Текст книги "Моя жизнь 1964-1994 (СИ)"

Автор книги: Александр Безуглый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

4 ступень ГТО предусматривала все то же: кросс, лыжные гонки, метание, толкание, прыжки и так далее.

5 и последняя ступень называлась «Бодрость и здоровье» и снова слегка дискриминировала женщин, установив для них нижнюю планку в 55 лет, а для мужчин – в 60. Вместо бега здесь была предусмотрена ускоренная ходьба, а вместо лыжного кросса – ходьба на лыжах.

И что вы думаете – за три года, с 1972 по 1975, нормы ГТО выполнили больше 58 миллионов человек! В основном, конечно, это школьники и служащие Советской армии. Но, если что, это поколение и гранату могло метнуть, и на местности сориентируется, и отпор дать кому следует!

1

Полмесяца назад, 19 декабря, мне исполнилось семь лет. Новый 1972 год я с мамой и бабушкой поехал встречать к тете Шуре в Ленинград. До сих пор вспоминаю, как долго мы тогда добирались до Гражданского проспекта, где жили тетя Шура с дядей Васей. Сначала ехали полчаса на электричке от Славянки до Московского вокзала. Потом от Московского вокзала мы целый час тряслись через весь город на трамвае № 9, так-как станция метро "Академическая" еще не была построена.

На Новый год, почти всегда к тете Шуре приезжал и родной брат ее и моей бабушки, Николай Дмитриевич Пьянков со своим семейством, женой и сыном, тоже Николаем. Наша семья тоже почти каждый новый год справляла там же. Все-таки приятней отмечать его не сидя одиноко втроем, в своем доме в Славянке, перед телевизором, а в кругу родственников в городе.

Моей сестренки Наташи, на этот новый год не было, хотя она тоже иногда приезжала к бабушке и дедушке и зимой. Впрочем, я у тети Шуры и один всегда находил, чем заняться. Ходил с Наташиным папой по магазинам за новыми елочными игрушками, хлопушками и бенгальскими огнями, а потом мы вместе наряжали елку у них в комнате. Смотрел у них по телевизору все детские передачи, постоянно бегал на кухню, где тетя Шура постоянно готовила что-нибудь вкусное к праздничному столу. А чаще просто сидел где-нибудь в сторонке, или в комнате, где никого не было, в основном в комнате дяди Володи и играл сам с собой в игрушки или смотрел часами журналы "Крокодил".

Сам Новый год я практически не помню. Взрослые что-то обсуждали весь вечер, потом с телеэкрана всех жителей СССР поздравлял Л.И. Брежнев, затем все смотрели передачу «Голубой огонек», пили, ели, а потом... меня отправляли спать или я сам шел спать.

После новогоднего праздника, мои мама и бабушка, обычно уезжали домой в Славянку. Меня же, оставляли еще на недельку, погостить в Ленинграде, чему я всегда был очень рад.

2

Где-то ближе к весне, мое свободное время наглым образом сократили. Мама сказала, что теперь я буду два раза в неделю ходить в подготовительный класс в нашу школу, так как осенью этого года мне предстоит идти учиться в первый класс. Кстати в школу я пошел на год позже, так как на момент начала школьных занятий, в прошлом году, мне еще не исполнилось семи лет.

Идея эта, честно скажу, поначалу мне не очень понравилась. Какая еще учеба? А как же мои любимые свалки, помойки, чужие сады и огороды? Но, с другой стороны все новое интересно и я, уже через пару занятий шел на занятия с радостью. Появились у меня и новые знакомые. Одним из них стал Гена Фалев, живший за железной дорогой на улице Сосновой. Он в последующие годы стал одним из моих лучших школьных друзей. В дальнейшем мы вместе переехали и в Колпино, причем даже в один дом, вместе перешли и в новую 454 школу, которая тогда находилась на улице Тверской, возле стадиона "Ижорец". Мы постоянно общались до самого окончания школы и потом еще несколько лет, но потом наши пути разошлись. Впрочем, я несколько отвлекся. Наши подготовительные занятия проходили в одноэтажном здании, находящимся на территории школы. В дальнейшем, через несколько лет, туда "заселили" нашу поликлинику. Кстати, нынешнее поколение и не знает, что до "переселения" старая поликлиника, находилась в небольшом двухэтажном здании, как сейчас помню, темно-зеленого цвета, напротив центрального входа в здание общественной бани за небольшим забором. Там же рядом с ней, находилось одноэтажное здание общественной прачечной и еще какие-то строения.

