Текст книги "Наказание"

Автор книги: Александр Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– А какими деньгами оплатишь семнадцать лет жизни в тюремном подвале? Оставим, это какой-то детский разговор. Мы хотим наказать людей за их дела и накажем. Вот и все.

– Дешевки! – со злостью сказала Людмила. – И ты, и твой Борис. Мелкие дешевки! В память Ричарда надо продолжать его дело, его борьбу!

– Какое дело? – устало и безнадежно спросил Аркадий. – Какую борьбу?

– А ты считаешь, что вокруг нас уже все прекрасно? Считаешь, что личность у нас не подавляется? Что мы живем при подлинной свободе?

– Нет, не считаю, – спокойно сказан он. – И никто так не считает.

Но она его не слушала.

– Или полагаешь, что масоны и евреи оставили попытки прорваться к власти и закабалить наш народ? Кто, по-твоему, устроил бойню в Чечне?!

– Папа римский, – усмехнулся Аркадий. – Я эти идейки, Людмила, уже перерос.

– А до чего дорос?!

– До понимания того, что надо просто жить. Возделывать свой сад, как говорили энциклопедисты. Дом, семья и дети – вот и все ценности. А прочая наносная шелуха, включая политику, социальное обустройство, сладкие мифы о свободе – просто приложения к жизни. Далеко не самые главные.

– Ты ничего не перерос, не обольщайся. Ты просто предал идеалы своей юности и Ричарда, – она коротко и зло хихикнула. – Они мстят за жизнь Ричарда! Вся ваша месть – фарс! Все кончится тем, что Борис переспит с этой девчонкой, дочерью Волынской, а то еще и женится на ней – ума хватит! Ломакину Виктору Львовичу вы набьете морду, в лучшем случае! И пойдете с ним пить водку! А если бы был жив Ричард…

– Он бы вернулся другим, – резко оборвал Аркадий. – И к тебе бы не пришел. Он ведь тебя не любил. Считал заклинившейся и тупой фанатичкой, и так оно и есть. Он уже был другим к концу срока. Не знаю каким, но другим. И мы с Борисом стали другими… А ты окаменела, как звероящер в зоне вечной мерзлоты… Иди. Сражайся с масонами, со всемирным еврейским заговором, с неграми, китайцами, татаро-монгольским игом. Дай тебе Бог найти свое Куликово поле и с честью пасть на нем, сражаясь против империалистов, коммунистов и демократов – ты ведь всех скопом ненавидишь! Тебе ведь ни дела, ни жизнь нужны, а перманентные сражения и разрушения.

Людмила встала, перекинула через плечо сумку и сказала презрительно:

– Хотела бы я взглянуть на тебя лет через десять.

– А я могу сказать тебе, что ты увидишь. – невозмутимо парировал Аркадий. – У меня будет мещанская или, если хочешь, обывательская семья. Скорее всего, я буду преподавать в школе или техникуме. Читать историю или русскую литературу. Буду учить детишек тому, чтобы такие трепачи и ничтожества, как ты и тебе подобные, не могли оглушить ребят звонкой и наглой фразой. Они у меня будут хорошо понимать, за какие вещи надо класть голову на плаху, а какие высмеивать. Ты, например, дура, перепутавшая идеологию, секс, разврат с патриотизмом и порядочностью достойна лишь громкого ха-ха-ха!

– Надеюсь, ты женишься на негритянке. Или еврейке, – криво усмехнулась она.

– Ага. Чтобы доставить тебе удовольствие.

– Ты не спустишь мне вниз чемоданы? Вика уже, наверное, приехала…

– Еще чего?! Не собираюсь демонстрировать перед тобой вонючее благородство! Мы, мещане да обыватели, народ принципиальный! При-ка свое барахло сама.

Она промолчала, с трудом подхватила чемоданы и заковыляла к выходу, но в дверях приостановилась. Спросила насмешливо:

– А я могла бы остаться? Вместе с Вовкой?

– Конечно, – спокойно ответил Аркадий. – И наладилась бы хорошая семейная жизнь.

Она отвернулась, кое-как открыла двери и исчезла.

Аркадий неторопливо позвонил Борису, но Инна сказала, что султан-падишах сегодня опять работает в ночной смене и вернется часов в восемь утра.

Аркадий положил трубку, включил телевизор и улегся на диван.

