Текст книги "Россия. История успеха. Перед потопом"

Автор книги: Александр Горянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

2. Борьба феодалов за крестьянские руки

Уходы и переходы («отказы») вызывали у феодального класса тревогу. После того как Судебник 1550 г. подтвердил древнее право «крестианом отказыватись из волости в волость и из села в село один срок в году: за неделю до Юрьева дни до осеннего и неделя по Юрьеве дни осеннем», вотчинники и помещики, боявшиеся остаться без людей, стали усиленно лоббировать запрет переходов вообще. Лоббировали долго, почти сто лет, поскольку им противодействовали более успешные землевладельцы – те, что не испытывали подобных страхов и, наоборот, были заинтересованы в новых работниках, в заселении новых земель. «В XVI в. возникла ожесточенная борьба землевладельцев за крестьянские руки. Время около 26 ноября, Юрьева дня осеннего, было порой, когда в селах и деревнях разыгрывались сцены насилия и беспорядков. Приказчик богатого светского землевладельца ехал в села черных [независимых] крестьян или мелких помещиков и «отказывал» крестьян, подговорив их к переселению, платил за них ссуду и «пожилое» и свозил на землю своего господина. Крестьянские общества и мелкие землевладельцы лишались тяглецов и рабочих рук».

Заплатив за серебряника его долг и вывезя его на свою землю (это называлось «своз»), новый господин ставил новичка перед необходимостью отработки долга на барщине в господском хозяйстве. Барину нужно было не просто превратить крестьян в неоплатных должников, он добивался, чтобы те обязательно трудились на его полях – больше на них трудиться было некому.

Дотоле свободный «черный» крестьянин мог доверчиво соблазниться на щедрую ссуду и льготу (она могла выражаться в том, что новый господин обязывался временно расплачиваться за государственное тягло крестьянина), но чем щедрее был прием, тем безнадежнее оказывалась расплата.

Еще один вариант. Владелец мелкого надела мог в трудную годину продать его феодалу, но остаться жить на прежнем месте и работать на своей бывшей земле «половником», за половину урожая. Без земли «половникам» было некуда податься, и их тоже рано или поздно засасывала долговая воронка.

Когда произошло юридическое прикрепление крестьян к господам (не к земле, а к землевладельцам)? Не по указу 1597 г., как иногда можно прочесть в учебниках, – в этом указе речь идет только о пятилетнем сроке давности по сыску крестьян, которые ушли от владельцев земли «не в срок и без отказу». И не при Борисе Годунове, о чем недавно поведало телевидение. Ключевский напоминает: указ Бориса Годунова от 28 ноября 1601 г. был «мерой, направленной против землевладельцев в пользу крестьян: он гласит, что царь позволил давать крестьянам выход по причине налогов и взысканий, которыми землевладельцы их обременяли».

Прикрепление никак не могло произойти и в Смуту, когда «одних отпускали на волю, других прогоняли без отпускных, третьи разбегались сами». И не сразу после Смуты, когда «опустелая земля упала в цене, а крестьянский труд и барская ссуда вздорожали; крестьянин нуждался больше в ссуде, чем в земле; землевладелец искал больше работника, чем арендатора». Были примеры того, как «уже не крестьянин дает обязательство не уходить от помещика, а помещик обязуется не сгонять крестьянина с его старого обстроенногожеребья». Но именно тогда договор об аренде господской земли («порядная») становится, по сути, договором об обязательном труде на господина, а право господина на труд крестьянина довольно быстро превращается в основание его власти над личностью последнего.

Ключевский блестяще показывает, как власть господ над крестьянами – в предшествующие века весьма относительная[45]45
  «Около половины XV в. застаем владельческих крестьян с признаками довольно льготного положения, несмотря на широкое распространение ссуды, или «издельного серебра». Переход крестьян не был стеснен ни сроком, ни обязанностью немедленной уплаты занятого серебра: крестьянин-серебряник мог уплачивать свой долг землевладельцу в два года по уходе без процентов. Старожильцы даже пользовались особыми льготами за то, что усидчиво сидели на своих местах или добровольно на них возвращались».


[Закрыть] и отнюдь не повсеместная – стала расти после переписи 1627 г. «Бродячий вольный хлебопашец, застигнутый писцом на земле владельца, куда он забрел для временной «крестьянской пристани», и за ним [землевладельцем] записанный, волей-неволей рядился [нанимался] к нему в крестьяне на условиях добровольного соглашения и вдвойне укреплялся [закрепощался] за ним как этой писцовой, так и порядной записью [договором], какую давал на себя».

