Текст книги "Происхождение личности и интеллекта человека. Опыт обобщения данных классической нейрофизиологии."
Автор книги: Александр Невзоров
Жанр:
Научпоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Будем откровенны, «эта все же мобильность» и плотность dura mater исключают точность и детальность отпечатка части мозговых структур, оставляя возможность для произвольных толкований или предположений, лежащих ultra limites factorum.
Надо сказать, что попытки однозначных «прочтений» эндокра– ниумов всегда воспринимались классиками краниологии очень скептически. Академик В. Сперанский очень аккуратно, но и очень двусмысленно характеризует возможности эндокрана «описать» когда-то содержавшийся в черепе мозг:
«Внутренняя, или эндокраниальная, поверхность черепа обладает сложным рельефом, который отражает морфологию внутричерепных образований головного мозга с его оболочками и кровеносных сосудов. Элементами эндокраниального рельефа являются пальцевидные вдавле– ния и мозговые возвышения, артериальные и венозные борозды, ямочки грануляций. Эти образования имеются как на своде, так и на основании черепа... пальцевидные вдавления ( impressiones digitatae ) или вдавления извилин ( impressiones gyrorum) представляют углубления на внутренней пластинке костей черепа. Между ними находятся мозговые возвышения (juga cerebralia ), в некоторых случаях имеющие форму костных гребней. Обычно считается, что они соответствуют извилинам и бороздам большого мозга, однако это положение нельзя принять безоговорочно» ( Сперанский В. Основы медицинской краниологии, 1988).
Т Эдингер оценивает «повествовательные» возможности эндокрана еще более скептически, чем Сперанский: «Если кто хочет исследовать мозг по слепку полости черепа, как это вынужден делать палеоневролог, тот блуждает в почти полной мгле» ( Эдингер Т., 1929).
Э. Дюбуа (1924) не так пессимистичен, как Эдингер, и с достаточными основаниями утверждает, что «на эндокраниуме всегда видны важные, хотя и не прямые указания на характерные особенности первоначальной формы мозга человека» ( Dubois Е. On the Principal Characters of the Cranium and the Brain, 1924).
Как известно, обнаружение целой коробки мозгового черепа homo erectus – редкость в палеоантропологии, в основном, наука довольствуется обломками.
Кое-где (я подчеркиваю) эндокраниум, целый или фрагментированный, в известной степени информативен и точен, на показания его отчасти можно полагаться, но – не везде. Хуже всего обстоят дела именно в области лобных долей.
Безусловно, бывают исключения, возможно, они были и миллион лет назад, но эндокранов или их фрагментов, которые бы четко показали состояние речедвигательного центра «тогда», явив хотя бы один, не оставляющий сомнений отпечаток, со всеми нюансами формы, наука не знает.
Вероятно, крайне существенным фактором является и то, что Broca's area – одностороннее образование: у правшей она развивается в левом полушарии, у левшей – в правом. Это практически сводит к нулю вероятность обнаружения такого «исключения», т.е. фрагментов эндокрана с отпечатком именно нужной нам зоны.
Впрочем, даже если бы чудо произошло, и эндокраниум с отчетливой фактурой именно задней части нижней лобной извилины был бы обнаружен, то особой ясности бы не прибавилось.
Понятно, что на этом месте и не предполагалась некая «дыра» или глубокая каверна, символизирующая неспособность людей палеолита к речи. Это невозможно, анатомическая неразвитость какого-либо участка противоречит геометрической логике строения мозга – той логике, которую мы можем наблюдать, открыв череп даже собаке.
(Архитектура здорового мозга не допускает лакун, каверн или нарушения строения извилин 20 .)
Более того, имеющиеся эндокраны палеоантропов туманно, но твердо свидетельствуют о наличии в интересующем нас месте некой плотной, хорошо развитой фактуры, но с неопределимыми очертаниями или вообще без таковых.
А форма, ее особенности и анатомические нюансы могли бы многое рассказать и подсказать, но, repeto, разглядеть их невозможно.
Да, и хороший современный череп ничего тоже, кроме «плотной фактуры с неопределимыми очертаниями» в этом месте, не фиксирует. Этот факт не должен обнадеживать, так как по большому счету ничего не говорит.