В подготовительном классе нас начали учить писать в тетрадках, так называемые "прописи", – сначала палочки, затем кружочки, всякие крючочки из которых состоят буквы. Мы учили азбуку, учились считать на счетных палочках, рисовать. На переменах учителя учили нас играть в какие-то игры, хором петь песни. В общем, на занятиях мне было интересно, да и вообще мне там нравилось. Скорее всего, нравилось потому, что я, кроме письма ручкой, благодаря маме, все уже более-менее умел и почти все буквы знал. Учителя меня хвалили, и мне это видно особенно нравилось и подстегивало к новым подвигам на ниве обучения!

4

Директором в то время, в нашей школе была Овсянникова Тамара Радионовна. Помимо основных обязанностей, она вела еще в старших классах уроки географии и вроде еще какие-то. И раз уж речь зашла о директоре школы, хочу разместить здесь и воспоминания самой Тамары Родионовны о времени начала Великой Отечественной войны 1941-45 годов.

Овсянникова Тамара Радионовна (связистка, 124-я сд). Воспоминания

Начало войны и блокада

"В 1940 году я закончила 7 классов 30-й железнодорожной школы в поселке Петрославянка, это бывший Павловский район и поступила в авиационный техникум, который стал впоследствии называться авиационный приборостроения. 22 июня, в воскресенье я готовилась к последнему экзамену по тригонометрии и в час дня по радио выступил министр иностранных дел Молотов, и объявил о том, что началась война. Мы уже чувствовали, что будет война. Конечно, я сразу засуетилась, побежала к соседям, к моему однокласснику, Вовке Щербакову, говорю ему: «Вовка, слышал, война началась!» Он отвечает: «я уже слышал».

На следующий день мы поехали сдавать экзамен по тригонометрии, мы думали, ну, теперь экзамен нам сдавать не надо, но экзамен приняли, и я получила четверку. А во дворе техникума, что на Благодатной улице, уже было очень много студентов старших курсов, записывающихся в народное ополчение. Больше я в техникум не попала.

Начали мы работать в совхозе Большевик, сначала мы работали на заготовке сена, я была на конных граблях. Сено в валки сгребали. Это был июль месяц. И в июле же нас направили на рытье траншей в Федоровское, что под Павловском. Там мы немного порыли, нас оттуда сняли, и немец начал бомбить Славянку. Летали самолеты очень низко, наших самолетов мы не видели. От совхоза Большевик к Славянке шла раньше такая дорога грунтовая, и раз ребята шли в магазин за хлебом, немец обстрелял их, и трое детей погибли. В сентябре месяце в Славянку стеклось много, как называли их женщины, окопники. Все сено, которое заготовили в скирдах, было по траншеям разбросано. И началась бомбежка, через Славянку летели самолеты на Ленинград. Сильно бомбил 8 сентября немец, самолеты шли так, что не было видно и неба даже – так их много было. Мы тушили эти зажигательные бомбы с братом на крыльце, я потушила ничего, а вот мой брат Василий, младше меня, 28 года, был ранен, причем серьезно. Зажигательная разорвалась, и в голову и в ногу и в плечо попало. Его отправили в больницу в Ленинград.

