Текст книги "Восстание на «Св. Анне»"

Автор книги: Александр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава седьмая

На двенадцатую ночь ушла на восток последняя косматая низкая туча и на западе сверкнули чистые бриллианты звезд. Ветер утих. Море все еще волновалось, высоко поднимая белые гребни, но уже не было страсти в этом волнении. Судно по-прежнему летало с горы на гору по словно отлитым из темной стали бортам волн, но теперь уже казалось, что это добродушные водяные великаны ласково играют судном, перебрасывая его с одной мохнатой пенной ладони на другую.

Машина и руль выдержали.

На следующий день утром край тучи растаял. Солнце блеснуло лучами, в которых было так много чистого серебра, и люди, встречая первый приветливый рассвет, выползали на палубу. Здесь царил беспорядок. Осколок мачты, подобно гигантскому рыбьему зубу, торчал посреди палубы. Леера во многих местах были погнуты, на стенках спардека налипла грязь. Двери в одном из коридоров под шканцами были снесены, и ржавые петли, с остатками дерева, торчали на виду. Не ожидая команды, матросы принялись за уборку судна. Казалось, они еще не верили в спасение, и в работе, в ударах топора и взмахах швабры и кисти искали подтверждения того, что буря миновала и настали дни, когда море больше не грозит гибелью судну и ясное небо сулит спокойный путь под жарким солнцем, под ночными кормчими звездами.

В полдень капитан вышел из своей каюты с секстантом. Он широко, по-морски расставил толстые ноги и начал ловить солнце. Проделав все необходимые вычисления, он буркнул собравшимся вокруг него:

– Двадцать два градуса и семь минут северной широты, двадцать семь градусов и девять минут западной долготы.

«Так, – соображал я. – Значит, мы чуть ли не в центре Атлантики. Это черт знает как далеко от Европы. Ведь это где-то за Мадейрой. Так. Дней пять – шесть пути до Гибралтара. Хватит ли угля?

Капитан отправился прокладывать курс корабля по карте, а я пошел к угольным ямам. За двенадцать дней бури мы сожгли очень много угля, несмотря на то, что поддерживали тихий ход – лишь бы держаться против волны. На глаз у нас оставалось угля еще дня на три. Сейчас же мы были в шести днях от Европы, в семи – восьми от Рио-де-Жанейро и Пара. Куда-то пойдет теперь «Св. Анна»?

Я вышел на палубу в момент, когда за кормой обозначилась широкая, кривая дорога.

«Поворачиваем, – подумал я.

Солнце стояло высоко, почти в зените, но все же не трудно было заметить, что мы идем на юг, может быть, на юго-восток.

Значит, – в Америку? Что-то будет?

События не заставили себя ждать.

Матросы, стоявшие на палубе, тоже смотрели на солнце, заслоняя глаза рукой и бросив на время топоры, швабры, брандспойты. Затем они стали собираться в группы и сначала шепотом, а потом и громче, обсуждали смысл поворота на юг. Все понимали, что идти надо на север, в какую-нибудь ближайшую европейскую гавань, чтобы чиниться, грузить уголь и идти в Марсель, где хозяева, где можно сообразить, что делать дальше.

Я прошел на ют.

Здесь было пустынно, но через несколько минут показался Кованько. Он быстро подошел ко мне, взял меня под руку и стал взволнованно говорить:

– Николай Львович, матросы возбуждены. Теперь подымается такая буча, что влетит и правому и виноватому. Буря помешала нам говорить с капитаном. Надо это сделать теперь. Надо заставить рыжего черта бросить свои фокусы и идти в Европу. Пойдем сейчас! – Он потащил меня к шканцам, не спрашивая даже ответа.

Я молча двинулся за ним.

Уже под спардеком, подходя к другому концу коридора, мы услышали густую ругань и гул матросских голосов.

Кованько распахнул дверь на бак, и перед нами встали несколько фигур с лицами, устремленными куда-то кверху, и с поднятыми в возбуждении руками.

Кованько выставил голову наружу, но сейчас же отпрянул назад.

– Кажется, опоздали мы с вами, Николай Львович, – сказал он не то с досадой, не то с иронией. – Полюбуйтесь!

Почему-то порог показался мне неприступным, неодолимым препятствием, и я только выставил голову наружу.

