Текст книги "Происхождение личности и интеллекта человека. Опыт обобщения данных классической нейрофизиологии."
Автор книги: Александр Невзоров
Жанр:
Научпоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Вагнер в «Очерках философской антропологии» в 1794 году описывает мальчишку, которого поймали в лесах Трансильвании:
«Он был совершенно лишен дара речи. У него не было способности ни к каким членораздельным звукам, только к невнятному бурчанию, которое то усиливалось, то стихало, то превращалось в вой, когда он видел лес или даже просто одинокое дерево. Ему были в равной степени непонятны ни слова человеческой речи, ни звуки, ни жесты. Интереса у него ничто не вызывало, при виде женщин или девушек он оставался так же равнодушен.
Когда три года спустя я увидел его снова, апатия его прошла. Увидев любую женщину, он начинал выть и яростными движениями нижней части тела демонстрировал возникшие у него желания» 25 .
Жюльен Офре деЛаметри (1709-1751) в классическом труде «Естественная история души» (1745) упоминает «десятилетнего ребенка», найденного в 1694 году в «стае медведей в лесах, находящихся
на границе меж Литвой и Россией. Было страшно смотреть на него: он не обладал ни разумом, ни речью, его голос и сам он не заключали в себе ничего человеческого; человеческим у него было только внешнее строение тела».
Судя по всему, последний случай озадачил не только Ламетри. О нем
же упоминает в четвертой части «Трактата об ощущениях» (1754)
и Э. б. де Кондильяк.
Современность предложила нам не меньшее количество свидетельств о детях, выросших вне человеческого общества: Зара и Массу ми Надери (Иран), Рокко из Абруцци (1971), Джинни из Лос– Анджелеса (1970) et cetera.
Кстати, Карл Линней, также собиравший подобные примеры, рассмотрев множество случаев «диких детей», в 1758 году предложил ввести термин homo ferus.
Линнеевский термин хорош, но ему грозит опасность затеряться среди десятков других homo, которые использует ныне антропология и палеоантропология.
Посему для понятности и краткости я бы дерзнул предложить термин «мауглеоиды» ( mauglioides ) как обозначение краткое и образное, произведенное от имени литературного персонажа, известного всему миру.
Всех вышеперечисленных детей объединяло незнание человеческого языка, животное поведение, абсолютное неведение об основах цивилизации и общественных отношений.
Судьба их всех в разной степени трагична, но суть не в этом, а в скорости, с которой человек возвращается в эпоху палеолита. Достаточно самых простых, в общем-то, обстоятельств, чтобы «венец творения» превратился обратно в homo erectus : оскалился, зарычал и взял в руки острый камень.
Причем суммация данных о жизни в естественной среде «мау– глеоидов» свидетельствует о том, что их место в иерархии живых существ было более чем скромным.
Примечательным является также и то, что практически никогда самое усиленное педагогирование в отношении этих детей не давало никаких серьезных положительных результатов, какие бы мощные средства воспитания и реабилитации не концентрировались на очередном «мауглеоиде».
Естественно, чем старше был ребенок, чем идеальнее была «среда дикости», в которой он воспитывался, тем более плачевны были результаты попыток вернуть его в общество людей, дав ему элементарные знания 26 .
Иногда зыбкие результаты все же наблюдались 27 , но чаще всего попытки образовать, научить речи и письму, счету, этикету – заканчивались ничем.
Воспитательный крах имел место вне зависимости от анатомических особенностей как головного мозга, так и иных параметров организма. Это должно, по идее, удивлять, так как головной мозг «мауглеоидов» в большинстве случаев был сформирован по всем современным представлениям о его совершенстве.
Причина систематических неудач не исследована, даже не определен со всей четкостью «возрастной порог», за которым всякое обучение «мауглеоида» становилось бессмысленно.
А коль скоро нет ни фундаментальных исследований этого парадокса, ни квалифицированных наблюдений 28 , причину фиаско рассматривать бесполезно, это в любом случае будут только догадки. (Впрочем, если подобный «мауглеоид» обнаруживался в очень раннем возрасте, то обучение, воспитание, образование было вполне возможно, как показывают множественные примеры.)