Стремясь не допустить переманивания и «своза», феодалы и общины (тут их интересы совпадали) насчитывали на уходящих лишние платежи, отнимали и прятали их имущество, удерживали физически. Крестьян прикрепляли явочным порядком, опережая государственную политику. «Но это была не норма, а только терпимая законом практика, которая (внимание!) всегда могла быть отменена судом». Еще «в начале третьего десятилетия XVII в. вопрос о личной крестьянской крепости не был решен даже в принципе». Но землевладельцы продолжали подавать коллективные челобитные, требуя введения этой меры.

«Как только наступало 26 ноября, Юрьев день, все крестьянство Московского государства приходило в движение. Кто мог и хотел, тот рассчитывался со своим хозяином, собирал свой скарб, привязывал к возу за рога корову и со всей семьей отправлялся на новые места, к новому землевладельцу, о котором приходилось слышать хорошие отзывы… Богатые землевладельцы держали даже особых отказчиков, т. е. людей, которые занимались тем, что ездили из села в село и подговаривали крестьян переходить… Как только приближалось дело к Юрьеву дню и по селам покажутся, бывало, отказчики, переодетые странниками, купцами, прасолами» (С. А. Князьков. Допетровская Русь. – М., 2005).

Государство долго не шло навстречу требованиям феодалов и общин. Оно во многом держалось на крестьянском «тягле» – на податях, которые платили крестьяне, и на повинностях, которые те отбывали. Исправное несение тягла было хорошо отработано: крестьяне были объединены в административные округа, которые назывались станами и волостями, старосты разверстывали тягло между членами общин, – и эта система работала веками. Но тяглые обязанности подразумевают ряд прав и свобод, включая свободу передвижения, свободу промыслов и даже полной смены занятий, право приобретать недвижимость, право отстаивать свои интересы в суде. Отняв права, будет невозможно добиться исполнения обязанностей, рассуждали законодатели XVII в., сами феодалы.

И решение было найдено. У крестьян формально ничего не отбирали, просто ответственность за их тягловую «исправность» была возложена на землевладельца. «На этой норме помирились интересы казны и землевладельцев. Частное землевладение стало рассеянной по всему государству полицейско-финансовой агентурой государственного казначейства, из его соперника превратилось в его сотрудника. Примирение могло состояться только в ущерб интересам крестьянства». Теоретически закрепощенный крестьянин оставался тягловой единицей, т. е. налогоплательщиком (сохраняя, как пишет Ключевский, «некоторый облик гражданской личности»), только теперь государство для него олицетворял не царь и даже не воевода, а барин.

3. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Соборное уложение 1649 г. установило невозможность выхода («Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!») т. е. бессрочную прикрепленность крестьянина к земле, а уже в конце века к обычному обязательству «жить за владельцем в такой-то деревне» в договоре стало прибавляться условие: «…жить тому крестьянину в той деревне и впредь… за кем та деревня будет». «Закон не устанавливал ни срока крестьянской крепости, ни размеров повинностей, предоставляя все это добровольному соглашению». Но все это почти уже не имело значения. «Крестьянин, числясь по закону вольным со своим устарелым правом выхода, на деле уже был окружен со всех сторон». Его «порядная запись» становилась, по сути, отказом «навсегда от права каким-либо способом прекратить принимаемые на себя обязательства».

Процессы прикрепления крестьян к земле и землевладельцу ускорились после церковной реформы патриарха Никона и царя Алексея Михайловича. Возросшее в стране напряжение ожесточило нравы. Дворянство стало беззастенчиво использовать в своих интересах (т. е. для закабаления крестьян) систему мер, задуманную во многом против обезлюдения «старых» уездов государства.

Сохранявшееся коварство закрепощения состояло в том, что оно складывалось шаг за шагом. Крепостной хлебопашец продолжал жить привычной крестьянской жизнью в знакомой с рождения среде, вокруг как будто ничего не менялось. При переводе в другую вотчину или поместье крепостной с семьей снова «сажался» на землю и наделялся необходимым имуществом; «он мог жаловаться на господские поборы «через силу и грабежом» и по суду возвратить себе насильственный перебор; крепостной вотчинника не мог быть обезземелен путем превращения в дворового, а крепостной помещика – еще и путем отпуска на волю (!)»; собственность крепостного не была собственностью его господина. Крепостные могли вступать в сделки, могли выступать истцами и ответчиками в суде, за их «бесчестье» взимался штраф. Закон признавал за ними право на собственность, право заниматься торговлей, заключать договоры, распоряжаться своим имуществом по завещанию.