На палубе, у передней мачты, столпились матросы. Впереди стоял Андрей. Он что-то кричал наверх, туда, где на командном мостике должны были находиться капитан и несший вахту старший помощник. Я заметил, что здесь собрались почти все матросы и кочегары «Св. Анны». Задние напирали на передних, обнимая широкие плечи товарищей крепкими закорузлыми, потрескавшимися руками. Глаза смотрели в одну точку. Никто не курил. Это свидетельствовало о высшей степени возбуждения. Но вокруг Андрея сгрудилась только часть команды. Одинокие фигуры стояли в стороне, опершись на леера, другие сидели на скамейке под колоколом или на обтянутых брезентами выходах из трюмов.

Юнга Васильев, мальчишка лет шестнадцати, взобрался на ванты, продел ноги сквозь веревочные ступени и колыхался, как птица, высоко над палубой, в такт покачиванию корабля.

Вся эта толпа притихла, и только голос Андрея звенел в тишине на высоких нотах.

– Требуем повернуть корабль на север и сказать всем, куда идем! – Он обернулся к матросам, – Так я говорю, братва?

– Верно! – загремели голоса. – Дело! К черту Америку!

– Ну, а если я не поверну, так что будет? – раздался спокойный, насмешливый голос капитана.

– Сами повернем, вот что, – выпалил Андрей. – Тебя не спросим.

– Тебе по феске! – завопил кто-то сзади. – За борт!

– Дураки вы, вот что, – еще спокойнее заявил капитан. – Где север, где юг, не знаете, а туда же лезете кораблем управлять. Да вы и карту-то читать не умеете. Ну, да ладно, – переменил он вдруг тон и, словно бросив дурачиться, заговорил серьезно. – Кто вам сказал, что мы идем в Америку? Сюда нас занесла буря. А теперь нам нужно идти в порт Сан-Винцент на островах Зеленого Мыса, потому что угля не больше, как на три дня, а это ближайший к нам порт. Погрузим уголь и решим, куда идти дальше. В Марсель – так в Марсель. Но сейчас идти в Марсель не можем. До Гибралтара семь – восемь суток, а угля на три – четыре. Поняли?

Матросы молчали, видимо, смущенные.

– А вы уже и разорались, – продолжал капитан. – Ни уха ни рыла не понимаете, а туда же...

Теперь все матросы смотрели на Андрея, но он тоже был смущен объяснениями капитана.

– Если кто хочет, я на карте покажу, чтобы поняли, что на север идти не приходится. Идти надо туда, где уголь. Без угля – гибель. – Капитан уже явно глумился над командой.

– А грузы в Америку зачем брал? – спохватился вдруг Андрей.

– Какие грузы? Грузы все на Марсель. Там компания перегрузит на другие пароходы или пошлет в Америку «Святую Анну». Но тогда на ней пойдут только те, кто хочет. Кому не по вкусу будет путешествие, может убираться к черту. Сухопутных моряков нам не надо.

– Вот врет-то, вот врет! – прошипел мне на ухо) Кованько. – И не заикнется. Ах, прохвост патентованный!

– Все он врет, ребята, все заливает, а вы уши развесили, – кипятился Андрей.

– А что врет-то? Ты скажи, если ты такой умный. – По голосу я узнал Фомина.

– Да все врет, все, – продолжал горячиться Андрей. Он закусил теперь удила и сыпал ругательствами без смысла. Матросы в смущении молчали.

– Вот что, ребята! – пользуясь удобным моментом, закричал опять капитан. – Ведь вы за границей пропадете ни за понюшку табаку. С голоду подохнете. Я о вас же забочусь. А вас против меня этот большевик натравливает. Довольно! Хватит! – Голос его поднялся до высоких нот и задрожал. – Вы уже видели, как он вас обманывает. Он хочет повернуть судно в океан, в водяную пустыню. Но ведь на юге в трех – четырех днях пути – большой порт, угольная станция. Такая работа до добра не доведет, ребята! Все люди как люди, а этот прохвост так и норовит бучу на корабле устроить. Я его арестую, а в Марселе отдам под суд. Под суд! – закричал он, стуча кулаками. – И всех, кто станет его защищать, тоже под суд. Поняли? Кашин, сюда! – закричал он. – Двоих часовых! Арестовать Быстрова и – к прочим арестованным. – Голос его несколько спал. – И пусть утешают друг друга!