Мы выехали из домов в так называемый третий Ручей, где сейчас южная ТЭС. Там построили землянку и жили в ней. Сильно немец бомбил Славянку 16 сентября, тоже очень сильно, много было раненых и убитых, и военных и наших. Правда, жили мы в этих землянках до Нового года, все разъехались, а мы последними остались. Родители мои были уже пожилые, отец пошел в сельсовет, там ему выделили лошадь с повозкой, и привезли нас в дом. В квартиру, где были все стекла выбиты и ничего не было. Забили окна фанерой и начали зимовать. Голод. Мне помнится, как люди… страшно. У нас в совхозе было три девочки из детского дома, они к началу войны достигли шестнадцати лет, дали им комнатку, где они жили и работали. И вот у этой последней девочки, когда она умирала, безумные такие глаза были, не видящие ничего. Голод пережили, и к февралю совхоз начал работать. Я помню, что лошадей всех съели, даже раскопали могилы лошадей, которые были захоронены, и могилы свиней, которые были захоронены еще в апреле. Все это раскопали и все съели. Кто съел это, тот остался жив. Совхоз начал работать, и трех женщин и меня в феврале месяце председатель совхоза Кочетков Федор Тимофеевич откомандировал в Ленинград за семенами. Мы взяли два мешка, саночки и пешочком вдоль железной дороги от Славянки. Мосты мы обходили, потому что они охранялись. Дошли до Обводного канала. Ленинград меня поразил: кучи мусора, ледяные горки, народу очень мало. Мы дошли до Сенной площади, получили там два мешка семян – мешок свеклы и мешок турнепса, и двинулись обратно опять. В часов двенадцать ночи прибыли домой.

В совхозе давали там прибавку небольшую, суп какой-то, не помню даже, из чего – давали тем, кто работал. Весной пришла женщина-агроном, появились две лошади, начали пахать. Трактора не было. Распахали, парники засеяли, все сделали.

Участие в боях

Я работала сначала рабочей, потом меня взял к себе председатель совхоза, я была и делопроизводителем, и пропиской ведала. 22 июня – у нас там полк стоял 952й в нашем совхозе Большевик, и я попросилась у командира полка в полк. Комполка Гришин взял меня к себе телефонисткой. И вот так я попала в армию 22 июня 1942 года. Уже в конце июня я принимала участие в освобождении Путолово. Потом два батальона нашего полка вели бои за освобождение Ям-Ижоры в конце июня, но я в этом не участвовала. И потом с девятнадцатого по двадцать пятое августа мы вели сильные бои на Ивановском пятачке. Наш полк высадился форсировал Неву, и батальон наш был около Горбатого моста. Очень сильные бои, очень сильные. Все эти семь дней. Наш полк оборонялся. Кромешный ад там творился. 25 августа нас сменили, но мы удержали наши позиции. У нас отличился командир батальона Кукареко, погибла Чернявская, комиссар батальона Мартиросян погиб, он похоронен в Рыбацком, погиб связист наш воспитанник Толя Шибаев – отец его, начальник химслужбы полка, тоже там погиб. У меня была связистка, Зина Мельникова, ее отец был там же командиром батареи, тоже погиб там. Зина осталась жива.

После этих ожесточенных боев вышло нас оттуда очень мало, вышли в Рыбацкое, там ночевали несколько дней. После этого нас перебросили во Всеволожский район, в Котуши, где был штаб дивизии, а нас в деревню Орово, где был штаб нашего полка. Батальоны были раскиданы вокруг, в землянках вокруг этих деревень. Началась подготовка к прорыву блокады Ленинграда. Готовились очень серьезно. С октября. 9 октября будет 60 лет с формирования 67-й Армии, куда мы и вошли. Готовились мы по самый январь. Учения были близко к боевым, 7 января вся дивизия выезжала в Кавголово на полигон, было учение, в котором принимали участие все три полка со всеми службами. Там был Говоров, там был начальник артиллерии Одинцов, Ворошилов. И наш полк даже два рада прогнали. Была даже настоящая артподготовка, потому что пополнение было молодые ребята из Сибири, которые еще не участвовали в боях. К месту прорыва блокады, на Неву, мы выехали вместе с командиром взвода связи Молчановым Иван Ивановичем раньше, чем все остальные. Там были построены типа землянок, и мы подводили исходную связь к батальонам на исходные позиции для атаки. И наблюдали за немецкой стороной – как они там все заливали, а Нева там широкая была! Уже в ночь на двенадцатое подтянулись все наши батальоны. Оборонял этот рубеж отряд под командованием полковника Соколова. Они оборону держали там. В первую же ночь мы легли спать, потому что устали, конечно. Вдруг стук, и сам полковник Соколов появляется. Говорит: «что вы пост-то не выставляете?» Молчанов в ответ: «а мы чего, у вас же посты есть!» – «а были случаи, что немецкая разведка сюда прорывалась». Стали и мы тогда выставлять посты. А в ночь на двенадцатое пришли уже наши батальоны, заняли позиции, и утром началась артподготовка.

