Текст книги "Моя жизнь 1964-1994 (СИ)"

Автор книги: Александр Безуглый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

В первом батальоне у нас были два радиста: Миша Потапов, учившийся в Ленинградской консерватории на вокальном факультете. У него был хороший голос. Помню, что жил он на Невском проспекте. Другой, Миша Маслов 1922 года рождения. До войны он работал поваром в Ленинградском Аэропорте. Когда немцы пустили танки, "тигры". В районе рощи "мак", сейчас там совхозные поля. В окружение попали два батальона. 942-го полка батальон Зыкова и наш батальон Кукареко. Последнее что передал Кукареко: "Положение очень тяжелое.... Давайте подкрепление..". Потом связь прервалась. Очевидцы Цветов и ещё один солдат из Ташкента рассказывали, что когда немцы окружили штаб батальона, в котором находилось человек 20. Офицеры, батальонные связисты... Они вышли из землянки и стали бросать гранаты. А надо сказать, что Кукареко очень хорошо метал гранаты. Последними гранатами они подорвали себя. Так погиб комбат Кукареко и старший сержант Липа Кузюкова. Во время этого боя радисты с рациями бросились в сторону и попали в плен. Ребята рассказали, что видели, как их вели немцы. Что с ними стало, я не знаю. После войны на наших встречах они не появлялись. Хотя другой связист, попавший в тех боях в плен, на встречи приходил.

Благодаря батарее Радионова в тот день мы устояли. Удержавшись на самом краю. Ещё, через несколько дней в землянку пришел представитель политотдела дивизии и принёс для вручения ордена и медали. Офицеров наградили орденами, а солдат медалями. Помню, командира полка наградили орденом "Красного Знамени". А меня медалью "За Боевые Заслуги". Я об этом не знала. Была где-то на линии. Возвращаюсь, а моя медаль уже в котелке с водкой. Пришлось капельку выпить.

Вечером 18-го января нас вывели из боя. Потери в полку были очень большие. В стрелковых подразделениях потери достигали 90%. Полностью погиб первый батальон во главе с комбатом и командирами рот. Были потери и в штабе полка. В политчасти, погиб наш парторг полка лейтенант Ларионов, Старший сержант Шеримет он писал всякие инструкции.... До войны он был студентом литературного института имени Горького. Сам родом из Сталинграда. Заговорила о политчасти и вспомнила, что у нас там был художник, сержант. После войны он стал главным архитектором Ленинграда, а вот фамилию его забыла. Наша рота связи тоже поредела. Девушки телефонистки оставались на правом берегу и поэтому остались живы. А из бывших с нами, уцелел командир линейного взвода Телюк, украинец ещё старшина...