– Слушаю, господин капитан! – послышался откуда-то голос Кашина.

Матросы растерянно молчали. Андрей смотрел на братву и говорил вполголоса:

– Что же это, братцы? Как же так?

В толпе произошло движение.

– Стой, ни с места! – загремел опять капитан. – Теперь я шутки бросил. Кто двинется, пулю в лоб! Слышали? Лучше миром, ребята! – закричал он опять после паузы. – Суд разберет, кто в чем виноват.

– Ах, сукин сын! – на этот раз громко прокричал Кованько. – Не могу я, Николай Львович, не могу!

Его лицо горело, волосы рассыпались по лбу. Отпустив мой рукав, он выпрыгнул на палубу и закричал громко, словно хотел, чтобы даже волны слышали его:

– Врет он, ребята, все врет!

Матросы все еще стояли в недоумении, но Андрей сразу метнулся к нему.

– Знаю ведь, знаю, что врет. Да как доказать? Расскажите толком, что знаете! – кричал он ему в лицо, схватив обеими руками за плечи.

– Младший штурман Кованько, молчать! Потрудитесь убраться в вашу каюту!

Но Кованько уже овладел собой.

– Нет, не потружусь, господин капитан!

Он повернулся к команде.

– Капитан ведет вас в Америку. Он хочет там продать судно, а вас бросить на произвол судьбы. Он обманывает не только вас, но и компанию. Поэтому он набрал грузов в Чили и Уругвай.

– Врет он все. Говорю вам, что пойдем в Марсель, а сейчас идем только за углем, – надрывался капитан, но теперь его уже никто не слушал.

– А если идти за углем, – все спокойнее и увереннее говорил Кованько, – то зачем идти в Сен-Винцент, когда в трех днях пути к северу Мадейра, на полпути к Гибралтару?

– Ах я дурень, дурень! – хлопнул себя по голове Андрей. – Я ведь думал, что есть какой-то порт к северу, да забыл про Мадейру.

– Я не знаю наверное, – кричал Кованько, – что затеял капитан! Может быть, я и ошибаюсь, но если я не прав, то пусть капитан немедленно повернет на север.

– Верно! – дружным хором орали матросы. – Пусть повернет!

Я тоже вышел на палубу вслед за Кованько. Теперь мне был виден командный мостик. В правом углу маячило злое лицо старшего, посредине возвышалась массивная фигура капитана. Он был без фуражки. Воротник рубахи был расстегнут. Лицо было покрыто крупными каплями пота, глаза сузились и глядели зло, как у дикого кабана, затравленного борзыми.

Андрей опять вышел вперед и громко крикнул:

– Ну, что ж? Будете отвечать, господин капитан?

– Буду, – заорал капитан, – только не так, как ты думал. Кашин, командуй – ружья к плечу! Ну, живо!

Звякнули рассыпанной дробью затворы пяти винтовок.

Капитан выбросил обе руки вперед, – в каждой из них блеснул браунинг.

– Ну, марш по местам, живо, иначе – стреляю!

– Ребята, не расходись! – кричал Андрей. – Неужели стрелять будешь, сволочь?! – обернулся он к Кашину.

– Разойдись! – кричал капитан. – Не допущу бунта!

Беспомощной скорлупой болталась на волнах истрепанная бурей «Св. Анна». С погнутыми леерами, разбитыми стеклами окон, с обрывками такелажа и вантов, с обломком расколотой в щепы передней мачты судно напоминало скорее брошенную людьми барку, нежели морской пароход. Под угрозой обстрела сверху сгрудились на баке матросы. Команда Кашина с ружьями наизготовку выстроилась у правого борта. У левого стояли цепочкой сторонники капитана: Сычев, Фомин, Шатов, механик Сергеев, Глазов. Они держали правые руки в карманах.

«Всех успел вооружить. Перестреляют ребят!» – подумал я и, уже не рассуждая, бросился в гущу людей.

– Сергей Иванович, милый, успокойтесь! Андрей, не доводи дело до драки, – умолял я то одного, то другого. – Смотрите, ведь они окружили вас. Черт знает что будет!

Андрей и Кованько огляделись.

– Что, сволочи, поняли, в чем дело? Мигом по местам! А штурман Кованько в свою каюту под арест. Скажите спасибо, что не перестреляли половину. – Голос капитана звучал теперь нескрываемым торжеством.