Очень серьезная артподготовка была, более двух часов. Мы были на берегу, я была на КП полка вместе с командиром взвода нашего. Сидели в большом напряжении, мы правофланговые, к 8й ГРЭС шли, а дальше шла 136я дивизия Симоняка, а у них был и оркестр. Вот уже за пять минут до конца артподготовки нужно было давать команду к атаке на спуск к Неве. Большое нервное напряжение у бойцов. Наши батальоны раньше выскочили на Неву. И перед самым берегом они залегли. Там есть водозаборное здание, и внизу окна. Там даже командир дивизии вел наблюдение целый месяц до наступления, засекал огневые точки. С ним были топографы. А точки, которые у немцев были в этом здании, ни разу за этот месяц не говорили. И вот полк и 47й полк понесли на люду Невы большие потери, потому что эти огневые точки были не подавлены. Перед самым берегом они залегли. И тут огневой вал дали Катюши. По всему фронту били только Катюши. После этого наши пошли на штурм укреплений на берегу. А соседняя дивизия Симоняка не перешла Неву, они потом воспользовались нашим успехом. Потому что там у них была сопка Преображенская, где огневые точки были не подавлены, и у них не вышло ничего. Мы пошли вперед уже минут через двадцать, так как прибежали разведчики, и сказали, что там все нормально, идет бой. Мы подошли к этому берегу, а он высокий, залит водой, и проволока. Полезли туда, впереди командир полка, он здоровый был. Он с адъютантом Жуковым быстро перелезли. А у меня телефонный аппарат, коммутатор – катушку командир взвода Осипов нес – и я повисла на рукавицах на проволоке. И вот Жуков меня за руки втащил туда наверх, и в окопы. Там наши и немцы вперемешку – трупы. Минут двадцать искали, куда приткнуться, и потом Жукос нашел – немецкая землянка большая, она даже сейчас под погреб для картошки используется. Большая, с двумя отделениями, нары, карты, перины. Мы все это выбросили, я установила аппаратуру. Наши связисты уже протянули связь, и я подключила все, все батальоны, роту автоматчиков, артиллеристов. Командир полка говорит: «давай мне всех». Я всех подключила параллельно, они все доложили, что и как, Кукареко доложил, что он уже далеко, ведет бой.

И вот началась бойня. С двенадцатого по восемнадцатое число. Самый тяжелый был четвертый день, когда немцы со Мги дивизию и танки перебросили. Правее нас переправился КП командира дивизии Борщева. Танки подошли, и дивизион Чернышева отбил их. Я не помню, но много танков набил. Наши, и командир полка, и все вооружились гранатами и залегли, мне приказали держать связь с тем берегом, чтобы артиллерию запросить. Но сдержали. Но вот командир батальона Кукареко, что держал дорогу на Мгу, конечно погиб, и его заместитель по политчасти Сальников тоже. Погибли и два наших радиста полковых, два Михаила, Маслов и Потапов. Точнее, их оглушило, и как очевидцы рассказывают, их немцы захватили и увели. Но так или иначе, они пропали. А вот Липа Кузякова погибла, она была связистка второго батальона, она держала связь с ротами. Они там оборонялись сильно, и когда немцы уже были готовы их захватить, они встали в круг, порядка пятнадцати человек, и подорвали себя гранатой. Это рассказал очевидец выживший, узбек из Средней Азии, он потом приезжал после войны и рассказывал об этом. Числится она пропавшей без вести, но она погибла. Не осталось ничего.