Здесь, на примере «мауглеоидов», я (мимоходом) хотел бы обратить ваше внимание на то, с каким звоном и грохотом рушатся основные стереотипические теории о тех особенностях головного мозга человека, которые обеспечивают ему доминирование в животном мире и столь блестящую эволюционную карьеру.
Таких теорий три 29 .
Первая теория – это «феномен» межполушарной асимметрии.
Вторая и третья теории – это особая плотность веретенообразных клеток в lamina multiformis коры головного мозга и особая развитость «лобных долей». Лобным долям я уделил уже достаточно внимания, а вотс полушарной асимметрией вообще все удивительно.
Данная гипотеза, родившаяся совершенно естественным образом, как и сотни иных гипотез, претендующих на разгадку «тайн» мозга, была очень активно популяризирована, хотя никаких доказательств не имела и не имеет. Более того, именно она была наиболее убедительно опровергнута, как теоретически, так и экспериментально.
Достаточно вспомнить хрестоматийные эксперименты профессора Фернандо Ноттеба ( Рокфеллеровский университет) по перерезке левого подъязычного нерва у взрослых зябликов и канареек.
В ходе опыта Ноттеб попеременно перерезал то правый, то левый подъязычные нервы, управляющие половинами нижней гортани, т. н. сиринксами, и, фиксируя изменения пения, легко доказывал наличие функциональной асимметрии мозга, т.е. несомненное наличие специализации полушарий у птиц.
Профессор Джеймс Дьюсон (Стэнфордскийуниверситет) серией очень продолжительных и обстоятельных экспериментов доказал наличие полушарной асимметрии у обезьян. ( Приводится по: Спрингер С., Дейч Г. Асимметрия мозга, 1983.)
Еще Э. Смит (1934) и Ф. Тильней (1928) фиксировали на эндокранах времен палеолита зримую асимметрию, всегда являвшуюся приметой асимметрии функциональной. Более того, «на слепке мозговой полости черепа из Ла-Шапелль-о-Сен левое полушарие шире правого на 7 мм и несколько выше. Соответственно, в скелете правой руки и плечевая кость из Ла-Шапелль-о-Сен имеет более крупные размеры, чем левая» ( НестурхМ. Происхождение человека, 1970).
(Помимо этих хрестоматийных примеров существуют еще более убедительные и исчерпывающие исследования по данному поводу: труд Giorgio Vallortigara о функциональной асимметрии мозга рыб и амфибий, сочинение Питера Маккнейлиджа «Происхождение речи» и блестящая монография Лесли Роджерс (Lesley J. Rogers), в которой доказан принцип латерализации переднего мозга цыплят.)
Продекларированная в свое время как некое уникальное свойство человека, асимметрия полушарий головного мозга присуща практически всем живым существам, а возникла она еще за полмиллиарда лет до появления не только первых людей, но и первых млекопитающих.
Точку в этом вопросе в свое время уже поставил Г. Шеперд, отметив в своем академическом труде «Нейробиология», что «латера– лизация функций была обнаружена у целого ряда животных – не только позвоночных, но и беспозвоночных. Вполне возможно, что тенденция к латерализации присуща всякому животному с двусторонней симметрией тела и мозга» ( Shepherd G. Neurobiology, 1983).
Тем не менее слепое отстаивание «уникальности» этого свойства существует и по сей день, ибо сохраняется надежда на то, что человеческий мозг имеет некие чрезвычайные особенности, присущие только мозгу homo.
Еще со времен Декарта, который полагал, что эпифиз является «вместилищем сознания» и достоянием лишь человека, сохраняется забавная вера в то, что такой «особенный человеческий» отдел мозга все же существует.
(Я уже приводил пример с Ричардом Оуэном и гиппокампом, с лобными долями коры, с Broca's area, а чуть позже вынужден буду разъяснить
«феномен» веретенообразных нейронов в lamina multiformis.)
Secundum naturam, без всякого ответа остается вопрос: отчего в анатомически совершенном мозгу человека, где асимметрия четко (и многократно) констатирована и возведена в ранг «феномена», не «сработала» эта «феноменальная» особенность в тех случаях, когда мы говорим о «мауглеоидах»!
И где же, opportune, чудотворные возможности веретенообразных клеток и лобных долей?
Почему человеческий разум, несмотря на наличие этих параметров мозга, во всем своем блеске не сформировался у тех людей, что всего-навсего были изолированы от человеческого социума и инсталлированы в дикую среду?