Андрей стоял, как в столбняке. Кулаки сжаты, скулы побелели от напряжения. Он понимал, что победа на стороне капитана, и с ненавистью глядел вверх, на блестящие браунинги, зажатые в кулачищах рыжего великана.

Наконец Андрея прорвало.

– Ну, мы еще посчитаемся с тобой! – крикнул он и резко повернулся спиной к мостику.

– Пошли, братва, в кубрик!

Один за другим, стуча каблуками по кованым ступенькам, угрюмые и растерянные, спускались вниз матросы. Андрей стоял у входа и рукой касался плеча каждого, нагибавшегося на пороге, как будто подсчитывал силы своей партии. Капитан словно забыл об Андрее. По-видимому, он боялся разжечь страсти команды арестом Андрея Быстрова.

– Сергей Иванович, Николай Львович, айда к нам! – сказал Андрей. – Там потолкуем. С ними вам больше нечего делать, – указал он на мостик.

Мы оба, словно подчиняясь команде, двинулись ко входу в кубрик.

Действительно, с капитанской каютой и с кают-компанией у нас были покончены счеты.

На пороге я оглянулся назад. На опустевшей палубе оставались только солдаты Кашина и еще несколько человек, сторонников капитана. Оба враждебных лагеря на «Св. Анне» определились до конца.

В кубрике заговорили все сразу. Ругательства сыпались щедрым потоком. Бранили капитана, друг друга, Андрея. Сидели на койках, на длинных скамьях с широко растопыренными ножками, на столе. Все сейчас же закурили, и облака дыма наполнили низкий и тесный кубрик. Здесь собрались не только палубные матросы, но и большинство кочегаров и младших механиков.

Андрей в углу тихо разговаривал с высоким механиком Яковчуком. Кас тут же сосал трубку. Затем Яковчук подошел к столу, забарабанил кулаками по верхней доске, призывая к молчанию, и, когда шум несколько утих, заговорил громко и настойчиво:

– Ну, братва, видали? Теперь кто, выходит, прав? Обвернул вас рыжий вокруг мачты. Давно нужно было его, гада, за борт.

– Говори дело, не лайся, – пробурчал недовольно Жигов.

– Теперь тебе дело говори, – вскипел Андрей. – А кто, как не ты, Степан, говорил, что я балясы точу, что пугаю, что хочу вас на бузу поднять для ради собственного удовольствия? Теперь видел?

– Да ну вас! – отозвался Яковчук. – Наспорились уже, хватит. Капитан всех переспорил. Давай вправду дело, Андрей.

– Дело, дело, черт бы вас побрал! – не успокаивался Андрей. – А где раньше было дело, головы свинцовые, ломовики чертовы? Все не верили, все отмахивались, а теперь давай им дело, когда стукнули по загривку. Дело вот в чем. Все поняли, что без драки дело не обойдется, или еще не все?

– Да все, все, – загудели со всех углов. – Дураков нету!

– Всё суда боялись? Да где он, суд-то этот? В Марселе? Так мы хвостом махнули, да и прощевайте. Нашли чего бояться.

– Ну, ладно, ладно, валяй дальше.

– Так вот, ребята, надо действовать. Галдеж делу не подмога. Давай, ребята, изберем трех человек, да пусть они и подумают обо всем, а что решат, – тому и повиноваться.

– А какая там еще троица?! Вали при всех! – закричал кто-то с верхней койки.

– Нет, ребята. Много ушей – много шума. Давай уж по-организованному, – настаивал Андрей.

– Нельзя иначе. Надо выбирать, – медленно, слово за словом, уронил Кас. Его мрачный голос и уверенный тон произвели впечатление.

– Давай, давай, ребята! – поддержал старый механик. – Выбирать так выбирать.

– Все согласны? – переспросил Андрей. – Чтоб потом отказу не было.

– Согласны, не тяни кота за хвост! – закричали по углам.

– Так еще раз, ребята, предупреждаю: смотри, никому из тех, – он показал на дверь, – ни слова, и что скажут выборные, то и делать.

– Ладно, ладно. Еще одно начальство. Старого не хватает.

– А как величать-то будем выбранных?!