Идея бросить Академию и поступить в какое-нибудь педагогическое заведение всплыла у него из подсознания только во время дебатов с уходящей женой. Но мысль эта пришлась ему по душе, и, глядя на экран, он решил обмозговать ее.

Через час пришел к выводу, что быть может, это дело его жизни. Какой из него, к чертям собачьим, менеджер, или организатор шоу-бизнеса? В свое время поплелся в Академию заодно за друзьями и все тут. Теперь – баста. Из Бориса, конечно, получится хваткий делец. А из него, Аркадия, – ни в жисть.

К семи часам утра разгрузили последний хлебный фургон, и он укатился.

Борис перевел было дух, стал закрывать тяжелые железные ворота, но тут-то и подъехал закрытый фургон с надписью «МОЛОКО».

Борис чертыхнулся про себя, вновь распахнул ворота, пропуская фургон во двор, оглянулся и позвал:

– Арнольд! Где ты там?!

Но Арнольдика на дворе уже не было.

Разгружать в одиночку контейнеры с пакетами молока – дело крайне несподручное: один должен стоять в кузове и подтягивать вертикальные клетки к открытому борту, а второй – подхватывать их крюком, втягивать на тележку и катить в торговый зал. В одиночку – суетно, долго и тяжело.

Борис прошел в пустой магазин (открывали в восемь) и снова крикнул:

– Арнольд! Молоко доставили! Выходи, не трусь, в кузов встанешь!

Но опять никто ему не ответил, однако в хлебном отделе Борису почудилось какое-то шевеление.

Он зашел за стенд и увидел своего напарника.

С объемистым бумажным пакетом в руках он деловито склонился над плоским решетчатым подносом с глазированными булочками и своими грязными лапами аккуратно стряхивал с них орешки и изюм в свой пакет.

Он заметил Бориса и ничуть не смутился.

– Знашь, о-очень любит мой пацанчик эти орешки с юзюмом… Просто круглый день может их есть, аж в трясучку впадает, как увидит…

– Пацанчик… Любит, – тупо повторил Борис, чувствуя, как волна осатанения ударила в грудь, залила раскаленным жаром мозги, лишая его рассудка.

– Любит мой пацанчик, любит! – заквохтал Арнольдик, продолжая выковыривать ногтями изюм и орешки.

Борис шагнул к Арнольдику и отчего-то по-немецки прохрипел через силу:

– Шмутцигер швайн…

Арнольдик вскинул на него глаза. Скорее всего, по глухой своей необразованности он не понял, что его назвали «грязной свиньей». Но то, что сейчас его будут бить, и бить по-черному, сообразил сразу, едва увидел искаженное жестокой гримасой лицо Бориса, – не лицо, а маску смерти.

Арнольдик пискнул, выронил пакет и кинулся бежать. Почему-то в подвалы.

И это было его ошибкой. При прочих равных условиях этот маневр мог закончиться для него трагически. Борис метнулся за ним. Арнольдик по скользкой лестнице обвалился в тесный чулан, где мясники разделывали туши на огромной колоде, в поисках спасения пробежал мимо нее, совершенно не обратив внимания на то, что в колоду был вонзен мясницкий топор или тупица, если называть его профессионально, широкое сверкающее лезвие на толстой и крепкой ручке. Арнольдик пробежал мимо, а преследователь словно споткнулся о тупицу, в один рывок выдернул ее из колоды, но эта заминка задержала его на полсекунды.

И когда перепуганный Арнольдик вылетел из подвала в торговый зал, Борис мчался за ним в трех шагах.

– Помогите! – истошным голосом завопил Арнольдик. – Убивают! Жизни решают!

Арнольдик был убежден (и не ошибался в этом!), что жить ему осталось всего несколько секунд. Его предсмертный животный крик слышен был на улице, но ни одно окно, ни одна форточка не приоткрылась.

Сквозь красный туман, застилавший глаза, Борис видел только затылок убегающей гадины и чувствовал грозную тяжесть тупицы в правой руке.

Арнольдик достиг середины торгового зала, когда Борис подпрыгнул, правой пяткой, в прыжке, ударил Арнольдика между лопаток, и тот упал, уткнулся носом в мокрый кафельный пол, а встать не успел, потому что Борис вспрыгнул ему на спину и занес топор для последнего фатального удара.