Opportune, на слепках эндокраниумов мы можем убедиться, что и головной мозг людей палеолита имел все внешние приметы «межполушарной асимметрии», однако, интеллекта в сегодняшнем смысле слова – никак не генерировал.
Ergo, круг замкнулся.
Мы имели возможность убедиться, что анатомическое совершенство головного мозга (или его «анатомическая современность») не гарантирует возникновение и функционирование интеллекта.
Мы также могли убедиться, что абсолютное несовершенство мозга (его миниатюризация) не гарантирует отсутствие этого же интеллекта.
Мы знаем несостоятельность теорий об «индексе массы мозга – массы тела» и «второй сигнальной системы».
Мы понимаем, до какой степени условен и, возможно, ошибочен «мозговой рубикон» Анри Валлуа.
Мы имеем загадку размером в два миллиона лет существования человека в качестве обычного животного и его «внезапную» (по историческим меркам) метаморфозу.
В довершение всего мы имеем почти астрологические бормотания генетиков об очередном открытии, типа нового гена DTNBP1 , «мутации в котором приводят либо к гениальности, либо к шизофрении», но имеем и параллельное этой очередной победной реляции признание в невозможности «передачи интеллекта» на уровне генома.
(Opportune, удивительно, сколь генетиками блестяще театрализована и облечена в форму собственного открытия простая и давно понятная нейрофизиологическая истина.)
Если бы интеллект был бы передающимся, закрепляющимся, наследуемым качеством, то все мы были бы лишены необходимости учить алфавит. Мы знали бы очень многие языки, с рождения умели бы писать и читать и хранили бы в памяти все подробности жизни (включая самые секретные и интимные) по крайней мере двухсот поколений, и все те знания, которыми располагала породившая нас династическая цепочка.
(Т. е. достаточно было бы иметь бабушку-астрофизика, чтобы обладать глубокими познаниями в данной науке. Или прапрапраде– да – парасхита, чтобы владеть ремеслом древнеегипетской мумификации. А с учетом того, что вышеупомянутые двести поколений (если считать с Месопотамии) мигрировали, странствовали, расселялись по миру, то передаваемость «интеллекта» гарантировала бы нам и знание практически всех языков мира, и секреты древних ремесел.)
Не следует забывать и то, что большая часть интеллектуальных познаний имеет либо эмоциональную подоплеку, либо напрямую порождена эмоциональностью.
Igitur, наследование интеллекта обеспечило бы человека верой во всех богов, что были почитаемы в его династической цепочке от Озириса, Аримана, Митры, Тора, Иеговы-Иисуса, Велеса, Зевса et cetera.
Более того, это было бы очень любопытным наслоением одного культа на другой, и все бы они неизбежно соседствовали в наследованном интеллекте вне зависимости от желания или убеждений последнего носителя этого интеллекта.
Но этого нет.
Вырванный из социального контекста человеческий младенец, лишенный доступа к коллективному интеллекту, с рекордной скоростью возвращается в дикарское состояние.
Т. е. сакрализованная «традиция развития» легко может быть прервана и разрушена под воздействием неких внешних, далеко не чрезвычайных обстоятельств: всего лишь возвращением человека в его естественную среду обитания, на его незавидное место в природной иерархии.
Очень не случайно, очень глубоко прочувствованно Иоганн Готфрид Гердер (1744-1803) называет человека «недоразумением» 30 .
«Чтобы выжить, это существо должно было сотворить себе “вторую природу” – искусственно разработанный, адаптированный, дополнительный мир» ( HerderJ. G.)·
В обычной для себя среде, в этом «дополнительном мире» (человеческом обществе) каждый вновь рожденный младенец требует значительных многолетних усилий по его обучению самым элементарным знаниям и умениям, которое по сути своей есть обучение пользования тем самым коллективным интеллектом.
Ergo, имеем то, что имеем. Личного опыта, личных возможностей разума каждого отдельно взятого человека не хватит на изобретение даже четвертинки одной буквы алфавита.
На данный момент мы все поразительно «вторичны», мы не имеем в области интеллекта практически ничего «своего», какие бы заблуждения не царствовали по этому поводу. Мы все пользуемся только компонентами коллективного интеллекта, которыми манипулируем с большим или меньшим мастерством, искренне считая это собственной интеллектуальной жизнью.