– Довольно, ребята! Не до шуток. Называй, кого будем выбирать. Нет, сначала сколько – трех или пять?

– Три! Пять! Три! – посыпались частые выкрики.

– Так три или пять? – переспросил Андрей.

– Три!.. Пять!.. – поднялся новый взрыв криков, но «три» кричало большинство.

– Так трех? За трех – большинство. Ну, теперь – кого?

– Быстрова, Каса, Быстрова, Яковчука, Жигова, Каса! – Имена сыпались со всех сторон, но все это были имена Каса, Андрея и Яковчука, по-видимому, уже признанных лидеров большинства.

– Еще кого? – вошел в роль Андрей.

– Хватит, хватит!

– Значит, Быстров, Кас и Яковчук. Так, братва?

– Верно, правильно!

– А Сергея Ивановича? – подхватил внезапно матрос Косюра.

– Верно! – загудел весь кубрик. – Правильно!

Кованько поднял руку.

– Нет, братва. Мне кажется, это не нужно. Спасибо за доверие. Я теперь с вами. – Он произнес эту фразу с возраставшим волнением. – Но троих достаточно. Тройка может привлечь к делу кого найдет нужным.

Ну, и меня тоже, и Николая Львовича. Понадобимся – пожалуйста!

– Ну, ладно. Все одно – давай тройку!

– Теперь, ребята, тихо. Давай по местам. Тихо сидеть, а мы посоветуемся. Ты, Загурняк, садись у выхода да следи за тем, что делается на палубе. Да, вот что, чуть не позабыл! Ребята, у кого есть оружие?

– У меня, – сказал старый механик Кириллов, – есть небольшой браунинг. Неважная штука...

– Все равно. Гони его Загурняку. Кто дежурит, тому и передавай, – скомандовал Андрей. – Еще у кого, ребята?

Все молчали.

– Слабо, братва. Эх ты, дьявол. А у вас, Сергей Иванович, Николай Львович?

Увы, наше оружие осталось в каютах.

Быстров, Кас, Яковчук наклонились над столом и что-то зашептали друг другу. Похоже было на то, что Андрей предлагает какой-то план, а остальные только покачивают головами в знак согласия. Когда Андрей кончил, Яковчук с маху шлепнул его широкой ладонью по плечу и сказал:

– Ай, золотая у тебя голова, Андрюшка! Тебе бы земским быть.

Андрей улыбнулся.

– Только бы вышло. Тогда держись, рыжий!

– Слушай, ребята! – вдруг закричал Андрей. – А кто же остался там, а?

– Да, верно. Давай врагов-то сообразим, – согласился Яковчук. – Напоминайте, ребята, – начал он, откладывая по пальцам. – Из матросов – Сычев, Фомин и Глазов, а у нас из машинного – механик Сергеев да два кочегара: Степанов и Ионин. Ну, старших механиков, к думаю, считать не надо. Они действовать против нас не будут. Да я полагаю, что и кочегары там застряли зря. Стояли вахту – там и остались, сюда их не пустили. Я их в капитанской компании не видал! Парни не плохие.

– А кока забыли!

– Да, кок. А может, и он только перебраться не успел? Как теперь узнаешь?

– А кто же при машине там, кто же на вахте? Ведь машина-то стучит, – сказал Загурняк.

– Да, наверное, Степанов да Ионин всё, – сказал Андрей. – Капитан и старших, наверное, приструнил, а то, может быть, и кока от плиты к топке перевел.

– А рулит-то кто?

– Кто? Сычев, конечно!

– Ну, а как же смена?

– А за сменой к нам придут.

– Поклонятся!

– Не ходить, ребята, – твердо сказал Андрей. – Пусть покрутятся, а завтра мы с ними поговорим иначе.

Долгое время никакой связи между кубриком и палубой не было, но, когда стемнело, в кубрик вошел Шатов.

Кубрик встретил его недружественным молчанием.

Шатов постоял у двери, подошел к столу, провел пальцем по цинковому бортику и посмотрел на палец. Затем вытер его о серую грязную штанину и осмотрел хозяйским взглядом кубрик. Матросы молчали.

– Что же, ребята, а вахта-то как? Чего порядок забыли? Не на берегу ведь.

– А что, и без нас, поди, справятся, – ядовито, себе под нос, пробурчал Загурняк.

– Коли в Америку, так нас нет, – поддержал Вороненко.