По логике событий мерзкая башка Арнольдика должна была отделиться от немытого тела после первого же удара. И широкое, сверкающее лезвие тупицы уже пролетело половину роковой дуги, когда молнией подлетела Валентина Станиславовна, облаченная в кипенно белый халат, с разбегу ударила Бориса в плечо, сбила его с ног и вместе с ним повалилась на пол возле Арнольдика. Тупица звякнула о кафель, слабо и безопасно. Удар отрикошетило в сторону, мимо грязной шеи Арнольдика.

– Ты что, с ума сошел?! Тебе лечиться надо! Бром глотать, валерьянку пить! Я тебя в санаторий для бешеных отправлю! – выкрикнула Валентина.

– За что, за что? – захныкал Арнольдик, на карачках отползая за ближайший прилавок. – Что я такого сделал?

Борис тяжело поднялся с полу и побрел, сам не зная куда.

Арнольдик посмотрел ему в спину и разом осмелел.

– Уголовники всякие на честного человека нападают! Я ж тебе, Валентина, докладывал, что он бандит, извращенец, девочек насиловал и всякие фотографии продавал! Таких раньше стреляли пачками! Ну, я его еще поймаю!

– Иди, Арнольд. Разгружай молоко, – сдержанно сказала Валентина. – Завтра выйдешь в другую смену, поменяю я тебе напарника.

Через четверть часа Борис и Валентина Станиславовна сидели у нее в кабинете, и она вертела в руках непочатую бутылку водки.

– Может все-таки немного примешь на грудь? Успокоишься. У тебя ж руки-ноги трясутся.

– Да боюсь я пить на работе, – тоскливо ответил Борис. – Войдешь во вкус, потом не отлепишься. Еще два часа вкалывать, молоко принять, и рыбу, кажется, обещали…

– Управятся без тебя, – ответила Валентина. – Полоумный ты все-таки, Боря. Так нельзя. А рубщику мяса почему третьего дня нос расквасил?

– Да хотя бы за то, что он – рубщик мяса! Всю эту сволочь, которая греется при продуктах и алкоголе, всю обслугу и сервис этот богомерзкий надо расстреливать через несколько лет работы, без суда! У любого причин и поводов верняком накопилось для казни.

Валентина лукаво засмеялась.

– Тогда начинай с меня! Это торговля, Борис. В нашей системе, будь она государственная или частная, во веки веков воровали, воруют и воровать будут.

В дверь кабинета постучали. Валентина разрешила войти и слегка опешила, когда в кабинет вошла девица в платье из мешковины, перепоясанная веревкой и на высоких каблуках. В руках она несла сумку и термос. Вежливо кивнула Валентине, поставила на стол термос и сноровисто принялась вынимать из сумки тарелочки и сервировку к завтраку: чашку, пиалу с творогом, два вареных яйца и овощи.

– Это… что? – ошалело спросила Валентина.

– Мой завтрак, – буркнул Борис.

– Про завтрак ясно! А это кто?

– Моя рабыня.

Валентина присмотрелась.

– А что она молчит? Немая?

– Нет.

– Так что ж не говорит-то?

– Надоели мне болтающие. Пусть хоть одна помолчит.

– Ясно, – подытожила Валентина. – Сам на голову покалеченный и вокруг себя таких же собрал. А тряпочка на ней откуда такая? Это что, последний крик моды?

– Да, – заверил Борис, – от Диора.

– Тогда, Борис, – сказала Валентина озабоченно, – придется нам с тобой вести учет мешков из-под сахара и муки. Разворуют так, что останемся без тары.

В этот момент в кабинет без стука вошли решительным и твердым шагом два милиционера. Младший лейтенант и рядовой. Из-за их спин заблажил на высоких тонах Арнольдик:

– Вот он! Вот, сидит и в ус не дует! Убийца!

– Доброе утро, – строго сказал лейтенант. – Кто будет Борис Хромов?

– Я, конечно, – Борис поднялся со стула.

– Он, он, уже сознается! Колется! – сладострастно завизжал Арнольдик.

– Пройдемте, – уверенно сказал лейтенант – Надо разобраться.

– В чем? – глухо спросил Борис.

– В покушении. На жизнь Арнольда Николаева.

– Подожди, Василий, – твердо заявила Валентина. – Мне это не с руки. Какое покушение? Кто и на кого?

– Вы, Валентина Станиславовна, разве не видели покушения? – слегка удивился лейтенант.

– Какого покушения? – вытаращила глаза Валентина.

