Текст книги "Полк продолжает путь"

Автор книги: Александр Розен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

И сам Григорий Макарович подсел к Сереже и спросил его, нельзя ли будет в Чистове разузнать, кто из старых коммунистов был известен как «товарищ Волчок». Сережа ответил, что берет это на себя. Может быть, еще в Ленинграде удастся кое-что выяснить. У него есть тетя, то есть не его тетя, а двоюродная тетя его отца, она многое что помнит…

– Смотрите, смотрите! – закричала Валя, высовываясь из окна. – Вега видна! Счастливая звезда…

– Я бы выбрал для себя Полярную, – сказал Сережа.

– А я бы Капеллу…

– Чур, моя звезда Арктур!

И только сосед Сережи, флегматично надкусив яблоко, сказал:

– Звезды разделяются по степени яркости. Нет никаких счастливых или несчастливых звезд. Верно я говорю, Григорий Макарович?

Но Григорий Макарович на этот раз промолчал.

НА ПОРОГЕ НАШЕГО ДОМА

I

Они стояли на пирсе. Дул яростный северный ветер, нагоняя мокрый снег, тяжелый и душный. Под черной снежной завесой море угадывалось только по грохоту.

Время от времени луч прожектора алюминиевой линейкой ложился на море, и тогда вспыхивала крупная и совершенно седая волна. Казалось, что вся снежная масса устремляется к этой узкой и такой желанной полосе света.

– Товарищ генерал, – сказал начальник заставы. – Товарищ генерал, прошу вас зайти в помещение. Неизвестно, когда придет сторожевик.

Генерал Котельников только сегодня приехал из Москвы в командировку. На вокзале генерала встретил начальник пограничного отряда, и они на машине отправились прямо в штаб.

Сидя рядом с шофером, Котельников осматривал город. Зная характер генерала, начальник отряда не докучал ему разговорами.

Когда-то Котельников служил здесь, и ему интересны были перемены: кварталы домов, новый парк, стадион, Дворец пионеров, Дом культуры… И этой широкой асфальтированной улицы не было раньше. Миновав здание нового театра, машина повернула за угол и остановилась возле знакомого дома с четырьмя небольшими колоннами по фасаду.

Коротко доложив обстановку, начальник отряда спросил:

– Товарищ генерал, с дороги, наверное, проголодались? Может быть, закусите в нашей столовой?

– Поработаем, а потом хочу навестить дочку. Там и пообедаю, – ответил Котельников и, вынув из кармана маленькую записную книжку, раскрыл ее и набрал номер телефона.

– Добрый день, Лена! Это я говорю.

– Папа! Ты здесь? Узнаю! Даже телеграмму не прислал… Ты, папка, поскорей приходи…

Котельников нахмурился. Он никак не мог примириться с мыслью, что его Лена вышла замуж. Муж Лены, молодой инженер, сначала работал в Москве. С полгода молодожены прожили у родителей. Потом Сенечка (так звали Лениного мужа) получил перевод в этот приморский город. И они уехали. Это было совершенно естественно, но Котельников ревниво говорил жене: «Не захотела Лена вместе с нами жить…»

Была и еще одна причина, заставлявшая его хмуриться: вот уже пять месяцев, как он не видел сына, а Лена словом о нем не обмолвилась.

Как это часто бывает в семьях, где профессия переходит из поколения в поколение, сын пошел по стопам отца. Но в отличие от Котельникова старшего, «сухопутного», Котельников младший стал моряком.

Пять месяцев Григорий Макарович не видел сына и скучал по нем. Конечно, Вовка в море… Где же ему еще быть?

Стоянка погрансудов была недалеко от города, в который назначили Сенечку, и, уезжая из Москвы, Лена говорила: «Теперь Володя будет нашим частым гостем…»

«Гостем…» – раздраженно вспомнил генерал, нажимая пуговку звонка, над которой значилась надпись: «Е. Г. и С. Я. Дроздовы».

В крохотной квартирке Е. Г. и С. Я. Дроздовых пахло масляной краской и отжавелью. Все вещи и даже обои выглядели такими веселыми, словно и в самом деле им доставляло удовольствие красоваться именно здесь.

– Эту кровать мы купили специально для Вовки, – сказала Лена. – Но он совсем от рук отбился… Даже с днем рождения не поздравил… – добавила она, улыбнувшись.

