Текст книги "Моя жизнь 1964-1994 (СИ)"

Автор книги: Александр Безуглый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Ещё один мой брат Николай1913 года рождения был на броне. Работал на заводе Марти, теперь Адмиралтейский. Не на самом заводе, а от Электромортреста. Оснащали корабли электропроводкой. В октябре, его призвали, и попал он на фронт к нам под Сапёрное в ноябре. В самую голодовку. В медсанбате их части служила хирургической сестрой наша славянская Катя Бычкова. Как-то в январе Катя приходила к родителям и сказала нам, что Николай лежит у них в медсанбате. В очень плохом состоянии и может умереть. Утром отец пошел, взяв с собой кринку утиного жира, грамм 700. У нас до войны были домашние утки. Осенью их зарезали, а жир стопили. Пришел он в медсанбат разговорился с начальником. Тот сказал, что уже подготовлена партия для отправки со Ржевского аэродрома на "Большую землю". Отец попросил отправить и сына. Но полковник сказал, что боится, его не довезут, отец достал утиный жир и отдал ему. Полковник так оживился. Позвал сестру-хозяйку и говорит: "Накипятите воды. Разведите этот жир и давайте по чайной ложке истощённым солдатам". А отцу сказал, чтобы приходил завтра. На следующий день папа приходит, а ему говорят, что Николая уже отправили с партией на аэродром. Его вывезли в тыл. Там выходили. После он воевал под Сталинградом связистом в артдивизионе. С ним дошел до Молдавии. И двадцатого июня 1944 года был ранен, а 23-го в медсанбате при бомбёжке был вторично ранен и умер, похоронен в селе Карманово. Это в шестнадцати километрах от Григориополя. Там при налёте погибло много работников медсанбата. Я побывала на том месте в 1978 году. Захоронено было всего 48 человек. В 1979 году появилась 49-я могила. Начальник медсанбата жила в Харькове и завещала похоронить себя там, где лежат все её товарищи.

На окраине Рыбацкого, по дороге к Петро Славянке, стояла пограничная часть. Мало ли кто бежит с фронта или наоборот люди ходили менять водку и табак, которые получали по карточкам у военных на продукты. А в Петро Славянке проходила вторая линия обороны и посторонних туда не пропускали. У всех местных жителей были специальные пропуска. Командовал пограничниками майор Шувалов. Ещё были два лейтенанта не годные к строевой службе. У них было заболевание лёгких. Это не был заградотряд в прямом смысле. Они стояли на дороге. Стороной их можно было обойти. За всю войну с заградотрядами я не сталкивалась. Про их существование узнала только в наши дни. А вот погранзаставы стояли. Ещё одна находилась при повороте с Шлиссельбургского тракта на Колпино. Там ещё стоял указатель со стрелками: Колпино 5 км. Понтонное 2 км. Сапёрное 3 км. Красный Бор 12 км. Эта застава тоже подчинялась Шувалову. Рядом с нашим домом проходили линии траншей. Там и в соседних домах располагался отдельный артиллерийско-пулемётный батальон. Там был старшина, повар Саша из Саратова. Очень находчивый и нахальный. Они уже заранее говорили: "Мария Семёновна, Родион Зиновьевич. Только нам водку. Мы вам за это дадим: рис, масло, сахар, консервы.."..

Был у нас в совхозе воришка Кузнецов Ванька. Здесь же он и служил, когда был призван. И что-то большое он украл. Его и ещё двоих судили и приговорили к расстрелу. Отец рассказал, что у речки Кузьминки их заставили вырыть яму и тут же расстреляли. Папа рассказывал ещё один случай. После финской войны у нас стоял зенитный дивизион. Командовал им капитан Малинин. Я его хорошо знала. Он заходил по делам к отцу. С началом войны их перевели ближе к Ленинграду в район д. Купчино. В дивизионе служил солдат по фамилии Бочаров из Петро Славянки. Как то он пришел навестить своих и, встретив отца, рассказал ему, что капитан вместе со старшиной, набрав продуктов, поехали к любовницам в Ленинград, их задержал патруль. Тогда в блокаду было очень строго. Сразу трибунал. Капитана приговорили к расстрелу с заменой на штрафной батальон. На Ленинградском фронте штрафбата не было, и его отправили через Ладогу на Волховский фронт. Жив остался он или нет, я не знаю.