– Продали, продали меня, Валентина Станиславовна! – ударился в слезу Арнольдик. – Два года на вас горбину ломал не на страх, а на совесть! Два года верой и правдой!

– Я ничего не видела, – не глядя на него, ответила Валентина.

– А вы? – неуверенно обратился к Инне лейтенант, заинтересовавшийся не столько ее личиком, сколько одежонкой.

– Она глухонемая, – быстро вставила Валентина. – Только что вошла. Принесла завтрак.

– Ага. Хорошо. То есть не совсем, если есть заявление пострадавшего, мы должны реагировать. Надо составить протокол.

– Арнольд! – Валентина повернулась к грузчику. – Пошел вон!

И когда он исчез, вынула из сейфа и поставила на стол нераспечатанную бутылку водки.

– Ну, протокол, так протокол. Будем составлять.

– Валентина Станиславовна, Валентина Станиславовна, – сокрушенно сказал лейтенант и снял фуражку. – Удалая вы женщина, но смотрите, чтоб по совокупности своей неосторожности вы не превысили порог безопасности!

– Все под Богом ходим, – ответила она. – Боря, поделись закуской.

Стены кафе сотрясались от усердия оркестра. Музыканты, пренебрегая мелодичностью, набирали в ритме и громкости. На круглой и тесной танцплощадке, в дыму и криках, умирали в экстазе полторы дюжины танцующих.

Кафе было маленьким, зато с большими ценами. По вечерам оно заполнялось характерной публикой, оставляющей перед входом свои автомобили, преимущественно иностранного образца. Половина парней в зале были коротко пострижены, в коже, корчили из себя «крутых». Отвратная, в общем-то, публика, но этот гадюшник был совсем недалеко от дома двух друзей, так что добираться до кровати было несложно, в каком бы состоянии они ни возвращались.

За столиком у окна, занавешенного плотной красной шторой, Борис и Аркадий сидели в компании двух дам, довольно потрепанных, несмотря на очевидную молодость, и, видно, не усложнявших свою жизнь изысканными манерами. Таких подхватывают по ходу дела в кафе или на лоне природы.

Повышенного внимания к своим дамам приятели не проявляли. Сидят девочки и сидят, пусть развлекутся на дармовщину – им хорошо, и нам неплохо. Девочки и сидели, нервно подпрыгивая и оглядывая зал, в ожидании принца на белом коне или хотя бы приглашения на танец. На сидевших рядом партнеров надежда была хилая, но прочих кавалеров, одиноких и алчущих дамского общества, в зале было достаточно.

К тому же, следует признать, Борис был уже тяжело и безнадежно пьян, тыкал вилкой в салат и бубнил угрюмо:

– Нет, Аркадий. Теперь и навсегда наша жизнь повязана с правоохранительными органами. Мильтоны и всякие агенты будут следить за нами по гроб жизни! Мы как мухи под их микроскопом ползаем.

– Сгущаешь краски. За всеми не уследишь, – безразлично ответил Аркадий.

– Скучные вы какие-то, ребята! – закапризничала одна из девиц, знойная крашеная блондинка. – Хоть бы поплясать сходили!

– С-сиди, – процедил Борис.

– Так вы что, для декорации нас пригласили? – взвилась ее миниатюрная подруга, туго затянутая в кожаную юбку.

– А на что ты еще годна? – тупо спросил Борис.

– Ты что, за платную меня принимаешь? – обиделась малышка. – Да я тебя самого продам и куплю!

– Перестаньте, – поморщился Аркадий. – Давайте расслабляться, каждый, как может. И не мешать друг другу.

– А зачем тогда вы нас пригласили? – настаивала блондинка. – Попить, пожрать и в койку?

– Разогналась! – насмешливо сказал Борис.

– Возьми себя в руки, – бросил Аркадий. – Подумаешь, расстроился из-за того, что пару тысяч отступного заплатил. А если б ты его действительно топориком по башке погладил? Где бы ты сейчас был?

– Во-первых, не пару тысяч… А во-вторых… дело в принципе! В том, что в любезном Отечестве ни хрена не меняется! Воры по-прежнему воруют и с каждым днем все наглее! Хулиганы – хулиганят! Жулики – мошенничают! Убивают, насилуют, грабят. И выход только один, Аркаша.

– Какой? – изобразила любопытство блондинка.