Даже то, что мы точно знаем, что под «сегодняшней» невнятностью таится Broca's area, не позволяет предположить, что под невнятностью на эндокране раннего homo находится такое же анатомическое и функциональное образование.
Так уж получилось, что здесь нам придется иметь дело с постоянно ускользающей от прямого анализа и лишь по косвенным признакам исследуемой фактурой, что, впрочем, не лишает ее «исследуемости».
Давайте еще раз проинспектируем, что известно о Broca's area на сегодняшний день?
Напомню, что располагается она в непосредственной близости к центру двигательных функций, заключенному в предцентральной извилине. По цитоархитектонической карте Бродмана Broca's area занимает 44-ую зону и часть 45-ой.
Формироваться начинает лишь на третий месяц после рождения. Именно она руководит через предцентральную извилину и корково-ядерный путь мышцами языка, гортани, глотки и вообще всем тем, что анатомически позволяет речи состояться как оформленным, разновысотным, сложноинтонированным звукам.
Увы, ее замкнутость на предцентральной извилине лишает нас всякой возможности проследить ее связи с древними и древнейшими структурами мозга и через это восстановить ее «родословную».
Зная ее «родословную», т.е. зная, с какими именно древними структурами мозга у нее существуют сложные и простые связи, мы бы достаточно легко установили ее функции в течение многих миллионов лет. Нам бы уже не пришлось мучительно гадать о том, менялась ее специализация за два миллиона лет – или не менялась.
Но, repeto, единственно установленная «связь» этой части нижней лобной извилины – лишь с извилиной предцентральной.
А предцентральная имеет настолько богатые и многообразные, прямые и обратные диспетчерские связи со всеми церебральными отделами, что даже теоретически определить, какая именно из этих связей имеет отношение к задней части нижней лобной извилины, і.е. к нашему речедвигательному центру, категорически невозможно.
Ad verbum, этот вопрос еще ждет своего исследователя. На данный момент в классической нейроанатомии на этом месте – откровенная lacuna.
(Necessario notare, что существует версия нейроморфолога проф. С М. Блинкова о наличии ассоциативных связей меж нижней лобной и средней височной извилинами. Это, скорее, талантливая догадка, нежели факт, которым можно всерьез оперировать. Нейронографические исследования косвенно и неуверенно, вроде бы, подтвердили догадку С. М. Блинкова, но фактом ее не сделали.)
Ceterum, вернемся к состоянию сегодняшних познаний о Broca's area.
По всем своим признакам она великолепно подходит под определения «эволюционное образование» и уникальная «особенность человека».
Этой маленькой завитушке коры головного мозга, общей длиной примерно 5,5-6 см, шириной около 1 см и толщиной примерно 4 мм, иногда похожей на замершую в подъеме усталую гусеницу, чертовски многим обязано человечество.
Это она разверзала уста для проклятий, молитв и боевых кличей, это она плела цицероновские речи, творила влюбленный шепот и чеканила анатомическую латынь.
Более того, именно благодаря ей возникла такая способность, как мышление, являющееся, по сути, сверхускоренной, предикативной «внутренней речью». Впрочем, о мышлении и его происхождении от речи – чуть позже.
Но все эти особые возможности Broca's area демонстрирует только в течение последних пяти-шести тысяч лет, т.е. очень недолго, если опираться строго на факты. Вероятно, мы имеем полное право накинуть еще пару десятков тысяч лет до начала фиксированной истории, но не более того.
Что представляла она собой до этого времени и почему молчала – вот вопрос из вопросов.
Repeto, эволюционная логика вынуждает нас полагать, что Broca's area либо не существовала в своем «речедвигательном» качестве, либо была крайне неразвита.
Но известные науке эндокраны, впрочем, опровергают версию анатомической неразвитости, свидетельствуя о плотном и хорошо развитом образовании в интересующем нас месте.
Тогда та же самая логика вынуждает нас признать, что коль скоро у животного homo не было потребности в «речедвигательном центре» ввиду несуществования на тот момент речи, но анатомически данная область была явно развита, возможно, у нашей «усталой гусеницы» просто была другая функция?