– Нам не платили ведь, – добавил Санька Кострюковский.

– А мне платили? – вспылил Шатов.

– А то нет? – закричал Яковчук. – Иначе чего же ты стараешься?

– Молод ты, сукин сын, мне такие вещи говорить, – рассердился старик. – Шел бы лучше в свой кубрик.

– А ты стар, да удал, боцман, – выступил вперед Андрей. – Не за страх, а за совесть работаешь. Так заруби себе на носу – на вахту мы не пойдем. Пусть повернет капитан на север да все оружие нам сдаст, тогда поговорим.

– Ишь ты, какой выискался, Аника-воин, – прошипел боцман. – Тебе и оружие сдай, тогда только ты говорить станешь. Вишь, как тебя расперло. Вождь! Сукин сын!

– Ты не ругайся, Шатов, – сказал Андрей. – Не за добром пришел, так проваливай, а то вылетишь рваным пыжом.

– Да что это? – сжал кулаки Шатов. – Да ты грозить? Ах ты, стервец задрипанный!

– Гони его в шею, Андрей! – закричал кто-то в глубине кубрика.

– Вон к черту! В загривок старца! Продажная душа! Подлюга!

Шатов побелел от злости и шагнул к дверям. Андрей за ним.

– Бунтари! – крикнул с нижней ступеньки Шатов. – Висельники! – и выбежал из кубрика.

Матросы долго молчали.

– Ну вот, война объявлена, – сказал, наконец, раздельно и задумчиво Кас.

– Да, – протянул Яковчук. – Погнали мы боцмана здорово. Теперь миру не бывать.

– А вот и манифест услышим! – крикнул Загурняк. – Сам капитан прет.

Глаза матросов поднялись к верхним ступеням лестницы, ведущей в кубрик. Грузная фигура капитана закрыла просвет. Тень от широких плеч легла на пол кубрика. Капитан дошел почти до низу лестницы и стал на одной из последних ступенек. Он нагнулся, подался вперед и просунул голову в кубрик. Во всей его фигуре, громоздкой и неуклюжей, несмотря на высокий рост, чувствовалась необычная настороженность. Прежняя уверенность и презрительное спокойствие оставили его.

Матросы поднялись и встали перед ним, но это не был знак внимания или повиновения. Это было то движение наизготовку, когда напрягаются мышцы и настораживаются нервы. Андрей стоял впереди.

– Слушайте мое последнее слово, – отчеканил капитан. – Мы пойдем туда, куда поведу я. Я один знаю все, что нужно знать человеку, которому доверено судно. Я согласен выбрать комитет из трех человек, с которыми я буду иметь дело. В этот комитет войдут Сычев, Фомин и Шатов. Вы все немедленно выйдете на работу. Андрей, Кас и оба штурмана пойдут под арест. Если же вы не согласны, то подохнете здесь с голоду. Я не выпущу из кубрика ни одного человека. Буду стрелять во всякого, кто высунет нос, а во Французской Гвиане выдам вас властям как бунтовщиков и большевиков. Там вы познакомитесь с работой на ртутных приисках.

Небось, когда кожа будет отходить от костей, «Святая Анна» вспомнится раем. Так вот, выбирайте!

Андрей схватил со стола тяжелую медную кружку и с перекошенным лицом ринулся вперед.

– Так ты еще издеваться, сукин сын! – и он запустил кружкой в капитана. Кружка со звоном пролетела через переднюю часть кубрика и ударила капитана в колено. Капитан выхватил руку из кармана, и сейчас же прогремел выстрел. Пуля впилась в доски пола, и дверь наверху с треском захлопнулась.

Все эти события прошли с такой быстротой, что мы с Кованько могли быть только молчаливыми свидетелями. Драма на «Св. Анне» перешла в стадию быстрых и решительных действий, к которым мы все же не были подготовлены. Впрочем, Кованько справился со смущением легче. Он встал, вышел на середину кубрика и громко сказал:

– Ребята, я заявляю, что мы, то есть я и Николай Львович, окончательно присоединяемся к вам. Если будет борьба, если понадобится вступить в бой, мы оба будем на вашей стороне. Пусть это знают все.