Безусловно, мы можем привнести в этот коллективный интеллект некую ранее неизвестную ему комбинацию, но созданную из уже известных понятий, слов или открытий.
Если эта комбинация будет закреплена на искусственном носителе и будет оценена как значимая, она, возможно, войдет в состав коллективного интеллекта и сама уже станет материалом для следующих комбинаций.
Если не будет закреплена, то вне зависимости от значимости сгниет вместе с полушариями головного мозга ее изобретателя и останется неизвестной. (Изустная, лекционная или иная передача тоже возможна, но она гарантирует определенные искажения.)
Я прекрасно понимаю, что тезис о коллективном интеллекте нуждается в более подробном раскрытии.
Я сделаю это чуть позже.
CAPUT VII
Фиктивность термина «доисторическая эпоха».
Откровенность эволюции. Различные теории. Чжоукоудянь.
Черепа их Штейнхейма и Монте-Чирчео.
«Внутренняя речь». Роль А. Лурии. Роль гиппокампа.
Анатомическая схема речегенерации. Деноминированность.
Предикативность. Мнение Сеченова. Отсутствие четких
формулировок основных понятий.
Считается, что коллективный интеллект вырабатывался долго и мучительно (в течение двух миллионов лет).
Я полагаю, что гарантированно не вырабатывался и не аккумулировался, так как даже в своих зародышевых формах интеллект обеспечил бы некий прогресс, хотя бы в стилистике изготовления каменных орудий и общественных отношений.
Если есть во всей этой истории нечто относительно непонятное, так это только то, почему коллективный интеллект образовался так внезапно, за какие-то несколько тысяч лет.
Secundum naturam, я не говорю о неком фантазийном прыжке из homo erectus прямо в шумеры.
Secundum naturam, появлению письменности предшествовал очень краткий (по сравнению с эпохой питекантропов) период «кроманьонских культур», который послужил прологом к появлению письменности и, как следствие, к возникновению «коллективного интеллекта».
Просто надо отдавать себе отчет, что именно этот крайне незначительный по продолжительности период прочно завязан в стереотипах сознания, как «доисторическая жизнь», хотя являлся (хоть и большей, чем наша эпоха) ничтожной частью истории человека.
Для эволюции не характерна тактика «молчаливого накопления». Скорее, наоборот, мы видим зримую поступательность и наблюдающееся движение эволюционного процесса во всех проявлениях.
Мы всегда наблюдаем поразительную откровенность эволюции. Ситуация, при которой в какой-то форме жизни (без всяких внешних примет и проявлений) накапливается в течение миллионов лет свойство, которое никак не проявляется, а потом взрывает собой вид, в котором «обитает», не имеет никаких аналогов в изученных нами эволюционных процессах и, соответственно, всерьез рассматриваться пока не может.
Тут может быть множество версий о том, что же произошло в течение тех 10-20 тысяч лет, предшествующих появлению речи и письменности, но все это будут очень уязвимые и очень умозрительные гипотезы.
Эти гипотезы существуют, с ними легко ознакомиться, но мне ни одна из них не представляется до конца убедительной.
Ни гипотеза социализации благодаря совместным охотам (как выяснилось, палеоантропы были не охотниками, а падальщиками), ни гипотеза объединения в заботе о детенышах (этому нет никаких археологических подтверждений), ни «эволюционная радиальная энергия» Де Шардена, ни Ламарк, ни прочие теории.
Они все по-своему недурны, так как свидетельствуют о добросовестном научном поиске и увлеченности красивыми идеями, но слабых мест и нелепостей в них значительно больше, чем рационального содержания.
Но это так, лирическое отступление, вернемся к загадке преобразования животного homo в существо, захватившее целую планету, и к многочисленным попыткам ее разгадать.
Надо заметить, что даже сама теория Дарвина в этом случае вы-, глядит несколько комично.
Говорить о «естественном отборе» в вопросе зарождения, развития и существования интеллекта как-то странно, так как в данном случае критерием отбора будет служить именно интеллект как доминирующее и определяющее качество.
За все время (поддающееся оценке) родилось и умерло примерно 24 миллиарда человек (по авторитетной оценке английского математика ГремаТатерсолла) 31 .