Голод был страшный. Всех собак и кошек съели. Брату его друзья финны из деревни Гары подарили охотничью собаку. Ну, такая умница была. Мы её держали при себе в комнате. Но потом начали приходить говорить: "Дайте нам собаку". Мы решили... Даже шкуру сварили и съели. Правда, отец половину отдал девочкам, были из детского дома. До войны в Пушкине был детский дом. Воспитанников достигших 16-ти лет определяли на работу. К нам в совхоз в 1940 году поступили три девочки. Им дали комнату. И определили работать в полеводстве. Одна женщина взяла над ними шефство. Помимо зарплаты совхоз им ещё доплачивал. Мы с ними дружили. В ноябре сложилось очень тяжелое положение. Три дня вовсе не давали хлеба. Тогда одна из девочек умерла, стоя в очереди. Две другие выжили и после были эвакуированы.

До войны для подкормки свиней привозили костяную муку из рыбы. Её добавляли в корм молодым поросятам, что бы кости крепче были. У свинарников оставались кучи этой муки. Когда начался голод, стали эту муку долбить ломиками и собирать. Мы дома из этой муки прямо на плите без масла пекли лепёшки. Но есть их надо было понемножку. Люди не знали, и многие умерли от заворота кишок. Помню 31 декабря несколько ребят из нашей школы с саночками пошли за этой мукой. Её уже там мало оставалось. Вася Дубаренко 1928 года рождения позвал и меня. Говорит: "Бери санки. Пойдём с нами. Там ещё есть куча. Мы идём туда". Не помню, но что-то меня задержало. Минут через 30 начался обстрел. Немцам то из Пушкина всё видно. Первый снаряд мимо. Второй в свинарник, а третий в самую кучу. И вот эти ребятишки, 8 или 9 их было, все погибли.

Зима была очень холодная. День и ночь мы топили печку. Но прогреть дом было невозможно. У нас были выбиты все, все стёкла. Оконные проёмы мы завесили одеялами, половиками и всяким барахлом. Между рамами наложили соломы. Но всё это мало помогало. Холодина...

В феврале возобновили работу совхоза. Стали выдавать рабочие карточки. Пришло работать много женщин из Славянки. Помню первое задание было обойти все землянки и собрать умерших. Осенью 1941 года жители отрыли себе землянки, в которые и переселились. В домах были выбиты окна, и жить в них, было холодно и опасно. В Петро Славянке до сих пор стоит здание бывшей земской управы. Построенное в 1911 году. Теперь там размещался сельский совет. Рядом стояла будка, к которой был подведён водопровод. В сельсовете можно было купить талоны, на которые в этой будке получали воду. Женщина, работавшая там, умерла первой. Её в этой будке и оставили. Стали покойников свозить сюда. Когда будка была заполнена, умерших складывали штабелями рядом. В марте сапёры взрывали землю на нашем кладбище. Слева и справа от дорожки. Потом мы углубили эти большие ямы. В которые стали свозить трупы от сельсовета. Туда же привозили военных. Сперва – старались военных хоронить слева, а гражданских справа. Но потом уже клали всех вперемешку. Заполнили ямы до краёв и засыпали. Весной, когда стало тепло, земля осела. Тогда привезли целые бочки с хлоркой. Засыпали всё хлоркой и сверху ещё землёй. Сейчас эти могилы существуют. Стоит камень, на котором перечислены номера частей, из которых тут были похоронены солдаты.

Потом нас послали в Ленинград за семенами. Рано утром взяли двое детских саночек и пошли по железнодорожным путям в Ленинград. Всего пошло 7 или 8 женщин: Чувырина Тоня, Запорожцева тётя Оля, Михайлова Ксения, а остальных не помню. В районе ст. Обухово стоял мост, а на нём часовой. Помню, до войны перед этим мостом был большой планерный клуб. От заводов "Звезда" имени Ворошилова и "Большевик". Мы туда часто бегали смотреть. Один раз нас даже на самолётике покатали. Часовой нас останавливает и требует пропуск. Мы говорим ему, куда и за чем едем. Показали направление на Садовую улицу за семенами. Но всё равно через мост он нас не пустил. Говорит: "Вон обходите справа. На насыпь заберётесь?" Мы ответили, что заберёмся и пошли. Перед Сортировочной нас снова задержали. Опять обошли по путям, где формируются составы. Перед Обводным каналом мы к мосту не пошли, а сразу свернули налево. Вышли на Лиговский проспект и дальше до Садовой. Забрали семена в двух мешочках и пошли домой. Обратно нас уже пропустили. У моста стояли офицеры. Они только спросили, что везём и разрешили пройти. Вернулись мы в 12 ночи. От нашей станции до Московского вокзала 25 километров.