– Русь со времен Ивана Грозного знает только один рецепт порядка – КНУТ И ТОПОР! – он неожиданно вскочил на ноги и надрывным голосом сумасшедшего пророка заорал на весь зал. – Да! Да, мужики! Это наш последний и единственный национальный рецепт, чтобы вернуть здоровье! Русь без топора не может! Кнут и топор – вот основа нашего порядка! Топор, кнут и страх – это у нас было, есть и будет! На стадионах пачками расстреливать мерзавцев! Без суда и следствия.

Кто-то засмеялся его словам, кто-то и внимания не обратил, тем более что призывы новоявленного пророка в грохоте музыки могли услышать только ближайшие соседи по столикам, а им на все было наплевать – сегодня хорошо, а завтра будет еще лучше. Так к чему сыр-бор затевать? Ну, если выпил и у тебя кайф такой – пожалуйста, мы не против. Только не надо соусники опрокидывать.

Борис это понял и обессиленно рухнул на стул.

Инна услышала возню у дверей, быстро выключила телевизор и метнулась в прихожую.

Борис и светловолосая крашеная девица уже вваливались в двери.

– А! Это ты! – с радостной злостью гаркнул Борис. – Отдыхаешь, бездельничаешь, полы не мыты, корова не доена, стол не накрыт, а ей хоть бы что!

Блондинка захихикала, вперив взгляд в мешковидное платье Инны.

– Нет, посмотри на нее! – качаясь посреди прихожей, Борис ткнул пальцем в свою рабыню. – Расцветает с каждым днем, будто цветочек лазоревый!.. Ну, я тебе еще покажу! Что стоишь? Стели нам постель, мы спать хотим! Пошевеливайся!

Вертлявая блондинка стрельнула глазками в сторону Инны и бесцеремонно прошла в комнату, держа в руках две бутылки шампанского, – ситуация гостью ничуть не смущала, к своим двадцати годам она умудрилась навидаться всякого.

– А музыка у нас есть? – весело крикнула девица, впорхнув в комнату.

– Ужин готовить? – ледяным тоном спросила Инна.

– Молчать! Разрешения говорить дано не было! Все сыты! Утром – кофий в койку!

Он развернул Инну, подтолкнул к кухне, а сам ввалился в комнату и прихлопнул за собой дверь.

Через минуту в его апартаментах загрохотала музыка.

Аркадий уже засыпал, когда зазвонил телефон. Он снял трубку, долго не мог понять, с кем он разговаривает и о чем, собственно, речь. Наконец сообразил.

– Подожди, Витек, я думал, ты уже во Франции и борешься за звание чемпиона.

– Да какая Франция! У меня вся жизнь рухнула! Я тебя спрашиваю, вы нашли Ломакина?

– А зачем он тебе?

– Теперь я его ищу! Мне с ним надо поговорить, как следует поговорить!

Возбужденный чемпион говорил бессвязно, сбивчиво и только минут через десять Аркадий понял, в чем дело и почему жизнь у Витька рухнула, а виноватым оказался его бывший тренер, все тот же Ломакин Виктор Львович. Забавная сложилась ситуация.

Поутру, как и было заказано, Инна сварила кофе, разлила его по чашкам и на подносе понесла в комнату.

Постучала в двери. Борис крикнул: «Войди!» – и она вошла, деловито, холодно и уверенно.

Борис возлежал на диване в позе шахиншаха, а его партнерша хихикала и возилась рядом. При виде Инны она обрадовалась.

– Вот это сервис! Вот это кайф! Такого еще не бывало! Боря, а можно, я у тебя поживу недельку?

– Посмотрим, – ответил Борис, внимательно наблюдая, как Инна шагнула к дивану. Что-то в поведении горничной ему не нравилось, и хотя не успел сообразить, что именно, сказал на всякий случай:

– Осторожней, крыса. Если опрокинешь кофе на меня или на нее, я тебе нос отвинчу.

Инна аккуратно поставила поднос с кофе ему на колени.

Девица завизжала.

– Боря! Ты бы ее лучше спросил, сколько раз она в чашки плюнула!

Не сводя с Инны внимательных глаз, Борис взял свой кофе, отпил глоток и ответил:

– Раза три плюнула, я думаю…

Девица тоже схватилась за чашку и ополовинила ее в один глоток.

– Но, по-моему, – продолжил Борис, – она ходила с чашками в туалет и слегка в них написала. Солоновато что-то!