Дивизию вывели в район д. Манушкино Всеволожского района Лен. обл. Там на берегу речушки стоял маленький домик. Рядом банька. Истопили баню, помылись. Привели себя в порядок. Стало приходить пополнение. В нашу роту прислали человек 20 молодых ребят с Дальнего Востока. Я как комсорг пришла к ним. Нужно было поставить комсомольцев на учёт. Вхожу в землянку. Они лежат на нарах. У всех вид какой то поникший. Страх какой-то. Я завожу разговор, спрашиваю: "Ну, как...? Откуда...? Что...?" Они и говорят: "А почему вас так плохо кормят?" А я и говорю: "Да вы что! Как это плохо? Каша гречневая с мясом! Хорошо кормят". Они как-то оживились. Кто слез с нар, кто сел. Стали рассказывать, как они служили на Дальнем Востоке. Били козлов, оленей и как хорошо питались. Я пообещала им как-нибудь рассказать, как мы питались в блокаду и они сами поймут, хорошо нас кормят или плохо. Они со страхом спрашивали о фронте. Я им говорю: "Да чего вы тут боитесь? Двум смертям не бывать, а одной не миновать". Записала комсомольцев. На следующий день были уже учения. Наш полковой писарь и кадровик штаба полка младший лейтенант Андреев Николай из Старой Русы погиб. По этому начштаба Георгиевский посадил меня записывать вновь прибывших командиров. В одном месте записывали политработников, в другом офицеров. Он вызывал, спрашивал, а я записывала: фамилия, имя, отчество.... Входит старший лейтенант Тверитинов. Он говорит, что служил в каком-то корпусе, во второй линии обороны... Начштаба: "Так, командиром первого батальона вместо Кукареко. Дальше". Входит следующий, представляется: "Лейтенант.... Служил..". Начштаба: "Командиром роты". Следующий младший лейтенант. Хорошо помню. Молоденький такой паренёк. Говорит, что служил там-то и там-то. Но в наступлении никогда не был. Его тоже назначили командиром роты. И остальных так же быстро и хорошо распределили. 17-го февраля нас перевели ближе к Ленинграду в д. Овцино. Это на берегу Невы напротив Усть-Ижоры. Там жили хорошо в домах. Отдыхали, нам показывали кино. Проводили концерты самодеятельности. У нас в полку был артиллерист Маисеев Миша аккордеонист. Был оперный певец, солдат из Казани. Его берегли. Оставили работать при кухне. Но он всё же погиб при прорыве блокады. Нёс термос с едой через Неву и его подстрелил снайпер, сидевший на 8-й ГРЭС. С 42-го была Стукалова (Боброва) Валя. Она пела. Фельдшер из того же полка Ольга она плясала хорошо. А у меня были взяты из дома хромовые сапожки. Когда надо было ей плясать, она их у меня всегда брала. Из санбата была Верочка Петрова. Ниже меня ростом. Балерина, она танцевала. Концерт вела врач Аня. Девичью фамилию не знаю. Потом на ней Клюканов женился. После Германии они жили в Минске. Пела Лидия Штыкан. Когда 23-го февраля 1942 года вышел приказ Верховного Главнокомандующего, что женщин можно брать в действующую армию, из Ленинграда пришло несколько девушек. В том числе Лидия и её сестра. Лида тогда только перешла на третий курс Театрального института. Но в 1944 году она демобилизовалась, когда её институт вернулся из эвакуации. Потом Лида пела в Александринском театре. Получила звание Народной Артистки СССР. И умерла в 1977 году на гастролях в Перми. Надо выходить на сцену, а у неё инсульт. В Ленинград привезли хоронить.