У совхоза были конюшни. Рядом оставалось очень много навоза. И вот в конце февраля или начале марта решили восстанавливать парники. Они сохранились. Надо было из них выбрасывать старую землю и засыпать свежую. И вот мы 7 или 8 женщин нагрузим дровни навозом. И везём сани к парникам. До них было метров 300-400. За день делали 4 возки. Потом, когда потеплело, загружали землю с навозом в парники. Стёкла, конечно, все были разбиты, но рамы уцелели. Когда появились всходы, их укрывали соломенными матами. А потом пограничники на своей машине привезли стёкла. Остеклили примерно треть довоенных парников. Вырастили рассаду капусты и брюквы. Ещё выращивали редиску и другую зелень, которую отправляли в госпиталя. Из совхоза "Лесного" дали 20 коров, а из совхоза Парголово дали одну лошадь, а потом и трактор. Прислали женщину агронома. Начали пахать. Посадили картошку, но очень мало. Всего мешка два, а в основном сажали кормовую свёклу и турнепс. Турнепс уродился такой хороший, сочный. Это тоже кормовая культура, но такая сладкая, сочная. Мы ребята её всегда ели, вот так возродился наш совхоз.

Когда начало пригревать солнышко, кто-то вспомнил, что в апреле 1941 года на свиней напала какая то болезнь, штук сорок их сдохло. Туши закопали у болота. И вот в марте месяце женщины, ребятишки, все пошли всё это выкапывать. За один день всех свиней разобрали по кусочку. И когда это стали варить, запах стоял на всю округу. Но никто не отравился. Все, кто ел, остались живы.

В это время мы переехали из нашего полу разбитого дома в другой. Расскажу эту историю с начала. Раньше директором совхоза у нас работал мамин земляк Борисов Василий Николаевич. Потом он был назначен председателем нашего Райисполкома. В 1939 году его взяли в Смольный. Там он работал по обустройству захваченного у финнов Карельского перешейка. У нас жил юрист Кубля Александр Александрович. Его семья успела выехать. И вот в самый голод Кубля пришел в Смольный к Борисову и говорит: "Спаси меня. Я тебе дом подпишу". Дал ему документы. Борисов приехал. Пришел к нам и говорит, чтобы мы переезжали в дом Кубли. Дом был хороший с садом. Стоял на окраине нашей Славянки. А раз дом хороший, то в нём остановились офицеры, заведовавшие продовольствием. Так мы с ними и жили в одном доме. Кубля был юрист. По национальности швед. У него была прекрасная библиотека юридических книг. Многие из которых были на шведском языке. Библиотеку занимали военные. И они все эти книги пустили на кулечки, в которые рассыпали нормы сахарного песка. И эти книги по листочку пошли на эти фунтики.

В мае стало полегче. Пошла лебеда, за ней щавель. Из лебеды делали лепёшки. Её проварят немножко, добавят соли и на плиту. Такие вкусные лепёшки...

В июне я работала за паспортистку и за секретаря. У меня и печать была совхозная. Из оккупированного Слуцка (Павловска) все районные учреждения переехали в Усть-Ижору. И Исполком, Райком и Собес и Военкомат. Усть-Ижора стала центром Слуцкого района. В него входили Рыбацкое, Усть-Славянка, Понтонное. Петро Славянка и Сапёрное.