Котельников пощупал кровать.

– С сеткой… – сказал он и улыбнулся.

В это время открылась дверь – явился Сенечка.

Это был молодой человек, невысокого роста по сравнению с Котельниковым, в хорошем и даже щегольском костюме. Самым приметным в его лице были глаза – черные, блестящие, очень живые…

– Обеденный перерыв? – спросил Котельников, здороваясь с зятем.

– Полагается… – дружелюбно ответил Сенечка.

– Садись, папка, – сказала Лена, накрывая стол свежей скатертью. – Кислые щи, твои любимые…

Котельников сел за стол. Щи действительно были очень хороши. Сенечка ел с большим аппетитом и, блестя глазами, рассказывал о своей последней работе – проекте нового теплохода. Лена преданно и любовно смотрела на мужа. Она много раз слышала его рассказ о будущем теплоходе и хорошо разбиралась в непонятных Котельникову технических выражениях и цифрах. Иногда она вставляла замечание, и, по-видимому, дельное, потому что Сенечка удовлетворенно кивал головой и продолжал рассказывать с еще бо́льшим воодушевлением.

«Если бы после школы Володя пошел в институт, он бы тоже был сейчас инженером, или врачом, или геологом», – думал Котельников. Но, как всегда, этим мыслям сопутствовало чувство гордости за сына, как за офицера-пограничника.

– Мы с мамой в сентябре путешествовали по Волге на прекрасном теплоходе, – сказал Котельников. – Я, кажется, писал вам…

– Да, да, – подтвердила Лена. – Я это письмо Вовке прочла, когда он как-то забежал…

Сенечка засмеялся:

– Вы говорите: прекрасный теплоход? Но если бы вы знали, если бы вы могли представить новый наш будущий теплоход! Это морский тип. И новая Волга позволит…

– И даже потребует… – заметила Лена.

Сенечка удовлетворенно кивнул головой:

– Да, это верно. Когда встанут гигантские плотины под Куйбышевом и под Сталинградом, Волга потребует теплоходы именно такого типа. Они уже будут выстроены. Ведь в Сталинградском и Куйбышевском морях может даже случиться небольшой штормяга…

Лена быстро взглянула на отца, словно говоря: «Видишь, какой он, мой Сенечка!..» И на взгляд дочери Котельников ответил понимающим взглядом.

Зазвонил телефон. Сенечка взял трубку.

– Вас, Григорий Макарович.

Котельников услышал голос начальника отряда. По мере того как он слушал, взгляд его оживлялся.

Обычно лицо Котельникова казалось малоподвижным. Этому способствовал спокойный взгляд глубоких светло-голубых глаз. Но близкие люди знали, что под влиянием душевных перемен взгляд его приобретает живость, глаза темнеют, и тогда черты лица становятся волевыми, смелыми, а линия рта под широкими усами – жесткой.

– Сейчас я буду у вас, – сказал Котельников и, повесив трубку, прошел в переднюю и быстро оделся.

– Ты ночуй у нас, слышишь, папка! – крикнула Лена вслед. – Спать мы тебе приготовим, как ты любишь.

Последних ее слов Котельников не расслышал.

– Да, постарел наш генерал, – сказал Сенечка, – постарел…

– Папа? Постарел? Нет, такие, как он, не стареют. Тут другое…

Начальник отряда сообщил Котельникову по телефону: «Сторожевик обнаружил нарушителя. Моторная лодка вошла в наши территориальные воды и на большой скорости направляется к советскому берегу».

Когда генерал приехал в штаб отряда, с корабля уже радировали о задержании нарушителя границы.

– Нарушитель поднят на корабль, – доложил начальник отряда, довольный отличной работой своих подчиненных. – Идут по направлению морской базы. Шторм – восемь баллов, – подчеркнул он, словно бы и шторм должен был быть поставлен в заслугу пограничникам.

– Машину! – приказал генерал. – Я сам поеду. Ждите распоряжений. Связь с центром обеспечиваете вы.

Через час он уже был на стоянке погрансудов.

– Товарищ генерал, – повторил начальник заставы, – прошу вас зайти в помещение. Дело не скорое. В такой шторм кораблю трудно пришвартоваться.

– Хорошо, – сказал Котельников. – Пойдемте… По прибытии нарушителя тотчас доставьте ко мне.