18-го февраля мы перешли по льду Неву и двинулись в сторону Красного Бора. Погода была... Снег с дождём. У меня шапка намокла, полушубок промок.... Вошли в Колпино, вдоль ограды Ижорского завода. Перешли через канал и дальше на Красный Бор вдоль железной дороги. Тут мы догнали батарею 122-х мм. орудий. Которые с трудом тянули большие грузовики. Решили немного подъехать. Сели на лафеты орудий. Ехали не долго. Нас догнал артиллерийский капитан и отругал сказав: "Вы что под колёса попасть хотите?!" Потом мы разговорились. Ребята рассказали, что до этого воевали под Сталинградом. Говорили, что такого трудного фронта, как здесь они не видели. Там где они воевали, раньше можно было хоть окопаться. А тут только капнёшь, сразу выступает вода. Потом они повернули к Степановке. В сторону Никольского. А мы пошли вдоль железной дороги. Уже началась Красноборская операция. Мы шли как бы вторым эшелоном. Стали искать какие-нибудь землянки под размещение к.п. полка. Я с вестовым Клюканова Гришей по прозвищу "колхозник", фамилию его не помню, пошли в одну сторону. А второй вестовой командира полка Ванька Белинский одессит. Сказал, что пойдёт искать в другую сторону. Ушел и пропал. Появился только, когда полк уже выводили. Такой пройдоха был этот старшина, одессит. Приходит Клюканов и говорит: "Ну, когда же вы мне связь дадите?" Я отвечаю: "Вот, пожалуйста". Становлюсь на коленочки. Ставлю коммутатор на землю и начинаю соединять. Командир говорит: "Так же нельзя работать". Я говорю: "А где же мы найдём место? Никого нет. Линейщики бегают, наводят связь". У немцев прямо в насыпи были построены большие землянки. Наверно тоже под командные пункты. Из ближайшей землянки выходит командир нашего 799-артполка полковник Скворцов и говорит: Дак мы ж не раздерёмся. Заходите в нашу землянку". У немцев там были столики, скамейки.... Сидели радисты и телефонисты артполка. Я нашла себе, какой-то ящик и села слева у входа, а справа стояла печка, но днём её не топили. Начали работать. Там бой ведётся ну, а мы здесь.... До войны там не далеко была деревня Мишкино. Сейчас её нет. На том месте карьеры. Степановку и это Мишкино освободила бригада морской пехоты. У немцев в подвалах были укрытия. Домов конечно уже не было. Но они над подвалами уложили брёвна и насыпали землю. Немцы оставили там шнапс. Ну и моряки подпили там немножко. И их немцы прогнали, захватив обратно свои блиндажи. Это было днём. Нашему полку приказали взять обратно это Мишкино. Командир полка поручил захват роте автоматчиков. Решили, что после небольшой артподготовки по сигналу рота пойдёт в атаку. Уже стемнело. Близилось начало артподготовки. А связи нет. Ну, нет с ними связи и всё. Командир стал беспокоиться. Спрашивает: "Где твои линейщики?" А они все на линиях. Говорю: "Ну, давайте я пойду, а за коммутатором Гриша посидит. Тут ничего сложного нет". Я побежала по этому проводу. А темно, темно. Кругом кустарник и чуть, чуть деревья молодые. Снег с дождём перестал, и стало подмораживать. А сапоги у меня мокрые ноги мёрзнут. Тут левее нашего провода метров 10. Вижу две пары огоньков. Мне показалось, что это волки. Смотрю, они кружатся на одном месте. Присмотрелась..., дак, это пара собак впряженных в такое вроде корыто. И они эту волокушу таскают вокруг чего– то. Я бросила провод и подошла. Смотрю, раненый лежит. Они хотят к нему подъехать, но что-то у них там запуталось. Раненый лежит у него по голове кровь течёт, но в основном он в ноги ранен был. Собаки стоят, смотрят на меня такими умными глазами. А сами мордой мне, что мол помоги погрузить. На спинах у них были закреплены сумки с красными крестами. Я стала грузить раненого, а собаки стоят смирно, смирно. Сперва затащила голову на эти волокуши, а потом ноги. Ещё немного поправила. И собаки сразу потащили в своём направлении. Туда левее. Из какой дивизии были эти собаки, я не знаю. Это был первый раз, когда я видела собак-санитаров. И с тех пор так полюбила собак, что о-о-о-й. Они были такие лохматые, здоровые. Наверно помесь дворняги с овчаркой.

Я вернулась к своему проводу и пошла дальше. Провод был цел. Как бежала, зажав его в руке, так и бухнулась в яму, где располагался командир роты. Она была накрыта плащ-палаткой. Сверху присыпало снежком, и я её не заметила. Командир роты автоматчиков был такой молоденький лейтенант. Только что к нам пришел из училища. Фамилию его не помню. Я ему и говорю: "Товарищ лейтенант. Что же это? У вас провод целый, а вы не отвечаете". Он просит: "Ну, не говори командиру полка. У меня ребята сказали, что пока н.з. не съедим, в атаку не пойдём. Там вон комсорг Маша Фридман с ними работу ведёт". Была у нас такая сандружинница. Она пришла в дивизию во время отступления из Эстонии. Это была боевая девчонка. Она ещё в январе 1942 года была награждена орденом "Красная Звезда" за эвакуацию с поля боя большого числа раненых. Я говорю: "Ну ладно. Я сейчас подключаю". А у них просто провод был снят с клеммы. Подсоединила. Доложила в штаб, что связь исправлена. Лейтенант сразу взял трубку. Командир поставил ему задачу, и он побежал к своим автоматчикам. Я пошла обратно. Снова держась за провод. Было темно и местность ровная. Можно было легко заблудиться. В штабе командир полка спрашивает: "Ну, что там у них случилось". Я отвечаю: "Да так. Провод отсоединился, а они не заметили". Ну, вот так, соврала командиру. Жалко было лейтенанта. Очень он просил. Его за это могли под трибунал отдать. Потом правда рассказала командиру нашего взвода. Иван Иванович сказал: "Правильно и сделала". В роте автоматчиков служили в основном сибиряки. Такие здоровые, красивые ребята. Маша Фридман их уговаривала, уговаривала.... Так они пока не съели свой Н.З., в атаку не пошли. Но эту деревню они отбили. Больше того лейтенанта я не встречала. А с Машей виделась неоднократно. Она хорошо знала немецкий язык и её иногда привлекали, как переводчика. Ещё когда стояли в обороне, бывало, Машу посылали с рупором призывать немцев сдаваться. Она подползала почти к самым вражеским траншеям. Она была очень.... Не боялась она вообще. После войны Маша жила в Риге. Вышла за французского еврея и её фамилия стала Медалье. У них родились две дочери. Младшая– вышла замуж за американца и уехала в США. Потом Маша со старшей дочерью тоже уехала. После дошли слухи, что она там умерла. Маша была 1925 года рождения.