Два раза в неделю я ходила из Петро Славянки до Усть-Ижоры. Носила документацию в район, милицию. Короче по делам совхоза. Это километров 18. Иду я один раз. Там вдоль мощёной дороги выкопана канава для стока воды, над ней на столбиках дощатые мостки для пешеходов. А на встречу едет на велосипеде такой важный мальчишка. В солдатской форме. Пилотка набекрень. И кричит: "Посторонись!" Я не успела посторониться, и он чуть меня не сбил, но остановился. Я ему говорю: "Чё ты, дурак едешь то на людей? Чё ты форму то одел?" Он пилотку поправил и говорит: "А ты чё тут делаешь?" Я ответила, что работаю здесь. И в свою очередь спрашиваю, что он тут делает. Он стал рассказывать: "Я тут служу воспитанником. Вон наша землянка роты связи. У меня здесь отец служит начальником химслужбы. Лейтенант Шибаев. Служу связистом в первом батальоне у лейтенанта Кукареко. Сейчас наша часть отведена на отдых. Мне дали два дня и я еду к отцу". Он показал, где живёт командир 952-го полка Гришин. Через день я и махнула к этой землянке. Часовой спрашивает: "Зачем тебе командир полка?" Я отвечаю: "Да надо". Он вызвал связного. Вышел Белинский Иван Иванович. Он был с Одессы. Такой был проходимец. Всё время доставал кожаные пальто для начальства. Съездит в Ленинград и оттуда привезёт. Он тоже спрашивает: "Зачем?" Я говорю: "Да нужно мне". Он пропустил. Я захожу. Такая небольшая землянка, стол с бумагами. Командир спрашивает: "Ну, по какому поводу я Вам понадобился?" Я отвечаю, что хочу служить у них. Он говорит: "О, служака какая, а что умеешь делать?" Я рассказала, что училась, где и как. Говорю, что могу санитаркой быть. Он говорит: "Нет, ты маленького роста. Тебе раненого не притащить. А вот телефонисткой можешь". Позвонил начальнику связи капитану Богатырёву. Тот говорит, что у него связисток не хватает, линейщиков. Мы заявки в штаб подаём, а нам говорят, что нет людей. Командир полка спрашивает: "Возьмёте молодую телефонистку, девочку?" Тот отвечает: "Конечно, возьмём, если она сообразительная. Гришин говорит: "Да, по-видимому сообразительная". Прихожу, встречает командир роты связи Сельвёрстов и спрашивает: "Что умеешь?" Говорю: "Всё умею". А сама ничего не умею. Он говорит: "Да это не сложно. Когда придёшь?" Я ответила, что завтра приду. На завтра и пришла. Никаких документов у меня не спрашивали. Только поинтересовались, сколько мне лет. Так я стала связисткой 952-го полка 268-й стрелковой дивизии.

Из формы дали только гимнастёрку, солдатский ремень и пилотку. Юбка была своя из дома. Хромовые сапожки мне отдала двоюродная сестра. До войны была мода носить хромовые сапоги в гармошку. Вот они у неё остались от мужа, ушедшего на фронт. Размер их был 38-й, а мой 34-й. Ну да какая разница, зато у меня в полку самые модные сапоги были. Потом выдали кирзовые, тоже 38-го размера. Но хромовые я сохранила. В них пришла из армии и в училище ходила в них же. Женского обмундирования и белья не было даже в медсанбатах. Врач Нина Васильевна Ильина, москвичка рассказывала, что к ним приходил знакомиться комиссар 55-й армии. Спрашивал, что и как. Они ему пожаловались, что нет женского обмундирования и белья. Только после этого стали выдавать: рубашки там и прочее. Ещё мне выдали "смертный медальон". Но вскоре он куда-то делся.

Меня обучили. Что, как, какой аппарат, как называется. Короче всё устройство. Потом экзамены принимал новый начальник связи Капыл Александр Васильевич. До войны он работал на заводе "Электросила" инженером. Стали приходить ещё девушки. Появилась Громова Нина. Но она мало была. Её что-то начальство прогнало. Перевели в 942-й полк. А оттуда тоже, за "хорошие" дела какие-то. Пришла Мельникова Зина. Она жила на Лиговском проспекте. Отец её лейтенант Мельников был у нас командиром батареи сорокопяток. Они жили в доме Перцева на Лиговке. В их дом попала бомба. Мать и младшая сестра погибли. Отец сходил в город и её привёл. Её приняли, правда после контузии она плохо слышала. Такая красивая девочка, но плохо слышала. Иной раз ночью прибежит, разбудит и просит: "Ой, иди, послушай. Я ничего не понимаю, не слышу".