Мы продержались до восемнадцатого. Утром нас сменили, осталось нас немного. Вывели нас в деревню Большое и Малое Манушкино, на исходные, там землянки были в лесу. Сменили обмундирование, в бане помыли. Стали пополнение получать, не только солдат, но и офицеров. Ротных не осталось, батальонных не осталось командиров. Нас, связистов, тоже мало осталось. Стало прибывать пополнение, молодые ребята из Сибири. Я даже не успела их себе переписать в свой список – я комсоргом роты была, как мы перешли в Овцино – это на правом берегу Невы, напротив Ижоры. Там тоже небольшие учения и в феврале 1943 года мы пошли на первую Красноборскую операцию – станция Поповка. Там мы участвовали в освобождении деревень Степановка, Торфяное, Мишкино. Был такой случай с взятием деревни Мишкино. Там была какая-то морская бригада, и эти моряки захватили эту деревню. А немцы оставили там много шнапса, моряки выпили, и немцы снова захватили у них эту деревню. Командир дивизии дает приказ нашему полку, что эту деревню надо отбить. Командир полка позвал роту автоматчиков, а там сандружинницей была Фридман Мария, потом ее фамилия стала Медалье. Она была парторгом этой роты, такая боевая дивчина. За спасение раненого она получила орден Красной Звезды еще в 1941 году. Пополнение в роте автоматчиков все было молодые ребята из Сибири, командир – молодой лейтенант, не помню, как зовут.

Они расположились на исходных, а днем нельзя было взять эту деревню, и они договорились на вечер. Договорились, что днем они будут там наблюдать, а вечером будет небольшая артподготовка, и они эту деревню возьмут. А связь вдруг пропадает. Еще днем оборвалась. У нас связистов никого как раз не оказалось на КП. КП у нас был совместный с нашим артполком и располагался в немецкой землянке в насыпи железной дороги. Я сижу у телефона, все, связи нет. Командир говорит: «а где твои линейщики?» Я говорю, откуда я знаю, где они. Взяла катушку, поискали, нет никого в сопровождающие. Я взяла катушку, и побежала по этому полю около железной дороги по кустарникам. Это сейчас оно заросло. И вдруг смотрю – вроде как волки, две собаки. Смотрю – волокуша, раненый лежит, и они вокруг раненого вертятся, вертятся. Я волокушу подтащила им. Собака легла рядом с раненым, а у нее на боку санитарная сумка – раненый себе ногу перевязал, я им помогла его на волокушу погрузить, они впряглись, и потащили его. Вот так я в первый раз увидела собак-санитаров. Это меня поразило очень. С тех пор я собак очень уважаю. Бегу я дальше, бегу, и вдруг провалилась. А это яма, и там этот лейтенант сидит. Я его спрашиваю – чего вы связь не держите?? Связь-то у них была. Они говорят: «а мы не включаем ее». Я не буду говорить, что я им сказала. Ну все им наладила, связь дала, катушка у меня старая в запасе осталась. Командир полка говорит: "ну, подключила, а теперь возвращайся". Я вернулась я на КП, доложила, что задание выполнено. Он говорит: "ну, молодец". Через какое-то время наши дали артподготовку, и рота автоматчиков отбила это Мишкино. Сколько дней мы были в этой операции, я не помню, нас опять отвели в Петрославянку. Нас немного вернулось.