В конце февраля или начале марта закончилась первая Красноборская операция. За участие в ней меня наградили второй медалью "За Боевые Заслуги". Дивизию вывели в район села Рыбацкое. Наш полк сперва стоял в Петро-Славянке, а потом тоже в Рыбацком. Потери в частях были небольшие. Помню, сильно пострадали наши миномётчики. Они наскочили на минное поле. Их командиру оторвало ногу. Помню, у нас был сапёр из Ингушетии по фамилии Хорошомуж. Ему оторвало обе руки и выбило глаза. Слепой жил после войны. Но основные потери в пехоте были от обморожений. Я вам рассказывала, что в тот день, когда мы прибыли под Красный Бор была оттепель. Шел мокрый снег с дождём. А ночью ударил мороз. Обувь у всех мокрая. Даже когда я бежала по линии, у меня прихватывало ноги. Поэтому у многих солдат ноги оказались обморожены.

До этого времени никакого оружия у меня не было. А здесь под Красным Бором появился автомат. Перед прорывом блокады, рядом с нами была землянка разведчиков. Мы были с ними знакомы. Помню их комсорга ленинградца Сергея Королёва. Вели они как то мимо нас захваченного немца. И отдали мне его автомат. Говорят: "На вот.... Не будем мы его тащить, передавать". И подарили мне немецкий "шмайсер" с запасными рожками. Так он был со мной до конца. И никто ничего не говорил. Только командир полка спросил: "О, кто тебе дал?" Вообще трофеев у нас не было. Связистам негде их брать. А вот разведчики хвастались часами. Показывали мне немецкие ложки. Помню, один из них под шинелью носил немецкий офицерский френч. А так особых трофеев ни у кого не было.

В рыбацком нас поселили на частной квартире у рабочего с завода "Большевик". Его семья была эвакуирована. Сам он работал сутками и редко приходил. Дом был деревянный, двухэтажный. Стоял на берегу Невы. В передней комнате стояли нары, там жили ребята, а мы в дальней. У нас были кровати. Рыбацкое всё сплошь было застроено деревянными домами. Только школа, построенная в 1914 году на берегу Невы была кирпичной. С этой школой интересная история. В начале двадцатого века строилась железная дорога на Мурманск. Министерство Путей сообщения выкупило под неё земли у крестьян сёл Ижоры и Рыбацкое. Ижорские крестьяне разделили деньги между собой. А в Рыбацком на сходе решили эти деньги не раздавать, а построить школу. В Рыбацком жило много рабочих с "Обуховского" завода (после революции завод "Большевик"), и эту историю мне рассказали родственники революционера Чиркова, бывшего на том собрании. В здании этой школы всю блокаду располагался штаб 55-й армии Лен. фронта. В Рыбацком мы простояли до 20-го марта. Приходило пополнение. Я работала на своём коммутаторе. Связь была проложена ко всем батальонам, стоявшим на окраинах села в землянках.