Путроловская операция была отложена, потому, что офицеры, ходившие в Петро Славянку к женщинам, разболтали о дне её начала. У нас в особом отделе был такой старший сержант Пунтышев. Он приходит и говорит мне: "Слушай, связистка маленькая. Тебя требуют в расположение". Я отвечаю: "Ой, я ничего не знаю. Я не куда не пойду". Ребята говорят: "Иди. Это в особый отдел". Потом приходит наш лейтенант и говорит: "Тамара иди, раз особый отдел надо идти". А я тогда и не знала что это такое особый отдел. Пошли с Пунтышевым. Он мне по дороге говорит: "Если я когда появлюсь и кого вызываю, обязательно надо идти". Приходим, сидит капитан Лавров Иван Васильевич. Спрашивает меня: "Ты ходила домой?" Я отвечаю, что ходила бельё переодеть. Он спрашивает, говорила ли я что-нибудь. Я отвечаю, что ничего не говорила. Потому, что и сама не знала когда начнётся наступление. А мама мне сама сказала, что завтра мы пойдём в бой. Вся Славянка знает. Ещё немножко поговорили на общие темы, и он меня отпустил, сказав, чтобы я о нашем разговоре никому не говорила. Вот и всё. Но тогда наступление действительно отложили на неделю.

В этой операции мой узел связи располагался на окраине Колпино в подвале школы на улице Стахановской. После войны номер школы был 402. В подвале стояла вода. Мы набросали досок. Поставили парты под аппаратуру. Связь тянулась по бывшей ул. Веры Слуцкой. Через территорию бывшей радиостанции. Теперь там завод "Воен-охот". Дальше через кустарник, лесок до Путролово. Всего километра три. Операция длилась не долго. Но у нас там погиб командир полка Гришин. Он шел в солдатской цепи, и рядом упала мина. Его похоронили на берегу Ижоры. Потом перенесли на Серафимовское кладбище в Ленинграде. Освободили деревни Мокколово и Путролово на правом берегу Ижоры до моста, до Ям-Ижоры. Самих деревень конечно небыло. Сперва, наступал наш полк, а 947-й как бы вторым эшелоном. А в конце июля, начале августа наступали наоборот. 947-й полк впереди, а мы за ним. Это уже была Ям-Ижорская операция. Освободили Ям-Ижору. Потом нас отвели в Петро Славянку в свои же землянки.

В июле меня приняли в Комсомол. После Путроловской операции состоялась комсомольская конференция дивизии. Она проходила в Колпино. В подвале одного из домов. Тогда комсомольцы работали как– то, на собрании был начальник политотдела дивизии Золотухин. Инструкторы политотдела тоже были. И там зашел разговор о снабжении солдат питанием во время боя. Николай Королёв и ещё кто-то из врачей подговорили меня выступить. Дело в том, что, так как тылы стояли в Колпино. Все начпроды имели любовниц, им надо было питаться. Вот офицеры и говорят: "А ты выступи, что вам не подвозили питание". А нам и в самом деле не подвозили. Ну, я в таком духе и выступила, что бойцы там дерутся, а наши начпроды продукты неизвестно куда девают. Офицеры так мне захлопали (говорит, улыбаясь) Почему они боялись сами сказать? Не знаю. Ну, а мне было всё равно. Вот так меня узнали в дивизии.

Помню, как нам зачитывали приказ Верховного Главнокомандующего №227. Отнеслись к нему по-разному. Проводились собрания, где обсуждался этот приказ. Не отступать, дак не отступать. Помню, пожилой связист из Средней Азии говорит: "Дак мы и так не отступаем". В полку я не помню разговоров или настроений, что мы не победим. Наоборот была уверенность, что победим обязательно. У меня лично даже в самые тяжелые дни блокады и мысли не возникало о нашем поражении или сдаче Ленинграда. Отец у меня тоже был оптимист и говорил: "Нет, не сдадут, не сдадут Ленинград". Ааа... Вот в роте я встретилась с чем-то похожим. Был у нас линейщик, казах, старший сержант. Фамилия его состояла из трёх слов. Но не помню. И вот он повёл со мной такую беседу: "Ты знаешь Тамара, в районе противотанкового рва у Колпино. Там можно к немцу уйти. Я сам ходил там по полю, собирал капустные кочерыжки. Там и гражданские ходили и многие из них перебегали к немцам. Я сам видел". Я говорю: "Да не ври ты. Колпинские не могли перебегать. Да и зачем ты мне это говоришь? Я к немцам не собираюсь". Сам он погиб во время прорыва блокады, когда вёл вторую линию связи. Взамен первой разорванной на клочки. Потом в госпитале я всё думала. Зачем он завёл со мной эту беседу. Сейчас даже думаю, что, может, он меня провоцировал, что бы узнать мои настроения.