Когда мы шли туда на исходную позицию, мы встретили дивизию. Шли вместе шли с артиллеристами из этой дивизии, которая участвовала в битве под Сталинградом. И когда мы шли вместе с артиллеристами, с этими ребятами, они говорят: "мы такого трудного фронта, как у вас, не встречали. Здесь у вас не окопаться, болота кругом". Выходило нас немного из этого боя. В марте месяце после этой операции был так называемый Красноборский котел, который описан у Борщева. Тоже очень сильные бои были. Мы пришли числа двадцатого, и двадцать пятого был сильный бой, немцы наступали, хотели нас отрезать от наших, но мы выдержали. Танк на нас наступал, но мы выстояли. И двадцать пятого числа в десять часов пять минут нас всех ранило – в КП попали две мины. Командира полка, адъютанта, меня, радистов дивизионных – в общем, тринадцать человек нас было. Меня перевязал радист Новосельцев Павел, из дивизионных. Командир радиовзвода Коля Тимофеев, только что из Ульяновского училища связи, был сильно ранен. Но помощи-то нет. Он был сильно ранен, в бедро, выше колена. Мы как-то его перевязали, но в примерно часов восемь вечера он скончался. А мы все лежали раненые. И вот только в одиннадцать часов слышим голос – а у нас в 1942 году была сандружинница такая Ольга Андреевна Мурашова, очень боевая дивчина, за прорыв блокады награжденная орденом Красной Звезды. Слышим, как она кричит: "кто здесь жив?" Вытащила нас всех оттуда, откуда-то бойцов взяла, кого нужно, еще перевязала. У нее повозка была, и она вытащила нас к Московскому шоссе. А там нас подобрала машина, в санроту, потом в медсанбат и в госпиталь на Суворовском проспекте. Я там лежала и была демобилизована в августе. Больше я на фронт не попала. Все.

Больше всего мне конечно запомнился этот Ивановский пятачок. Семь дней таких страшных боев, я даже не помню, чем мы кормились там. Только вот в памяти осталось, как Жуков, адъютант, дает мне американскую тушенку и кусок хлеба, и говорит: поешь. Воду пили из Тосно. Еще мне запомнилось – в первый день, как мы забрались на плацдарм, здесь подбитые танки были, и надо было через них перелезать. И опять я с коммутатором и с аппаратурой, а мне же шестнадцать лет тогда было, вес у меня дай Бог какой был, сорок один килограмм – тоже через танки меня перетаскивали. И сразу вниз. Когда мы ворвались в этот подвал, где наш КП потом был, там так было: одно отделение подвала – наш КП, а второе – для раненых. Мне нужно было связь держать, а тут меня попросили воды для раненых принести. Пошла я к речке Тосне, а все обстреливается! Я подползла к реке, стала черпать, а тут то ли наша голова, нашего солдата, то ли немецкого, и мозги. Вот такое впечатление от Ивановской операции. Когда я уже в госпитале лежала – как гром, мне казалось, что это Ивановский пятачок.

Прорыв блокады конечно сильно запомнился тоже. Большой был энтузиазм, очень. В Красноборской операции у нас уже опыт был, а эти две запомнились конечно на всю жизнь. А когда танки шли со стороны Мги, и били по нас прямой наводкой, конечно это было страшно и запомнилось. Еще с прорыва блокады мне запомнилось: пошла я помыться снегом, из нашего КП, в одной гимнастерке. Вдруг с восьмой ГРЭС – снайпер! Хорошо, что я уже до этого была в бою. А если бы в первый раз, то я бы разинула рот. А так я сразу легла, и второй выстрел прошел мимо. Он мне путь обратно перекрыл, и я поползла в обход, через берег Невы, метров двести. Меня уже искать начали, а я в одной гимнастерке! Не судьба, а вот позже меня сильно ранило. Еще хочу сказать о связистах – очень сложно было. Подползли мы, дали связь, пехота поднялась, пошла, заняла, залегла. А командир дивизии требует связь с командиром батальона или командиром роты! Связист должен бежать. Поэтому связистов из боев выходило очень мало. У меня ответственная работа была все-таки – КП командира полка. Почему меня туда взяли? Потому что я быстро работала. Даже во время прорыва блокады – он на карте еще смотрит, говорит, мне нужно с этим и с этим переговорить, а у меня уже все готово. Мы не участвовали в бою вот так, непосредственно, хотя один раз двадцать пятого, мы все участвовали в обороне. Мне дали автомат, немецкий – нашего у меня не было, и я стреляла из него, не убила никого, конечно, но все равно. Мы выполняли свою работу." (материал найден в интернете. А.Б.)