Чтобы решить этот новый и достаточно неожиданный вопрос, давайте посмотрим эндокраниумы homo erectus на предмет состояния антипода Broca's area, i. е. того отдела мозга, который сегодня осуществляет «ответную» функцию, логически парную для функции генерации речи.
Secundum naturam, «ответной» функцией генерации речи будет понимание речи. А это – задняя треть верхней височной извилины.
Так-с. И вновь смотрим эндокран. Та же самая «невнятица». Эндокран раннего homo erectus показывает в этом месте бесформенную плотность, причем плотность развитую и, что называется, «сочную».
Никаких морфологических нюансов, разумеется, не видно.
Возраст этой сочной невнятицы – не менее полутора миллионов лет.
(Морфологически она гарантированно старше на несколько миллионов, судя по «окончательности» и прекрасной прочной «вписанности» в общую геометрию мозга, но имея относительно целые эндокраны лишь полуторамиллионолетней давности, останавливаемся на этой, фактически подкрепленной цифре.)
Нас эта цифра вполне устраивает, как и вообще устраивает эта ситуация. В данном случае для точного вычисления функции нам вполне достаточно простого факта анатомического наличия некой структуры на данном месте.
Это парадоксально звучит после фиаско с попыткой разгадать функцию нижней лобной, имея такую же точно «невнятицу» на эн– докраниуме, но сейчас я все объясню.
Что такое задняя треть верхней височной извилины в современном понимании?
Это так называемый Wernicke's area (центр Вернике).
Центр понимания речи.
Классическая нейроанатомия акцентирует на том, что задняя треть верхней височной извилины ( Wernicke's area) считается именно центром анализации продолжительных, последовательных, сложноинтонированных звуков. В природе такими звуками является только человеческая речь.
При ее поражении возникает сенсорная афазия: «Это проявляется в виде утраты способности понимать свою и чужую речь, хотя больной хорошо слышит, реагирует на звуки, но ему кажется, что окружающие разговаривают на незнакомом ему языке» ( Гайво– ронский И. В., проф. Функциональная анатомия нервной системы, 2007).
К чему приведена эта цитата из источника, который является эталоном концентрированного, радикального академизма?
Лишь к тому, чтобы еще раз напомнить, что Wernicke's area – это некая область головного мозга, которая не является просто «слуховой зоной». Ее функции крайне узкоспециализированны.
Проекционный центр «простого» слуха, или «ядро слухового анализатора», – это другая область мозга, это средняя треть верхней височной, и ущемление ее или повреждение приводит к утрате способности воспринимать звуки. (Частичной или полной глухоте.)
Сенсорная же афазия во всех ее ипостасях оставляет за больным способность полноценно и точно различать любые неречевые звуки и реагировать на них.
Но это, repeto, сегодняшняя ипостась задней височной извилины. Возможно, полтора миллиона лет, когда мозг животного homo оставил ее смутный отпечаток на височной кости, чуть кзади от sutura squamosa, функция этой части мозга была иной?
Вопрос только кажется сложным и коварным.
Ответ на него достаточно прост, ибо мы можем расставить точки над і, вычислив специализацию «тогдашней» Wernicke's area с предельной однозначностью.
Следует лишь отследить пути нервных волокон от интересующей нас зоны к первоначальным глубинам мозга.
«Перевернув» результат, мы получим понимание, какие именно древние структуры имеют своим эволюционным завершением заднюю треть верхней височной извилины.
Alias, сейчас мы узнаем не только «родословную» интересующего нас участка коры, но и его примерный возраст.
И что же мы видим?
Первоначально мы видим, что от нашей Wernicke's area уходят нервные волокна прямиком к нейронам проекционного центра слуха (в среднюю треть верхней височной извилины).
Идем дальше вглубь мозга, от средней трети верхней височной, следуя волокнам слухового пути, и обнаруживаем, что завершаются они в нейронах медиального коленчатого тела, проходя в составе radiatio acustica (слуховой лучистости).
Здесь можно остановиться, «перевернуть» результат и убедиться, что невнятное анатомическое образование на эндокранах ранних homo не может являться ничем иным, кроме как «продолжением» (или завершением) именно древнейших слуховых структур головного мозга.
(Странно было бы даже и предположить, что нейроны древних слуховых структур имеют или имели своим завершением обонятельный или тактильный анализатор. Это бы противоречило как логике мозга, так и его архитектуре.)