Вспомнила ещё один загадочный случай. Когда я пришла у нас были два радиста. Старший сержант Горшков и старшина Перемышленников. Оба классные радисты, отлично работали ключом, Перемышленников рассказывал, что до войны служил радистом на одной из полярных станций обслуживавших северный морской путь. И вдруг радисты исчезли, за несколько дней до Путроловской операции в районе Пулково проводилась разведка боем. И прошел слух, что в этом бою наши два радиста сдались немцам... После войны на одной из встреч Борщёв рассказал, что эта разведка боем в районе Пулково была проведена с целью заброски этих радистов к немцам. Наш бывший начальник особого отдела Иван Васильевич Лавров подтвердил, что всё именно так и было. Правда, дальнейшая их судьба не известна. Как забросили, так и всё. На той же встрече Борщёв рассказал ещё один случай. Перед прорывом блокады к нам через Ладогу поступало пополнение. В том числе и солдаты с освобождённых территорий. За такими была установлена слежка. И вот, когда дивизия стала выдвигаться на исходные позиции, перед началом операции по прорыву блокады, из 947-го полка пропал солдат по фамилии Потехин, но его поймали, когда он хотел перейти Неву. На допросе он показал, что в начале войны попал в плен, но был отпущен домой в Калининскую область. Немцы привлекли его к сотрудничеству, пригрозив уничтожить его семью в случае отказа. Ему поручили при отходе немцев остаться на месте. И будучи мобилизованным, в Красную Армию, собрать сведения и перейти к немцам. Борщёв говорил, что его не расстреляли.

Каску я никогда не носила. Правда, в августе меня сфотографировали в каске. Не помню зачем. Противогаз я выбросила, а в сумке носила бельишко. Девушкам на фронте было тяжелее, чем ребятам. Во всех отношениях. Один ветеран на встрече мне рассказывал, что на войну он попал в 18 лет, и как-то видит, что старшина выдаёт девушкам дополнительно новые, чистые портянки. Он стал возмущаться, почему это он им выдаёт. А старшина ему говорит: "Вырастешь, узнаешь".