Еще одна особенность «тихого закрепощения» состояла в том, что оно происходило на фоне повышения жизненного уровня крестьянства. С. А. Нефедов в работе «Уровень жизни России XVII века» (Уральский исторический вестник, № 9, 2003) приходит к выводу, что крестьяне XVII в. жили гораздо зажиточнее, чем это априори представлялось историкам раньше. Их относительное благополучие объяснялось тем, что после демографической катастрофы времен Смуты в стране было много свободных земель, стали осваиваться более южные земли. Крестьянин охотно «садился» на плодородную землю «щедрого» землевладельца, не думая о последствиях. Думать начинали его дети и внуки.

Закрепощение, столь позднее на фоне остальной Европы, оказало огромное воздействие на судьбу страны. Ключевский высказывает исключительно важную, но почти не услышанную мысль: «Едва Земский собор стал складываться в выборное всенародное представительное собрание, как из состава его выпало почти все сельское земледельческое население. Земский собор потерял под собою земскую почву, стал представлять собою только службу и посадское тягло с их узкими сословными интересами. Принося к престолу мысль лишь немногих классов, он не мог привлечь к себе ни должного внимания сверху, ни широкого доверия снизу». Речь идет о Земских соборах, особенно периода 1630—1650-х г., когда по всем признакам складывалось именно то, что Ключевский называет (тут важны все четыре слова) выборным всенародным представительным собранием – об этом у нас речь впереди. Иначе говоря, крепостничество на два века затормозило гражданское развитие России.

У ряда авторов проскальзывает застенчивая мысль, что крепостное право было мерой поневоле необходимой. Дескать, территориальное расширение России и ее военные усилия требовали повышения отдачи тягла, перехода к мобилизационному государству, и другого выхода, кроме выжимания соков из крестьянства, не было. Хотя в допетровское время имелись и другие резервы. Читаем у Ключевского: «Иноземные наблюдатели в XVII в. удивлялись, как много праздного люда в Московском государстве. Эта праздная или непроизводительно занятая масса почти всею тяжестью своего содержания падала на те же рабочие, тяглые классы, из которых и казна извлекала свои доходы, и в этом отношении являлась соперницей государства, перехватывая у него средства, которые могли бы идти на пополнение государственной казны»

Петр I использовал данный резерв, «пристроив к делу» большую часть этой вольницы и значительно усилив крепостной гнет. Большинство историков сходятся в том, что крепостное право в полном смысле слова – с резким ограничением дееспособности (запрет приобретать недвижимость в городах и уездах, запрет свободно уходить на промыслы и другие запреты), с продажей людей, помещичьим произволом, телесными наказаниями и прочими мерзостями – сложилось по-настоящему на протяжении XVIII в., между Петром I и Екатериной II.

Петр I использовал данный резерв, «пристроив к делу» большую часть этой вольницы. Из правовых норм было изъято старинное юридическое понятие «вольный человек» – так в допетровское время называли людей свободных от какой-либо зависимости, от налогообложения и от государственной службы. Отныне таких людей, по крайней мере в теории, просто не осталось: каждый должен был либо служить, либо платить подушную подать. Были и другие категории нетяглого населения – слуги, кабальная зависимость которых по закону прекратилась со смертью их господ, посадские и служилые люди, занимавшиеся отхожими промыслами, переставшие крестьянствовать крестьяне, отпущенные на свободу холопы, «гулящие люди». Отход населения на заработки назывался «гулять», «ходить в гуляках», «быть гулящим». Они не платили податей ни государству, ни феодалам и жили преимущественно работой по найму. За «гулящих» часто выдавали себя беглые крестьяне. Указом Петра I от 1 июня 1722 г. гулящих следовало записывать в посады, а если они работали по найму у помещиков, распространить на них казенное тягло – т. е. связать крепостной зависимостью. Они могли избежать этой участи, лишь записавшись в солдаты.

Введя подушную подать, модернизатор Петр I росчерком пера упростил сложное общество XVII в. (а упрощение – процесс, противоположный модернизации), стер правовые грани между большинством категорий крестьянства, все стали «ревизскими душами». Петр I возложил на помещиков ответственность и за подушную подать, и за поставку рекрутов. Это сразу обострило отношения между помещиками и крепостными, и до того не идиллические. Народная память о Петре не отличается разбросом мнений: «антихрист», «подмененный», «мироед, весь мир переел», «крестьян разорил с домами», «побрал всех в солдаты».