Возраст самого образования с точностью установить трудно, но судя по тому, что на древних эндокранах homo мы видим, несомненно, очень зрелую анатомическую структуру, мы вправе сделать осторожное предположение, что ее анатомическое формирование завершилось не менее чем 2-3 миллиона лет назад.
Можно сделать еще одну попытку установить ее возраст.
Для этого следует обратиться к открытию Давида Феррье (1843– 1928), которое давно пылилось в закромах нейрофизиологии, будучи забытым и не очень востребованным.
Феррье еще в 1873 году установил, что верхняя височная извилина у всех высших млекопитающих животных является местом локализации слуховых функций. Возраст подобных формаций у животных (по самым робким и скромным подсчетам) – около 15-30 миллионов лет.
Я понимаю, что открытие Феррье не вооружает нас точными цифрами возраста исследуемой нами зоны, но прибавляет уверенности в неизменности функций верхней височной извилины в течение достаточно долгого времени, в который гарантированно «помещается» наш сверхкраткий (по меркам цереброгенеза) срок в два миллиона лет.
Достойно упоминания, что Уайлдер Пенфилд при электрораздражении «зоны Вернике» получил очень странный эффект.
«Когда раздражается слуховая область коры, субъект по-разному описывает звуковые ощущения: как звон, щелканье, прерывистый шум, щебетанье, гудение, стук и грохот, но у него никогда нет впечатления, что он слышит слова, музыку или что-либо, что представлено в памяти» (Пенфилд У. Г., Робертс Л. Речь и мозговые механизмы, 1965).
Имеем ли мы право предположить, что Пенфилд своим экспериментом извлек из верхней височной извилины ее древнюю биологическую программу, заложенный в ней «сложношумовой анализатор», который позже был переориентирован под речь?
Puto, что это было бы очень красивым и смелым, но ничем не подкрепленным предположением, ощутимо оказывающимся ultra limites factorum. Упоминания эксперимент Пенфилда, безусловно, достоин, но права на серьезные выводы он не дает.
Оставим его в покое (для будущих гениев нейрофизиологии) и посмотрим, что мы имеем доказанного и несомненного.
Ergo, та нейроанатомическая формация, которую мы сейчас называем Wernicke's area, или «центр понимания речи», существует как структура мозга не менее двух миллионов лет.
Она никогда и не могла иметь никакой иной специализации, кроме слуховой.
Безусловно, задняя треть верхней височной извилины является «эволюционно финальным» корковым образованием, задача которого – сложная анализация последовательных звуковых сигналов разной интонированности и высоты.
Как я уже сказал, в природе нет ничего, кроме человеческой речи, что полностью подходило бы под это определение и увязывалось бы с видовыми наклонностями и особенностями обладателя такой функции.
(Здесь мы еще не рассматриваем ни очевидную акустическую «скудость» речевого аппарата homo, ни ее причины. Absolute, это очень важная тема, возможно, расставляющая часть точек над і в вопросе зарождения и развития речи, но об этом – чуть позже.)
Да, существует пение птиц, которое фонетически так же слож– ноинтонированно, и разновысотно, и протяженно, и, возможно, информативно. Но эволюционная ориентация homo исключает потребность в сверхсложном «дешифровщике» птичьего пения. Потребность в нем могла бы быть оправдана только половой необходимостью, но заподозрить животное homo в сексуальном интересе к птицам довольно сложно.
Учитывая почти бесконечную вариабельность языка птиц и само количество этих «языков», расшифровка их звуков не могла дать и никакого особенного преимущества при охоте на них.
К тому же, все, что мы знаем о homo палеолита исключает возможность даже самой простой охоты, не говоря уже о технически сверхсложной охоте за птицами.
Среди млекопитающих тоже, scilicet, есть существа, коммуници– рующиеся с помощью очень сложных, многослоговых, голосовых последовательностей.
Это – Microchiroptera (летучая мышь), в особенности, такие ее разновидности, как антрозоусы, щелемордые и футлярокрылые мыши. (Впрочем, безусловным лидером является Tadarida brasilien– sis, способный на сложнопротяженный звук из 17-20 «слогов».)