Рано утром, даже ночью 19-го августа мы вышли под Сапёрную к Усть-Тосно. Уже ходили слухи, что готовится большое наступление, но где никто не знал. Прошли соцгород, теперь п.Металострой. Дошли до Корчмино и повернули к Неве. Дальше пошли у самой воды. Вдоль уреза берега к Усть Тосно. Пока шли, впереди всё грохотало, летели самолёты... Уже началось наступление. По Неве от Ленинграда мчались катера с десантом. У Невы при впадении в неё реки Тосно высокий и крутой берег. На этом берегу сидел наш капитан Креннель, который командовал вооружением. Сидит, болтает тоненькими ножками в широких кирзовых сапогах. И говорит: "Куда вы идёте то?" Мы отвечаем, что у нас приказ найти КП командира полка. Он говорит: "А-а-а там такой бой идёт". Наш командир Иван Иванович Осипов говорит: "Да мы слышим". Креннель говорит: "А-а-а никто вас не ждёт. Идите назад. Никто не узнает". Осипов отвечает: "Нам приказ". Мы поднялись на берег и как раз метров 10-12, сейчас там обелиск стоит, находился командный пункт полка. Вход в кп был завешен плащ-палаткой и стояла стерео труба, направленная через Тосно на Ивановское. Сейчас там судоремонтный завод, а тогда всё было разрушено и видно далеко. Командир полка говорит: "Связисты, что вы так запоздали. Мы уже сами вынуждены связь тянуть". Ну, мы быстро разобрали провода, какой к какому батальону. Подключили к моему коммутатору и стали работать. На том берегу был сильный бой. Артиллерия била. Самолёты наши летали, бомбили. К вечеру звонит командир первого батальона Кукареко и без всяких позывных говорит: "Дай-ка мне командира полка Клюканова". Я передала трубку. Кукареко докладывает, что батальон дошел до станции Пелла, но людей осталось очень мало и нужно подкрепление. Клюканов отвечает, что у него резервов нет. Сам звонит к командиру дивизии Донскому. Тот тоже говорит, что у него резервов нет, и штаб армии не даёт. Ну и наш батальон отступил от Пеллы до "Пяти углов". Это где Мурманское шоссе пересекает дорога на Никольское. Ещё там церковь на берегу стояла и кладбище. Это не то кладбище, что вдоль дороги, а на берегу. Второй батальон, наступавший правее, тоже понёс большие потери. Поздно вечером связь с батальоном прервалась. Мост через Тосно сильно обстреливался и Кукареко переплыл Тосно, она не широкая. Помню, пришел мокрый и без сапог, доложил и спрашивает, что будем делать, Клюканов звонит командиру дивизии и докладывает обстановку. Донской говорит: "Александр Иванович. Я тебя прошу не как командир, а как человек. Удержи этот плацдарм. По тому, что есть приказ командования фронта удержать это место. Клюканов говорит: "С кем же мне удерживать? Людей нет... Ну, хорошо постараемся". Наступил вечер. Кукареко переправился обратно к остаткам своего батальона, который закрепился у дороги в осыпавшихся немецких траншеях. Почва там песчаная и стенки окопов от взрывов осыпались. Командир полка говорит лейтенанту Осипову: "Собери, кто есть вокруг. Побегай. И к нашему кп". Ну, собрал он кого мог. Всего человек 30. Было решено переходить Тосно по уцелевшему мосту. Командир наблюдал за методичностью обстрела. Смотрел на часы, стараясь засечь промежуток между огневыми налётами. Перейти мост было почти не возможно. Ещё днём заместитель командира полка Герой Советского Союза Николай Андреевич Козлов. Он получил это звание в феврале 1942 года, задержав наступление немцев. Но это было не на нашем фронте. И вот он посадил пехотинцев в грузовик. Сам встал на подножку и попытался на полной скорости прорваться через мост. Но не удалось. В машину попал снаряд... Половина пехотинцев была убита. Остальные ранены. В том числе и Козлов. Больше он к нам не вернулся. В 1943 году он умер и похоронен в Александро-Невской Лавре. Мы подошли к самой дорожной насыпи. Примерно в 30-50 метрах от моста. Было уже темно. И эти трассирующие летают, летают, как шмели. Когда немножко затихло команда: "На насыпь". Мы все взобрались и опять залегли. Переждали. И через этот мост, что было мочи... Впереди адъютант старший лейтенант Жуков. За ним Клюканов, Осипов, я. А сзади командир нашей роты Сельверстов. А дальше не знаю кто. В конце моста стояли два наших подбитых танка "КВ". Но там были танкисты. Надо было забраться на танк. Помню, меня ещё подсаживали. Прямо с танков прыгали под насыпь и кубарем скатывались. Там метров через 8 оставались подвалы пивоваренного завода. Они были немцами укреплены. Накаты сделаны. Наверно, тоже штаб, какой-то был. В одно отделение сунулись. Там раненые наши стонут. Зашли во второе. Там пусто. В нём расположилась я со своим коммутатором, радист Маслов с рацией и Георгиевский. А остальные во главе с Клюкановым пошли в оборону. Когда мы прибирались в этом подвале и выбрасывали оставшиеся от немцев вещи, я нашла на полу швейцарские часы. Очень хорошие, наручные. Это были мои первые часы. Потом их украли, когда я лежала в госпитале в Кировской области.