Из этих 24 миллиардов людей лишь 3-4 тысячи обладали реально выдающимся интеллектом, чему мы имеем подтверждения в науках, искусствах и ремеслах. И только они могли бы выжить в сложной и жестокой внутривидовой борьбе и иметь потомков.
Непонятно (если применять теорию механизма естественного отбора по признаку «интеллектуальности»), откуда сегодня взялись все остальные люди?
Если бы только совершенный (или преобладающий и прогрессирующий из поколения в поколение) интеллект был бы мерилом выживаемости и давал бы эволюционный мандат на продолжение рода, то на Земле жило бы ничтожно малое количество людей, а всех прочих смололи бы жернова естественного отбора.
Также будет очень трудно ответить на вопрос, а чем, собственно, эти два миллиона лет занимались воспеваемые «гены», в частности, ответственные за склонность к интеллектуальной деятельности? Понятно, что генетики тут же сошлются на загадочные и внезапные мутации хромосом или генома в целом, причин которых (равно как и следствий) они объяснить не смогут.
Они, кстати, это и делают, по сути, копируя пустую и скандальную теорию Плеснера о таинственных «нарушениях секреции» и последовавших за этими «нарушениями» метаморфозах мозга.
(Как видите, мысли не только мудрецов «встречаются».)
Разумеется, этим пассажем о естественном отборе по принципу наличия полноценного интеллекта я не пытался царапнуть теорию эволюции. Это всего лишь лишнее доказательство бездоказательности любых представлений о мышлении и интеллекте как о передающихся и развивающихся качествах. (Если данная позиция еще нуждается в доказательствах.)
Как мне кажется, существует почти абсолютная невозможность предполагать «эволюцию разума», т.е. всерьез относиться к тем теориям, которые основаны на «накоплении впечатлений» людьми палеолита и на их способностях «создавать мысленную картину местности и общую картину сезонной изменчивости многих видов растений» {Кертис Мэрин, 1986).
Данную цитату я взял не как основную или глобальную, а просто как предельно характерную для всех гипотез подобного типа.
Все равно, все они так или иначе крутятся вокруг некоего «накопления» и «мысленного создания». Причем никаких (вообще никаких) доводов в пользу существования «мышления» у людей того времени – они не приводят.
А этот момент является важнейшим.
«Предлагатели» таких теорий декларируют наличие у палеоантропов сложнейшего и могущественнейшего свойства, которое сегодня позволяет делать точные предположения о происхождении кратеров на Плутоне или применять радиоуглеродный анализ.
Но, несмотря на наличие такого волшебного свойства у homo erectus, мы можем наблюдать их полное фиаско даже в деле обработки каменных орудий.
Согласитесь, отсутствие прогресса в течение миллиона лет даже в таком несложном вопросе, как способ откола чешуйки от валуна – это, в общем-то, полное фиаско и прямое свидетельство отсутствия мышления как неизбежно прогрессирующего процесса.
Очень трудно будет сослаться на то, что немногочисленность человеческих стай, краткость жизни человека того времени, неразрешимая проблема транспортировки даже самых малых орудий при перемене стоянки – препятствовали возникновению той массы орудий, когда количество рано или поздно переходит в качество.
Имеем очень красноречивый пример раскопа пещеры в Чжоу– коудянь, где в 13-ти различных слоях, образовавшихся из брекчии, наносов песка, обвалов со стен, было обнаружено около 100000 каменных орудий, и все они, несмотря на разнесенность по слоям и, соответственно, по времени (от 280 тыс. лет до 600 тыс. лет), принадлежат примерно к одному крайне примитивному типу.
Если мы будем искать то, за что же все-таки мы могли бы «зацепиться», чтобы найти образчики если не мышления, то хотя бы особой смекалки homo erectus, мы опять попадаем в circus clausus доказанных фактов, строго основанных на палеоантропологических находках.
Если провести тщательную ревизию этих фактов, то единственное дело, в котором человек проявляет то, что можно было бы условно означить как «сообразительность», это умение так выломать основание черепа другого человека, чтобы доступ к головному мозгу стал бы если и не легок, то в принципе возможен.
Сохранились прекрасные образцы творчества homo erectus в этом направлении: человеческие черепа из Штейнхейма и Монте– Чирчео (илл. 34).