На минуту мне показалось, что сейчас, в ответ на торжественные слова Кованько, раздадутся приветственные крики, но кубрик принял нашу декларацию молчаливо, как нечто должное и неизбежное. Да и в самом деле: уже одно наше присутствие здесь в такой момент говорило за себя. Ни капитан, ни белые власти никогда не простили бы нам присоединения к восставшей команде.

Андрей подошел к Кованько и положил ему руку на рукав.

– Не пугайтесь, товарищи. Мы вас не выдадим! – И потом, заметив смущение Кованько, прибавил: – Нас все-таки сила, и вы нам тоже здорово поможете... Вы народ образованный... С вами нам легче.

Я не знаю, что думал в эту минуту Кованько, но причина его смущения мне казалась понятной. Он собирался снизойти к массе, а эта матросская масса ответила ему предложением своего покровительства. Я же сам почувствовал от этого некоторый прилив бодрости. Я никогда не мнил себя героем, хотя в трусости меня никто не смог бы упрекнуть. Но теперь поддержка этих крепких, сильных духом ребят была для меня приятной.

После совещания Андрей и его товарищи решили произвести разведку. Они постановили с наступлением сумерек распахнуть дверь на палубу и выставить самодельное чучело матроса. Если стрельбы не последует, то Андрей и Загурняк пойдут ночью через бак к коку за порциями. Вопрос о пище очень беспокоил всех в кубрике. На поверку оказалось, что ни у кого никаких запасов еды нет, нет даже сухарей и пресная вода на исходе.

Санька Кострюковский с прибаутками принялся мастерить из тряпок и старой матросской куртки чучело. На белой тряпочке он намалевал глаза, нос, рот и всячески старался придать своему чучелу вид человеческого лица. Для этого он, высунув язык, подрисовал ему брови, вывел на лбу морщины и напялил на затылок чучела матросскую фуражку. Когда фигура была готова, матросы достали короткую палку и насадили на нее тряпичную куклу, втиснутую в форменную матросскую куртку. Затем Загурняк с шумом распахнул дверь, и тотчас же луч прожекторного фонаря ударил в кубрик. Но Санька Кострюковский уже лежал на ступеньках, спрятав голову за высоким окованным порогом, и немедленно выставил чучело наружу.

Немедленно один за другим раздались два выстрела с высоты командного мостика, и пуля со свистом врезалась в карниз двери. Санька отдернул чучело назад, и дверь, к ручке которой Загурняк заблаговременно привязал шнурок, захлопнулась.

Мы убедились в том, что нас сторожат и днем и ночью и что выход на палубу грозит смертью.

После этого все решили лечь спать. Только Загурняк остался на ступеньках с браунингом в руке, на случай какого-либо трюка со стороны капитана. Мне уступил свою койку один из матросов. Механики и кочегары устроились на полу. Я очень устал, но заснуть не мог. В кубрике было душно, и, кажется, никто не отдохнул в эту первую ночь восстания. Матросы то и дело вставали и тянулись к баку с водой. Все пили понемногу, чтобы только прополоскать горло, и опять ложились на скрипучие двухъярусные койки, утонувшие в облаках табачного дыма и человеческих испарений.

Утро не принесло изменений. Кубрик продолжал оставаться осажденной крепостью. Просыпаясь, матросы громко жаловались на то, что нет воды помыться, и продолжали лежать на койках, не зная, куда девать свободное время. Затем начались жалобы на тесноту и голод. То один, то другой подползали по ступенькам к высокому порогу и смотрели на мостик, где по-прежнему возвышались фигуры капитана и старшего.

Я и Кованько чувствовали себя плохо: мы ничем не могли помочь восставшим. Мы занимали в кубрике две койки, пили воду, съели два крошечных пайка сухарей, собранных изо всех мешков и узелков.

К середине дня солнце накалило палубу судна, служившую потолком кубрику. Время тянулось мучительно медленно. Мы изнемогали от духоты, табачного дыма и жажды. Казалось, все преимущества были на стороне капитана, и дело должно было кончиться сдачей бунтовщиков французским или английским властям. Матросы лежали на койках, обернувшись лицом к стене, и дремали. Андрей, Яковчук и Кас о чем-то беседовали на койке Каса в дальнем углу кубрика, но потом разошлись.

– Табак дело, – сказал Андрей, подходя ко мне. – Еще день-два голода, и ребята сдадут. Надулись, как сычи. А то, может быть, еще и двое – трое суток продержатся.