В канцелярии начальника заставы только что протопили печку и было жарко. Котельников снял шинель, повесил в шкаф на распялку, затем, сняв папаху, стряхнул с нее снег и положил на стол. Все это он делал не спеша, молча, видимо занятый своими мыслями. Сев за стол, генерал жестом пригласил сесть начальника заставы, молодого человека с открытым, приветливым лицом, так сильно затянутого в талии ремнем, что казалось удивительным, как это ему удается сохранять приветливое выражение.

Генерал, облокотившись на стол, молчал, а старший лейтенант Фокин то и дело поглядывал на него, словно приглашая начать разговор.

– Напористый господин, – сказал Котельников.

– Да, да! – согласился Фокин. – В такой шторм пошел!.. Наверное, очень нужно было!..

– Вероятно… – без тени улыбки ответил Котельников.

В то, что границу нарушили случайно, генерал не верил. Только очень искусный, натренированный разведчик мог отважиться пуститься в такое плавание. Начальник заставы прав: нарушитель стремился перейти советскую границу во что бы то ни стало.

Генерал подошел к окну, отогнул штору и взглянул в непроглядную темень. В это время луч прожектора упал на море, и Котельников увидел зарывшийся в волны сторожевик и отчаянный наклон мачты. Снежный вихрь налетел на корабль, прожектор погас.

– Разрешите идти? – спросил Фокин.

– Выполняйте!..

Через несколько минут в канцелярию вошел командир сторожевика – капитан-лейтенант Пригонько, мужчина лет тридцати пяти, одетый в черный клеенчатый плащ.

Котельников вышел из-за стола. Ему нравился этот моряк, его выразительное лицо, и даже бакенбарды, которые вообще-то генерал считал признаком дурного тона, на лице Пригонько не раздражали его.

– Товарищ генерал, капитан-лейтенант…

– Да, да, – сказал Котельников нетерпеливо. – Рассказывайте, пожалуйста, как было дело.

II

Пригонько был неважным рассказчиком, за что и получил от своих товарищей-моряков, понимавших толк в этом деле, прозвище «Сухарь». Пригонько знал свою неспособность «излагать в красках» и особенно этим не тяготился, но сейчас, перед генералом, после ответственного и удачного похода ему хотелось блеснуть.

Начал он, как ему показалось, неплохо: «Шторм захватил нас в открытом море. Волны подбрасывали корабль, как спичечную коробку. Мы шли с потушенными огнями. Внезапно сквозь ночную темноту…» Но тут Пригонько заметил удивленный взгляд генерала, сбился и, смутившись, продолжал уже в обычном для себя стиле. Он указал координаты, где впервые был замечен нарушитель. Обнаружил моторную лодку мичман Афанасьев. Было сделано предупреждение, но моторка, не убавив хода, продолжала идти по направлению к нашему берегу. Тогда пограничники вынудили нарушителя остановиться. При этом отличились офицеры Палей и Котельников и рядовые Яковлев и Мелентьев. Когда нарушителя доставили на корабль, он показал, что является иностранным поданным, якобы из-за шторма потерял ориентировку и случайно оказался в территориальных водах Советского Союза. Благодарил за спасение и просил отправить на родину.

– Предъявил документ на имя иностранного подданного Уилки Джорджа, – добавил Пригонько, передав документ генералу.

Котельников без всякого интереса перелистал его.

– Оружия и других бумаг не было обнаружено, – сказал Пригонько. – Есть основание полагать, что нарушитель, находясь в безвыходном положении, выбросил их в море.

– Основания?.. Какие? – спросил Котельников.

– Матрос Асланов слышал, как…

– При таком-то шторме… товарищ Пригонько, – укоризненно сказал Котельников.

– Очень просто, товарищ генерал. Море с утра шумит, уши привыкли. А тут шум другой, можно услышать…

Котельников покачал головой:

– Сомнительная догадка, товарищ Пригонько…

– В кармане брюк нарушителя обнаружена пачка «Казбека», – продолжал командир сторожевика.

Котельников внимательно осмотрел папиросную коробку.

– Догадка ваша, по всей вероятности, правильна, товарищ Пригонько: иностранный документ сохранен, а фальшивый советский выброшен в море. На каком языке говорит нарушитель?