Девица взвыла и выплюнула кофе на пол.

– Ну, что стоишь? – спросил Борис Инну. – Почему доброго утра не пожелаешь?

Она не ответила.

– А! Ты же в режиме молчания! Ладно, можешь говорить.

Но заговорить не удалось. В прихожей звякнул звонок. Подчиняясь жесту Бориса, Инна пошла к дверям.

Девица ткнула ей в спину пальцем и сказала убежденно:

– Ты, Боря, будь осторожен! По ее глазам вижу, что однажды она тебе мышьяку в кофе подсыпет!

Аркадий вошел в комнату, как всегда в ровном, апатичном настроении.

– Здравствуйте, мальчики, здравствуйте девочки, – и упал в кресло.

– Крыса! – крикнул Борис. – Иди сюда, мы не договорили.

Инна вернулась.

– Ну, так сознавайся, плевала в кофе?

– Нет. Насыпала слабительного. Через час почувствуете.

– Да ну вас к черту! – в испуге закричала девица. – У вас тут сумасшедший дом какой-то! Ты посмотри, какие у нее глазищи! Как у тигра! Она ж и в самом деле всех отравит! Мне моя жизнь дорога, да и на работу пора.

Она ринулась одеваться, но тут же обнаружила, что нет ни туфель, ни платья.

– Где мои шмотки-тряпки?!

Борис подозрительно посмотрел на Инну.

– Где ее одежонка?

– На дворе. Может, еще лежит под окном, – безразлично ответила Инна.

– Как под окном? – взвыла гостья.

– Ну, конец! – заявил Борис. – Мое терпение лопнуло! Собирай свои вещички, крыса, и отправляйся назад, к маме! Как я понимаю, для нее это будет самым свирепым наказанием! Мы с тобой ошиблись, Аркадий! Стервы эти и без нас друг друга загрызут, окажись они в одной клетке.

– Не пойду, – возразила Инна. – Договаривались на год.

– Тебе что, понравилось здесь? – с любопытством спросил Аркадий.

– Нет. Я ненавижу этого хама. Но мне теперь некуда идти.

– Вон! – заорал Борис. – На улицу иди, на панель! Вали, куда хочешь!

Полуголая блондинка в отчаянии запричитала:

– Да принесите же мою одежду!

– И ты – тоже вон!

Неизвестно, как дальше разворачивалась бы ситуация, но в прихожей послышалась возня и в комнату вошел немолодой замызганного вида мужчина с пестрыми тряпками в руках.

– Всем привет… Боря, дверь у тебя открыта, и я подумал – непорядок, потому что из окошка мне на голову одежда падает. Подметаю тротуар, и вдруг туфлей по голове…

– Оставь шмотье здесь, дядя Миша, и продолжай подметать тротуары! – приказал Борис. – Вечером мы с тобой рассчитаемся за все труды и травмы! Ну-ка, одевайтесь, собирайтесь и вон! Устал я от такой жизни! А ты, Аркадий, останься.

Блондинке даже одеваться здесь не хотелось. Она поспешно влезла в туфли, набросила платье и следом за дворником ринулась к двери, успев крикнуть:

– Видала бардаки, сама дама бардачная, но такого!

С этим и убежала.

– А ты что стоишь? – вперил в Инну взгляд Борис. – Я же сказал, иди.

– Договаривались на год, – упрямо повторила она. – Аркадий сейчас живет один. Я могу перейти туда.

– Во! – истерично захохотал Борис. – Тут же переметнулась! Я ее кормил, холил, а она предает при первой возможности! Нет, в этом мире жить решительно невозможно! Ты что, крыса, думаешь, что у Аркашки тебе будет много лучше?

– Ну, хватит, надоело. Расплюетесь вечером, у нас полно дел. – сказал Аркадий и протянул Инне ключи. – Соберись и спустись вниз, ко мне. Потом разберемся. Исчезни, ради Бога.

Борис крикнул ей вслед:

– Могу тебя заверить, что теперь-то и начнется твоя казнь, так что время, прожитое у меня, будешь вспоминать, как рай.

– Звонил Витек, – оборвал его Аркадий. – Наш чемпион мира по карате.

– И что? – Борис сразу стал серьезным.