Пошли снова в район Красного Бора. Наступали в этот раз вдоль железной дороги, а правее рядом с московским шоссе. Был очень сильный бой. На этот раз никакой землянки у нас не было. Стояли под открытым небом. На второй день наша часть заняла юго-западную часть Ульяновки. Но подкрепления небыло и пришлось отступить. Отошли мы в лес. Это правее Московского шоссе. В этом леске у немцев были построены, какие-то сараи. Мы, все связисты забрались в один из них. С нами были четверо дивизионных радистов и телефонистов. В другом сарае расположились связисты 947-го полка. Помню, рядом проходила дорога на п. Стекольный Завод. Не далеко от нас стоял немецкий танк. Он был немножко вкопан в землю. Места там сырые и закопаться нельзя. Сразу выступает вода. Он стрелял по нам прямой наводкой. Потом немцы пошли в атаку. Я видела это через щель в стене. Мы выбежали из сарая и залегли, по сторонам отстреливаясь. Я тоже стреляла из немецкого автомата по вражеской цепи. Не знаю, попала в кого или нет. Немного это длилось, чуть-чуть. Ударили наши миномёты. Справа какой-то батальон отбил эту атаку. Часты были миномётные обстрелы. Помню, шли к нам двое радистов из дивизии. До сарая оставалось метров 50. Немцы открыли по ним миномётный обстрел, и одному солдату оторвало голову. Она у него назад повисла, а он идёт. И тут вверх такие фонтаны крови о-о-о-й.... Мне долго, долго это снилось. Немцы обошли нас с трех сторон, и образовался так называемый красноборский котёл. Не перерезанной оставалась только эта дорога, шедшая на посёлок Стекольный. И то немцы сожмут, то наши раздвинут.

С нами в котле был штаб дивизии во главе с Борьщёвым. И вот утром 25-го марта был такой миномётный обстрел... Миномёты били с левой и с правой стороны. Начали они часов в 8, а в 9 часов 5 минут в наш сарай попали сразу две мины. Все, кто находился в сарае, были убиты или ранены. Мой коммутатор стоял на нарах. Когда начался обстрел, мы скорчились на полу. Помню, когда разорвалась, мина меня ранило в колено. Я распрямила ногу и сразу потеряла сознание. Потом пришла в себя. Пить хочется. Воды, конечно, нет. Перевязывал меня дивизионный радист Павел Новосельцев. Я его хорошо запомнила. Невысокого роста, в очень длинной шинели, рация всегда за спиной. В 1975-м году ехали мы во Мгу. Разговорились стоя, у окна с одним ветераном, приехавшим из Рославля Смоленской области. Он говорит: "Я всё хочу встретить ту девчонку, которую перевязывал. И жене всё время рассказываю, как её тогда тяжело ранило, а я перевязал". Я так смотрю на него и говорю: " Дак, я же это. Я, я!"