– На английском, французском, немецком, шведском, испанском, итальянском…

– Э-э! Да он полиглот! А как насчет русского языка?

– Никак нет, товарищ генерал, русского языка он не знает.

– Вот как! Это ошибка с его стороны. Как вы полагаете, товарищ Пригонько?

– Совершенно правильно, товарищ генерал, ошибка…

– Нарушитель просил вас дать ему закурить? – строго спросил Котельников.

– Так точно, просил, товарищ генерал, когда подошли к берегу.. «Казбека» я ему не дал. Предложил «Самородок».

– И что же? Он потребовал свой «Казбек»?

– Никак нет, товарищ генерал. Заявил, что «Самородок» ему еще больше «Казбека» нравится.

– Господин со вкусом… – заметил Котельников, ногтем вскрывая пачку. Не торопясь он стал рассматривать каждую папиросу в отдельности, осторожно, чтобы не испортить гильзы, вытряхивал табак. – Ну вот… – сказал он с видимым удовлетворением. – Посмотрите, товарищ Пригонько: на гильзе проступают столбики цифр?

– Ясно вижу, товарищ генерал. Семь, девять, восемь, четыре, шестнадцать, девятнадцать… С поличным… – сказал Пригонько, с восхищением глядя на генерала.

– С поличным? – Лицо Котельникова было озабочено. – Пока что это только цифры, товарищ Пригонько. Только цифры – и ничего больше.

В дверь постучали.

– Войдите, – разрешил Котельников.

– Привели нарушителя, товарищ генерал.

– Давайте его сюда.

Едва только нарушитель переступил порог, как сразу же обратился к генералу с шумной и многословной речью. Переводчик повторял за ним каждую фразу.

Во всем виноват шторм. Именно он сыграл злую шутку с любителем рыбной ловли и прогулок на моторной лодке. Советские моряки действовали отважно… О! Очень отважно…

Котельников, чуть склонив голову, слушал переводчика, разглядывая нарушителя.

Это был еще не старый человек, но уже лысый, с лицом на первый взгляд неприметным. Неясного цвета глаза. Нечисто выбритые щеки. Черты лица соразмерны, но в них нет ничего примечательного. Казалось, природа еще при рождении этого человека резинкой стерла с его лица все характерное и запоминающееся. Да и в дальнейшем, видно, резинка не раз гуляла по этому лицу, тщательно удаляя следы душевной работы.

– Почему на вас пальто наподобие тех, что нынче осенью продавались в Центральном универмаге Мосторга? – неожиданно спросил генерал.

Нарушитель засмеялся: он никогда в жизни не слышал о таком универмаге.

– Моз-тор… – повторил он, коверкая слова. – Пальто приобретено в магазине «Мечта джентльмена».

– И там же вы приобрели брюки галифе? – спросил генерал.

– Что это значит?

– Отвечайте на вопрос.

– Да, в том же магазине, – сказал нарушитель, пожав плечами.

– И сапоги?

– Не помню, право…

– Отметьте в протоколе, что нарушитель не помнит, где он купил русские сапоги, – обернулся генерал к начальнику заставы.

– Нет, почему же, – выслушав перевод, сказал нарушитель, – сапоги подарил мне председатель нашего яхт-клуба. Они непромокаемые…

– Председатель вашего яхт-клуба подарил вам и эти папиросы? – указал генерал на пачку «Казбека».

– Нет, – отвечал нарушитель. – Папиросы куплены в киоске.

– В Москве? – равнодушно спросил Котельников.

– Кажется, генерал принимает меня за советского русского? Но я не советский русский…

– Не сомневаюсь в этом, – все с тем же равнодушием сказал Котельников.

– Моя фамилия Джордж. Уилки Джордж. Я прошу поскорее связаться с консульством моей страны и объяснить мое положение. Вам подтвердят мое имя и… и то, что на моей родине курят советские табаки.

– Вполне возможно, – сказал Котельников. – Что касается вашей просьбы, мы о ней подумаем. Так вы говорите: Уилки Джордж?

– Да, да. Вам подтвердят.

– Вполне возможно, вполне возможно, – повторил Котельников. – А как вы объясните происхождение цифр на этой гильзе? Попрошу взглянуть…

– Я не понимаю… – начал нарушитель.