– Есть вести о Ломакине. Во всяком случае, ясно, чем он занимается. Витек объяснял долго, я скажу короче. Он собрался жениться на распрекрасной, по его словам, ангелоподобной девушке. На днях попал в компанию, все пили, а чемпион, конечно, нет, – сидел и смотрел видео. Поставили ему порнушную кассету и он увидел там собственную невестушку в качестве активного действующего лица. Во всей красе сексуальных игрищ, с сильными укрупнениями отдельных частей тела.

– Ого! Представляю реакцию чемпиона!

– Вот именно. Он схватил кассету и к невесте. Где снимали? Кто снимал? Прижатая к стене невеста созналась, что снималась год назад. Организатор съемок – Ломакин Виктор Львович. Но радоваться нам рано. Он в глубоком подполье, сам понимаешь. И где обитает, сказать трудно. Витек на его след не вышел и потому позвонил мне.

– Витек, честно признаться, дурак.

– Мы не лучше, Боря, – спокойно заметил Аркадий. – Ведь ничего у нас не получается. По непроверенным данным, Ян Петрович проходит психическое обследование и его, конечно же, признают свихнувшимся… С Инной, сам понимаешь, эксперимент не получился, а повторять его по второму кругу как-то неэтично. Пока мы терпим одно поражение за другим.

– Ян Петрович все равно сядет! – ожесточенно сказал Борис. – Ограбление есть ограбление! Или в психушке посидит пару лет, там тоже не сладко! А из девчонки этой, ты что, тоже не можешь сделать урода, животное?

– Могу, – равнодушно сказал Аркадий.

– Так сделай! А Ломакина мы найдем, никуда он не денется! Сегодня и начну искать.

– Хорошо. Только не устраивай спешки. Ломакин – зверь серьезный.

Аркадий ушел, а Борис стал одеваться. Он побрился, без аппетита позавтракал и вдруг почувствовал, что ему чего-то не хватает для ощущения объемности и многогранности существования. С удивлением он обнаружил, что не хватает-то паршивой девчонки, о которую он столь успешно вытирал ноги две недели, и то ли привык это делать настолько, что уже не мог без нее обойтись, то ли ему просто стало скучно, словно телевизор сломался во время чемпионата мира по футболу.

– Спать будешь в детской комнате, – невозмутимо сказал Аркадий Инне. – Белье – в шкафу. Режим молчания сохраняется, слушать тебя мне совершенно неинтересно. По вечерам, до девяти, можешь совершать пешие прогулки. Для любопытной аудитории во дворе будешь числиться моей сестрой, приехавшей из деревни для поступления в институт. Вопросы есть? Можешь спросить.

– Нет вопросов. Все и так слишком хорошо.

– Нет, дорогая. – Аркадий, сохраняя улыбку, отрицательно покачал головой и сказан грустно: – Тебе будет очень плохо. Так плохо, что и в страшном сне не приснится. Я, моя дорогая, в отличие от буяна Бориса, все доделываю до конца. Тихо, спокойно, но до конца.

Инна впервые увидела, что у этого рыхлого, медлительного увальня жесткие и страшные глаза. Светлые с колючими точечками зрачков.

Она попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось.

К беседе со следователем Дора Михайловна подготовилась очень тщательно, решив строго исполнять все, что советовал супруг. «Я ничего не знаю, и даже не могу предположить, как и почему такое случилось с моим мужем! Ничего не могу сказать!» – ее позиция должна быть непробиваемой.

Но оказалось, что и следователю нечего сказать ей, поскольку он блуждал в потемках, надеясь услышать хоть какие-то объяснения от жены нелепого преступника.

Пожилой и скорее сочувствующий страдалице следователь почти сразу признался, в каком отчаянном положении оказались правоохранительные органы.

– Дора Михайловна, в связи с делом вашего мужа мы пребываем в крайней растерянности! Можете вы хоть как-то объяснить его поступок?

Беседа проходила в кабинете, который подавлял Дору Михайловну своей казенной обстановкой, темными стенами, но больше всего ее пугал сейф – мрачный коричневый ящик с никелированными ручками. Ей отчего-то казалось, что именно там и сидит сейчас, скорчившись, Ян Петрович.

– Нет, – ответила она. – Я сама бесконечно поражена случившимся.

– Вы не допускаете, что он предпринял ограбление на пари? Быть может, ваш муж – азартный, лютый спорщик?

– Да что вы! Он человек академического склада!

– В карты, на ипподроме не играл?

– Никогда!