Обычно немец по ночам не наступает, но в этот раз он наступал. Всю ночь шли бои. Первоначально налаженная связь снова оборвалась. К утру по Неве подошли катера, тянувшие за собой баржи с десантом. Прибыла и наша артиллерия. У церкви высадилась миномётная рота под командованием Николая Ерошенко. Прибыл и Бучильников, со своими пушками. Они нас очень выручили. Вся высадка проводилась на берег Невы. В устье Тосно катера не заходили потому, что оно просматривалось немцами. Так началась эта семидневная битва. На следующую ночь сапёры навели через Тосно наплавной мост в две доски. Прямо, напротив нашего, бывшего кп. По этому мостику к нам шло подкрепление. Все попытки перебросить пехоту через "горбатый" мост, по которому мы перебежали с Клюкановым, окончились неудачей. Вечером 20-го к нам через Тосно перешел подполковник Дементьев. Это зам командующего дивизией. Он привёл с собой очередное подкрепление, с которым пришла и санинструктор Лариса Чернявская. Она с военврачём Лебедевым сразу стала перевязывать раненых. Грузили их на лодки и через Неву переправляли раненых на правый берег. И вот здесь Лебедев погиб. В большую лодку, в которой он переправлял раненых, попал снаряд. И все они погибли. На четвёртый день в атаку пошли немецкие танки. За ними немцы во весь рост. А впереди себя они пустили народы Европы: венгров, словаков, чехов и испанцев. Все были пьяные. Подошли они близко. Слышно было, как они там орали. Когда отбили эту атаку, к нам прибегает Клюканов с адъютантом и спрашивает: "Связисты, кто умеет плавать?" И смотрят на меня. Я говорю, что умею, но плохо. Тогда Маслов говорит: "Я хорошо плаваю. У меня первый разряд". Клюканов ему говорит: "Разувайся. Вот тебе записка, возьми в рот и плыви". Как Маслов потом рассказывал. Когда он переплыл Тосно, его задержали, приняв за беглеца, но он настоял, и его привели к Донскому. В записке были даны точные координаты нашего "пятачка", и Клюканов просил дать залп "катюш", что бы помочь отбить атаки. У нас связи небыло ни с батальонами, ни с дивизией, Георгиевский тоже пошел в окопы, приказав мне сидеть и ждать, что может быть появится связь с дивизией. Ну, я сижу, сижу. Да нет, нет, выгляну посмотреть, что там делается. А там о-о-ой.... Такая мясорубка.... И орут по-немецки, по-испански и наши выражения такие.... Один немецкий танк подошел близко. Клюканов был высокий метра два ростом. Он бросил сразу две противотанковые гранаты. У танка оборвалась гусеница. Он завертелся и вспыхнул. А потом залпы "катюш". Они стреляли с Пантонной или с Корчмино. Было видно, как они стреляют. Как вылетают эти огненные болванки... И это летят.. И это так на психику влияет.... И даже меня сейчас дрожь берёт. И взрывается.... Вот тут меня волной сильно отбросило. Ударило об угол этого блиндажа... От этого я до сих пор страдаю. У меня нарушение аорты, питающей левую половину головного мозга. Болит, болит голова. После войны обследовали и врач говорит: "Какая-то она у вас закрученная. Наверно удар был?"

Когда отбили атаку, к нам привели пленного. Наши ругали его матом, и даже кто-то замахнулся. Но Клюканов сказал: "Пленных не трогать". В это время кричат: "Немцы! Немцы наступают!" Все пошли, и Георгиевский мне говорит: "Ты его карауль". А он такой щупленький, худенький. Трясётся. Сидит напротив меня. Я обратила внимание на его нашивки. Которые были не такие, как у немцев. Он объяснил мне, что он венгр. К вечеру его отправили в штаб. Наша переводчик Дунаевская потом мне рассказывала, что он мало чего знал. А вот второй пленный немец рассказал, что за железнодорожным мостом через Тосно немцами наведён мост, по которому они ночью собираются наступать. Благодаря этим данным наша артиллерия этот мост разрушила. На следующий день снова немецкая атака ещё больше, цепь шла такая большая.... Но за ночь нашей артиллерии подвезли боеприпасы, которых вчера не хватило. Опять сильный бой. Тут произошел такой случай: Пополнение то пришло, но многие ещё и в боях то не были. Наша цепь залегла. Чернявская, перевязывавшая раненых, поднялась во весь рост и говорит: "Братцы мои! Давайте..". Бойцы поднялись и атаку отбили. Вскоре Лариса погибла. Когда она перевязывала очередного раненого, её подстрелил немецкий снайпер, засевший на стоявшей у берега церкви. Родом она была из Загорска Московской области. Они с мужем там работали ветеринарами. Муж погиб в самом начале войны. Лариса носила траур. Перекрасила гимнастёрку и пилотку в чёрный цвет. Она носила ещё кубанку, но тоже чёрного цвета. С нами воевали и танкисты с подбитых танков. Во главе с капитаном Сивущевым. Потом командир танка старший сержант Дмитриев рассказывал, что когда в первый день его танк был подбит, то немцы пытались его утащить. И ему пришлось отстреливаться. Потом уже переправились мы и выручили их. 25-го вечером, часов в 10-11 мы оттуда вышли. За день до этого ушел Дементьев. Когда он переходил мостик, рядом разорвался снаряд, и ему оторвало ногу. Больше о нём ничего не известно. На наших встречах он не появлялся. Вышло нас из полка 52 человека. Привели в Понтонное. Покормили. Потом в Рыбацкое. Там жили несколько дней в частном доме. Мылись, приводили себя в порядок. А потом пешочком, через Володарский мост, во Всеволожский район. За эту операцию в нашем полку наградили: Клюканова, Кукареко, связиста линейщика Казанского Бориса. И ещё несколько человек посмертно. Из батальона Кукареко, орденом Ленина связного Хайминова. Помню, такой рыжий был татарин. И ещё не помню фамилию. Пожилой такой был солдат из-под Казани.