Кстати сказать, в 1972 году, в школе еще были в ходу перьевые ручки. Нет, ни те, которые вы наверно знаете, – которые чернилами заправляются, хотя, многие уже и их не помнят, а еще более древние. Это были такие деревянные палочки с металлическим наконечником и в этот наконечник вставлялись металлические перышки. Сейчас, такие перышки еще продаются в наборах для письма тушью и гуашью. У всех на партах стояли чернильницы, и надо было это перышко макать туда через каждое слово. Чуть меньше наберешь, – перышко не пишет, чуть больше, – кляксу на пол страницы можно поставить, – резкое движение сделаешь рукой и готово! Но, насколько помню, нас, этими перышками учили писать только в подготовительном классе, а когда мы пошли в первый класс, то все уже перешли на обычные чернильные ручки с резиновой пипеткой-наполнителем. Нажимаешь на резиновую пипетку под отвинчивающимся колпачком, опускаешь в чернильницу, отпускаешь пипетку, и ручка наполняется.

Для чистки перышек от насохших на них чернил существовали так называемые перочистки. Их обычно делали сами – сшивали вместе несколько кружочков драпа, закрепляя сверху и снизу пуговицами. Между лоскутками ткани вставляли перо, зажимали пальцами через ткань, и, вынимая перо обратно, таким образом, протирали его. Продавались и готовые перочистки: в виде книжечек из разноцветных кусочков ткани. Они имели такой красивый вид, что их жалко было марать испачканными перьями. Писали в тетрадях «в клеточку» (как сейчас), в косую линейку (для первоклассников, которые учились писать буквы; таких тетрадей больше нет), в линейку с частичной разметкой косыми линиями (для дальнейшего чистописания, когда буквы уже освоены. Горизонтальные узкие линейки помогали сохранять высоту букв, а редкие косые линейки помогали соблюдать нужный угол наклона букв. Таких тетрадей тоже больше нет.

А теперь представьте себе шести – семилетних балбесов, которые не могут, спокойно и пяти минут за партой посидеть и вы поймете, какие мы «красивые» выходили с занятий. В чернилах с головы до ног. Бывало кто-то по неосторожности еще и чернильницу перевернет на парту, а заодно и себе на штаны! А через пару дней, не успев, как следует отмыться и отстираться, так как чернила вообще плохо отмывались и вообще не отстирывались, мы опять шли на занятия и все повторялось.

5

Как только стаял весь снег и немного подсохла земля, нашим любимым занятием, вновь стали прогулки вдоль реки Славянки и поджигание сухой прошлогодней травы по берегам. Очень мы это занятие с мальчишками любили. Вообще любили все, что было связанно с огнем. Разводили костры везде, где было возможно, и бросали в них найденные на помойках старые лампочки, алюминиевые баллончики от дихлофоса или от лака для волос и все такое прочее. Возле поликлиники в мусорных баках, заглянув туда после занятий в школе, мы находили бывало целые упаковки ампул с просроченными лекарствами. Наберем этого добра, накидаем все это в огонь, спрячемся невдалеке и ждем, когда это все взрываться начнет.

Любили мы и на велосипедах покататься. Правда, у меня в том году еще был вообще допотопный велосипедик, так что я тогда чаще у друзей брал покататься.

Ближе к лету мы стали ходить купаться на речушку Кузьминка, которая также протекала по нашему поселку и впадала в речку Славянка. Было у нас на Кузьминке свое место для плаванья – "лягушатник" на отмели, где мы постоянно барахтались в глине и иле. Чтобы туда дойти, надо было перейти по "мосту", – деревянному брусу перекинутому через речку Славянка в конце улицы Гоголя, которая как раз проходила мимо моего дома, и пройти через картофельные огороды, раскинувшиеся по всему противоположному берегу реки. К концу весны поспевала земляника, и мы дружно шли собирать ее в конец улицы Полевой, на обрывистый берег все той же реки Славянки.