– Ну что ж тут может быть для вас непонятного?.. Пачка папирос, как известно, была у вас изъята. Недолгий, но тщательный осмотр обнаружил шифровку.

– Осмотр моих папирос? – удивился нарушитель и с интересом взглянул на гильзу. – Да, да, в самом деле проступают какие-то цифры. – Он вдруг засмеялся. – При чем же здесь я? Папиросы эти советские, и отвечают за них те, кто их делает. Я не в силах объяснить… – он развел руками.

– Уведите нарушителя, – приказал Котельников.

Нарушителя увели, генерал простился с Пригонько:

– Объявите экипажу благодарность. Надеюсь в самое ближайшее время быть у вас.

– Машина готова, – доложил начальник заставы.

– Выпроваживаете начальство? – улыбнулся Котельников.

– Что вы, товарищ генерал?

– А что, если я останусь у вас ночевать? Печка протоплена, кресло богатое…

– Здесь? – переспросил Фокин. – Товарищ генерал, если хотите отдыхать, так у нас есть специальная комната для приезжих. Разрешите, товарищ генерал… – и он открыл дверь, задрапированную портьерой.

Котельников увидел аккуратную коечку с белоснежной подушкой, зеркало, шкафчик с книгами, столик. На стене висела картина, изображавшая горы, вершины которых, сближенные перспективой, уходили вдаль.

Котельников подошел к картине и усмехнулся. Он прослужил в горах много лет и знал горы не такими, какими изобразил их художник, а разъединенными пропастями, с бурными потоками, ущельями и обвалами, несущими смерть.

– Хорошо, – сказал Котельников. – Остаюсь у вас. Шофера не забудьте приютить.

– Приютим, не беспокойтесь, товарищ генерал.

– Ну, вот так… Охрану усиленную к нарушителю, это вам понятно?

– Так точно, понятно, товарищ генерал.

– Ну вот так, вот так… – Он ожидал услышать знакомое «Разрешите идти?», но не услышал и спросил: – Что, дорогой?

– Товарищ генерал, – сказал Фокин, – если бы нарушителя на берегу взяли, не удалось бы ему ни от оружия, ни от поддельных советских документов отделаться. Море… – пояснил он, видимо осуждая эту чуждую ему стихию.

– Да, море. – Генерал понимал: Фокина волнует, что он непричастен к задержанию нарушителя. – Моряки хорошо себя показали…

Оставшись один, Котельников прошелся по комнате. Затем сел и, сжав ладони между коленями, просидел так минут пять.

– Откуда мне знакомо его лицо?.. – спросил Котельников вслух, словно для того, чтобы еще крепче утвердить свои предположения. – Да, мне знакомо его лицо…

Снова он подошел к картине, изображавшей горы. Было в ней какое-то, еще неизвестное Котельникову очарование. Это были горы, изображенные художником издали, увиденные им иначе, чем их видел Котельников, без страшных провалов и пропастей, но по-новому прекрасные в своем единстве.

И так же, как художник, увидев горы издали, нарисовал их нераздельным и стройным хребтом, так прошлое, возникнув в памяти Котельникова, вытянулось в одну неразрывную цепочку.

III

Но прежде чем в памяти Котельникова возникло лицо врага, он увидел лицо друга и услышал его голос, с хрипотцой, как будто слегка простуженный. А может быть, и в самом деле Петр Карамышев застудил голос в холодных просторах Балтики, или на Дворцовой площади в Петрограде, в сырую октябрьскую ночь, или в длительных переходах по заснеженным степям Заволжья?

Ростом чуть пониже Котельникова, крепкий, ловкий в движениях, с короткой моряцкой трубкой в зубах, в черном бушлате, в бескозырке с полинялой надписью «Миноносец Дерзкий», с острым взглядом, с широкой улыбкой – вот он весь как живой.

Как до́роги эти черты, и как мучительно больно, что давно уже нет в живых Петра Карамышева, питерского рабочего, ставшего моряком, моряка, ставшего чекистом.

Котельников вспомнил комнату в городской чека, где они вместе работали. Уже темнеет, но, как это бывает в южных городах, дневной жар держится стойко и вечером, а порой и ночью. Карамышев сидит за столом и пишет. Ровные строки ложатся на страницы школьной, в клетку, тетради. Котельников стоит у окна.