Но и тут мы не сможем обнаружить никакой заинтересованности ранних homo в понимании их «языка», тем более что преимущественная часть «фонетики» летучих мышей располагается в тех частотах, что почти не воспринимаются слухом человека (22– 100 кГц).
Alias, из всех фонетически сложных, ритмизованных, протяженных, интонированных и продолжительных звуков естественного происхождения, в расшифровке (понимании) которых могло быть заинтересовано животное homo, остается только речь.
Но речь, по эволюционным меркам, – явление совсем недавнее. «Возраст» речи (даже если брать по запредельному максимуму) никак не превышает двадцати пяти тысяч лет.
В результате всех изысканий нарисовалась еще одна, крайне существенная и важная загадка: зачем в течение как минимум двух миллионов лет была нужна зона понимания речи, если отсутствовала способность к ее генерации?
Впрочем, все просто. У этой истории очень забавный финал, расставляющий точки над і без всяких сложных предположений.
В конце прошлого века центр Брока был обнаружен у обезьян, причем в том же самом месте, что и у человека. Разумеется, в меньшей степени анатомической развитости. Но – идентичный по функции.
«У обезьян нервные клетки в области Брока контролируют работу мимических и гортанных мышц, а также языка» ( Pinker S. The Language Instinct: The New Science of Language and Mind, 2000).
Работа Пинкера с обезьяньим мозгом не просто лишний раз доказала, что мозг всех высших млекопитающих животных сконструирован одинаково и имеет полную сопоставимость даже в таких мелочах. Это лишь поверхностный эффект его исследования.
Гораздо важнее другое: на примере Broca's area, т.е. той области мозга, что всегда считалась «сугубо человеческой» и вообще очень специализированной, мы видим, что в мозге и других млекопитающих животных есть аналогичные зоны.
Opportune, крайне любопытно, что еще в 1938 году, в СССР, в Институте Мозга проф. Е. П. Кононова за шестьдесят лет до сенсационного открытия Пинкера установила, что в мозге шимпанзе и даже низших приматов существуют зоны, полностью соответствующие 44 и 45 полям в человеческом мозге, т.е. той самой «зоне Брока».
Что еще любопытнее, за пятьдесят лет до Е. Кононовой проф. Г. Дюре пришел к заключению, «что извилина, расположенная под gyrus sygmoideus мозга собаки, служит местом для центра лая и что она аналогична третьей лобной извилине, или извилине Брока, у человека» ( Duret Н. Sur la circulation сёгёЬгаІе сотрагёе chezles animaux, 1877). Примерно такие же выводы были сделаны в 1895 году В. М. Бехтеревым и проф. F. Klemperer ( Experimentelle Untersuchungen uber Phonationscentren im Gehirn // Archiv. f. Laryngol. Bd. II).
(Заключение В. М. Бехтерева, вероятно, «утонуло» в огромности его наследия, мнения проф. Г. Дюре и Ф. Клемперера как-то затерялись, а исследование Кононовой было погребено в тоннах «вторичных» или просто фиктивных советских разработок, которые почти никогда не переводились на иностранные языки и были неизвестны западной нейрофизиологии.)
Впрочем, дело не в приоритетности открытия. Для нас эти факты важны лишь как дополнительные академические доказательства несомненной древности зоны.
Оставим на время в покое обезьян – и вернемся к ранним homo, несомненно, имевшим в своем мозгу и речедвигательный центр, и центр понимания речи. (Странно было бы отказать им в этом пустяке после обнаружения центра Брока у обезьян и собак.)
При этом палеоантропы, будучи своеобразными, но достаточно обычными животными, разумеется, не генерировали речь. Соответственно, понимать ее у них тоже не было никакой возможности или необходимости. Но анатомические и функциональные возможности мозга, позволяющие делать как первое, так и второе действие, – у них были.
Данные факты дают право на очередное предположение: в мозге млекопитающих есть формации, которые заготовлены эволюцией для некой окончательной «высшей» метаморфизации.
Но эта высшая метаморфизация происходит «не изнутри». Она запускается некими строго внешними обстоятельствами – и ими же легко отключается, возвращаясь в тот обычный режим, в каком она наличествует у каждого из высших животных.
Explico.