Странные отверстия в их основаниях некоторое время были неразрешимой загадкой, пока для сравнения не были предложены относительно современные (XIX век) черепа папуа из Новой Гвинеи и череп кроманьонца из Моравии (возраст примерно 20 тыс. лет).
И в «новогвинейском», и в «моравском» случаях было точно установлено, что тела подверглись каннибалированию.
(«Новогвинейский» случай описывается как пример «позитивного каннибализма». По племенной традиции, сын, через отверстие в основании черепа, под барабаны и пение торжественно съедал мозг умершего отца, причащаясь к его житейской мудрости и знаниям. «Моравский» же вариант, по всем приметам, свидетельствует о каннибализме банальном, т.е. просто «пищевом».)
Появилась возможность сравнить стилистику вскрытия черепа (во всех случаях это круглый или овальный вылом, имеющий
Илл. 34. Человеческие черепа из Штейнхейма и Монте-Чирчео,
демонстрирующие искусственно созданные homo erectus отверстия
в основании черепа для доступа к мозгу 32 .
верхними границами шиловидные отростки сверху и нижнюю выйную линию – снизу).
Сравнение не оставляет сомнений в том, что и «штейнхеймов– ские» черепа, и черепа из Монте-Чирчео – это тоже останки каннибальских трапез, и что древний человек знал толк во вкусовых качествах полушарий.
Тут, кстати, есть для меня одна существенная непонятность, которую я тоже оставлю исследователям будущего. Дело в том, что головной мозг разлагается значительно быстрее прочих органов.
Для того чтобы он не утратил съедобность, должна быть отработана виртуозная техника быстрого отделения головы трупа и взлома основания черепа. С теми инструментами, которыми располагал homo erectus, задача скоростного отделения головы и кругового взлома практически всей затылочной кости не кажется такой уж легкой.
Впрочем, я полагаю, отгадка этой непонятности лежит не в сфере мистики или неведомых нам высоких технологий палеолита, а просто в невероятной физической силе людей того времени, их постоянном чудовищном голоде и в отработанности этой манипуляции 33 .
(Ceterum, я не ставлю точку в этом вопросе, а всего лишь высказываю предположение).
Кстати, судя по отсутствию на вышеуказанных черепах каких– либо следов тепловой обработки, мозг съедался сырым, а отверстие в основании черепа было приспособлено под размер руки.
Авторитетные палеоантропологические источники комментируют эту и многие подобные находки, как правило, не очень внятно либо ограничиваются строгой безоценочной констатацией: «Наблюдения показали, что разрушения черепа сопровождались извлечением мозга и, надо думать, поедением его. Остается невыясненным, производилось ли разрушение черепа посмертно или удары наносились живым индивидуумам и притом с целью поедания их тела» (Бунак В. Ископаемые гоминиды и происхождение человека, 1966); «Следы нескольких ран, нанесенных острыми каменными орудиями, были обнаружены на черепе из Эрингсдорф. Он был вскрыт для извлечения мозга» (Keith А. New Discoveries Relating to the Antiquity of Man, 1931); «Вскрыт для извлечения мозга один из черепов из Сак– копасторе» (Leakey L Adam's Ancestors, 1953); «Повреждены тяжелыми ударами орудий и вскрыты для извлечения мозга и все остальные черепа явантропов» (Koenigswald G. A Review of the Stratigraphy of Java and its Relations to Early Man, 1937); «Почти все черепа синантропов носят несомненные признаки насильственной смерти. Основы черепов разрушены для извлечения мозга. Для извлечения костного мозга расколоты вдоль кости скелетов» (Weidenreich F. Some Problems Dealing with Ancient Man, 1948) et cetera.
Проф. Ю. Семенов в своем труде «Как возникло человечество» (1966), анализируя стиль расположения и состояния костных останков ранних homo в различных раскопах, меланхолично предполагает, что «каннибализм носил преимущественно внутристадный характер», т. е. что «причиной насильственной смерти... палеоантропов были не столько стычки между (их) стадами, сколько конфликты внутри стада».