При Петре свободу действий утратили почти все. Под страхом сурового наказания (вплоть до вечной каторги за уклонение!) не имели права не служить дворяне, они даже не могли перемещаться по своему усмотрению внутри России. Крепостные, ненавидя Петра за резкое ухудшение своей жизни, все же достраивали свою логику так: они служат помещику, чтобы дать ему и его сыновьям возможность нести государеву службу, тоже тяжкую.

По закону землевладелец не был собственником крепостного, но практика побеждает теорию. Покупка поместья была покупкой земли вместе с крестьянами. Для заселения новых земель требовались люди. То, что теоретически можно было рассматривать как выкуп долговых прав, по сути являлось покупкой людей. При преемниках Петра людей уже вовсю продавали без земли.

Жизнь во все века находит защитные механизмы против дурных законов. В частности, несмотря на все новые указы о беглых крестьянах, они исполнялись откровенно плохо, особенно на окраинах государства. Проку от новых ужесточений становилось все меньше. Это вообще в русской традиции. Рассказывая о последних годах Петра I, Ключевский пишет: «Указы строжайше предписывали разыскивать беглых, а они открыто жили целыми слободами на просторных дворах сильных господ в Москве – на Пятницкой, на Ордынке, за Арбатскими воротами… Столичный приказный, проезжий генерал, захолустный дворянин выбрасывали за окно указы грозного преобразователя».

4. Противоречивая картина

Живая экономика расшатывала едва сложившуюся крепостную систему. В 1730 г. крепостным было повторно запрещено приобретать недвижимую собственность – значит, предыдущие запреты не соблюдались. В 1731-м их лишили права брать откупы и подряды. Вместе с тем в 1734 г. Анна Иоанновна обязала помещиков кормить крестьян в неурожайные годы, снабжать семенами для посева, посулив нарушителям суровой наказание.

Жизнь смягчала суровость многих законов, другие по прошествии времени переставали исполняться, третьи не исполнялись с самого начала. Так, еще в 1734 г. крестьянам запретили заводить суконные фабрики, но исследователи, изучавшие работу знаменитой екатерининской Комиссии по разработке нового Уложения (1767–1770), обратили внимание на то, что купцы в ней жаловались на конкуренцию со стороны крестьян. Ричард Пайпс («Россия при старом режиме». – М., 2004) не без удивления констатирует: «Государственные и помещичьи крестьяне начали превращать свои домашние ткацкие станки в большие фабрики с сотнями рабочих…» И далее: «К началу XIX в. основная часть русской торговли контролировалась крестьянами».

18 февраля 1762 г., через 37 лет после смерти Петра I, последовал Манифест о вольности дворянства, разрешавший дворянам не служить, нежиться в своей деревне, выезжать за границу, жить и путешествовать где угодно. Многие крестьяне посчитали, что с этого момента удержание их в крепостной зависимости стало незаконным, и начали ждать следующий указ – о вольности крестьянства. Они не знали, что ждать им придется 99 лет и 1 день. Несбывшиеся ожидания крестьян прорвались во время пугачевского бунта.

Пугачев, кстати, обещал награждать примкнувших к нему «древним крестом и молитвой, головами и бородами, вольностью и свободою и вечно казаками». Ничего экономического, только старая вера, только отмена бритья бород – и свобода, свобода, свобода[46]46
  Интересная подробность: два величайших бунтовщика в нашей истории, Разин и Пугачев, родились (с разницей в 112 лет) в одной и той же небольшой станице Зимовейской (ныне в Волгоградской области).


[Закрыть].

Крестьянские выступления во множестве имели место и после восстания Пугачева, но до размаха пугачевщины им уже было далеко. Объясняется это как раз экономическими причинами – улучшением жизни сельского населения, начавшимся во второй половине XVIII в. Под впечатлением крестьянской войны власть четверть века не повышала налоги (что в условиях ползучей инфляции означало их снижение), а помещики не повышали ренту. «Большинство русских подданных живет лучше, чем огромное большинство населения во Франции, Германии, Швеции и некоторых других странах. Это можно сказать о всех классах»[47]47
  Цит. по: Б. Н. Миронов. Социальная история России, 3-е изд. Т. 2 – СПб., 2003. С. 316.


[Закрыть] – таков вывод англичанина Уильяма Тука (Took), автора вышедшего в 1799 г. двухтомного исследования о тогдашней России. Е. В. Тарле собрал целую небольшую антологию высказываний европейских современников Тука, пришедших к тем же выводам.