Изначально, вероятно, любая «высшая функция» имеет черты «черновика» или примерного эскиза «самой себя», как мы видим на примере немых обезьян, наделенных полноценной зоной генерации речи.
Да, обезьяны пищат, прицокивают, гудят, воют, визжат, ухают, стонут, кричат et cetera.
Да, и прицокиванием, и визжанием, и гудением, и уханьем у обезьян управляет та же самая «зона Брока», что одарила человечество филиппиками Цицерона, речами Геббельса и Демосфена, но все это, разумеется, у них даже отдаленно не является «речью». Причем, естественно, существует множество анатомических (в том числе) причин, по которым обезьяны говорить не могут – это и респираторные особенности, и строение гортани et cetera.
Opportune, нельзя сказать, что обезьяны лидируют в животном мире по части особого разнообразия издаваемых звуков. Или ре– кордируют по их количеству.
Отнюдь. О Microchiroptera я уже говорил, они, разумеется, вне всякой конкуренции в этом вопросе.
Но даже лошадь издает около 15 разноинтонированных звуков, именуемых как «ржание», не говоря о еще десятке тоново-высотно различно окрашенных «гуканий» и храпов.
Любые другие высшие животные совершенно равны и обезьянам, и лошадям в мастерстве звукоиздавания, причем механизм подачи звуков идентичен обезьяньему (по принципу формирования и реализации фонем), что позволяет обоснованно предположить наличие Broca's area практически у всех высших животных.
И вот тут-то мы упираемся в удивительнейший и отчасти драматический факт, который все окончательно расставляет по своим местам.
Перечисляя животных, мы позабыли о homo.
Не о homo erectus или homo habilis, а о самых современных людях, имеющих эволюционно совершенный и здоровый мозг, «заточенные эволюцией» под речь гортань, нёбо, надгортанник и, тем не менее, способных лишь на мычание, рычание, визг, уханье, вой et cetera.
Разумеется, я говорю о тех людях, что вырастают в изоляции от человеческого общества или просто по каким-либо причинам оказываются не выучены человеческой речи.
Бесспорно, что эта же самая зона Брока управляет их невнятным верещанием, рычанием и мычанием, притом что потенциально их современный мозг вполне мог бы, да и «должен» был бы, генерировать настоящую речь.
Но чудо речи исчезает бесследно, Broca's area вновь оказывается способна породить лишь гудение или визжание. (Подробно об этих фактах – в главе VI.)
Причем, заметьте, не произошло никакой эволюционной «отмотки» назад на миллион лет. Не случилось космического или магического катаклизма, который видоизменил бы homo.
Нет, для полной и решительной аннуляции «высшести» функции Broca's area достаточно пустяка – незнания стопроцентно искусственного образования, именуемого «звуковым алфавитом», т.е. букв, слагаемых в слова и фразы.
Igitur, как мы видим, высшая функция может быть молниеносно «упрощена», возвращена в практически обезьянье или палеоантро– пическое состояние при отсутствии одного-единственного искусственного внешнего фактора.
Ее анатомическое совершенство при этом не будет играть никакой роли.
Igitur, «высшая метаморфизация» зоны Брока, делающая «человека человеком», как приходит, так и уходит. Ее удивительные свойства следует признать непостоянными, в общем-то, добавочными, «проявляемыми» только набором специальных обстоятельств.
Надо признаться, что и в этом выводе нет ничего нового, неожиданного или сенсационного. Еще Ernst Мауг (1977) сформулировал понимание того, что морфологическая перестройка мозга не является непременным условием антропогенеза. Более того, Мауг утверждает, что «для прогрессивной эволюции организмов характерно то, что каждый организм и орган как бы таит в себе большие потенциальные возможности к той или иной функции» ( Майр Э. Принципы зоологической систематики, 1971).
На этой эффектной и сложной ноте я прерву тему «Брока– Вернике», чтобы вернуться к ней позже и попытаться разъяснить все эти парадоксы.
Но вернемся к интересующему нас периоду, к последним двум миллионам лет человеческой истории.
На данный момент археология и палеоантропология не позволяют даже заподозрить, что на протяжении этого огромного срока человеком изобретались и реализовывались даже простейшие культурологические игры, вроде «совести», «веры», «справедливости», «права», «бога» и пр.