И вот лежим мы все живые и мёртвые. Кто может ползать, перевязывают других. Командир радиовзвода родом из Горьковской области был сильно ранен в бедро. Его положили на нары. Перевязывали, но никак не могли остановить кровь. Другой радист был ранен в живот. Его тоже как-то перевязали.... У меня стали мёрзнуть ноги, но не обогреться, не напиться, ничего нет. Немцы ещё по нам стреляли, но мы больше боялись попасть в плен. В том бою был ранен в шею наш командир полка. Его адъютант Жуков привёл в штаб Борьщёва. Тот спрашивает Клюканова: "Командовать можешь?" Клюканов говорит: "Да пока могу"... С нами были ранены и командир роты, и командир взвода. Кто в руку, кто в живот и грудь. Но они как-то выползли и ушли. Вот уже вечер, темно Никто за нами не идёт. В 22.05 в наш сарай врывается старшина медицинской службы 942-го полка Ольга Андреевна Мурашова. И таким громким голосом спрашивает: "Кто здесь лежит?" Мы стали называть себя. Она спросила: "Вы что тут все ранены? ... Ну, сейчас я вас буду выносить". Через несколько минут, она вернулась с солдатами. И начали нас выносить к дороге. Там болото, кочки – меня несли двое солдат. Они сцепили руки таким "стульчиком" и посадили меня, а я держалась за их шеи. На дороге стояла телега. На неё положили раненых в живот. Других посадили по краям. А меня на передок. Ольга говорит мне: "На вожжи". Так что пришлось и лошадью править. Но она наверно уже не раз ходила по этой дороге и шла так хорошо до самого Московского шоссе. Тут на обочине она нас выгрузила. Кого положила, кого посадила. Солдату с лошадью велела возвращаться за остальными, сказав, что погрузит нас и придёт. По шоссе от линии фронта едут такие большие машины, трёхтонки. Ольга выходит на дорогу. Она носила фуфайку, ватные брюки. У неё наган. Едет машина прямо на неё. Чуть-чуть и он бы её сбил. Водитель на неё матом: "Ты что...!" Она ему: "Слезай, грузи раненых!" Он: "Какие раненые! Видишь, стреляют!" И на неё матом. А она ещё хлеще. Так она его крыла.... Говорит: "Открывай борт!" Он ей: "Сама откроешь и всех их посадишь!" И всё равно она его под револьвером заставила. Когда нас погрузили, шофёр открывает дверь кабины и говорит: "Садись". Ольга говорит: "Нет. У меня здесь работы много". Тогда водитель спрашивает: "А куда я их повезу?" Ольга отвечает: "В ближайший медпункт. Там они вдоль шоссе стоят. В первый же какой увидишь прямо, не разбирая, вези". И он нас довёз до первой медицинской палатки. Это оказалась медицинская рота 942-го полка. Внесли нас в палатку. Сандружинницы сразу сделали укол от столбняка. Мне наложили шину. Я мечтала только о горячем чае. Дали мне горячего чая, но со спиртом. Я говорю: "А чего это вы мне водку даёте?" Сан дружинница говорит: "Во, какая привередная". Рядом лежал боец. Он и говорит: "Отдай мне". Я ему отдала. А мне чаю налили без водки. Я согрелась. Лежим. Около часа ночи пришла дивизионная санитарная машина и отвезла нас в медсанбат, который располагался в больнице посёлка Понтонный. Помню, положили нас в переднем холле. Висевшие на стене часы показывали без пяти минут час. Пришел хирург майор Гусев. Стал смотреть кого в первую очередь на операцию. Увидал меня и говорит: "О, милочка моя, малыш и тебя зацепило". Посмотрел меня и обращается к молодому хирургу Королёву: "Николай, в первую очередь давайте Тамару прооперируем". Другой молодой врач говорит: "Я уже не могу". Гусев говорит: "Через не могу надо. Буди операционных сестёр". Я и этих сестёр знала. Одну звали Юлей. Она была из Ставрополя. Ей было уже за 30 лет. Вторая Синяева Маша из Саратова. Их разбудили. Меня на операционный стол. Последнее что помню, как меня раздевали. Очнулась, когда уже одевали. Наложили гипсовую повязку, забинтовали. Тут меня снова чаем напоили. Девчонки подбежали, кто кусочек сахара даёт, кто что. Меня в дивизии все знали. Мы с Машей Фридман были самые молодые. Но я ничего не хотела. Только пить, пить, пить. Приходит Гусев поинтересоваться, как я после наркоза. Я его спрашиваю: "Долго я буду лежать?" Он говорит: "Долго, долго. Теперь уже всё навоевалась". Потом нас погрузили в товарные вагоны. Носилки с ранеными подвешивались. Мои поставили прямо на пол. Вагоны не отапливались. Но меня накрыли моим полушубком, и одели мою меховую шапку. Привезли в Рыбацкое. Там в палатках был какой-то распределительный госпиталь. На лошадях довезли от станции до этих палаток. Пока везли, у меня шапку украли. Пока выгружали – полушубка не стало. Я спрашиваю: "Где моя шапка и полушубок?" А мне и говорят: "А зачем они тебе? Мы тебя накрыли одеялом. Тебе теперь ни полушубок, ни шапка не нужны. Весна будет". Потом нас на машинах переправили в госпиталь на Обводном канале, помещавшийся, в здании техникума общественного питания. Вот там нас положили на кровати с простынями. Красивые одеяла в пододеяльниках. Под женскую палату была отдана большая аудитория. В ней стояло 6-8 коек. К моему приезду женщины лежали уже сутки. Со стоявшей наискосок кровати, приподнимается женщина с забинтованной головой и спрашивает: "Тамара ты?" Это была переводчица нашего 942-го полка Ирина Михайловна Дунаевская. Она старше нас, с 1918-го года. Она и сейчас жива. Живёт на Васильевском острове, работала в Пушкинском доме. В своё время Маркса переводила. Ну, настоящий переводчик. На следующий день её должны были перевести в госпиталь на Суворовском проспекте. Она попросила вызвать главврача и говорит ему: "Я вас очень попрошу. Вот с этой девушкой нас вместе отправьте. Мы с ней из одной дивизии. Я её знаю. Она тяжело ранена. Я ей помогать буду". Полковник говорит: "Да, пожалуйста. Сейчас в машину погрузим". Тогда санитарные машины были устроены так, что носилки подвешивались одни над другими. Меня положили вниз. А сверху лежал капитан из бригады морской пехоты. Здоровый, метра два ростом. Его ноги даже немного свешивались с носилок. Я ещё подумала, не сорвался бы он на меня. И только подъехали к Калашниковской набережной стали поворачивать. И его носилки на меня...! Сопровождавшая нас молодая женщина, лейтенант медслужбы сразу остановила машину и выскочила наружу. Мимо как раз шел строй моряков. Она закричала командовавшему ими командиру: "Товарищ лейтенант, помогите! Здесь с раненым носилки оборвались.... На девочку... Ой!" Моряки сразу подбежали, и двое, сняв с себя флотские ремни, сразу на них подвесили его носилки. А сами пошли без ремней. Привезли нас на Суворовский, где и сейчас госпиталь, бывший Николаевский. Разместили в четвёртом хирургическом отделении. 48-я палата. Там лежало 12 девушек. Помню раненую под тем же Красным Бором врача в звании капитана Рыжову Галину. Родом из Ташкента. У неё были перебиты рёбра. Все были тяжелораненые. Положили меня на кровать. Пришел начальник отделения, профессор, армянин. Очень опытный хирург. Посмотрел меня и сразу в операционную. И меня закатали в гипс. Ногу и всё туловище. Осталась голова, руки и одна нога. Положили на доски. И там я лежала с марта по июнь. Не вставая. В июне сняли гипс.