Подчеркнутая безоценочность каннибализма как бытовой нормы, разумеется, очень академична, но она уводит от понимания ряда любопытных фактов, в частности, от возможной разгадки малочисленности и небольшой распространенности стай homo в эпоху палеолита. Учитывая агрессивность homo, всеядность, редкую адаптативность, почти постоянную готовность их самок к спариванию и исключительную похотливость самцов, популяция к началу неолита должна была бы насчитывать не 500 тыс. особей (примерно), а неизмеримо больше. Однако за миллионы лет она увеличилась весьма незначительно, если учесть, что «исходная численность человеческой популяции в области “колыбели” предположительно равнялась 10-20 тыс. особей» (Алексеев В. Расселение и численность древнейшего человечества, 1997). David Р. Clark в исследовании «Germs, Genes & Civilization» (2010) справедливо указывает на то, что «поедая другого человека, вы с гораздо большей вероятностью подцепите какую-нибудь неприятную инфекцию, чем при поедании баранины. Среди животных каннибализм встречается довольно редко, и частично причина заключается именно в этом: гораздо легче заразиться болезнями близкородственного вида, чем теми, которыми заражены отдаленные виды животных».
Прекрасным доказательством тезиса Кларка служит хрестоматийный пример с распространением болезни «куру» в Новой Гвинее. «Куру передается при поедании головного мозга человека. Люди из племени форе не едят своих врагов, но практикуют ритуальный каннибализм, поедая умерших родственников. После того как в 1959 году каннибализм прекратился – ни один человек из племени форе больше не заболел куру» (David Р. Clark). (Поясню, что «куру» – это т. н. губчатая энцефалопатия, или «прионная болезнь»). Разумеется, версия почти полного отсутствия демографического роста ранних homo (как вида) вследствие каннибализма и его физиологических последствий не универсальна, не является единственной или основной.
Прошу прощения за лирическое отступление, но оно невольно проиллюстрировало мои сомнения в способности к «мышлению» тех людей палеолита, которым часть исследователей приписывает способность к «мысленному созданию картин».
(Но это, repeto, просто ремарка, предлагаю вернуться к серьезным аргументам.)
Первый – и наиболее важный – аргумент против теории «мысленного создания картин» ранними homo заключается в наличии открытия, характеризующего мышление как «внутреннюю речь», то есть как процесс искусственный, находящийся в зависимости от множества культурологических, исторических, этнографических и пр. обстоятельств.
Сразу должен оговориться, что авторство этого открытия – момент очень и очень спорный. Советская наука приписала его нейропсихологам Льву Выгодскому и Александру Лурии, весьма авторитетным в СССР специалистам, способным представлять идею, претендующую на исключительно естественнонаучное объяснение «тайны» мышления.
Подлинный же автор постулата зависимости мышления от речи никогда (в этом контексте) не упоминался. Это был английский нейрофизиолог Генри-Чарльтон Бастиан (1837-1915), предложивший гипотезу «мышление как внутренняя речь» еще в 1869 году. ( Bastion Н. С. The Brain as an Organ of Mind, 1882; The Lumleian Lectures on Some Problems in Connection with Aphasia and Other Speech Defects 11 Lancet, 1897. Vol. 1,3,10,24.)
Разрабатывая теорию «внутренней речи», Выгодский и Лурия (по малопонятным мне причинам), умолчали об авторстве Г. Ч. Бастиана.
Основная их заслуга заключалась в том, что они почти сумели оформить теорию в тех формулировках, что похоронили надежды на любой компромисс науки с изысканиями «сверхъестественной природы» мышления. А вот научная разработка самой теории была, увы, лишь ее «утоплением» в стандартной «психологической» фразеологии.
(Остались нерешенными вопросы наличия «мысленных образов», реальной скорости предикативной внутренней речи, связи мышления и сознания et cetera.)
Естественно, психологи и не могли разработать теорию о происхождении мышления и его связях с сознанием. Выгодский и Лурия были грамотными людьми и неплохими специалистами в своей дисциплине, но задача для них была непосильной, так как всецело относилась не к психологии, а к науке.
Возможно, дело было еще и в том, что Лурия прилежно скопировал основную ошибку И. Павлова: нежелание и неумение рассматривать высшую нервную деятельность homo как этапное эволюционное явление; как нечто, имеющее историю развития, насчитывающую около 400 миллионов лет, впрямую связанное с общей историей головного мозга позвоночных и полностью от нее зависимое. Для Лурии, как и для Павлова, головной мозг homo – это некий орган, чуть ли не «вчера» образовавшийся в черепной коробке человека и отделенный от общих законов эволюционной нейрофизиологии.