Нет ни малейших оснований предполагать, что люди того времени культивировали или просто имели понятия о т. н. общечеловеческих ценностях.
Их искусство предельно откровенно. Внимательно рассмотрим т. н. первые «венеры» позднего палеолита. (Разумеется, это уже самый конец интересующей нас эпохи, но одновременно это и первые сформулированные «идеалы» человечества.)
Это «Венера» Тан-Тана и «Венера» Берехат-Рама. Они чуть разные, но их объединяет верность одному идеалу женщины.
У этой женщины лица нет, оно несущественно, но предельно отчетлива вагинальная фиссура.
Фигурки изображают запредельно жирных (в силу этого малоподвижных и, как возможное следствие, беззащитных) самок с ярко обозначенными половыми органами, т.е. воплощают в камне существо одинаково пригодное для совокупления или (возможно) для забоя и съедения.
Стыдливые ремарки искусствоведов о том, что формы палеолитических «венер» были проявлением некоего «культа плодородия», нелепы не только тем, что во время появления первых фигурок такого типа не существовало понятия «плодородие», так как не существовало ни земледелия, ни института семьи, но не было еще даже и культов как таковых.
Ad verbum, по поводу «Венеры из Берехат-Рама» есть разногласия среди археологов; существует мнение о том, что это – древнейшая из «венер», но есть и мнение, что это артефакт природного происхождения. По поводу «Венеры из Тан-Тана» авторитетных сомнений ни в ее датировке, ни в ее рукотворное™ не существует. Примечательно, что несмотря на временную и географическую отдаленность друг от друга, позднейшие (времен позднего неолита), относительно точно датированные «венеры» решительно однотипны и связаны с ранними «ве– нерами Тан-Тана и Берехат-Рама» общей стилистикой и общей «идеей» скульптурок. «Венера из пещеры Ментон», «Виллендорфская Венера», «Вестоницкая Венера» буквально копируют смысл ранних «венер», опять предлагая образ женщины лишь как носительницы вагины, грудей и жира.
«Врожденный нравственный закон человека» на всей протяженности основного периода истории человечества имел очень забавные проявления.
Вероятно, именно этот «врожденный нравственный закон» обучил homo тщательно обстругивать от плоти человеческие кости и добывать из них костный мозг или совершать иные «разделочные» действия, объясняемые только гастрономическими пристрастиями человека к человеку.
Большинство археологических раскопов (не только палеолитических, но и неолитических) напрямую свидетельствует об «общепринятом, регулярном каннибализме людей каменного века» (П. Вилла).
Данное утверждение ни в малейшей степени не является новацией или экзотической гипотезой.
Мнение о том, что каннибализм был бытовой нормой ранних homo, сформулированное еще Ф. Вейденрейхом в классическом труде «Some Problems Dealing with Ancient Man», было подтверждено исследованиями В. Якимова «Европейские неандертальцы и проблема формирования homo sapiens» (1950), М. Урысона «Начальные этапы становления человека» (1964), A. Blanc «Some Evidense for the Ideologies of Early Man» (1961), G. Koenigswald «А Review of the Stratigraphy of Java and its Relations to Early Man» (1937), A. Keith «New Discoveries Relating to the Antiquity of Man» (1931), H. Vallois «The Fonteshevade Fossil Men» (1949), L Leakey «Adam's Ancestors» (1953).
Ceterum, о каннибализме как о будничной норме палеолита мы еще поговорим.
Nihilominus, считать эти два миллиона лет не относящимися к истории человека – принципиальная ошибка.
Это колоссальное (трудновообразимое) бесконечье лет, это десятки тысяч поколений людей, сменявшие друг друга без всяких попыток реализации возможностей своего мозга, есть существеннейшая часть человеческой истории.
Без учета данного периода невозможно и правильное понимание человека как вида и особенностей его разума.
Пока что на одной чаше исторических весов есть крошечный отрезочек истории размером в 5,2 тысячи лет (от изобретения примитивной письменности, каковое можно считать началом формирования коллективного интеллекта, до наших дней), а на другой – огромный период в 2 миллиона лет, когда род homo вел чисто животное существование, хоть и был уже выпрямлен эволюцией, снабжен замечательным мозгом и вовсю использовал каменные орудия.