Но была еще одна причина. Огромное впечатление на крестьян произвело милосердие, проявленное к побежденным после подавления пугачевского бунта, двухлетней крестьянской войны, до основания потрясшей всю Россию. Суд по делу о бунте, происходивший в декабре 1774 г., приговорил к смертной казни Пугачева и еще пятерых главарей; 18 мятежников приговорили «к наказанию кнутом и к ссылке на каторжную работу». Остальные были… помилованы. «Помилованные мятежники были на другой день казней приведены пред Грановитую палату. Им объявили прощение и при всем народе сняли с них оковы… В конце 1775 г. обнародовано было общее прощение и повелено все дело предать вечному забвению» (А. С. Пушкин. «История Пугачева»). Была ли на памяти человечества более милосердная страна?

Неверующий народ истолковал бы подобное милосердие как слабость государства и приглашение к новым бунтам, но для наследников Святой Руси это было доказательством правоты государства и неправоты бунтовщиков, особым видом наказания для них.

Когда жизнь «в крепости» длилась уже не одно поколение, крепостные начинали думать, что и земля «крепка им». Отсюда крестьянская иллюзия: «Земля наша, а мы – помещиковы». Даже продажу целой деревни крестьяне понимали так, что один барин купил у другого право взыскивать с них долг в виде оброка или барщины.

Конец 1796 г. стал порой надежд для крепостных. 7 ноября, на следующий день после смерти Екатерины II, последовал указ Павла I о приведении к присяге всех сословий, в том числе помещичьих крестьян (такая присяга была упразднена для них в 1741 г.). 10 ноября 1796 г. был отменен рекрутский набор, 27 ноября крестьянам предоставлено право апелляции на решения судов по их делам и право подавать жалобы на помещиков, в том числе и на имя самого государя. Интересно, что эти указы вызвали крестьянские волнения в 32 губерниях из 50: крепостные поняли эти меры как уравнение сословий и утрату помещиками прав распоряжаться ими и заставлять их работать на себя.

Волнения не смутили Павла. 10 декабря 1796 г. была отменена обременительная для крестьян хлебная подать, 16 декабря крестьянам и мещанам прощены недоимки в подушном сборе, а 10 февраля следующего года последовал указ о запрещении продавать дворовых и крепостных без земли. Император напоминал этим: то, что крестьянин прикреплен к земле, не означает, что он – собственность помещика. Манифест 5 апреля 1797 г. запретил принуждать крестьян к работам в воскресные и праздничные по церковному календарю дни (а таких было много!). Оставшиеся шесть дней недели предписывалось делить поровну между работами крестьянина на себя и на владельца, то есть, как поясняет академик А. Н. Сахаров (директор Института российской истории), «впервые в России законодатель-самодержец встал между помещиком и крестьянином, жестко регламентировав крепостническую эксплуатацию». Этот манифест, «взятый в сочетании с другими крестьянскими узаконениями Павла I, во многом предвосхитил эволюцию антикрепостнического законодательства в царствование Александра I и Николая I вплоть до подготовки самой крестьянской реформы. М. М. Сперанский считал его «замечательным для своего времени», полагая, что «в его смысле скрыта целая система постепенного улучшения быта крестьян». Современная историческая мысль признает, что именно от этого павловского манифеста берет свое начало процесс правительственного раскрепощения крестьян в России».

Меры Павла I не могли не вызвать подозрений, что он готовит полное освобождение крепостных. Бытует много версий убийства Павла в результате английского заговора, но куда вероятнее, что за этим преступлением стояло дворянство, потерявшее голову от перспективы остаться без прокорма.

Крестьяне довольно часто протестовали по тем или иным поводам, но всегда в уверенности, что царь на их стороне. На этом настаивает ряд исследователей, изучавших конкретные дела о крестьянских волнениях. «Крестьяне обычно «легализировали» свои выступления прямым обращением к царю. Жалоба или прошение на имя царя зачастую составлялись в самом начале выступления, а уже в разгар борьбы появлялась возможность оттянуть неблагоприятный для крестьян исход выступления ссылкой на ожидание царского решения. Случаи благоприятного решения царя или ведомств усиливали заблуждения крестьян»[48]48
  Борис Литвак. О некоторых чертах психологии русских крепостных первой половины XIX в. В сб.: «История и психология». Под ред. Б. Ф. Поршнева. М., 1971.


[Закрыть]. Советский историк 40 лет назад обязан был употребить слово «заблуждения».

Наиболее распространенной формой протеста являлись жалобы на помещика или на управляющего. Крестьяне тратили большие средства на посылку ходоков, ведение судебных дел. Под давлением крестьянского недовольства Комитет министров 24 декабря 1821 г. постановил, что в случае основательности жалоб крепостных имение должно браться под опеку, а дворовые отпускаться на оброк.