Отсюда хорошо видно одно из лучших зданий города, выстроенное знаменитым зодчим и разрушенное деникинцами при отступлении. Почерневшие от копоти стены в лесах.

Но среди изувеченных кариатид мелькают кожанки, кепки, красные платочки. Большой плакат: «Все, как один, на субботник!»

– Любуешься? – слышит Котельников голос друга.

– Любуюсь… Любуюсь и завидую. Сам строитель, кирпичную кладку знаю и люблю. Например…

– Вредные разговоры… – обрывает его Карамышев. – Строитель! Я вот, например, токарь. А председатель наш – кузнец, да еще какой! Вот раздавим контрреволюцию, тогда…

– Знаю, друже… Не агитируй. – Котельников отходит от окна и садится за свой стол. – На семь часов я назначил допрос Сыркова.

– Сыркова? – переспрашивает Карамышев. – Что-то такого не помню…

«Портной Сырков, – читает вслух Котельников, – задержан органами чека на квартире офицера разведки белой армии Эдельвейса. В момент ареста портной Сырков снимал мерку для костюма…»

– Вспомнил, вспомнил, – говорит Карамышев. – Хромой он…

Внешний вид арестованного ужасающе жалок. Одной рукой он опирается на сучковатую палку, другой – на костыль, седло которого обмотано грязной марлей.

Черты лица ничем не одушевлены. Взгляд тусклый, подбородок покрыт мелкими седыми кустиками. Такие лица принято называть неприметными.

Он нездешний. Деревенский. Может, слыхали: Шуни называлась деревня? Погорела, как есть вся погорела… Жену, дочку тиф унес. Схоронил и начал странствовать. С конца семнадцатого проживает здесь безвыездно. Казначейская, шесть. Ремесло в руках есть, ну перебиваешься с хлеба на квас. Крайность подошла: хотел отрезик на продукты поменять. Вижу, господин идет из порядочных, спросил: не надо ли… хороший отрезик, русский бостон. Ну, а тот, значит: «Двубортный можешь сшить?» Это он портного-то спрашивает… Сговорились… Только мерку начал снимать, вы и нагрянули.

И, слушая тихую речь арестованного, Котельников мысленно сравнивал этого старого несчастного портного с его клиентом – раскормленным барином, розовощеким, с тонкими холеными усиками и холодными наглыми глазами.

– Почему хромаете? – резко спрашивает Котельников.

– Война. Перемышль, дорогой товарищ, – отвечает портной.

Котельников и Карамышев переглядываются: вовремя прорыва на Карпаты солдат Сибирского стрелкового полка Григорий Котельников был тяжело ранен в грудь, и в те же дни миноносец «Дерзкий» подорвался на немецкой мине в Рижском заливе.

Арестованного уводят.

– К этому есть еще справка председателя домового комитета по Казначейской, шесть, – говорит Котельников. – Вот: «Портной Сырков… Притащился в город с германской… поведением своим никого под угрозу не ставил, мастерил понемножку…» Как твое мнение?

– А за что мы его привлекать будем? – спрашивает Карамышев, сердито разминая в трубке табак. – За то, что он себе кусок хлеба добывал? Взять подписку о невыезде. Из-под ареста освободить.

Если бы можно было вернуть прошлое, эти слова никогда бы не были сказаны…

В прошлом – кулацкое восстание в Заречье, в прошлом – кумачовые плакаты на улицах города: «Все на борьбу с Врангелем!», в прошлом – прощание друзей: Котельников назначен в Особый отдел армии; в тыл врага, в Крым, на рыбацкой шхуне уходит Петр Карамышев.

Память сближает вехи жизни: нашими войсками взят Перекоп, в Особый отдел приходит известие о гибели Петра Карамышева, узнанного в лицо «кем-то из чинов врангелевской контрразведки» и замученного в тюрьме.

Маленький белый домик, увитый виноградом. Глухой шум прибоя. Ночь. За перегородкой настойчиво стучит пишущая машинка. Последняя шифровка Петра Карамышева, долгое время бродившая по Крыму, попала наконец в руки Котельникова:

«Портной Сырков – иностранный шпион и резидент – фактический руководитель разведки и контрразведки белых. Подлинное имя – Реджинальд Чейз».

В эту ночь Реджинальд Чейз с корабля радировал о своем спасительном бегстве из Крыма.