В этом госпитале меня наградили орденом "Отечественная Война" второй степени и медалью "За Оборону Ленинграда". Награды вручал начальник госпиталя. В коробочке с медалью и удостоверением лежала книжечка стихов. Их была отпечатана всего тысяча экземпляров. Больше ни у кого из ветеранов я такой книжки стихов не видела. Тогда за награды полагались деньги. Но я долго потом их не получала. Через несколько лет получила всё. Вышло с чем-то девятьсот рублей. На эти деньги я купила себе пальто.

В это время готовилась мгинская наступательная операция. Надо было подготовить места в госпиталях. И нас тяжелораненых отправили на "большую землю". Погрузили в санитарный поезд и по железной дороге, проложенной по коридору, пробитому нашими войсками, в январе вывезли в тыл. Помню, в Череповце высадили раненого лейтенанта цыгана. Потому, что его цыгане за ним пришли. Разрешалось раненых оставлять в госпиталях, где рядом живут родственники. А нас привезли в город Слободской Кировской области. Где пивоваренный завод и знаменитая меховая фабрика. Госпиталь размещался в здании школы на окраине города. Бригада врачей была из Харькова. Лечили меня там до августа. Потихоньку стала вставать на ноги. Сперва, ходила на костыликах, но это мне очень не нравилось, и я их бросила, решив, что с ними не буду ходить. Врач сказал: "Ну и правильно". Стала ходить с палочкой. И ходила с ней почти целый год. При выписке из госпиталя кроме справки о ранении мне дали ещё справочку на право ношения нашивки за тяжелое ранение. Нашивку золотистого цвета положено было носить на левой стороне груди.