– Ты что, боишься, что они перейдут на сторону капитана? – спросил я Андрея.

– Нет! Это уж нет. Плохо вы нашего брата знаете. Теперь они уже определились. Но что делать-то дальше? Теперь ребята захотят пойти напролом, на штурм, да боюсь, много жертв будет, а толку никакого. Пожалуй, нам сейчас выгоднее терпеть и выжидать. Ведь им тоже не легко. Пароход идет еле-еле. Должно быть, некому уголь подбрасывать. Ну пока вот терпим, – а потом видно будет, а может быть, и еще что придумаем. – При этом в глазах его неожиданно сверкнул прежний бодрый огонек.

– Я вижу, ты уже придумал. Если есть что, так выкладывай!

Андрей сел на койку и зашептал:

– Ладно. Открою вам, Николай Львович. Задумал я ночью возобновить свой поход на трюм, благо практика была. Только теперь на передний.

– Что такое? Что это значит? Ты опять хочешь взрыв устроить?!

– Нет, Николай Львович, нет. Хочу в темноте к трюму пробраться, брезент отогнуть, доски приподнять да оттуда винтовок достать с патронами. Поняли?

Я смотрел и все не мог сообразить, шутит ли он или говорит серьезно. Задумал ли он выполнимое дело или это просто решение отчаявшегося человека?

Словно угадав мои мысли, он сказал:

– Думаете, не выйдет? А я думаю, что выйдет. С вечера дверь откроем, а как луч фонаря загаснет или отклонится в сторону, – я и шмыгну ползком по палубе к трюму, сниму шины и потихоньку сдвину доски в сторону. В тени за лебедкой, за мачтой, меня не увидят, я и шмыгну вниз. Обратно уже будет проще.

Этот план сразу привел в восторг Кованько.

– Да ведь это замечательно! Ну и обстрел же мы закатим отсюда! Прямо бой в окопах. Здорово!

– Что это вы обрадовались, словно мешок с хлебом нашли? – спросил Загурняк.

– Какой там мешок! Нашли, как капитану по загривку нашлепать.

Матросы, лежавшие на койках, как трупы, свесили вниз босые желтые ноги.

По команде Андрея весь кубрик запел песню.

– Пусть господа подумают, по какому такому случаю мы здесь горло дерем! – кричал Андрей.

План Андрея не казался мне легко выполнимым. Я знал, что капитана не так-то просто перехитрить. Но отговаривать Андрея я не стал.

Когда стемнело, Андрей засел на ступеньках трапа и приготовился ползти на палубу. Но луч прожекторного фонаря смотрел прямо в отверстие двери. Казалось, что световое пятно срослось с дверью и куском палубы у порога.

Только перед утром, отчаявшись, Андрей сполз со ступеней в кубрик, где ждали его товарищи. План не был выполнен, и люди сидели насупившись. Едва Андрей успел растянуться на койке, как вдруг в кубрик через дверь влетел какой-то серый предмет. Все вздрогнули. На полу при свете тусклой лампы мы увидели небольшой круглый сверток.

Яковчук, сидевший у стола, нагнулся и поднял сверток.

Это был смятый и замусленный кусок оберточной бумаги. Яковчук развернул его над самым столом, и тогда маленький, аккуратно свернутый кусочек белой бумаги выпал на серые доски. Яковчук бережно развернул его и прочел:

«Еще неделю назад радиотелеграфист, по приказу капитана, отдал радио, что мы тонем. Все думают, что нас нет. Не сдавайтесь. Потерпите. Друг».

Я подошел и взглянул на бумажку. На крошечном засаленном клочке блокнота была выведена надпись в несколько рядов корявыми печатными буквами.

– Кто бы это мог быть? Ведь это оттуда, – сказал я.

– Глазов, верно, – сказал Кострюковский.

– Холуй? Что ты!.. Нет, быть не может, – возразил Кас.

– Что же, по-твоему – Фомин?

– А не Сычев ли, ребята? – сказал Загурняк.

– Не думаю, – возразил Андрей. – Темный парень.

– Может, кто из старших механиков или из кочегаров? – продолжал догадываться Яковчук.

– Ну кто бы ни был, а нам рассчитывать надо на себя, ребята! – сказал Андрей. – Сегодня не вышло! Попробуем завтра!