Когда становилось совсем тепло, мы частенько собирались во дворе у нашей подруги Лены Воробьевой, приезжавшей на лето к бабушке, и жившей в доме № 20, по Лесному проспекту, то есть через несколько домов от моего. У них во дворе был сарайчик со всяким хламом, вот там мы и играли частенько в магазин, дочки-матери или еще во что-то.

Все мои друзья детства жили рядом, на улицах Полевой, Ново-Садовой и Лесном проспекте. Пересекала эти улицы, улица Гоголя, где стоял наш дом. Вот на этих трех перекрестках в основном и проходило все мое детство. Иногда собирались мы еще у одной нашей подруги, а в дальнейшем и одноклассницы Ларисы Давыдовой на улице Ново-Садовой, дом 21 и у некоторых других друзей. Наши дома хоть и стояли на разных улицах, но были расположены не далеко друг от друга и разделялись лишь садами. Так, к примеру, были кое где сквозные проходы с Лесного проспекта, через сады и огороды, выходили на улицу Ново-Садовую. А через участки домов расположенных на улице Ново-Садовой, мы спокойно проходили на улицу Полевую.

Частенько мы собирались с друзьями поиграть во дворе моего дома, во дворах Лены Воробьевой, Ларисы Давыдовой, возле домов Димы Шустого и большого дома семьи Астаповых. Там жили три брата Саша, самый старший, Миша, чуть постарше нас, и Сергей, немного помладше нас, а так же их сестра Света.

В подвале нашего дома, у меня был сделан тайный "штаб", где я играл летом в основном один, но иногда и кого-нибудь из друзей приглашал посмотреть по секрету, как у меня там все сделано. Мы спускались в подвал через люк в полу небольшого коридорчика в доме, пролезали между ящиками с картошкой, свеклой, морковкой, между вилками капусты, подвешенными к потолку, между полками с банками всяких заготовок на зиму и наконец, оказывались в самом конце подвала, где-то под нашей верандой. Здесь в стене, было маленькое окошечко для вентиляции, выходящее в сад и в моем уголке было довольно светло. Сюда я, втихаря, когда никого дома не было, перетащил из других кладовок старые матрасы, какие-то одеяла, старую тумбочку, несколько картонных коробок со старыми книгами, журналами и газетами, а также конечно бабушкины коробки со стеклянными ретортами, колбами, какими-то трубками и пузырьками. Напомню, что она у меня работала химиком, и этого добра в нескольких наших кладовках было полно. Что-то она наверно по своей работе и на дом брала делать, какие-то эксперименты наверно проводила.

Кстати вспомнил, почему все бабушкины химические колбочки и пузырьки оказались в подвале. До определенного времени они у бабушки в комнате хранились. Однажды, к нам в Славянку приехала тетя Шура, – бабушкина сестра, и так получилось, что она случайно глотнула из какой-то бабушкиной бутылки. Бабушка, честно говоря, не очень любила прибираться и ее химикаты в банках и бутылках стояли везде в ее комнате. В той бутылке оказалась концентрированная щелочь, и тетя Шура попала в больницу с сильными ожогами рта и пищевода. После этого случая, бабушка видно поняла, что так же однажды и я могу что-нибудь попробовать из ее бутылочек, и собрав все свое химическое имущество убрала все это в подвал, подальше от меня.

Как же! Размечталась! Мне это было еще удобней, все оказалось в нужном мне месте. Правда все кислоты и щелочи она вылила.

6

На лето школа ушла на каникулы и наши подготовительные занятия вроде тоже закончились. Мы вновь были свободны и предоставлены самим себе. Мы, как обычно ползали с друзьями по любимым свалкам и помойкам, ходили гулять и собирать грибы, по подлеску вдоль железной дороги до станции Металлострой, ловили рыбу в небольших окрестных прудах.

Еще мы ходили со взрослыми на небольшое водохранилище, которое находилось возле кладбища. Как раз с этого года там начали строительство плотины на реке Кузьминке и это водохранилище осушили, засыпали и построили на его месте насосную станцию, (сейчас и ее уже нет).