Из лежавших со мной в палате помню двух партизанок из Брянской области. Одну из них звали Надя. Их при мне выписали и направили в Москву, в штаб партизанского движения. Они всё горевали, говорили: "Опять наверно попадём обратно". Ещё со мной лежала Вера Лазука. Её сестра в звании капитана служила переводчицей в Москве. При выписке Вера попросила направить её в Москву. К сестре. Она и меня звала с собой. Но я сказала, что в Москву не поеду, а буду проситься в Ленинград. Ленинградцы: я, ещё один солдат, живший на Невском проспекте и Борис Перцев тоже с Московской Славянки, позже его невестка работала у меня в школе учителем, поехали в Ленинград. Выдали нам паёк и направление в Тихвин. Там пришли в военкомат. Так просто в Ленинград никого не пускали. Шла проверка, делались запросы. Нас поставили на довольствие и сказали: "Поживите недельку". Разместили у одной женщины в деревянном доме на чердаке. Дом стоял на улице Римского-Корсакова. Недалеко находился дом-музей этого композитора. В столовую мы не ходили, а получали паёк. Продукты отдавали хозяйке. Она готовила, и мы питались все вчетвером. Хозяйка была очень довольна, так что даже плакала, когда мы расставались. Дали нам пропуска, и мы поехали дальше по железной дороге до станции Войбокалово. Сейчас этой дороги нет. Приехали ночью. В темноте шли километра 4 до пристани на берегу Ладожского озера. Там ящики, мешки с мукой, крупой.... Стоят люди, возвращающиеся в Ленинград. У кого были пропуска, тех сажали на военные катера Ладожской флотилии. Кого-то разместили на палубе, а нас капитан приказал отвести в кубрик. Сели мы на свободные койки матросов находившихся на вахте. И только катера отчалили, налетели немецкие самолёты. Начали нас бомбить и обстреливать. Появились и наши истребители. Моряки тоже вели огонь из зенитных пулемётов. Такой бой разгорелся. Одна бомба попала в шедший перед нами катер, и он затонул. Наш капитан резко повернул и на большой скорости пошел на север. Самолёты кружились, катер петлял.... Из-за этого мы опоздали с прибытием на час. Так что все думали, что и нас потопили. Дальше я на поезде доехала до станции Ржевка. Оттуда на трамваях с пересадкой доехала до Рыбацкого. Дальше до Петро Славянки шла пешком 5 километров. И пришла домой к родителям, жившим в землянке. На этом закончилась моя военная "эпопея".

В 1943 году после уборки урожая наш совхоз был эвакуирован в район Парголово (северная окраина Ленинграда) в район деревни Каменка и совхоз "Каменка". Кто мог работать, переехали туда. Отец и мама были оставлены для охраны совхозного имущества. Так же оставили работавших на железной дороге и участкового милиционера. Ещё в марте 1942 года всех живших у нас немцев и финнов отправили в Салехард. Наш дом был разобран военными. Брёвна пошли на строительство укреплений. А маму с папой переселили в землянку. А было так: как-то утром мама пошла ко мне в госпиталь. Отец в это время был в Каменке. Возвращается мама вечером домой, а дома нет. Правда, поступили по благородному. Все вещи перенесли в землянку находившуюся рядом. А дом разобрали и увезли на передовую.

В декабре начиналась подготовка к боям по снятию блокады Ленинграда, и нас переселили в Рыбацкое. 14-го января в 9 часов утра как загрохотали дальнобойные пушки.... У нас в Рыбацком стоял бронепоезд, на котором были установлены морские орудия с "Авроры". Они тоже открыли огонь. На следующий день ещё сильнее. Уже и авиация полетела. Хорошо помню день снятия блокады 27-е января 1944 года. Был виден праздничный салют, хоть мы и жили на окраине. Люди вышли на улицу. Обнимались, плакали..., военные стреляли. На следующий день отец пошел в Петро Славянку. Там встретился с председателем нашего совхоза Федором Тимофеевичем. Его дом уцелел. В нём всю блокаду размещался, какой-то штаб. Через неделю мы переехали в Петро Славянку. Поселились в уцелевшем домике. В нём всю войну стояли военные, охранявшие два железнодорожных моста через Славянку. Под эти мосты были заложены торпеды. Чтобы взорвать их в случае прорыва немцев. Сразу после снятия блокады отменили светомаскировку. Идёшь по улице, окна светятся, фонари горят. Светло. В Рыбацком было электричество. А в Петро Славянку свет провели только в 1950-м году. На работу я ездила на финских саночках, а если был глубокий снег, то ходила пешком.