонарем. А потом он поехал его провожать. Ему очень хотелось поговорить со Светланой, но он останавливает себя: девушке рано вставать, а его звонок разбудит ее. Если б она сама позвонила...

Но телефон молчит. Федор идет в ванную и уже оттуда слышит телефонное бренчанье. Он вылетает в коридор, весь мокрый, чуть не падает, поскользнувшись на линолеуме, хватает трубку.

Пустые надежды! Незнакомый мужской голос лихорадочно повторяет: "Але, але!.."

Федор тут же догадывается, кто это. Он молчит еще секунду и отвечает, унимая досаду:

– Это ты, Купец?

Минут через сорок они сидят в скверике на Смоленской площади. Федор слушает рассказ Купцова, но мысли его заняты другим. Он думает о Ваське Вульфе, от его дома началась та дорожка, которая и привела его сейчас к ночной встрече с Купцом. Не вмешайся он тогда в историю с Аджиевым, все пошло бы по другому пути. Вот и затравленный, загнанный Купец не сидел бы сейчас ночью посреди Москвы, не исповедовался бы перед малоизвестным человеком. Не торчал бы Раздольский в Лондоне. Да и Крот, наверное, был бы жив...

А теперь, если он, Федор, вновь влезет в историю, что из этого получится? Может, пусть все идет, как идет?

– Ты о чем думаешь? – внезапно умолкает Купец. В стороне курят двое его спутников.

– Хочешь уцелеть? – спрашивает Федор.

– Если б хотел только этого, не возвращался бы с полдороги, раздраженно отвечает Купцов. – Ничего ты не понял, Стреляный...

– Слушай сюда, – продолжает Артюхов, не обращая внимания на то, что сказал собеседник. – Пусть твои ребята пустят слушок среди братвы, что ты ни с кем не договорился и слинял окончательно. Сам ложись на дно и не высовывайся. От тебя проку никакого, а вот этих двоих отдай мне. – Федор кивнул на курящих. – Мне помощь нужна. Вижу, они ребята отчаянные. От тебя же требуется одно: нарисуешь мне план "Руна". Все ходы и выходы, сигнализация какая, сколько людей служит. Кто там в связке с Шиманко вертится. Ясно?

– Ясно, – обреченно кивает Купец. – А меня, значит, в тираж?

– Только не мешай, – жестко отвечает Федор.

После беседы с Шиманко (ну, точно президенты двух великих держав, смеется про себя Стреляный) Федор чувствует себя бардодымом, который хочет просунуться за туза. Правда, неизвестно еще, какая карта сам Генрих Карлович. Кабинет у него клевый и прикид в порядке, но ведь аферист, мастер напускать туману. С такой публикой Артюхов никогда прежде дела не имел. Такие и в зоне, если все же попадали туда, выбивались на чистенькие места, не смешивались с основной массой уголовников.

А еще – Шиманко пел такие дифирамбы Аджиеву, что даже слушать было противно. Он буквально достал Федора своей словесной эквилибристикой, и тот решил остудить его пыл, брякнул про казнь "свиньей", которую одну только и признает Артур Нерсесович для своих врагов, о чем он будто бы слышал от верного кореша.

Видно было, Шиманко не поверил ему, но пыл его заметно угас. Наверное, средневековые методы расправы с недругами внушили ему некоторый трепет.

Он начал длинную витиеватую фразу о том, что подумывает о сотрудничестве с могущественным господином Аджиевым и поэтому даже расстался с некоторыми своими друзьями – сторонниками нецивилизованных методов. При этом он многозначительно посмотрел на Федора. Но тот был непроницаем. Он решил ни за что не проявлять инициативы и дождаться, добиться того, чтобы Генрих Карлович отчетливо сформулировал свои пожелания.

Шиманко постепенно начала бесить демонстративная "непонятливость" собеседника. Он делал самые разнообразные заходы, но все напрасно. Федор слушал и молчал.

– Так вы согласны? – обозлившись, но сохраняя любезную улыбку, спросил Генрих Карлович после почти часового монолога. По всем законам театра зритель должен был бы уже мирно спать в своем кресле, но Федор держался.

– На что согласен? – искренне удивился он. Другого, возможно, подобный вопрос вывел бы из себя, но Шиманко обладал большим запасом прочности. Он не смутился, только его серые глаза под прямыми бровями похолодели.

– Да я разжевал вам все, уважаемый... – спокойно сказал он. – Я собираюсь налаживать с господином Аджиевым деловые контакты, и получить немного информации из стана, так сказать, предполагаемого партнера нам бы не помешало.

– Но я ведь еще там не работаю, – усмехнулся Федор, – а вы мне уже "стучать" предлагаете.

Однако и на эту нахальную фразу не последовало никакой реакции. Шиманко лишь надул щеки и веско сказал:

– А вы там и не работайте. Вы на нас работайте. Тогда и "стучать", как вы это называете, не придется. Обязанности у вас такие – и все.

Такой оборот Федору понравился. Он рассмеялся и сказал, что при достойной оценке предлагаемых обязанностей в материальном выражении плюс процент за риск он готов.

После беседы Федор, покидая "Руно", ловит на себе пристальные и даже завистливые взгляды Мирона и Костика. Он думает о том, что такие и "сдать" могут, начни он и взаправду работать на Шиманко. Гнилая, дохлая компания. Клубок змей, готовых при удобном случае ужалить друг друга.

Шиманко остается один. Знакомство с Федором ничуть не уменьшило, а скорее еще больше распалило его сомнения. Стреляный оказался "крепким орешком". За ним чувствовалась какая-то непонятная Шиманко сила. А все, что он не понимал, он старался не допускать до себя. Наверное, зря он затеял эту историю. Надо будет действовать в направлении Калаяна. С Федором же подождать пока.

Шиманко сидел в одиночестве, перелистывая крохотное "досье" на Артура Нерсесовича. Немногое же ему удалось собрать. Насчет казни "свиньей" здесь, конечно, ничего не было. Информация эта ни в какие ворота не лезла, мрак. Генрих Карлович передернул плечами. Ну, а если все на самом деле так? Зачем Артюхов сказал ему об этом? Такое уголовнику выдумать не под силу. А может, это предупреждение? От Аджиева?..

Генрих Карлович срочно решил позвать к себе Мирона, но тот уже сам стучал в дверь.

Шиманко окинул непроницаемым взглядом помощника: хлыщ, никчемное, в сущности, создание. И положиться на них до конца нельзя.

– Что скажешь по поводу казни "свиньей"? – торжественно спросил его Шиманко.

– Казни? "Свиньей"? – растерялся Мирон. Всего он мог ожидать от хозяина, но не такого.

– Да я, кажется, ясно выразился, – наслаждался его замешательством Генрих Карлович.

– Шутка? – попытался выйти из тупика Витебский.

– Довольно страшная шутка, – насупился Шиманко. – Ты поройся где-нибудь в книгах, в энциклопедии, у специалистов по Китаю спроси, что это такое. Ты со Стреляным маху дал, Мирон. Прикажи Зяме, чтоб кровь из носу, а узнал, где тот в Москве живет, с кем встречается. Да поскорее. А то этой самой "свиньей" я вас лично казню.

Мирон вылетел из кабинета, как ошпаренный, и на лестнице столкнулся с Зямой Павлычко. Он еще не успел открыть рот, чтобы позвать его к себе и рассказать о разговоре с боссом, как тот выпалил первым:

– Купец, был в Москве, тряхнул старыми связями, хотел против нас братву поднять, но не вышло. Говорят, слинял уже окончательно.