– А то ведь знаете подлый закон: карточный долг – святой долг! Из-за него приличные люди нередко попадали в безвыходные ситуации.

– Ян Петрович не отличит валета от туза, – убежденно сказала Дора Михайловна.

– Значит, он никому не мог быть должен? Из него не выбивали долги?

– Этого я не знаю, но знаю, что он не мог наделать долгов! – слегка раздражаясь, возразила она. – Финансовая сторона жизни в моих руках. У него просто нет расходов на стороне!

Следователь неловко улыбнулся.

– Нам остается только предположить, что он пошутил.

– У него плохо с чувством юмора, – снисходительно ответила Дора Михайловна. – Вы же его видели.

– Да, на шутника он мало похож. Ладно, – сдался следователь. – Ничего лучшего, чем отправить вашего мужа на обследование в институт Сербского, мы не придумали. Девяносто девять шансов из ста, что установят временное затмение рассудка, связанное с перенапряжением на работе, весенней депрессией и тому подобное. Немного полечат и вернут домой.

Дора Михайловна вспыхнула, вздрогнула и забыла про четко составленный план защиты.

– Это хорошо… Но ведь говорили, что у него было оружие. Боевое оружие. А за его хранение и применение могут также привлечь к суду, я ведь тоже кое-что понимаю, – и тут же поправилась испуганно: – В доме я никогда никакого оружия не видала!

Тяжело вздохнув, следователь неторопливо открыл страшный сейф. Яна Петровича внутри, конечно, не обнаружилось, зато со средней полки следователь снял тяжелый пистолет ТТ и стукнул им по столу.

– Этим пистолетом только гвозди забивать. Один чехол, залитый свинцом. И кое-как прилаженный механизм предохранителя.

– Так это не пистолет?

– Макет. Игрушка. Странно, что он им пользовался…

– Да он же не пользовался! – заторопилась Дора Михайловна. – Он только должен был испугать и все такое прочее, чтоб получилось как по-настоящему.

Следователь вскинул на нее посерьезневшие глаза.

– Должен был испугать? Простите, что вы хотите этим сказать, Дора Михайловна?

Ей захотелось клещами вырвать собственный язык или перерезать горло, чтоб не болтать лишнего.

– Да нет же, нет! Я ничего такого не хочу сказать! Наверное, он устроил эту шутку на пари, вот и взял игрушку, а не оружие.

– Значит, все-таки шутка на пари?

– Я так предполагаю из ваших слов, не более того, – змеей выкручивалась Дора Михайловна, четко понимая, что все более увязает в трясине, из которой ей не выкарабкаться. Велено же было на все отвечать: «Ничего не знаю, ничего не предполагаю!»

– Да, – закручинился следователь. – Не хотите вы помочь следствию.

И тут Дора Михайловна неожиданно для себя осмелела. Словно молнией озаренная, она поняла, что никаких искренних, доверительных бесед в этих кабинетах никогда не происходит! Здесь всегда идет игра – кто кого переобманет, кто будет хитрей, изворотливей и смелей. Наивная душа Доры Михайловны отринула от себя все сомнения и бросилась в атаку.

– А почему это я должна помогать? Не будем лицемерить, Дмитрий Николаевич, все обвиняемые и свидетели защиты вовсе не желают, да и не должны помогать следствию. Дело преступника – увернуться от наказания! Взять банк и остаться на свободе! Мой Ян Петрович, конечно, не преступник, но коли попал в такой переплет, то надо соблюдать правила игры, я так это понимаю. Истину пусть ищет судья. И не мучьте меня больше, пожалуйста. Я ничего не скажу… Потому что ничего не знаю.

Он негромко засмеялся.

– Вот на этой платформе, Дора Михайловна, и надо было стоять прочно, как скала. Но мучить вас я не намерен. Ян Петрович социальной опасности не представляет, даже если у него временно поехала крыша. С моей точки зрения, произошел какой-то фарс, какую-то оперетку разыграли, и в ней вашему мужу отвели не главную роль. А уж вовсе неофициально скажу вам… В этом деле что-то не так. Это не временное затмение разума, не сумеречное состояние души и не весеннее обострение вялотекущей шизофрении, как там объяснят психиатры, а нечто другое. И вы, лично вы, истину знаете, в этом я уверен… Но меня интересует только один-единственный ваш ответ, до конца искренний ответ… Может подобное повториться?